Синий свет маяка

Когда морской горизонт, довольно облизнувшись, проглатывает последний кусочек солнца, я подхожу к Марле и предлагаю ей прогуляться. Она откладывает толстую книгу – «Коллоидная Химия» – на столик и вздыхает – протяжно и измученно:

– Джон, – серьёзно говорит она, – что тебе всё неймётся?

Я спрашиваю у неё, хочет она пойти на пляж или нет.

Если дело во мне, говорю я, то тебе следовало бы так и сказать, Марла.

– Дело не в тебе, Джон! – восклицает она и поднимается со стула. – Просто то тебя тянет в Несебр, то в Святой Влас… Я просто хочу посидеть здесь, в Форт Ноксе, и дочитать этот, – она размахивает тяжеленой книгой у меня перед носом, – чёртов учебник.

Если дело не во мне и не в твоём отношении ко мне, Марла, то пошли на пляж, просто говорю я и пожимаю плечами.

Марла вздыхает и берёт меня под руку.

– Только замолчи, ладно? Молчащим ты нравишься мне намного больше!..

Ладно, довольно говорю я, я буду молчать. Этот вечер полностью твой, Марла.

<…>

Голова Марлы лежит у меня на коленях: её короткие волосы тёмными змейками скользят по моим ярким гавайским шортам, когда она двигает головой. Её взгляд то скользит по моему бледному лицу, тогда она восклицает: «Джон! У тебя появились веснушки от солнца!» или «Джон! Почему ты совсем-совсем не загораешь? Ты что, вампир?». То проходится по мигающим огням набережной Солнечного Берега; с нашего пирса можно увидеть двигающиеся столбы света – туда-сюда, туда-сюда – от проекторов, это значит, что на одном из частных пляжей снова устраивают пенную вечеринку, вечеринку с коктейлями или просто дискотеку «without shoes».

В моей голове проносятся сотни картинок: вот молодая босоногая испанка танцует хоту с каким-нибудь нагловатым болгаром, а через секунду они, остервенело целуясь, закрываются в кабинке ближайшего общественного туалета.

Я усмехаюсь.

А Марла всё бормочет что-то невразумительное.

– Или вот, например, кот с девятью усиками! – сонно восклицает она, жестикулируя. – И вся эта чёртова природная симметрия накрылась медным тазом. Ха!

Я молчу и киваю, перебирая её волосы.

– Джон! Ты вообще слушаешь меня?

Слушаю, говорю я. Ты велела мне молчать.

– Я не велела! – Марла приподнимается на локте и заглядывает мне в глаза. – Ты снова понял всё совсем не так! Невыносимый, невыносимый Джон!..

Теперь твоя очередь молчать, Марла, негромко говорю я и надавливаю ей на плечи ладонями.

Она послушно опускает голову и снова устраивается у меня на коленях.

– В таком случае, ты можешь попытаться удивить меня одной из своих историй!

Я удивляюсь так, что мои брови ползут вверх: одной из моих историй?

– Одной из твоих историй, – кивает она. – Ты был здесь сотню раз с сотней разных людей. Думаешь, я поверю, что ты не пытался навешать кому-нибудь из них лапши на уши относительно Святого Власа или Несебра?

Марла хихикает.

Ты знаешь меня слишком хорошо, говорю я. Так нечестно, Марла!

– Рассказывай, Джон! – приказывает она мне и закрывает глаза.

Тогда слушай, тихо-тихо произношу я, склоняясь к самому её уху.

Всё это случилось семь лет назад…

<…>

Мне едва исполнилось семнадцать, и мать отпустила меня в компании друзей в апартаменты на берегу Чёрного моря в тридцати километрах от Бургаса. Мне безумно нравилась наша небольшая студия на первом этаже «Краун Форт Клаб» – стройного высокого здания-улья с огромными балконами и светло-жёлтым фасадом. Балкон нашей студии под номером 472 выходил на запад; по вечерам мы с ребятами сидели за небольшим круглым столиком со стаканами Мартини или Джека Дениелса, закинув ноги на перила, и провожали взглядами тонущее в Чёрном море солнце.

По узкой дороге проезжали редкие машины, а огромные чайки – они, кажется, назывались гларусами – всё время норовили стащить из-под наших носов дораду на решётке или мидий в лимонном соке.
– Такая вот хрень на крыльях, – гоготал Мэттью, тыча пальцем в сидящего на перилах гларуса с наглющими глазами, – не то, что дораду, кошку сожрать может!

Он хохотал так громко, что на нашу компанию оборачивались мамаши, идущие со своими чадами с моря; на загорелых спинах прохожих белым осадком рисовала узоры морская соль.

Всё началось с небольшой пятничной ссоры относительно Солнечного Берега; я, как сторонник тихого и спокойного отдыха, проявлял недовольство по поводу того, что мы пропадаем на Sunny Beach всё время, совершенно забывая о Старом Несебре.

– Мы взрослые люди, – наконец сказал Льюис и, стянув с себя мокрые плавки, покрутил ими над головой. – И мы можем делать то, что нам хочется. Так или не так, Джон?

Я вздохнул и попросил Льюиса не зиять своим голым задом на моём балконе, на что парень гнусаво хихикнул: pardon!

– Я к тому, засранец ты нудный, – снова начал он, натянув шорты на голое тело, – что сегодня мы отдыхаем друг от друга. Ты езжай в свой Несебр, а мы с Толстым, – так мы называли самого худого из нас (чёрт знает, почему!) – Мэттью, – сгоняем за кисами на Солнечный Берег. Схвачено?

Я раздосадовано поджал губы, но всё же кивнул: схвачено.

Мы вышли из апартаментов одновременно; возле главного офиса Форт Нокса они поймали такси и, усевшись, громко пообещали привезти и для меня кого-нибудь.

– Хотя, – смеялся Мэттью, давя на кнопку стеклоподъёмника, – кис твоего типажа на Санни Бич точно не водится!

И, пожелав мне удачи, они унеслись по пыльной дороге, идущей вдоль моря.

Я шёл по пляжу до длинной белой полосы пирса пешком, думая о сказанном Мэттью.

«Твоего типажа, Джон, нигде не сыскать!».

Мой типаж… Под этим парни подразумевали всех – двух – моих бывших: бледных, короткостриженых, с мальчишечьими повадками и вредным характером.

– Тебе, нёрда кусок, никакая нормальная бабень в жизни не нравилась! Только всё зануды с книжками по физике-химии, да ещё и бледные, будто только из морга.

Всё это вовсе не так, убеждал я сам себя, пока шёл по щиколотку в солёной морской воде. Мне ведь нравятся загорелые и грудастые, просто везло на таких… Моего типажа!..

Дойдя до пирса и усевшись на перила – некогда белые, сейчас – облупившие и заржавевшие – я вздохнул. Парни были чертовски правы в вопросе моих пристрастий. Я приуныл – в возрасте семнадцати лет ты всегда унываешь потому, что сверстники делают что-то, что тебе совершенно чуждо; например, глотают колёса, курят план и снимают «кис» на Санни Бич.

Кораблик, идущий от «Парадайз Бич» до берега Старого Несебра, пришёл минута в минуту; толстые русские бабушки со своими белокурыми внучатами, загорелые болгарки и венгры с довольными лицами, толкаясь, поспешили занять сидячие места под тенистым навесом. Я одиноко уселся на карму и почувствовал себя деревянной русалкой, прибитой под самым носом огромного пиратского корабля, – э-хэ-хэй, и бутылка рома!
Я перегнулся через перила, чтобы лучше видеть небольшие косяки рыб в нескольких метрах под водой и белые шляпки медуз; медузы были похожи на целлофановые пакеты за двадцать стотинок в супермаркете на территории Форт Нокса, а рыбки – на блестящие приманки из магазина «Охота, рыбалка &Co».

Я увидел небольшое сооружение, похожее на аккуратный кубик, – на сером бетоне возле дороги стояла столетняя ветряная мельница. Вдалеке вырисовывался жёлтый камень Старого Несебра, тысячи парусников и корабликов, пришвартованных к длинным рядам причалов, и яркие вывески прибрежных ресторанчиков. Белопарусные швертботы раскачивались на волнах, соприкасаясь бортами и сдирая друг с друга тонкий слой краски, а по бетонным камням набережных с важным видом прогуливались огромные крикливые чайки.
Капитан погасил небольшой мотор, и уже через несколько минут я стоял на желтовато-белом – как разваливающиеся стены руин – несебровском песке.

Несебр походил на огромный лабиринт тесных улочек; я всегда блуждал тут с утра до вечера, но ни разу не проходил по одному и тому же маршруту. Повороты выводили меня то к старым развалинам древнего города, то к каменистому берегу, а я всё шёл, останавливаясь, чтобы поглазеть на сувениры из дерева и розового масла или побеседовать с очередным болгарским художником-маринистом.

Там, где по моим расчётам, должен был находиться ресторанчик «Gloria Mar`», я увидел тонкий полуразвалившийся стан старого маяка; стёкла его были в грязных разводах, а дверь еле-еле держалась на скрипучих петлях.

– Заходи, парень! – окрикнул меня чей-то голос сзади, и я повернулся. – Я приглашаю тебя на стакашку рома.

Передо мной стоял очень старый – возможно, даже старее маяка, – моряк в матроске и дырявой шляпе; он оскалил гнилые зубы в улыбке и похлопал меня по плечу. В его длинной седой бороде запутались водоросли и небольшие ракушки, а из кармана драного жилета выполз краб и пополз вверх по сморщенной татуированной руке; мне передёрнуло, и я решил, что, вероятно, заработал солнечный удар.

– Прошу, Джон, – между тем продолжал он, – не лишай меня удовольствия потолковать с тобой о будущем.
И он подтолкнул меня своей широкой ладонью к входу в маяк; мы поднимались вверх винтовой лестницей, а моряк – он попросил называть его Морским Волком – начал рассказывать мне странные истории о не менее странных людях.

Волк говорил о Джулии из Чесапика, которая, побывав в этой самой комнате, под потолком которой висят гарпуны и ловцы снов, продала свою фирму и родила дочь, а теперь живёт в одном из старых домиков на улице Русалки в Новом Несебре, о Киро из Софии, который бросил пить, и об Энджеле из Южной Дакоты – он сдал билеты на потонувший фрегат, чем спас всю свою многочисленную семью от смерти в самом знаменитом кораблекрушении на восточном побережье.

– Знал бы ты, парень, сколько человек сидело вот на этом самом месте! – хрипел он, тыча пальцем с жёлтым ногтем в моё плетёное кресло. – Знал бы, сколько жизней я спас и изменил! А что до тебя, Джон…

Волк хитро прищурился и сделал глоток рома, сказав, что, на самом деле, он не может рассказать мне всего; не может поделиться датой лотереи, в которой я бы сорвал самый большой куш за всю историю Болгарии, и не может сказать номера самолёта, в котором я погибну из-за того, что некий Аллен Бат не до конца вкрутит в крыло болтик размером со спичечную головку.

– Тут другое важно, приятель. Я ведь, как ты понял, о самом важном говорю. Вот поэтому слушай меня внимательно: возможно, все девушки, которые были у тебя до Неё, – вкрадчиво произнёс он, а я не понял, о ком идёт речь – ведь тогда я даже не был знаком с ней! – были только предисловием. Ох, парень, с Её характером ты точно будешь вешаться! Помяни моё морское слово! Ни разу я ещё не говорил людям того, что не сбывалось. Клянусь своим единственным целым зубом!

Сказав это, он захохотал и продолжил рассказ о том, как и где я должен появиться, чтобы встретить «ту самую», не «кису» из Санни Бич на две-три ночи, а девушку, с которой я буду вынужден провести всю свою сознательную жизнь.

Когда стемнело, Волк уже закончил рассказ о «загадочной диве», которой предстоит перевернуть всю мою жизнь с ног на голову; он встал, чтобы зажечь фонарь на маяке. Фонарь горел не обычным светом: он был синим-синим, как толщи вод Чёрного моря. Свет его сиял далеко и ярко, и мне приходилось щурить глаза, чтобы не ослепнуть; я пил, пока Морской Волк произносил всё новые и новые имена, поднимая гранёный стакан: за Дмитрия Калиту, за Энтони Фрая, за Джулию Эткинс…

Я слушал его, пил и думал, кто все эти люди. Они что, тоже бывали здесь, в этом самом маяке? Они сидели в этом кресле, решил я, и пили из этого стакана. Я один из тысячи тысяч, но, в то же время, единственный, избранный.

Удивительно!

Я думал: этот старик либо гениальнейший предсказатель (вроде Нострадамуса или Вольфа Мессинга), либо совершенно сбрендивший моряк с полным ртом сгнивших от цинги зубов. Одно не опровергает другое, вдруг решил я, да так и остановился на том, что этот чокнутый точно обладает каким-то даром всеведенья.

Мы пили, пока из стоящих по углам ящиков не исчез весь ром, а на пирс не пришёл утренний кораблик, идущий до Форт Нокса; тогда я встал, поблагодарил Волка за всё, что услышал, а он взял меня под локоть и, наклонившись, прошептал:

– Даже если ты не веришь мне, Джон, даже если забудешь всё, что я сказал тебе, – бормотал он, – если что-то пойдёт не так, и ты никогда не встретишься с Ней… Всё равно! Каждый вечер, который ты проводишь на пирсе, смотри сюда, на Несебр, вспоминай меня, потому что я жив, только пока меня помнят такие, как ты. Мои – как это называют в вашем коммерческом мире – клиенты.

Я закивал и сказал, что мне действительно пора.

А ещё я не ваш клиент, мистер Морской Волк. Я ваш друг.

– Друг? Что же! Я надеюсь на тебя, Джон, – сказал Волк и выпустил мой локоть из своих сильных пальцев. – Смотри на Несебр, парень, и когда будешь видеть синий свет от моего маяка, помни обо мне, помни о том, что я тут сижу с кем-то вроде тебя и пью за твоё здоровье. А теперь торопись.

Он грубо вытолкнул меня за дверь, а я не успел возразить: пароходик «Мечта» издал два гудка – это значило, что он отчаливает через пять минут.

– Блинский блин, Джон, мы тебе такую кису вчера подцепили! – воскликнул Мэттью, увидев меня на пороге студии. – А ты, чёрт этакий, смылся куда-то. Ну-ка, парень, колись, к какой русалке это тебя занесло на ночь в Несебре?

Я сказал, что совершенно не помню её лица, но уверен, что у неё была длинная спутанная борода; ребята рассмеялись, обозвав меня извращенцем.

Я не стал рассказывать им историю про Морского Волка и про то, что он мне пророчил, пока мы пили терпкий ром и закусывали вкуснейшими креветками.

Я не стал рассказывать не потому, что они бы назвали меня сумасшедшим болваном и навесили бы мне «профилактических» щелбанов; я молчал, потому что старый моряк сказал мне перед моим уходом, что всё, что было тут – не должен не знать никто, кроме «той самой».

Той самой, которую, как я узнал пятью годами позже, звали Марлой.

<…>

– Ну и чушь, Джон! – хихикает Марла, не раскрывая глаз; у неё красивые брови и пушистые ресницы. – Обожаю твои россказни. И тебя обожаю.

Я широко улыбаюсь и целую её в лоб.

– Но ведь в каждой истории есть доля правды, да?

Да, говорю я, в каждой истории есть доля правды.

А теперь нам пора домой, Марла.

Я беру её худенькое тело на руки, а она обхватывает мою шею своими тонкими руками и кладёт голову мне на грудь.

– Знаешь, Джон…

Знаю, перебиваю её. Не поверишь, Марла, я знаю всё-всё!

Марла улыбается сквозь сон, а я бросаю последний взгляд на огни далёкого Старого Несебра.

Оттуда приветливым синим светом мне сияет старый маяк.

Морской Волк, наверное, уже откупорил бутылку рома и пьёт с одним из своих – как это называют в нашем коммерческом мире – клиентов за моё здоровье.