Витязи земли курской

                Поэту и другу
                Вадиму Шеховцову
           посвящается




ПРОЛОГ
Возможно, ныне и предстало,
Прервав свой суматошный бег,
Нам возвратиться к тем началам,
Что были главными в судьбе
Страны одной, что звалась Русью,
Страны, прославленной в веках,
Страны, где радость
                дружит с грустью,
А с солнцем  дружат облака,
Судьба которой нелегка…

Страны берез и ив плакучих,
Склонившихся над лоном вод,
Страны богатырей могучих,
От коих и пошёл весь род.
Страны, где часто
                в райских кущах
Весною соловей поёт;
Где, добывая хлеб насущный,
Великий трудится народ,
Который нелегко живёт…
 
Возможно, ныне, в век ракетный,
В век интернетных новостей,
В век ядерный и в век дискретный*
Минувшее всплывёт ясней.
А мы, устав от лжи газетной,
Телестрастей и трепотни,
Стезёй невидимой, заветной
Вернёмся в канувшие дни.
Хоть и нерадостны они…

Чтоб там,
           в глуби веков туманных,
Остановясь и осмотрясь,
Взглянув на пращуров желанных,
Узреть утерянную связь
Времён, событий, поколений,
Племён исчезнувших, родов,
Желаний, яростных стремлений,
Порой чудовищных мгновений,
Сопровождавших ход веков,
Друзей отменных и врагов.
Конечно, если ты готов…

Возможно, ныне как раз надо
Прильнуть к заветным
                родникам,
К истокам славным,
                чтоб прохлада
Их освежила чувства нам,
Когда весь мир пропитан ядом,
Когда хулят нас и бранят,
Когда друзей не видно рядом –
Враги ж растут день ото дня,
И сторонится нас родня…
Возможно, ныне, когда в доме
Уж нет хороших новостей,
Когда страна вновь на изломе
Экономических страстей,
Когда вокруг друзья-партнеры
Похожи больше на врагов,
Когда в героях ходят воры
И музы славят паханов.
Когда мир в кризисе глобальном,
И оттого хоть волком вой,
Пора пришла
                к событьям дальним,
Пускай нерадостным, печальным,
Отчасти, право же, скандальным,
Уйти, читатель, нам с тобой,
Как в омут скрыться с головой.
И там, в явленьях аномальных,
Далёких, где-то зазеркальных,
Искать ответ, ответ банальный,
Но в то же время непростой…
Как обиходить край родной,
Как дальше жить нам всем…
                с собой.
Чтоб нашим детям,
                нашим внукам,
Которым строить новый мир,
Открылась главная наука –
В грядущее ориентир.

             ПОД ИГОМ
                1
…Закат тринадцатого века –
Над Русью тьма. Просвета нет.
Блистает нынче только Мекка*,
Над Меккой ныне солнца свет.
Сияет слава Магомета,
И меркнет истина Христа.
Под конским топотом планета
Вся от заката до рассвета
Трясётся, горе распластав:
Монголы, что в ночи комета,
Кровавый след по белу свету
Всё чертят, чертят, не устав,
Стальным пером
                комонных лав.

                2
Уже полвека Русь страдает
И песен светлых не поёт,
То вслух, то тихо проклинает
Такое вот житьё своё.
По ней от края и до края,
Как Змей Горынич, зло летает,
Да горе гнёзда вьёт-свивает,
И громко грает* вороньё.
Русь чёрным саваном одета,
Нескоро ей теперь блистать,
Нескоро озариться светом –
Святой с колен не скоро встать.
Как будто снова время Буса*,
Как было встарь,
                в четвёртый век…
Когда от готов гибли русы,
И кровь сменяла воды рек.

Давно пал Киев златоглавый,
Чернигов-град сожжён дотла,
Развеяна врагами слава,
Что раньше с русами была.
Свободы нет в Руси Залесской,
Где град Владимир так блистал,
Где древний Муром слово веско
В рязанский говорок вставлял.
Померкли грады эти, сникли,
Кровавый получив урок,
И только Новгород Великий
В разгроме этом чёрном, диком
Ещё свободный островок.
Хотя и он обязан дани
Платить монголам точно в срок,
Но всё ж монгол тут не хозяин –
Не дал в обиду града Бог,
От поругания сберёг.

И пусть прошла пора та злая,
Пусть от неё остыл уж след,
Когда познала Русь Святая
Всей мерой горечь тяжких бед
От лютых орд царя Батыя*,
Бесчисленных жестоких орд,
Когда в те годы роковые
Согнулась вдруг у русов выя –
Степняк же стал кичлив и горд.
Ещё б ему не возноситься –
Он Русь Великую попрал:
Теперь рабой Руси влачиться,
Лишившись славы, чести, прав.

                3
Врагов немало до Батыя,
Русь знала в прежние века,
В века такие непростые –
Руси судьба ведь нелегка.
То были воины лихие,
То всё – наездники степные,
Которых, что в морях песка,
А для Руси одна тоска.

Потоком тяжким
                мчались гунны*
На Запад, горяча коней,
Стелились кони, словно струны,
И пели стрелы, как Перуньи*,
На землях родины моей.
Дрожал от гуннов
                мир подлунный
Десятки тысяч дней, ночей
И брались с русов векши, куны
Под скрежет яростный мечей.

А вслед за гуннами хазары
Пытались счастье здесь найти,
На земли и на пашни зарясь –
До весей торили пути.
И вновь над родиной пожары,
Вновь вместо изб одни костры,
Опять бредут Горыня с Марой*,
Две неразлучные сестры.

Хазар сменили печенеги,
Степной воинственный народ –
И вновь разбойные набеги
На землях русских каждый год.
А с ними рядом снова парой
(Как будто здесь нашли приют):
Послы беды –
                Горыня с Марой,
Да Карна с Желею* бредут.

Чуть позже чёрные клобуки,
Ковуи, торки – псы степей –
К Руси Святой тянули руки,
Чтоб поживиться им от ней.
А вместе с ними берендеи*
Спешили на брега Днепра,
Хоть не были они злодеи,
А всё ж не сеяли добра…

Но каждый раз,
             собравшись с силой,
Созвав на битву сыновей,
Русь вражью нечисть
                крепко била,
Да так, что тошно было ей.
И вновь свобода, как Ярило,
Сияла в синеве небес
И реки вольные струила,
И вольный возвышала лес.

Последними на Русь дорогу
Торили половцы. Но их
То била Русь, то понемногу,
Как несмышленышей младых,
С собой вела стезёю к Богу
Порой мечом, что было плохо,
Но более – молитвой строгой
(Стезя, как видим, непроста).
Они уж были у порога,
Чтобы уверовать в Христа.
Ещё б совсем, совсем немного…
Эх, оборвалась та мечта,
Хотя была и не пуста.

                4
Но вот Батый… Беда иная,
Иная суть, иной расклад…
Сломилась Русь.
                Теперь стенает.
Погибла через свой разлад.
Чрез спесь князей
                и рознь уделов,
Чрез чванство знати и бояр,
Чрез тихость
              пастырей несмелых,
Русь утеряла Божий дар.
Тот дар Свободою зовётся,
Его бесценней в мире нет,
Богами свыше он даётся –
Погас Свободы этой свет!
И боль беды не утихает,
По-прежнему саднит она:
Под игом стонет
                Русь Святая,
Лишившись славы, чести, сна.

Погибла Русь.
               Свалилась в бездну,
И нет у бездны этой дна,
И глубь паденья неизвестна,
И передышка не видна.
А до того она сияла,
Как солнце в небе, на земле…
Соседей славою пленяла
И в мире оставляла след.

О, Русь моя, души отрада!
Земля дедов, земля отцов!
Ты – боль моя, моя ты радость,
Моя печаль, моя любовь!
Твоё сиянье – мне награда,
Твоей горжусь я красотой!
И мне другой земли не надо!
В тебе весь я, я весь с тобой!
О, Русь моя, души отрада!

                5
И закатилось солнце наше,
Над Русью всей нависла тьма…
И нерусь радостная пляшет –
С такого впрямь сойдёшь с ума.
Не ветры в поле ныне свищут
(Давно Стрибога нет уж тут) –
Монголы волчьей стаей рыщут,
И русов в свой полон ведут.
Когда-то тут скакали саки*,
Простор со скифами* деля,
Теперь монголы за ясаком*
Спешат и землю пепелят.
Копытят бедную конями
И оглушают скрипом арб,
Всё ищут днями и ночами
Не то, что злато – 
                ветхий скарб*.
Арканы мечут,
                стрелы прыщут,
Под корень саблями секут…
Добычи если не отыщут –
Со злости просто веси жгут,
И русов в плен ведут, ведут…
И тащатся они уныло
В багряном отблеске зарниц
По весям мёртвым,
                весям стылым,
И нет конца тех верениц.

                6
Не званы были эти гости
(О них и думать не могли) –
Но засевают русов кости
Просторы матушки-земли.
И стала Русь
              вдруг как пустыня,
Хотя лесов-то тут не счесть.
   – Где Муромец
                и где Добрыня?
И где Попович – наша честь?..
Где Святогор – великий витязь?
И князь Вольга, куда пропал?
Чего монголов сторонитесь,
Чего вы в поле не стремитесь,
Врагов сражая наповал?
Куда девались вы все ныне,
Когда отлучка – просто грех?..
Неужто новый Змей Горынич
Вас одолел да сразу всех?..
Быть может, вы врага боитесь?
Вот было б, право дело, смех…

Потомки Велеса, Дажьбога,
Сварога дети, Перуна*,
Что с вами сделалось, ей богу,
Что гибнет ваша сторона?
Не вы ль свободу
                больше жизни
Ценили в прежни времена?
Ужель свобода стала лишней,
Что гибнет русская страна?
Потомки Велеса, Дажьбога,
Сварога дети, Перуна,
Не вы ль Законы чтили строго
И шли своим путём-дорогой,
Но где дорога? Где она?
На ком теперь лежит вина,
Что гибнет русская страна?
И где князья – Руси защита,
От чьих имен враги дрожат?
   – Давным-давно они убиты,
В сырой земле давно лежат.
А те, кто выжил под монголом,
Взяв на княжение ярлык*,
Стыдясь,
      те взгляды прячут долу*
И прикусили свой язык.
А то отлучат от корыта,
Где сладкий мёд ещё течёт…
Хоть честь со славою забыты,
Но внешне соблюдён почёт,
Как будто всё тут шито-крыто,
И потому они – молчок…
   – Так вот собака где зарыта:
Всяк свой шесток
                познал сверчок!

                7
Наслал Господь сию коросту
За прегрешения князей,
За козни их,
              усобья, злостность,
Гордыню мыслей и речей.
Последствия ужасны просто 
(А где, когда они просты?) –
Где веси были – там погосты,
Где церкви –
             только лишь кресты.
Где города – дымы и гари,
Где вотчины – бурьян один,
Где рощи –
              там следы пожарищ
И кучка пепла, где овин.
Где пашни были –
                там полынно,
И пни одни – там, где сады.
Русь так безлюдна,
                так пустынна…
И лишь кресты,
                кресты, кресты!
Пусть тут жилось
                всегда не просто
В Святой Руси,
                кто из простых,
Но сёла – всё же не погосты
И церкви – не одни кресты!
Пойди ты на полночь,
                на полдень,
Хоть на закат, хоть на восход –
Повсюду горе чашу полнит,
Повсюду стонет русский род.
 
Лежат во прахе грады, сёла,
Поля и реки, даже бор…
Не слышно песен уж весёлых,
Не слышен гуслей перебор.

ГИБЕЛЬ КУРСКОГО
КНЯЖЕСТВА
                1
Вот землю ту, где северяне
Веками жили там и тут,
Конями топчут агаряне*
И яростно плетьми секут.
Чужие кони скачут всюду –
Им нет преград,
                им нет препон –
И горе северскому люду
Враги несут со всех сторон.
И если им такого мало,
У них готов огонь, аркан…
Совсем житья от них не стало
Для храбрых ранее курян.
Курян,
      известных по сказаньям
«Житий» святых –
                не мал их счёт,
По песням ласковым Бояньим*,
По «Слову» вещему ещё;
Курян, с конца копья   
                вскормлённых,
Взлелеянных под звон мечей,
Встававших с детства
                под знамёна
В дружинах курских же князей;
Курян, которых повивали
Всегда под звуки ратных труб;
Курян, что все яруги знали;
Курян, что за день дом срубали,
И был прекрасен этот сруб.

                2
Не стало стольного их града,
Да, Курску наступил конец…
Когда надвинулась армада*,
Дрались куряне все как надо,
Стояли насмерть брат за брата
И за свою семью – отец.
Сражались жены и девицы,
Сражались отроки, юнцы,
Но, видно, Господа десница,
Раз пала курская столица,
А с нею вместе все бойцы.
Был даже колокол иссечен,
Что к обороне призывал,
Лежит, как воин, искалечен –
Со всеми в битве этой пал:
Монгол, как мастер
                дел заплечных,
Его сноровисто сорвал
И саблею бесчеловечно,
Чтоб он замолк,
                замолк навечно,
Куражась, исполосовал,
Да так, что медный застонал.
Теперь и в нём нет
                прежней мочи,
Теперь и он уже молчит,
И ранами он, между прочим,
Кровоточит, кровоточит.
Нет больше мощи Курска-града,
Сожжён детинец и дворец:
Пожары – ворогам услада,
Бальзам для жестких их сердец.

                3
И обезлюдело Посемье –
«Ау!» кричи, хоть не кричи…
Князья убиты и их семьи:
Враги не вои – палачи.
Судьбу столицы
                «делят братски»
Курян другие города:
Горнали нет,
              нет Свапска с Ратском,
Град Римов стёрт уж навсегда*.
Над Курским княжеством беда.
Да, обезлюдела округа,
Хоть раньше так она цвела.
Во рвах детинцев и яругах
Лежат защитников тела.
Лежат в могилах тех по-братски
И муж, и жёнка, дети то ж,
Дружинник княжий,
                сын боярский
И смерд, далёкий от вельмож.
Лежат купцы с попами рядом,
Лежат ткачи и гончары,
Лежат в обнимку
                сестры с братом,
Жених с невестой без фаты.
Лежат с другими вперемешку
Солидный плотник и кузнец,
Старик-охотник,
                плут, насмешник,
И бортник, внук его, юнец.
Лежат костища на кострищах*
Врагом сожжённых городов,
Нескоро их потомок сыщет
Чрез тернии седых веков.
Над ними волк
                голодный рыщет
Да слышен хохот хищных сов.
Им панихиду ветр-ветрище
Служить из года в год готов,
То шепчет он,
                то громко свищет,
И панихида та без слов.
Еще зимой студёной вьюги
Заупокойный стих рекут,
Когда гуляют по округе
И в эти скорбные яруги
Снега, как белый плат, несут.
Им летом громы
                глас печальный
Да вместо всех колоколов
Подарят вдруг
                из дали дальней…
И будет много так веков.
Кропит их
          дождик поминальный,
Кропит обильно и легко,
Но не простой кропит водой –
Кропит водой святой, живой…

Но уцелели Ольгов с Рыльском
И Липецк* чудом уцелел.
Поднялся он, возможно, с риском
Потомкам Ольговым* в удел.
Возможно, тут монгол не рыскал,
Возможно, как-то проглядел,
Когда огонь повсюду прыскал
И сеял смерть на жалах стрел.

                4
Как пало Курское княженье
Со смертью всех его князей
(Кто пал в бою, в пылу сраженья,
Кто был казнен с семьёю всей),
На землях этих по веленью
Потомков Батыя, родни
Три княжества поблекшей тенью
Едва заметны в эти дни:
Воргол да Рыльск,
                да Липецк* с ними
Лишь кое-как теперь живут.
И кажутся они чужими –
Монголы ведь повсюду тут.
Два князя русских
                в них без славы,
Не русский чтя – чужой устав,
Ярлык имея, ныне правят:
Олег – внук славного Мстислава,
Буй-Тура правнук – Святослав…
Олег – князь рыльский
                и воргольский,
А Святослав – князь липовчан*.
Княженье шатко их и скользко:
Чуть что – ждёт сабля иль аркан,
И головы слетит качан.
В самом же Курске нет удела
И княжеского нет стола,
Баскак в нём ставку ныне сделал,
Так хан ордынский пожелал.
И как паук раскинул сети
По всей по Курской он земле –
Он в каждого стрелою метит
И сторожит в тревожной мгле.
И Курский край,
                как бы в насмешку,
Враги назвали Курской тьмой.
Та тьма с позором вперемешку
Была до черноты густой.

…Закат тринадцатого века,
Кроваво-пламенный закат.
Нет на Посемье больше смеха,
И ребятишки не шалят.
В печали ныне пашни, реки,
В печали окна хилых хат,
Хлева пусты, пусты сусеки…
И Русь – один сплошной набат.


         ВЕЧЕ В РЫЛЬСКЕ
                1
…Была зима. Ночь расплескала
Холодный сумрак до утра,
Под шубой снежною лежала
Ивана Рыльского гора.
Со стороны – как будто спала,
Как и детинец, что на ней,
Закутавшись в сон-одеяло…
Но – чу! Поскрипывает снег…
То гридни княжеские ходят
Дозором вдоль дубовых стен.
Возможно, им спалось б охотней,
Но сон у стражи – граду плен.
А потому, скрипя по сходням
И отгоняя дрёму-сон,
Не будут спать они сегодня –
Такой у стражи есть закон.
Спокойно ныне в граде Рыльске,
И небо чисто от зарниц
Пожарищ дальних или близких,
От звона сабель и сулиц.
Но береженье всё ж не лишне:
Бог бережёных бережёт,
Небережёных, о Всевышний,
Враг на аркане в плен ведёт.
И потому дозором стража
Всё ходит, ходит, бдит и бдит:
Тут заяц не проскочит даже
И воробей не пролетит!

                2
Но бодрствует не только стража
В тулупах тёплых у забрал…
Не спят в палатах княжьих также:
На думу князь людей собрал.
Горят в светёлке ярко свечи,
В добавок – факелы чадят.
Дубовы стены, пол бревенчат,
Стрельчаты окна в ночь глядят.
В неярком свете тени кружат,
Как будто лоскутки от кружев,
Лампадка во святом углу,
Рога на стенах и оружье:
Где меч, где щит, где просто лук.
Ещё киот*, и в нём иконы,
С иконок лики – взгляд суров…
Вдоль стенок лавки… и попоны,
А также и не счесть ковров.
Но блеска нет и нет богатства,
Как было в прежние года,
Враг отучил с добром играться,
Такая вот пришла беда.
Наскочит как-то ненароком,
Метнется вдруг туда-сюда,
Окинет хищным, жадным оком:
Прощай добро. И навсегда.
Нет ныне серебра и злата,
Не радуют хозяйский глаз…
Зато простор теперь в палатах,
Умеренность в них в самый раз.

Огромный стол.
                Неспешны речи
Мужей, что вкруг стола сидят.
Со стороны – так просто вечер,
И люди поздно вечерят…
Вокруг стола князья, бояре
И несколько святых отцов.
Со стороны –
                так пир в разгаре:
Ведь за столом,
                в конце концов…
На деле – тайная тут встреча
Уже который час подряд,
На деле – происходит вече,
Ему чужой не нужен взгляд.
И потому-то нет прислуги,
Вся княжья челядь
                спит давно,
Здесь гости сами себе слуги,
Братину двигают по кругу,
Братину с золотым вином.
И сами наливают чары,
Заедки сами же берут.
Мужей здесь много
               зрелых, старых,
Но молодые тоже тут.

Под образами – сам хозяин,
Князь рыльский,
                доблестный Олег,
Он, хоть сомненьями терзаем,
Но люд собрал со всех окраин:
Князей-соседей, также всех
Бояр-дружину, да монахов –
Отцов святых преклонных лет,
Чтобы, подобно Мономаху,
Проблемы все единым махом
Решить – отделаться от бед.
Есть на совете иереи,
Главы церквей с округи всей,
Ведь церковь
              с княжеством хиреет,
Под игом также тяжко ей.

                3
Олег-князь умудрён годами,
От многих бед давно уж сед.
Чело морщинисто. Очами
Уже он не сверкает, нет…
От слёз давно погасли очи,
И потускнел их гордый свет.
С годами бедствий,
                между прочим,
Всё больше этаких примет.
По праву руку  князя сродник –
Князь Святослав.
                С ним рядом брат
Князь Александр. Они сегодня
Поболее других шумят.
Князья – красавцы молодые,
Богатыри, что поискать…
Глаза, как небо, голубые,
Власа – кудели золотые.
В них удаль есть,
                и есть в них стать!
Олег женат, его два сына:
Давыд и Симеон млады.
Но здесь они. Пьют оба вина –
Как не крути – они мужчины,
Хотя нескладны и худы.
В чужие не встревают речи
(До споров, знать, не доросли),
Лишь пироги с капустой мечут
И руки тянут до маслин.
Не пропускают также блин.

И, несмотря на пост, обедни –
До Рождества пяток шагов –
Стол ломится от вин и снеди,
От холодцов и потрохов.
Вино князья пьют и бояре,
Перемигнувшись каждый раз,
Причем, не по единой чаре…
А слуги Божьи – только квас.
Хотя в народе слухи бродят
(О том, пожалуй, слышал всяк),
Что есть отцы святые, вроде,
Которые и порося,
Бог мой! при всём
                честном народе
Вдруг превращают в карася.
А могут также и гуся…
И трескают за обе щёки –
Да так, что зависть всех берёт…
Но эти от чудес далёки –
К тому же пост совсем не тот,
Чтоб осквернять скоромным рот.

                4
Вот встал Олег, обвёл сурово
Гостей он взглядом за столом – 
Обвёл и молвил веско слово
О самом главном и больном:
– Мужи, что делать станем ныне,
Как отвратим беду от врат?
Совсем с ума сошёл Хивинец,
Баскак-то курский, пёс Ахмат*.
Совсем ослеп в своей гордыне,
Сей басурманин, чёртов сват.
Как вспомнишь –
             кровь по жилам стынет,
Непроизвольно рвётся мат.
Куда не глянь – его слободки
Лежат у наших городов,
В них люд разбойный,
                люд некроткий –
Холопы беглые, молодки,
Боярски закупы, сиротки…
И даже будто беглый сотский…
И каждый на грабёж готов!
И те слободки –
                кость нам в глотке,
Или же – на глазу бельмо.
Разбить бы их,
                а люд – в колодки,
Чтоб не плодилось тут дерьмо!
Да не разбить их, хоть желанно:
Баскак Ахмат всему виной,
Тамгу имеет он от хана –
Как за щитом за той тамгой.
И если вдарить на поганых –
Расстаться можно с головой.
И так давно мы все в смутьянах –
Враги Орды всей Золотой…
И оттого коротки руки,
И глаз хоть видит – да неймёт,
А он, поганый, кажет кукиш
Да шапку гоголем дерёт…

Олег прервался тут немного,
Хлебнул из чары сытный мёд.
Прочистив горло, молвил строго,
Что думал молвить наперёд:
   – За чьи грехи того злодея
Всевышний к нам
                решил послать?
Баскаков многие имеют,
Но вот такого… поискать!
Землёю нашей пёс владеет,
Как будто собственной притом…
Вот говорю, а сердце млеет,
Пылает во груди огнём.
Сбирает дани тут как хочет…
И там, где хочет, пёсий сын.
Ясак  и на день не отсрочит,
Не сократит ни на алтын*.
И скачет он, как красный кочет –
Всё пожирающий пожар –
За ним всё пусто. Лишь хохочет
Или лопочет: «Божий дар!»
Случалось как-то, что бивали
Его за праздничным столом,
Случалось,
             дружбы с ним искали,
Задабривали серебром…
Не раз, не два бакшиш* совали
Ахмату мы, пресечь чтоб зло,
Но псу смердящему всё мало:
Бакшиш берёт, а сам назло
Всё сделать снова норовит…
И делает же, паразит!
– Всё верно, княже,
                в самом деле, –
Бояре дружно зашумели, –
Ему мы с радостью бакшиш,
А он в ответ нам кажет шиш!
   – Ещё смеётся, гад: «Якши!»*
Нет боле пакостной души…
   – Его одаришь епанчой*,
А он в ответ – тебя камчой…*
   – А где пройдёт,
                Господь, прости,
За ним хоть шаром покати!
Все пусто, гладко, ни травинки…
Остались, разве, паутинки…
– Согласен также, что слободка
И кость нам в горле и чесотка…
   – До баб же наших потаскун
Такой, что зашиби Перун!

Бояре долго бы  галдели
От вин и чувств впадая в раж,
Но князь напомнил им о деле –
Ведь вечу он глава и страж.
   – Прошу,
           прослушав, рассудите,
Как поступить нам в этот час?
Что делать нам теперь скажите,
Я знаю: то тревожит вас.
Ведь в ваших вотчинах боярских,
В пределах
                монастырских то ж
Ведёт Ахмат себя по-царски,
Хотя на самом деле вошь!
Но всё ж под ноготь
                не возьмешь
И просто так не разотрешь:
За ним, такая уж беда,
Стоит могучая Орда.
А потому тут повторюсь я,
Скажу известные слова:
Я пса Ахмата не боюся,
Но телу всё же голова,
Как ни крути, всегда нужна!
Как пакостно рукам без дела –
Пословица, ей-ей, не врёт –
Так плохо головы без тела,
Или же всё наоборот:
И телу без главы не мёд!
               
                5 
Олег присел, но встал воитель,
Князь Святослав,
                и держит речь:
   – Скажу, хотите ль,
                не хотите ль,
Я слово так: без крепких сечь
Нам княжеств наших не сберечь.
Все речи наши тут без толку –
Пустой и бесполезный звон:
Словами не отвадить волка,
Когда до стад добрался он.
Мне не важны все те молодки,
Которых свёз к себе Ахмат.
Ведь наши бабы – все красотки
И вновь красоток народят!
На всех их хватит тут с избытком,
Печали наши не о том…
Печали о больших убытках,
Что тот баскак несёт к нам в дом.
Не любы мне его слободы,
Да те, кто в них: они шалят…
А потому зову к походу:
Пусть нас познает пёс Ахмат
Сожжём слободы, и народу
Деваться некуда, как к нам…
Мечом добудем мы свободу –
Ахмату ж будет шах и мат.
Я думаю вот так-то, брат.
Чем тут вести пустые речи,
Ахмата надо подстеречь,
Как утицу – смышлёный кречет
Да взять поганого на меч!
Гнездо же басурмана сжечь!
Чем мир искать нам
                с бесерменом*
Да ублажать дарами вновь,
Его б схватить
                да в лоб поленом –
И вся докука, вся любовь!

Еще со словом был в разгаре
Князь липецкий,
                свет-Святослав,
Как зашушукались бояре,
Что липецкий,
                де, князь не прав…
Что от похода проку мало,
Не стоит лихо и будить…
Что как бы хуже всем не стало…
Что миром надо всё решить…
Что как бы плетью не махаться,
Но обух не перешибить…
Что надо до Орды стучаться
И Телебуге куш сулить.
Он ныне, вроде, главным будет,
И Русь Святая вся под ним,
Хотя порою бают люди,
Что стол принадлежит иным:
Тудаменге к примеру, вроде –
Их басурманов не поймешь –
Известней Телебуг в народе
Как друг Руси, ядрёна вошь!
Искать нам в Телебуге друга
Пристало в эти времена,
А не с мечом подобно вьюге
Гонять по выжженной округе,
Засунув ноги в стремена…
С мечом – конечно же война,
А в ней победа не видна…
Бояре дружно хмурят брови,
Перстами теребят брады:
«Ой, как бы не было
                вновь крови,
Ой, как бы не было беды».

                6
Таким речам
           не рад князь рыльский:
Они пугают и страшат,
От них опять все беды близки,
От них – один до смерти шаг.
Но он молчит: не все на вече
Сказали слово – боль сердец,
От Александра ждёт он речи,
От иереев, наконец.
Вот потому-то он немеет,
Вступать пока что не с руки,
Заметно, как челом темнеет,
Как резче ходят желваки.

Тут Александр отставил кубок,
Завис скалою над столом:
   – Я вижу, братия, не любы
Вам речи брата… Поделом.
Не стану лгать, довольно грубо
Брат Святослав держал тут речь,
Но если лес под корень рубят,
То стоит ли щепу беречь?
Мой брат повёл тут слово круто –
Похоже, то пугает вас…
Но как унять Ахмата лютость,
Как жизнь наладить –
                вот в чём сказ.
Но, впрочем, я не за раздоры,
Я не за рознь, не за разлад
Я тут за то, чтоб наши споры
Решились все. Я тут за лад.
Возможно, в этом разговоре
Погорячился малость брат.
Решим – начнём переговоры –
Лишь был бы виден результат. –
И обратился к Святославу:
   – Согласен ли со мною брат?
И тот ответил:
                –  Брату слава!
Во всём согласен. Даже рад,
Что понял ты мои волненья,
Что объяснил печаль мою,
Что разгадал души томленья.
Тебе я славу, брат, пою!
До дна за это чашу пью. –
Ещё за то, чтоб наши люди
Прожили в дружбе сотни лет!
Ахмату же пусть пусто будет,
Нам ни к чему такой «сосед».

Вновь оживились тут бояре,
Их радует разумность слов.
Куда спешить – не на пожаре:
За княжеским сидят столом.
Хоть Александр
                под Святославом,
Хоть Александр
                и младший брат,
Но не горяч, спокоен нравом
И рассудительней стократ,
Как будто греческий Сократ*.

Разгладилось чело Олега:
Рознь не расширилась – сошла,
Вражда не стала им помехой,
А спор не породил тут зла.
Пусть речи, как огонь горячи,
Как перец, жгуч сам Святослав,
Но разговор всё ж настоящий,
И кто тут прав, а кто не прав –
Вопрос тот вовсе не ледащий,
Не чих какой и не «Будь здрав!»

                7
Как только страсти присмирели
И стал спокойным разговор,
Вина все выпить захотели,
Задвигались и засопели –
Застолье всё ж ладнее ссор.
А, выпив, вспомнили о деле
Неразрешенном до сих пор.
Игумен Никон* поднял чашу,
Хоть с квасом чаша, да полна:
   – Позволь-ка слово молвить,
                княже…
   – Что ж, отче,
                молви слово нам, –
Сказал Олег и был приветлив,
Считал: игумен не скривит,
Игумен Никон в меру сметлив
И в меру клиру он открыт.
Вот встал игумен – и седины
Его к вниманию зовут.
Замолкли все, напрягши спины,
Притихли, даже не жуют.
И молвил он, сверкнув очами,
Как будто молнию пустил:
   – Сижу, слежу я за речами
И слышу вновь:
                «огнем, мечами,
Сломать, разбить,
                пустить на пыл…».
Такого слышал я немало
Давным-давно, как молод был,
Но говоривших тех не стало –
Батыга их давно побил.
А почему? А потому-то,
Что были порознь все они,
Что враждовали князья люто
В те приснопамятные дни,
Что думали лишь про уделы,
Не слыша пастырей своих,
Считая глупо, неумело,
Что всё даётся только смелым,
И ничего для тех, кто тих.
Что брат на брата шёл войною,
Забыв про Русь, забыв про честь.
Что к Богу обратясь спиною,
Плодили рознь, плодили месть.
А Бог всё видит! Бог-то есть! –
Игумен  речь затеял страстно,
Он мастер слова. Это факт.
Отцы святые с ним согласно
Кивали головами в такт.
Как будто сами говорили,
От чувств нахлынувших дрожа,
Как будто вместе с ним творили
Ту речь, в которой их душа,
Как будто сами словом жили…
А Никон дальше продолжал:
   – Да, из-за княжеской гордыни
Руси воздалось тут сполна:
Русь ныне сделалась рабыней,
Оголена, осрамлена;
Русь, как наложница распята –
Не сосчитать печальных дней…
Врагам теперь ничто не свято –
Глумятся, подлые, над ней.
Её насилуют, как бабу,
Стегают плетью, как рабу…
Удел печальный –
                участь слабых:
Травой стелиться под судьбу.
И плач стоит над Русью нашей,
И не смолкает ныне стон,
И горе пьём мы полной чашей,
И ждём беду со всех сторон.
Но вместе с тем
                вновь жаждем рати,
На бой готовы вновь идти.
Но уж ходили наши братья,
А где они? Их не найти.

                8
Бояре, слушая, шептались –
Такой у них сложился нрав –
Где спорили, где соглашались:
«Тут прав игумен…
                тут не прав…»
Порой они не понимали,
Какая с прошлым есть тут связь,
К Олегу очи обращали
И молча князя вопрошали:
«Зачем слова такие, князь?»
   – К чему ты клонишь,
                отче, речи?
Никак я не возьму всё в толк, –
В словах Олег стал много резче,
Да так, что шёпот сразу смолк.
   – Да всё к тому,
                чтоб быть единым
В словах, в делах, в беде, в огне…
Ещё смирить свою гордыню,
С гордыни ныне прока нет,
Забыть про «я», «моё», «велико»,
А вспомнить «наше»,
                «Русь», «земля».
Покаяться пред Божьим ликом,
Как старцы мудрые велят.
И помнить то, что русы – братья,
А братья – это не враги.
Всё делать так, чтобы проклятья
На вас не пали. Чтоб смогли
Вы умно справиться с бедою,
Подставив братское плечо,
Чтоб спорить с Золотой Ордою,
Не надувайте спесью щёк:
То время не пришло ещё.
Лишь в кулаке бывает сила –
Не в растопырке-пятерне.
Друг к другу вы храните милость
И будьте мудрыми вдвойне.
А там, где нет уж силы боле,
Там ловкость с хитростью важны:
Один – не воин в чистом поле,
Полки железные нужны.
Ещё, князья, скажу вам прямо:
На вас ответственность за род,
За всё потомство Святослава,
Причем на век, а не на год.
Вас тут осталось только трое,
Твои сыны, Олег, не в счет:
Они младые, чай, герои –
Их время позже притечёт…
А был ваш род велик когда-то,
Был первым в Северской земле,
Случалось в Галиче богатом
Ему бывать… на том столе…
Владел род Курском
                как и Рыльском,
Трубчевском, Новогородком*,
Ещё Путивлем.
                В дружбе близкой
Со Степью был сей княжий дом.
Но стали враждовать
                брат с братом,
Была вражда та много лет –
И от неё не лучший след:
Вот сократился род в числе…
А вот при Батые проклятом… –
Замолк вдруг Никон. На челе
Раздумий горьких тень лежала…
   – Под корень род
                стал истреблён, –
Речь Никона вновь зазвучала:
Нашёл продолжить силы он.
   – И вам, князья,
                жить надо дружно,
Вражду поганой гнать метлой,
При этом также помнить нужно
Про чёрный люд,
                про люд простой
С открытой детскою душой.
Ведь ходим-то мы все под Богом,
Для нас Он всех один Отец, –
Окончил речь игумен строго
И сел за стол тут, наконец.
И в лад словам,
                что молвил Никон,
Кивали иереи все
И даже просветлели ликом,
Пустив по благостной слезе.
Бояре ж хмурились немного:
Их задевали те слова,
Что с людом чёрным
                перед Богом –
Судить по правде если строго –
Их одинаковы права.
И озадаченно молчали,
Дивясь дилемме непростой:
«За здравье начал поп вначале,
А кончил как за упокой».
Ну, а князья? Что с ними стало?
Молчат в смущении князья.
Возможно, думают устало,
Что откровенно так нельзя.

                9
Но вот Олег прервал молчанье,
Тут к иереям обратясь,
Имеют ли они желанье
Здесь слово молвить. Этим князь
Желал опять сыскать поддержку
Своим речам, своим словам.
Князь Святослав таил усмешку:
«Что скажут нового те нам?»
На княжий зов встаёт пресвитер,
Почтенный старец Варлаам:
   – А что услышать вы хотите?
Какой совет тут нужен вам?
Сказал про всё уж наш игумен,
И нам тут лучше не сказать.
Десяток нас, врагов же – тумен*,
И как же зло тут наказать?
Тут сила не нужна и ловкость –
Врага уж тем не поразить,
Иная тут важна сноровка,
Иной подход, иная прыть.
Сегодня всем нам не до смеха:
Баскак Ахмат как подлый кат,
Он нашим княжествам помеха,
Каких не просто отыскать…
В Орду до хана надо ехать,
Управу на него искать.
Я слышал, служит он Ногаю,
Ногай не хан, лишь тёмник он…
В Орде вскипает рознь глухая:
Все ханы зарятся на трон.
Столкнуть их лбами, полагаю,
Нам был бы неплохой резон:
Пусть-ка друг друга потерзает
Та стая жадная ворон!
Но тут опасность есть другая,
Самим не понести б урон:
Не сломишь ты, тебя сломают –
Такой у жизни есть закон.
И прежде,
          чем мне речь закончить,
Скажу, как ранее сказал
Однажды Даниил Заточник,
Когда до князя он писал:
«Дай, Боже, силу вам Самсона,
Иосифа дай разум вам,
Ещё дай мудрость Соломона,
Искусность редкую к делам»!
Как только вот окончил слово
Пресвитер мудрый Варлаам,
Все закивали разом снова
С согласием к его словам.
А также все заговорили,
Уж не чинясь и не рядясь,
Как будто бы вдруг позабыли,
Что рядом сам хозяин, князь.

Но всё ж вошли вновь
                в русло речи –
Всем разом молвить не с руки…
Под утро уж решило вече
(Пропели третьи петухи):
С баскаком не искать им сечи,
Не умножать татьбой грехи,
А мчать в Орду,
                искать там встречи
С великим ханом. Бить челом.
Сказать:
       «Ахмат ведь перебежчик
И хану первый он изменщик,
Что мыслит только о своём.
Что знает путь он лишь к Ногаю,
Куда отвозит весь бакшиш,
Что хану главному в Сарае
Давно показывает шиш,
Что равным с ханом
                быть мечтает
Сей бесерменин, жулик, вор,
Что в Курске
                уж давно взрастает
Его могучий, крепкий двор.
А чтоб слова весомей были
И груз сомнений исключён,
Их подкрепить неплохо было б
Дарами многими ещё.
Давно известно, что в палатах
Или под сению шатров
Всегда весомее слов злато –
Весомей всех прекрасных слов
И лучшее из всех даров.

Решили, как утихнут вьюги
И солнце повернет к весне,
Князьям объехать все округи,
А дальние – так и в двойне,
Чтоб прочесать всех
                под гребёнку
Да многие собрать дары,
Их обернуть монетой звонкой
И ждать осенней уж поры.
Князья решили тут как други:
Раз дело миром им решать –
Олегу ехать к Телебуге,
Дарами хана услащать
Да не забыть детей, супруги…
А Святославу вестей ждать
Допрежь,
        чем что-то предпринять…
А вести те доставят слуги.
На том крест дружно целовали,
Быть заодно во всём клялись
И, расставаясь, обнимались,
Спеша в свои родные дали,
Где их давно, пожалуй, ждали
Или, точнее, заждались;
В конюшне княжьей
                кони ржали –
В дорогу, чалые, рвались.
Природа поступает мудро,
Её подход велик и прост:
Над Рыльском занималось утро,
Светлело небо, мерк свет звёзд.
Скалой незыблемой стояла
Ивана Рыльского гора,
Внизу, под льдом, река бежала,
И даль Засеймская дрожала –
Вся соткана из серебра.
А за Дублянью, речкой малой,
Оканчивал свой сон посад,
Посад замерзший и усталый,
Посад из хилых изб и хат.
А там, за ним и за садами,
Озябшими от холодов,
Укрывшись пышными снегами,
До мощных Сейма берегов
Речонка Рыло путь свой рыла,
Град отделяя от лесов –
Град Рыльск, что  назван
                в честь Ярилы,
Ко встрече с солнцем был готов.


В ЗОЛОТОЙ ОРДЕ
                1
От веча дней прошло немало –
Истёк тому немалый срок.
Зимы давным-давно не стало,
Весна жар-птицей просияла
И лето уж даёт урок,
Когда из Рыльска
                в путь неблизкий,
В путь непростой, опасный путь,
Собрался, наконец,
                князь рыльский,
Сказав княгине:
                «Будь, что будь…»
Обоз с полгода собирали –
Пустым ведь к хану не пойдёшь –
Последнее в бакшиш отдали,
Таков закон, ядрёна вошь!
Конём его ты не объедешь
И пешим вряд ли обойдёшь!

Везде держава Чингисхана*
И, кажется, ей нет границ,
Лежит от моря-океана
До западных держав столиц.
Крепки заветы Чингисхана,
Что в Яссах золотых даны,
Теперь они Закон в тех странах,
Где властвуют степей сыны.
Но время –
        инструмент претонкий,
Не только лечит всех умно –
Точить умеет потихоньку
Любые кремнии оно.
И вот потомки Чингисхана
Державу делят меж собой,
Ведь властвовать
                им всем желанно
Хотя бы над своей Ордой.
И разделилась вся держава
На несколько могучих Орд,
И в каждой хан великий правит,
И каждый хан, как прадед, горд.
Растут могущество и слава
И умножается их род,
Но в этом зреет уж отрава,
Что силу их на нет сведёт.
И войско уж не из монголов,
А из татар всё состоит,
Хоть место не осталось голо,
Но слышится иной тут голос,
Имеется иной тут вид,
Иной окрас и колорит.
Пусть хрен пока
                не слаще редьки –
Кто б не был враг –
                всегда он враг –
Но ссоры меж врагов не редки,
То для Руси – надежды флаг.
Из всех же Орд Орда Златая
На Запад обращает взор:
Под нею ныне Русь Святая
Влачит рабою свой позор,
Под игом вражьим Русь страдает,
И иго – всем князьям укор.
У ханов же судьба иная:
Им нет спокойствия от ссор.
Ведь время не стоит на месте,
У времени есть свой закон –
Текут на Русь благие вести:
«Враждуют ханы повсеместно,
За царский
             насмерть бьются трон».
И в той борьбе вполне уместны,
Все средства хороши вполне:
Измена, подкуп с рабской лестью,
Навет и ложь,
                коварство с местью,
И яд, невидимый в вине.

                2
Но всё ж крепка Орда Златая,
Хотя давно трещит по швам,
По-прежнему она блистает
И вновь грозит своим врагам.
Сарай – столица в ней. Богата
Столица Золотой Орды:
Со всех земель собралось злато,
Цветут зимою тут сады.
Сюда из многих стран дороги,
Ведут, сходясь в единый стык…
Искателей здесь счастья много
Причем довольно непростых:
Вон рыцарь ходит
                в чёрных латах,
С ним слуги рядом трут мослы…
А вон идут, крестясь, прелаты –
То папы римского послы.
Порой в толпе разноплемённой
Мелькнёт да в чёрной рясе поп,
Мулла пройдёт в чалме зелёной,
Раввин почешет пальцем лоб.
К богам сыны степей не строги:
Должно быть множество Богов –
Тут главное, чтоб эти Боги
Не превращались во врагов.
У них был главным
                раньше Тэнгри –
Властитель неба и их душ,
Но слава Тэнгри нынче меркнет,
Не каждый верит ему уж.
Всё больше веруют в Аллаха,
Но знают Будду и Ису*,
И не испытывая страха,
Дома им ставят тут с размахом,
Где слуги божии живут
И службы разные несут.
В Сарае жизнь не замирает
Ни днём, ни ночью. Каждый час
Всё вертится, шумит в Сарае,
И только утренний намаз
Его жильцам напоминает,
Что новый день настал как раз.
Дворцы
           соседствуют с шатрами –
Такой теперь в степи закон.
Спешат в шатры послы с дарами,
Чтобы увидеть царский трон.
Куда ни глянь – везде базары,
Кричит, волнуется народ;
Базары эти как пожары,
Притом не гаснут целый год.
И город тонет в этом гаме,
Похожем более на стон:
Верблюды рядом
                здесь с конями,
А мулы рядом тут с ослами,
Нередкостью бывает слон.
И шум, и гам, и звон в Сарае –
Столице Золотой Орды,
Кому-то город сей стал раем,
Кому-то – вестником беды.

На царском троне восседает
Шестой Великий хан-отец –
Тудаменгу, и каждый знает
Его прекраснейший дворец.
Но он лишь царствует, а правит
Тут Тетебуга – хитрый хан;
Племянник царский
                дядю славит,
Не забывая свой карман.
У Телебуги всюду слуги,
Без них к нему не подойти,
И каждый за свои услуги
Готов шепнуть: «Позолоти!»
И грязную протянет руку,
И золото в кулак сгребёт.
А кто отринет ту науку –
До Телебуги не дойдёт.
Хан Телебуга – внук Батыги,
Точнее, правнук. И за трон
Плетёт давно уже интриги,
Как и другие ханы, он.
И хочет быть
               седьмым Великим
Он ханом в Золотой Орде.
Пока ни словом и ни всхлипом
О том не скажет – быть беде.
Однако не был он и трусом,
Коль смог он Русь себе улусом
У дяди выпросить, хитрец,
Не подавился этим кусом,
Не надорвался, наконец…
Его царем прозвали русы,
Хотя на деле был стервец.

                3
Князь рыльский бисер
                слугам мечет,
Блюдёт все правила игры,
И он добился с ханом встречи,
Хоть долго этой ждал поры –
Из Рыльска помогли дары.
Когда прошла,
                казалось, вечность,
И опостылели пиры,
Однажды слуги уж под вечер,
Минуя прочие шатры,
Его призвали к месту встречи –
В шатёр из розовой парчи.
Сам Телебуга вёл с ним речи,
По-братски обнимал за плечи
Да повторял: «Я русам щит».
Медов испробовав немало
Из чар и кубков золотых,
Испив кумыса три пиалы,
Всё ж дел коснулись непростых.
   – Великий хан, уйми баскака, –
Олег с почтением просил, –
Поверь, изменник он, собака…
И грабит так, что нет уж сил.
К тому ж ещё, я полагаю,
В обход Орды, в обход казны,
Он злато возит лишь к Ногаю,
Как будто вы тут не важны,
Ему, баскаку, не нужны…
   – Да знаю, знаю пса Ахмата, –
Прищурил Телебуга глаз, –
Однако сами виноваты,
Ему спуская много раз.
Вот бы ко мне приехал раньше
Да вдарил на него челом –
Глядишь,
         не стал бы Ахмат дальше
Так воровать, платить нам злом…
Слободки бы забыл как строить,
Как люд разбойный заводить…
Да, ладно, вызовем героя,
Сумеем с честью наградить:
Петлёй его что ль удостоить?..
Или же на кол посадить?..
   – То воля ваша, хан великий, –
Сумел тут вставить князь Олег, –
Казнить ли, миловать. Но дикий
Народ в слободках этих всех
Дозволь мне
              с братом Святославом,
Перевязав, к себе вернуть…
Слободки сжечь…
                Тебя же славить…
Причём в церквах,
                не как-нибудь!
   – Я вижу, князь,
                ты хитрый очень, –
Прищурил хан
                свой правый глаз, –
Но это так, за между прочим,
Ты нравишься мне,
                рыльский князь!
А потому ступай-ка с Богом –
Так на Руси ведь говорят –
Пусть будет скорою дорога
И пусть враги твои дрожат.
Ломай слободки пса Ахмата,
Сам попадётся – так вяжи,
А главное: побольше злата
Ты шли сюда. Так трудно жить…
Олег сказал тут виновато:
   – Со златом просто мне решить,
Хоть и живу я небогато,
Но для тебя сыщу я злато.
Вот только как
                с иным мне быть…
Слободки жечь… –
                ярлык мне надо…
Или хотя бы пол-отряда…
Иначе ссоры не избыть:
В них могут ваши люди жить.
А нам не нужны с ними тренья,
Не нужно никакой вражды,
Чтоб не возникли
                вдруг сомненья,
Чтоб новой не было беды.
   – Что ж, князь, ты прав.
                Хоть повеленья
Мои важнее букв любых,
Я в исполнение решенья
Пошлю всё ж приставов своих. –
Тут хан,
          назвавши князя братом
И угостив кумысом вновь, –
Ступай, – сказал, – а если надо,
Не пролилась чтоб твоя кровь,
Скачи сюда. Тебе тут рады.
Избавим от любой досады –
Ты здесь найдешь
                защиту, кров.

                4
И вот домой с дружиной конной,
Защитой ханской окрылённый,
Летит, как сокол, князь Олег,
И плещут радостно знамёна,
И шутки слышатся, и смех:
«Теперь держись,
                баскак проклятый,
Судьбу свою благодари:
Тебе воздастся скоро платой,
Какую ты другим дарил».
Вдоль рек, лесов,
                степей ковыльных.
Не замечая пот обильный,
Что за ворот бежит, струясь,
Дорог не замечая пыльных,
Спешит с дружиной
                рыльский князь.
Ложатся вёрсты под копыта,
Мелькнув, бегут за окоём*,
И боль обид почти забыта,
И сердце радостно поёт.
Но как ни мчались быстро кони,
Почувствовав к той гонке сласть,
Быстрее их под всхлипы звонниц,
Их обгоняя, весть неслась,
Что хан ордынский узаконил
Олегу над баскаком власть.

                5
Никто сказать вам не возьмётся,
Каким путём, какой стезёй
Ушей Ахмата весть коснётся,
Какой интригой обернётся
И поворот возьмёт какой.
Но только видим мы Ахмата
Среди Ногаевой орды.
Да не пустым. С мехами, с златом
В орду ведут его следы.
Ахмат до хана: боком, скоком,
На корточках, ползком – в шатёр
И тело по земле простёр:
   – О, хан великий, ненароком
Прослышал я, твой раб и пыль,
В своем баскачестве далёком,
Совсем нерадостную быль,
Что я оболган, оклеветан
Князьями курскими в Орде
И что по этому навету,
О, хан великий, я в беде.
Уже во всю гуляют слухи,
И каждый, как оса, тут зол,
Что хан ордынский Телебуга
Готов отрезать мне два уха,
А то и посадить на кол.
И всё за то, как полагаю,
Случилось вдруг в моей судьбе,
Что дань из русов выбивая,
Себе во вред, я помогаю
О, хан великий, лишь тебе. –
И с тем пополз опять к Ногаю,
Целуя след его сапог –
Такое ведь не каждый мог.

                6
   – Лукавый раб, –
                Ногай надменно
Сквозь зубы стал слова цедить, –
За эту дерзость непременно
Плетьми тебя бы наградить,
Ведь знаю я, за откуп много
У русов ты берешь добра,
А мне везешь
                всего лишь крохи
Медов, мехов и серебра.
Нещадно русов обдираешь,
Как волк, в отару залетев,
Как будто навредить желаешь
Ты силе нашей и Орде.
   – О, хан!.. –
             баскак ужом заёрзал –
То оговоры, то навет…
   – Молчи, шакал, –
                Ногай с угрозой
Пресёк тот лепет. – Мой совет:
Где шкуру ты живьём сдираешь,
Там надо стричь, не обдирая
У русов шкуры, и тогда
Не кончится та нить златая,
Продлится многие года.
Опять же их князья не станут
В Орду скакать и бить челом,
Не станут досаждать там хану,
Не станут нам вредить тайком.
   – О, хан великий и всесильный,
Князья враги твои, поверь, –
Сапог Ахмат целует пыльный –
Ногая злить,
             что злить здесь смерть,
Но хана всё ж перебивает
И слово за словом вставляет,
Что тати курские князья,
Что верить им никак нельзя.
   – А чтоб развеять
                все сомненья,
Великий хан, своих людей
Ты к ним пошли
                во все владенья –
И сам увидишь, кто злодей,
А кто слуга и раб покорный,
Кто друг тебе, а кто твой враг,
Кто мысль таит
                с изменой чёрной,
А кто несёт твой ханский стяг.

Ногай на это отвечает,
Усмешку на губах тая:
   – Ну, так и быть,
                тебя прощаю,
Не трону твою шкуру я.
Пошлю к князьям соглядатаев,
Сокольников своих пошлю.
Тайком мы тут понаблюдаем:
Меня ли за хана почитают,
Или себе же петлю вьют…
Но ты, баскак, за это должен
Немалый мне прислать бакшиш,
А то сдеру с живого кожу –
В ад за князьями полетишь.

                7
Не спится в эту ночь Ногаю
(В среде ордынской тёмник он):
Хоть он из младших, но мечтает
Взять под себя ордынский трон,
Своей в Сарае править волей.
«Чем хуже он Туда-менга
Иль Телебуги, уж тем боле:
Едва стоит тот на ногах,
Но величает себя ханом
Причем великим и царём…
Но час придет – смахну арканом,
Давно тот плачется по нём», –
В истоме сладкой и гордыне
Ногай мечтает, обалдев,
В пуховой мечется перине
Меж тел горячих юных дев.
Ногая греют так рабыни,
Пока ему не надоев.

Да, чтоб достичь почетной доли,
И явью сделать вещий сон,
С ордою не метаться в поле
И стрел не ждать со всех сторон,
Готов поставить жизнь и волю
За царский трон Ногай на кон…
Аллах лишь
              к смелых соизволит
Благоволить –  таков закон!

«…Не плохо бы затеять драку –
Предлог найдётся не один…
Шепнуть что ль
                курскому баскаку,
В Орде чтоб воду замутил
И ханов на мятеж подбил…
Ахмат мне предан, как собака,
Из Хив он родом, сын осла…
Убьют – так некому и плакать,
Но столько жадности в нём, зла», –
Вновь размышлял
                Ногай на ложе,
Ворочаясь и так, и сяк.
А сердце
           страх сомнений гложет:
Коварство – право, не пустяк.


РАЗРУШЕНИЕ  СЛОБОД
                1
Пока Ахмат был у Ногая,
Пока защиту там искал,
В княженье Рыльском
                весть другая:
Слободкам смертный час настал.
И точно: где совсем недавно
Слободки видеть путник мог,
Теперь лишь ветер неустанно
Гоняет пепел, гарь и смог.
Но был ли к русам
                благосклонным
Всевышний тут?
                Навряд… навряд…
Вновь по дорогам запылённым
Вдоль изб холодных,
                мёртвых хат
Тянулись пленников колонны,
И в тех колоннах стар и млад.
Всё было, вроде, по закону,
Но что же бабы так вопят?
Чего мужи беззвучно стонут
И друг на друга не глядят?
Зато князь рыльский
                и воргольский,
А также липовецкий князь
Грустить не думают нисколько,
Лишь ухмыляются, гордясь.
Ещё смеются возбуждённо:
«Слободок нет твоих, Ахмат».
А мимо них дружинник конный
Уж гонит русичей пленённых.
   – Олег, ты рад?
                – Ещё б не рад! –
Ответил князь Олег достойно, –
Конечно рад, мой славный брат!
   – Я видел, как летел ты смело
На вертеп вражеский, жильё…
   –  А я – как ты рубил умело
Разбойный люд, всё мужичьё,
Как сабелька в руке звенела,
Как славу сече сабля пела…
Когда ещё так пропоёт?..
Но тут узрел в толпе скорбящей
Князь смерда –
                богатырь средь баб –
Порты и рубище – весь скарб.
   – Откуда будешь,
                пёс смердящий?
И как зовут? Ответствуй, раб! –
Вскричал он голосом звенящим.
Но смерд был парень настоящий
И, несмотря, что плеть он знал,
На князя впил он взор горящий –
Испепелял, проклятья слал.
   – Я – раб. Согласен.
                А ты, княже,
Сам не такой ли точно раб?!.
Хан плёткою тебе укажет –
И жжёшь слободки, ловишь баб,
Мужей стегаешь, как скотину,
Да вяжешь, да ведёшь в полон,
Чтоб на тебя все гнули спину
И день, и ночь под плач и стон…
И где же Правда? Где Закон?
А если хан тебе прикажет
Его сапог поцеловать,
Ты поцелуешь. Хуже даже:
Начнешь ты брата убивать,
Чтоб гнева хана не видать.
Так кто из нас
                раб больше, княже?
Мне кажется – совсем не я…
Не я пустил к нам
                войско вражье,
А вы – пресветлые князья.
А как пустили, им в угоду,
Хоть сами в вольностях слабы,
Пять шкур сдираете с народа,
Про стыд и совесть позабыв.
И вот народ бежит в слободы,
Спасенья ищет от беды,
Но, видно, русскому народу
Не видеть больше уж свободы,
Не избежать лихой судьбы.
А как зовут? Зовут Богданом –
Решила так моя семья,
А местный поп крестил Иваном –
Что мне скрывать, весь тут вот я.
А что касается слободки,
И как давно в неё попал,
То сказ мой будет тут короткий:
Из вотчины твоей бежал…
Судьбы не возжелав холопской,
Когда и белый свет не мил,
От жизни низменной и скотской
В слободку ноги устремил…
О, княже, мне жилось
                так сладко –
Не пожелаю и врагу,
Что сбёг однажды я к Ахматке,
Возможно, поступил я гадко,
Но говорю как на духу.
И хоть Ахматка басурманин,
И нас, как липку, обдирал,
Но у него свободней в стане
Я жил, чем ранее живал.
Ты вот кричишь,
              что «вор», «разбойник»,
Что «тать» и нет на мне креста…
И пусть я буду тут покойник,
Но, князь, скажу тебе спокойно:
Я образ жизни вёл достойно,
Вором и татем я не стал.
Клянусь спасением Христа. –
От дерзости глаза у князя
На лоб полезли:
                – Подлый смерд!
Пёс шелудивый! Кусок грязи!
Сейчас увидишь свою смерть! –
И вот уж меч его десница
Над смердом храбрым занесла –
Здесь смерду б
            с жизнью и проститься…
Но тут вмешался Святослав:
    – Олег, пристало ль
                тебе злиться
И меч сей кровью осквернять?
Сам к смерти, видишь,
                он стремится –
Не будем в этом помогать.
Давай примучим кабалою,
Причем, заметим, не со зла…
Я думаю, сему герою
По нраву станет кабала.
Ещё плетей, пожалуй, надо,
Чтоб кровью смог он пропотеть.
Ей, отрок, –
       крикнул князь куда-то, –
Оставь на время это стадо,
Да всыпь Ивану ты плетей.

На княжий зов
                спешит тут гридень,
Сопит, как взъяренный медведь:
   – О, сделаем всё в лучшем виде,
Извольте сами посмотреть.
И Богом данный смерд Иванка
Повален ниц и плетью бит.
И далее в толпе подранком
Он тело битое влачит.

О, Русь моя, ты Русь Святая!
Что ныне сталось тут с тобой?
Сама себя ты истязаешь,
Ведешь сама с собою бой!
И скорби той не видно края,
Смирилась
           с горькой ты судьбой,
Сама себя ты бьёшь, стегаешь,
Борьбу ведешь сама с собой!

                2
Царит зима вновь
                в Курском крае,
Трещит морозами январь,
Земля алмазами сверкает,
А в небе солнце, как янтарь.
Оно и в ясный день не греет,
Хоть светит, на  небе висит…
А в пасмурный – оно, скорее,
За облаком, укрывшись, спит.
Вновь занесённое снегами,
Посемье дремлет – чуток сон:
Когда ты окружён врагами,
Особенно со всех сторон,
О сне не может быть и речи –
Иначе вечным станет он.
А потому не сон – дремота
Тут поселилася на век,
Ведь погибать – кому охота –
До жизни рвётся человек.

…Град Рыльск. Детинец.
                Зимний вечер.
Посад промёрзший. Тихий звон
Колоколов. И звёзды – свечи
Усеивают небосклон.
Как колобок, луна смешлива…
Трещит морозец, снега скрип…
Да лай собак неторопливый,
Похожий более на всхлип.
Привычная встаёт картина
Пейзажа зимнего Руси,
Хоть Русь почти уже чужбина
Для русов всех от вражьих сил.
Но вот копыта прозвучали
По доскам мёрзлого мостка –
Два всадника
              по ним промчались,
Два вестника беды, печали
В ворота громко застучали:
«До князя! Весть у нас жутка».

Тут предыстория такая,
С татарами она пришла:
Две сакмы рядом пролегают:
Свиной да и Бакаев шлях.
По ним татары пролетают,
Когда куда-то поспешают –
Татары нынче всё в делах,
Что сохрани тебя Аллах.
Вдоль сакм заставы пролегают –
Решили тайно так князья –
В них княжьи слуги проживают,
С татарами они в друзьях.
А если что-то вдруг узнают
О вражьих кознях иногда –
Они князей предупреждают
Особенно, когда беда.
Вот и примчались княжьи слуги,
В дороге не щадя коней,
Встречает их Олег с супругой
Да и бледнеет от вестей.
   – Отряд татарский
                стал в округе –
Упал, как на голову снег…
Не помешай в дороге вьюги –
Он двигался ещё б быстрей, –
Дозорцы князю сообщают
Причину спешности своей
И далее вновь продолжают
Поток тревожных новостей, –
Среди татарских воев слухи,
Что то – по головы князей…
Как отголоски заварухи –
Победных ваших летних дней…
   – О, я прекрасно понимаю, –
Тут тихо вымолвил Олег, –
Не терпится отмстить Ногаю,
Дождался, гад, как ляжет снег,
Да и спешит теперь в набег…
Недаром присылал он в осень
Своих сокольников до нас,
А те охотились не очень,
Но, тем не менее, не раз,
Не принимая наш отказ,
Упорно звали в гости к хану,
Чтоб урядить с Ахматом спор
Из-за слободок тех поганых,
Что превратили мы в костёр.
…Опять же – происки баскака:
Слободок не простил Ахмат;
И вот же подгадал, собака,
Пройдоха, вор и чёрту сват,
За них отмстить, когда зима…
Как бросить тёплые дома?
Куда бежать? Сойти с ума…
А не бежать – тут смерть сама…
И ожила в одну минутку
Дремавшая тут тишина:
«Отряд татарский –
                вам не шутка,
Среди зимы отряд – война».
Движенье в княжеских хоромах:
Команды, крики, стук дверей,
Метанье факелов – знакомо
Всё это нам, когда: «Скорей!»

                3
И вот, когда спешило утро
К Ивана Рыльского горе,
Олег решил довольно мудро:
Мчать к Телебуге поскорей.
Приказ –
           и вот семья вся в сборе –
Тревоги князя ей близки,
А там уже метнулись вскоре
За стены города возки.
В возках княгиня, дети, слуги,
В возках Олегова казна –
Пустым кто нужен Телебуге?
Кому голь всякая нужна?
Никто об этом и не спорит,
Примета древняя верна:
Чтоб ханам рассказать про горе,
Казна как никогда важна.
А чтоб возкам
                в пути не сгинуть –
Ведь до Сарая путь не прост –
Князь на коне и с ним дружина,
Им всем скакать немало вёрст.
Покинув город свой уютный,
Сменив тепло на ветр, мороз,
Он Святославу весть попутно
Послал, спасая от угроз.

Но Святослав в Орду не хочет –
Не любит ханов, ханский нрав…
Среди Воронежских урочищ
Решает скрыться Святослав.
Надеется князь липовецкий
На русский лес и на снега.
К тому ж к надеждам
                довод веский:
Закроет след за ним пурга,
Запорошит глаза врагам.
И те его уж не отыщут
В Воронежских глухих лесах,
А будут гнаться –
                смерть там сыщут,
И сами превратятся в прах.
Не зря же волчьи стаи рыщут
Да ветры-вьюги хищно свищут
В тех зачарованных местах.

                4
Когда пришёл
                с отрядом вражьим
В Посемье курское Ахмат –
Следы давно остыли княжьи,
На снежном насте не горят.
Татары бросились в погоню,
Схватить князей они хотят,
Но только ветра не догонишь
И словишь тут его навряд.
Напрасно бьют копыта кони,
Снега напрасно бороздят…
Олега страх к Сараю гонит,
И не догнать его погоне,
Не возвратить его назад.
А вот бояре не успели
От вотчин далеко бежать,
На них татары налетели,
Побили и давай вязать.
Сначала донага раздели,
Чтобы позором наказать,
Но вот спустя уж три недели,
Им стали головы срубать.
Казнили всех – другим в науку,
Чтоб знали русы боль и страх,
Страданья знали чтоб и муку –
Куражился над ними враг.
Пока носились вражьи кони
По княжествам, из края в край
Опять земля повсюду стонет,
Куда ни глянь – вороний грай.
И обезлюдело Посемье,
И захирело тут  вконец,
В леса из сёл уходят семьи,
Старик уходит и юнец.
Уходят закупы и смерды,
Ремесел разных мастера –
Подалее от бед и смерти…
О, где ты вольности пора?..
Живут в землянках по яругам,
Как множество веков назад.
Над градом Рыльском
                плачет вьюга –
Дымят детинец и посад.
А кто не спрятался, те ныне
В плену татарском –
                каждый бит…
И на заснеженной равнине,
Как мухи, мрут они в рванине,
Ведь их никто не защитит,
И сердце русское скорбит.

Казнив бояр (всего тринадцать)
И душу отведя резнёй,
Баскак стал делом заниматься –
Ясак важнее, чем разбой.
А где же взять народ ясачный,
Когда тот спрятался в лесах?..
«Из пленных, –
               мыслит однозначно, –
Пусть отработают ясак».
И строит вновь
                народ наш кроткий,
Раздетый донага народ,
Баскаку курскому слободки,
Как повелел надменно тот.
Средь прочих видим мы Ивана –
Смерд снова бит и вновь пленён –
В портах, рубахе, как ни странно,
Среди зимы на стройке он.
Слободку строит
                Богом данный,
Судьбою ломаный Иван.
Кровоточат на теле раны,
А сердце – от душевных ран.
С Иваном трудится Вавила
(Был ранее он кузнецом) –
Костляво тело, но есть сила,
Дух непокорства налицо.
За что не раз он бит кнутами –
Татары мастера терзать –
Хотя заметим между нами,
И княжьи слуги уступать
Им не хотят в расправном деле:
«Узоры» выведут на теле,
Что прямо Божья благодать!
И вот, неся бревно, Ивана
Вавила шёпотом спросил:
   – Свобода, брат, тебе желанна?
Терпеть обиды нет уж сил…
   –  Она желанна, – отвечает
Ему, прокашлявшись, Иван, –
Да где она? Кто это знает?
Где ныне у свободы стан?…
У князей наших, у боярства?
Или, возможно, у татар?
Нигде уж нет свободы царства…
На небе если… у Христа.
   – У бродников, –
                шепнул Вавила, –
У вольницы, что на Дону…
Бежим до них…
                Жизнь так постыла…
И как бы ног не протянуть…
   – Бежать сейчас, пожалуй, рано,
Дождаться надо нам весну, –
Послышались слова Ивана, –
Ну, а ордынцы не согнут.
До них нас мало разве гнули
Князья, бояре, тиуны,
Лишь только жилы натянули,
Содравши кожу со спины.
Так что потерпим до весны.

                5
Живёт Олег у Телебуги,
Со всей семьёй в шатре живёт.
В других шатрах зимуют слуги,
От холодов и голодухи
У многих подвело живот,
Хоть и пробоистый народ.
Давно уже отпели вьюги,
И белые не кружат мухи,
А по округе ходят слухи,
Что из-за гор весна идёт.

Мечтает рыльский князь о доме –
В Орде жизнь княжья не сладка,
Не то, что средь родных хоромин,
Опять же ханская рука…
Хоть стала крепкою защитой,
Но хочет каждый день бакшиш…
Да говорят вполне открыто,
Что князь не воин, больше мышь.
Что он слуга у Телебуги,
Или, точнее, верный раб.
Летают слухи, словно мухи,
Мерзки они, как кожа жаб.
И князю на душе тоскливо,
Но что попишешь – сам решил
Свою он участь. Терпеливо
Князь сносит всё.
                Но хватит ль сил?
Ведь с первых дней
                пошли укоры:
Князь Святослав,
                мол, горд, кичлив,
Что верно кличут его вором,
Что он с Ордою ищет ссоры,
Что специально ханов злит,
С Олегом в ставку не прибыв –
На волоске теперь висит…
Что за него ответить должен
Олег, как старший князь, сполна…
Что Святослав
                богатства множит,
А ханская казна скудна…
И от подобных разговоров
В душе Олега растёт гнев,
И вот он сам
                с горящим взором,
От гнева вдруг рассвирепев,
Стал Святослава звать позором,
Позором на родной земле.
И нет уж братских
                чувств в Олеге,
Сплошным все чувства
                стали злом,
И в сердце нет любви и неги –
Всё раздраженьем проросло.
И уж не помнит он наказа,
Что дал игумен Никон им,
Все улетучились вдруг фразы,
Речённые отцом святым.
Лишь гнев растёт –
                он как проказа:
Непостижим, непобедим.

                6
Но где же сам
              князь липовецкий,
Олеговых виновник бед?
Где он
      с дружиной молодецкой?
Кто даст на это нам ответ?…
Что сталось с ним?
                Живой ли, нет?..
Да, он живой, но зол без меры:
Мороз и голод – не друзья,
Его несчастий не измерить,
Однако не теряет веры
В своё великое он «Я»,
Как верят в это все князья.
В лесах Воронежских скиталец,
Князь липовецкий Святослав,
Враз потерял былой румянец,
Как заяц по кустам, плутав.
Прозябший,
                он в большой печали;
Лишённый почестей и прав,
Стал холодней холодной стали,
Готовит тысячу расправ
Врагу он главному, баскаку,
Как будто в нём одном беда…
«Когда схвачу его, собаку –
Придёт такая благодать –
Слезой кровавой будет плакать,
Поболе моего страдать…
И где у нас зимуют раки,
Уж покажу, на горло став…» –
С баскаком сечи, битвы, драки –
У князя первая мечта.
Брат Александр
                в лесном том царстве
Повсюду рядом. Верный брат
С ним делит горе и мытарства –
Плоды Ахматова коварства –
Хотя ни в чём не виноват.
Всё оттого, что верный брат.

                7
А что ж Ахмат,
                виновник бедствий
Тьмы Курской, зло её князей?
Да в Курске он.
                Боясь последствий,
Он в резиденции своей
Сидит, закрывшись, дни и ночи,
Не кажет на люди очей,
А если нужно очень-очень,
То он записки хану строчит
Да с нарочными шлёт скорей.
При нём отряд татар Ногая –
Охрана грозная его –
Отряд, его оберегая,
За ним следит… не без того…
Ахмата страхи, между прочим,
Уж не беспочвенны совсем:
Хоть нет поблизости урочищ,
Укрытий нет, но между тем,
Не раз случалось уж,
                что стрелы
К нему рванут из-за угла –
И вмиг баскак белее мела,
И в пятки вновь душа ушла.
Такие были тут дела.
И потому теперь Ахмата
Всё чаще посещает мысль:
«Бежать быстрей отсюда надо,
Коль дорога мне эта жизнь».

…К весне под Курском
                вновь слободки –
Ахмат добился своего:
Их курский люд
                за срок короткий
Опять возвёл из ничего.
Точнее, из того, что было,
Чего пожар не съел дотла
Да голытьба не растащила
По дурости или со зла.
Слободки есть, но веселиться
Причины тут не может быть:
Никто не хочет в них селиться,
И в них никто не хочет жить.
Князей расправа не забыта,
И тот урок пошёл всем впрок.
Никто не хочет
                вновь быть битым,
А биты будут – дай лишь срок.
К тому же ненависть к татарам
Вновь поднимается волной
У молодых да и у старых,
Кто хоть в неволи, но душой
К свободе,
            к вольности стремится,
Без них не может долго жить…
С судьбой-злодейкой
                примириться –
Не для славянской то души.
И лишь надсмотрщиков орава
(А в них идут, кто больше лют)
Да быстрая врага расправа
В слободках держит
                курский люд.
Хотя, конечно, есть отбросы,
Что рады услужить врагу.
Кто крест забыл и веру бросил,
Те братьев кровных стерегут.
Но, впрочем, и от них бегут.

Когда весне гимн спел Ярило,
Бог солнца, и подтаял снег,
Ночной порой
                по лужам стылым
Бежали из слобод постылых
К свободной жизни и весне
Холоп Иван, кузнец Вавила.
В слободках тех их больше нет.

А у Ахмата есть два брата,
Один Махмед, другой Юсуп,
И жить хотят они богато
И есть не чечевичный суп.
Ахмату братья как находка
В его баскаческих делах:
Они останутся в слободках,
Со стражей малой. И Аллах
Пусть будет с ними, а не страх.
А сам Ахмат спешит к Ногаю,
Где русов нет, татар же рать…
Он не дурак, он понимает:
Со смертью
                в прятки он играет,
Но в Курске проще проиграть.
И вот весной, не слишком рано,
(И в этом есть, конечно, суть)
Покинул Курск
                Ахмат с охраной,
В орду к Ногаю держит путь.

ГИБЕЛЬ КНЯЗЕЙ
                1
Да, торжество недолго длилось
Баскака мерзостной души,
Как войско вражеское скрылось,
Князь липовецкий вновь спешит
В своё княженье родовое
На пепелище роковое.

Как птицы мчат из леса кони,
Но где ж детинец? Боже мой!
Детинца нет, лишь грай вороний
Да неба купол голубой.
Князь Святослав тогда серчает,
И отомстить он обещает.

Бросает клич князь липовецкий:
«Ко мне, друзья, кто смел и горд!
В моей дружине молодецкой
Не страшен нам ни хан, ни чёрт»!
И клич услышав, отовсюду
Пришло к нему немало люду.

Кто с топором, а кто с косою
Под стяги княжие спешат.
Не войско тут, толпа толпою,
В лаптях, в дерюге, но душа…
Вот всем бы витязям такую –
Враз разнесли бы рать любую.

И в войске том Иван с Вавилой –
Сам Бог призвал их в эту рать.
При них рогатина да вилы –
Врагам в бою не устоять.
Хоть думали они о Доне,
Да поспешили к князю ноне.

Здесь много пеших,
                есть и конный,
Летучий боевой отряд,
В нём места нет
                тетерям сонным,
В нём место для лихих орлят.
И в том отряде, как ни странно,
Вавиле рядом быть с Иваном.

Ведёт к слободке ближней войско
Князь Святослав, чтоб поразить,
Но там не ждут, бегут «геройски»
Поближе к Курску – чтобы жить.
И занимает князь слободку –
Военный приз, беды находку.

Теперь слободка та – столица
Его державы небольшой.
Отсюда он, как сокол-птица
Следит, следит за татарвой.
Налёты на врага нередки
По сообщениям разведки.

Но Александр, брат Святослава,
Быть рядом с ним
                тут не спешит,
Нашёл иную он забаву –
Град Липецк хочет оживить.
И строит дом на пепелище,
Пусть не хоромы, но жилище.

Мечтает прежнюю он славу
В земле родной восстановить
Но вместе с тем он Святослава
Ни в чем не хочет обвинить.
Хотя не раз свою досаду
О том высказывает брату.

Вполне понятно Александру:
Играет Святослав с огнём.
И пусть он вовсе не Кассандра*,
Но дар предвиденья есть в нём:
Ордынцы не простят позора,
Их месть наступит очень скоро.

Но Святослав на ту досаду
Лишь крутит буйной головой
И вновь врагов бьёт из засады:
«Как видишь, брат, пока живой»!
Но собираются уж тучи
Над ним. Грозней они и гуще.

                2
И рыльский князь
               вновь путь неблизкий
К родному очагу стремит.
Он разоренье видит в Рыльске –
И сердце княжее щемит,
Его смущает грустный вид.
Но цел детинец, как ни странно,
Хоть и разрушен кое-где.
Но эта рана и не рана,
А так, круги лишь на воде –
Как только тишина настанет,
Растает и кругов тех след:
Вот только были, а уж нет…
Хоромы князь вновь обживает,
Кляня баскака и татар,
Но кто то видит – понимает,
Что всё – привычке больше дар,
Ведь князь уже не храбр, не яр –
Давно в нём умер вождь и ярл.
Хотя, возможно, он страдает,
Но со смиреньем принимает
Судьбы очередной удар
И по округе собирает
Останки сгубленных бояр.
Под скорбный глас
              всех рыльских звонниц
Оставшихся в живых церквей
Останки с почестью хоронит
И тризну правит, а на ней,
Как муж простой,
                со всеми плачет,
Перед погибшими винясь…
А чёрный люд вокруг судачит,
Что сломлен
                и раздавлен князь,
Что в нём задора боевого
Уже не видно –
                только злость…
И что добра не жди от злого
Ни смерд, ни чёрная вся кость
И не торговый даже гость.
И бродят, бродят разговоры,
Что удаль растерял в Орде,
Что на Посемье очень скоро
Пролиться горю и беде.
…Игумен Никон князю слово
Хотел сказать наедине.
В поддержку слово. Но сурово
Князь оборвал его. И нем
Стал старец после этой встречи,
И ни ногой на княжий двор.
А ведь когда-то было вече…
А ведь когда-то были речи…
Был задушевный разговор.
Забыл путь к князю и пресвитер,
Отец духовный Варлаам,
Его не видно в княжьей свите:
Другой в почёте ныне там.

                3
Нежданно тут, по мановенью
Волшебных сил или сил зла
О Святославе сообщенья
Пришли к Олегу. И нашла
На князя рыльского тревога,
И той тревоги очень много.

Олег князь хмур, Олег растерян:
Не знает рыльский князь,
                как быть:
Стать с теми,
                кто в христовой вере,
Иль к Телебуге вновь спешить.
В сей ситуации неправым
Он счёл собрата Святослава.

И пишет он ему посланье
Упрёков полное, угроз,
Что будет князю наказанье,
Ну, а Посемью – реки слёз.
Ведь не простят разбой татары,
Ответят на удар ударом.

О покаянии взывает
И с тем в Орду идти велит:
«Покорных хан всегда прощает,
А непокорных лишь казнит!
Подумай, мол,
                над этим здраво», –
Советует он Святославу.

Но что тому увещеванья –
Он даже бровью не ведёт.
На все угрозы – ноль вниманья
И слуг баскака всюду бьёт.
Как может, князь вновь
                мстит Ахмату
Как злому ворогу и кату.

Весною как-то, на закате,
В очередной несясь набег,
Побил Ахматовых он братьев
И с ними тридцать человек
Оставленной для их охраны –
Все полегли на поле брани.

                4
Но эта слава не по нраву
Олегу Рыльскому. Взъярён
Олег теперь, и Святославу
Опять посланье пишет он.
Он вором кличет Святослава,
Тупым разбойником, глупцом
В открытую грозит расправой,
Погибелью, в конце концов.
Велит идти с главой покорной
В Орду Златую, в их Сарай,
Чтоб отмолить там
                грех свой чёрный
Или погибнуть… «Выбирай:
Перед тобою ад и рай».

И липовецкий князь на это
Посланье в Рыльск
                поспешно шлёт
И в пламенном своём ответе
На все угрозы он плюёт.
Увещеванья все, советы
Анафеме лишь предаёт.
«Пока над мною солнце светит,
Пока при мне мой меч, копьё,
Никто меня на белом свете
С дороги этой не свернёт».
Ахмата называет гадом,
А ханов – грязным вороньём,
Олега не считает братом
И говорит, что раз живём.
«А жизнь прожить хочу я честно,
Не червем грязным, а орлом.
А все другие повсеместно
Пусть ползают перед врагом
Хоть на коленках, хоть на пузе
Или на цыпочках стоят.
Моя земля, и я обузой
На ней не буду. То навряд…
И если что тебя конфузит,
То поступай как хочешь, брат».

А рыльский князь опять в испуге,
Не знает, бедный, как тут быть…
И поспешает к Телебуге,
Чтоб тот сумел всё рассудить.
Путём знакомым не однажды
Он с оправданием спешит.
И душит князя злость и жажда,
Позора горечь и обид.

Вот путь окончен. Снова к хану
Олег дорогу золотит…
И от кумыса слегка пьяный
(Всё делает, что хан велит),
Поддавшись злобному дурману,
Он Святослава без обмана,
Хотя, порой, не без тумана,
В измене, в мятеже винит.
Себе же ищет оправданья
Князь рыльский за такой визит
И замирает в ожиданье –
Надеется, что хан  простит…

Да, хан простил, но вместе с этим
Ему даёт татар в конвой:
«Пусть Святослав за всё ответит
Своею буйной головой».
И князь Олег
                с большим отрядом
Вновь возвращается домой,
Расправу чинит над собратом,
Над Святославом. Боже мой!
О, князь! Что сделалось с тобой?
Где прежний воин и герой?
Ужель, Олег, ты стал убийцей?
Хоть раньше был лишь
                кровопийцей,
Мучителем простых людей…
Теперь же форменный злодей!
Но, впрочем, честными мы будем
В рассказе этом до конца:
Не все так однозначно судят,
Нашлись тут и такие люди,
Что оправдали «молодца»,
А обвинили Святослава
За злостный, непокорный нрав
И сделали его неправым,
Хотя, по сути, он был прав.
И это мненье, как ни странно,
Попало в летописный свод,
Где назван Святослав буяном,
Великим грешником, смутьяном,
Подбившим на мятеж народ.
В том первыми бояре были,
За ними – есть такая связь –
Отцы святые подхватили –
Откуда только прыть взялась?!.
Олег же признан в деле правым:
Мол, тишину искал в свой дом…
О, времена! О, чудо-нравы!
Потомки русов величавых,
Ужель забыли песню славы?
Что стало с вами под ярмом?!.
Такой итог – деянье ига,
То – рабской участи плоды.
В умах людей случились сдвиги,
И эти сдвиги непросты.
Пройти должно веков немало,
Чтоб те оценки изменить,
Чтоб правда жизни воссияла
И гордость русов снова стала
Со славой,
          с храбростью дружить.

                5
Пал Святослав. Его дружина
Разбита, бросилась в бега –
Подальше от родной равнины,
Что вновь у хищного врага:
Теперь – хоть к чёрту на рога.
Судьба Ивана и Вавилу
В кровавой буче роковой
Опять от смерти сохранила.
Иван хоть ранен, но живой.
К тому же у обоих кони,
А это вам ни что-нибудь:
Как оторвались от погони –
С тех пор и держат к Дону путь.
И этот путь к свободе главный,
Иного даже не видать.
В яругах будут они, в плавнях,
Свободно жить, казаковать.
Там бродников немало славных –
Иван с Вавилой им под стать.

Оплакав Святослава, брата,
Князь Александр спешит в Орду
Да не пустой. Везёт он злато,
Не просто злато – куш богатый,
Чтоб на него купить беду…
Беду для самого Олега
И для Олеговых детей.
Вот будет на Руси потеха,
Что нет, пожалуй, веселей…
А как же преданность Олега,
Покорность Золотой Орде?
Покорность вовсе не помеха…
И хан ордынский ради смеха
Месть разрешает. Ну, злодей!
А, впрочем, понапрасну стоны –
Не первым Телебуга стал.
Рассеяв времени туман,
Он поступает по закону,
Что дал великий Чингисхан:
В борьбе за власть и за корону
Полезны и навет, и лжа* –
Иначе не пробраться к трону,
Иначе трон не удержать…
Противников столкни-ка лбами,
Пускай друг друга крепче бьют,
А сам посмейся над врагами,
Тогда и будешь первым тут –
Так тексты древние рекут*.
Вот потому-то Телебуга,
На злато новое польстясь,
Отдал на казнь Олега-друга,
Того коварства не стыдясь.
Для ханов
        каждый русский князь
Всего лишь пыль,
                всего лишь грязь.

6
Опять беда над Курской тьмою,
Такая, что сойти с ума…
Земля покрыта вязкой мглою,
По весям воцарилась тьма.
Вновь над Посемьем
                ночь глухая,
Без звёзд, без месяца она.
И в той ночи тоска витает,
И гнезда в ней печаль свивает,
И, словно смерть, она черна.
Но, впрочем, есть места покуда,
Где луч свободы светит людям,
Где вольность
                прорастает вновь…
Дон-батюшка стал этим чудом –
Оплот свободных казаков.
Сюда бегут, чтобы укрыться
И от князей, и от бояр –
В миру известных кровопийцев,
И лютого врага – татар.
И вот в одной такой станице,
Среди станичников лихих
Пришлось Ивану приютиться,
Хоть был Иван наш нравом тих.
Здесь также кров нашёл Вавила,
Княженья Рыльского кузнец.
Вавила – мощь, Вавила – сила,
Первостатейный молодец –
Нашёл себя он, наконец.
   – Погиб Олег,
                наш князь-гонитель,
Ты рад тому, мой друг Иван? –
Спросил Вавила-искуситель,
Когда та весть дошла в их стан.
   – Нет, я не рад, кузнец Вавила.
Что в смерти княжеской четы?
Жизнь как была,
                так есть постыла,
В ней светлого всего – мечты
О вольной жизни, о свободе –
Веками это есть в народе.
Смерть ничего не изменила,
Она свободы не добыла…
Опять над Русью вражья сила
И ига мерзкие следы.
Или иначе мыслишь ты? –
Последовал ответ Ивана.
И удивился тут кузнец:
   – Иван, ты рассуждаешь
                странно –
Ведь князю злостному конец!
Как не порадоваться этим,
Что ль мало крови нашей пил?..
Но Бог, известно, шельму метит –
Десницей братниной убил.
   – Вавила, друг, по-христиански
Тому нам радоваться грех…
Не будь оков тут басурманских,
Иным, возможно б, был Олег…
Олега нет, и с ним род княжий
Под корень изведён, избит…
Тут радость только
                своре вражьей,
А сердце русское болит, –
Вновь на своём Иван стоит.
Вавила же совсем сердит,
Он замолчал, лишь зло сопит.
Ещё чуть-чуть, и разговоры
Их доведут до крепкой ссоры,
А то, возможно, до вражды –
Извечной на Руси беды.

                7
…В келейной тишине,
                средь ликов,
Вдали от суеты людской
Седой игумен, отец Никон,
Младому иноку такой
Поведал сказ перед кончиной,
Чтоб тот сноровистой рукой,
Как и положено по чину,
О жизни русской непростой
Во время ига под Ордой
Довёл потомкам тихо, чинно,
Всю правду о тоске-кручине,
Возникшей вдруг
                над Курской тьмой.
Чтоб перенёс всё на пергамент,
Пред истиной не покривив –
С души игумена снял камень,
От ноши той освободив.
Поведав, Никон в мир иной
Ушёл со светлою душой.
И инок не подвёл владыку,
Он выполнил завет, наказ:
В историю Руси великой
Был вписан этот грустный сказ.
Ещё же от себя добавил,
И даже в летопись занёс,
Что он вне всяких
                прежних правил
Здесь «малу толику» оставил –
И ту нельзя читать без слёз.
А также вслед за тем заметил,
Душевной мукой воспылав:
«Нет повести печальней этой,
Что в Курском княжестве была…
Как распрощались
                с белым светом,
Поддавшись клевете, наветам,
Её князья, став жертвой зла,
Лишившись жизни и стола,
На радость дьяволу, татарам,
Баскаку курскому, Орде…
Что жизнь они отдали даром,
Свободы лишней восхотев».

                ЭПИЛОГ
Недолго правил Телебуга,
Виновник в смерти
                двух князей
И их детей. Он пал, по слухам,
От рук Ногаевых друзей.
Но, впрочем, хитрые интриги,
Что сам Ногай плёл, как паук,
Не помогли ему. И мига
Хватило, чтобы пал от рук
Он хана нового в Сарае –
Хан Тохта отомстил Ногаю,
Отправив душу его в ад,
И был тому, конечно, рад.
Орда пришла ведь
                к тем началам,
Что Русь прошла уже давно.
Орда бурлила и урчала,
Как в бочке кислое вино.
По швам Орда
               теперь трещала – 
И ханы тут всему виной.

…Затем сто лет прошло
                над Русью,
Тревожных и печальных лет,
От тех времён,
              пронзённых грустью,
Оставивших недобрый след!
Не стало Ольговых потомков
В князьях на Курщине давно –
В том нет
          большой головоломки –
Ордынцы тут всему виной.
Зато по осени одной
Куряне скажут  слово громко
В бою с Мамаевой ордой.
Весомо слово ратной славы –
Оно сродни воде живой.
И будут в этом они правы,
Как прав был Святослав-герой…
Как правы Минин и Пожарский,
Как прав Сусанин костромской.
Да здравствует
                их дух бунтарский!
Победы дух над рабской тьмой.
Тогда воспряли вновь потомки,
Уйдя от дрёмы вековой,
И Русь из тысячи обломков
Единой стала нам страной.
И впредь пребудет таковой!







ФЕОДОСИЙ ПЕЧЕРСКИЙ
(Отрывок их повествования «Рождение истории Руси»)

 





…Напротив, другой святой муж, Феодосии, последо-вавший за Антонием, был совсем другого характера. Это был человек столько сурового аскетизма, сколько и практической деятельности. Это был человек, для которого недостаточно бы¬ло думать о собственном спасении: он чувствовал в себе силы действовать на ближних – человек, желающий спасти и других: это был муж, дающий инициативу, руководящий духом времени.

Н.И. Костомаров




























         Посвящается светлой памяти
Пахомова Дмитрия Дмитриевича –
отца, гражданина,
 сельского интеллигента и поэта.



Порог двенадцатого века –
Русь в княжьих смутах. 
                Русь в огне.
Как тут увидеть человека,
Когда весь мир погряз в войне.
Когда брат брата
                вряд ли слышит
Сквозь звон мечей,
                забыв любовь,
Когда тут злобою всё дышит,
И как водица льётся кровь.
Но есть поместье Берестово,*
Что разрослось
                и вглубь, и вширь,
А рядом с ним по вере новой
Возник Печерский монастырь
С уставом строгим и суровым,
Печерским инокам подстать.
Ему духовной быть основой,
Где первым словом –
                Божье слово,
Судьбой начертано, видать.
Он рядом с Киевом. Однако
Он вне столичной суеты.
Ему положено из мрака
Нам к свету проложить пути.
   – А кто ж игумен,
                настоятель? –
Возникнет вдруг вопрос у вас.
   – Так Феодосий,*
                друг читатель, –
Ответим мы без лишних фраз. –
Ему случилось Провиденьем
Воздвигнуть этот монастырь,
Горячим к Господу моленьем
И неусыпным ока бденьем,
Где раньше лес был и пустырь.
Был Феодосий мужем русским –
Аскет с возвышенной душой.
Давным-давно с обозом курским
В пещерки к Киеву пришел,
Бежав от матери суровой,
Вдовы судьи и тиуна* :
Никак привыкнуть к вере новой
Всё не могла в душе она.
Хотя, как все, порой крестилась
И не ленилась на поклон,
Хотя, как все, она постилась,
Как требовал того закон,
Но сердцем к вере не присохла,
Не возлюбила божий храм…
Таких тогда случалось много,
Кто в том не видел стыд и срам,
Молясь Иисусу по утрам,
Ну а Сварогу* – по ночам.
Хотя заметим: понемногу,
Через моленья и посты
Мать беглеца
               придёт всё ж к Богу,
Уйдя под старость в монастырь.
А Феодосий – славный отрок –
Всем сердцем веру возлюбил.
И ощущал её так остро,
Как будто с нею вечно жил.
Он для убогих и для сирых,
Что с «златом» вечно «на мели»,
Бесплатно пёк в печи просвиры,*
Чтоб причаститься те могли
Христовым телом
                в полной мере –
Не абы как и впопыхах –
Чтоб укрепились в новой вере,
В её догматах и делах.
И с курским причтом*
                в курских храмах –
Чего не можем ныне мы –
На клирос* встав
                (для мамы драма),
С восторгом воспевал псалмы.*
Имея к людям состраданье –
Как проповедовал Христос –
В полях работал со стараньем
С людьми, что были
                в рабском званье,
Хоть дома ждал его разнос,
Побои мамы, реки слёз…
Так как считалося позорным
Свободным с челядью дружить,
Так как считалося зазорным
Работу чёрную творить.
А потому не раз бывало –
Мать сына не могла понять.
И, не сумев растолковать,
Того, что видеть в нём желала,
Она в сердцах его бивала,
Хотя должна была ласкать:
Ведь не чужая всё же – Мать!
По просьбе матери наместник* –
Для Курска главный властелин –
Счёл для себя вполне уместным
Беседу с отроком.
                – Мой сын, –
Сказал он юноше серьёзно, –
Прекрасен к вере твой порыв.
Но мать твоя просила слёзно,
Чтобы молитву сотворив,
Ты б в жизнь шагал стезей героя,
А не стезёю чернеца.*
Я вижу, друг, ты ладно скроен,
А, значит, быть тебе средь воев
Или судьей вместо отца.
Тогда к чему твоё упрямство?
И тяга к церкви?… Не пойму!
Во всём должно
                быть постоянство,
Порядок, справа… Посему
Ты должен позабыть вериги,
Что тайно носишь на себе,
Меч опоясать, бросить книги
И не противиться судьбе:
Стать знатным мужем –
                не изгоем,
Чтоб не позорить отчий дом.
Почетно княжеским быть воем –
Их уважают все кругом.
Носи приличные одежды –
Лохмотья ж сбрось с себя долой,
Будь матери во всем надеждой,
Опорой в юдоли земной.
Оставь мечтанья эти ложны –
Тебе иной начертан путь,
Любить всех,
             друг мой, невозможно –
Так мир устроен… в этом суть.
И знать тебе не будет лишним,
Чтоб не испытывать судьбы –
Так предначертано Всевышним,
Что есть князья
                со свитой пышной,
Но есть и смерды, и рабы.
Одни богаты и всесильны,
Другие слабы и наги…
Одним – плоды с полей обильных,
Солёный пот и труд – другим…
Одни, как мы, живут в хоромах*
И на полатях* сладко спят,
Другие – в избах на соломе.
И то спасибо говорят,
Что кров имеют над главою:
Ведь не у всех есть этот кров…
И сыты многие… травою,
А нас воротит с пирогов!
А потому, мой отрок славный,
Чего же нарушать покой
И бой вести с самим собой?..
Запомни вывод ты тут главный:
Мир ни хороший, ни плохой…
Каков он есть – прими  такой!
Его менять не нам с тобой!
В ладоши хлопнул тут 
                наместник,
   – Эй, слуги! –
                зычно произнёс, –
Одежды отроку! – Кудесник*
Одежд бы лучших не принёс,
Какие слуги тут в хоромы
С поклоном низким принесли.
   – Носи на зависть
                всех знакомых,
Носи и мать свою не зли.
Взял Феодосий те одежды,
А как, скажите, их не взять?
Ведь не был отрок наш невеждой,
Не смел он старших обижать
Отказом глупым и ненужным,
Гордыней, что сродни греху,
Был отрок наш
                во всём послушным –
Скажу о том, как на духу.
Однако же совсем немного
В одеждах светлых тех ходил –
Калекам нищим и убогим
Без сожаленья раздарил.
А сам надел от них лохмотья,
Как проповедовал Христос.
Так возвышался он над плотью
И в вере креп, и духом рос.

Был Феодосий в Курске первым,
Кто внял учению Христа,
Кто в мир шагал уж
                с новой верой,
С любовью к ближним на устах.
И эта вера подтолкнула
Его покинуть отчий дом.
Когда семья и мать уснули,
Бежал из дома он тайком.
Но долго будет позже сниться
Посад над Тускарью-рекой,
Забрала курского детинца*
И неба купол голубой…
Ещё окрестные дубравы
И рощи светлые берёз,
Высокий берег Сейма правый,
На левом – степь
                в ковыльных травах,
Соминый омут,  тихий плёс,
Закат над городом багряный
Да запах трав медово-пряный,
Что лишь бывает в сенокос.
Ещё не раз ему приснится
И город Курск, и первый храм,
Восхода яркие зарницы,
Рожок пастуший по утрам,
Напевы тихие свирели –
То в одиночку, то вдвоём…
Ещё в ночи весенней трели
Волшебных курских соловьёв.
Ему порою будет мниться,
Что снова мальчик он босой,
Что вновь бежит воды напиться
В «Святом колодце»* под горой.
Но не простой воды – живой.
…И было отроку в ту пору
Всего лишь двадцать три годка,
Но уж была ему опорой
В те дни Господняя рука.
Его приветил там Антоний,*
Пещерник первый и монах,
Не раз бывавший на Афоне,*
В намоленых святых местах.
По всей Руси Святой уж слава
О нём бежала вдаль тогда.
То было время Ярослава,*
Его заветные года.
Весь мир с надеждой и тревогой
На Русь могучую взирал,
А Русь, повенчанная с Богом,
Шагала в мир своей дорогой,
И вместе с ней народ шагал.
Пещерку ту впервые вырыл
Святой отец Иларион,*
В духовники
                был князем выбран…
Затем – в митрополитах он.
И потому-то не по сану
В пещерке прозябать ему –
В Софии киевской «осанну»*
Князьям поёт уже сей муж.
Для люда «чёрного» и знати,
Чтоб речь всех проняла до слёз,
Он о Законе, Благодати,
Амвон* покинув,
                встав на паперть,*
Велико Слово* произнёс.
Пещерку ж возлюбил Антоний,
Чтоб ближе к Богу с нею быть,
Чтоб без возни и благовоний
Молитвы чистые творить.
И вот сюда уже под осень,
Под крик печальный журавлей
Пришёл из Курска Феодосий
И тоже поселился в ней.
Пещерка стала тесноватой,
Но не для духа – для телес.
С молитвой взялись за лопаты –
И вот уже почти «палаты»
Земля скрывает, ещё лес.
А вскоре новая тут прибыль –
Простер Господь
                над ними длань:*
В пещерку святый
                Никон* прибыл,
Покинув град Тмутаракань.*
Был Никон знатным иереем,*
И вот уж Феодосий им
Пострижен в иноки. Елеем*
На путь святой благословим.
И предначертанной стезёю,*
Какой никак не миновать,
Шагнёт он, не кривя душою,
Слезой умывшись, как росою…
И будет долго так шагать.
…Тот путь, друзья,
                не будет в розах –
Скорее будет весь в шипах.
С молитвой встретит он угрозы,
Что скажет князь ему в сердцах –
Потомок славный Ярослава,
Его сын старший Изяслав,*
Что правил в Киеве со славой,
От славы той слегка устав.
Но, не тая в душе обиды,
Наш Феодосий в оны дни*
За князя вступится один,
Когда воочию увидит,
Как незаслуженно был тот
Меньшими братьями своими
Стола лишён. И изгнан ими
С семьёй скитаться на чужбине,
Закона Русского в обход.
Он Святославу* прямо скажет,
Что узурпатор* тот и вор,
В благословении откажет
И не пойдёт на княжий двор,
Что не случалось до сих пор.
А княжий пир – на нём хотели
С ним примириться без хлопот,
Чтоб лишних не было забот –
Он трапезой* Иезавели,*
Отвергнув резко, назовёт.
В посланье ж строгом и суровом,
Каких князьям никто не слал,
Ветхозаветным твёрдым словом
Он Святославу указал,
Что даром не пройдёт сей случай,
Что злой поступок – сущий яд:
Его, де, совесть будет мучить
Как кровь Авеля,* вопия
И к справедливости взывая.
Ещё в посланье говорил,
Что жизнь окончил плохо Каин,*
Который Авеля убил.
Взбешён был
               Святослав посланьем
И, несмотря на сан и чин,
Грозил то карой, то изгнаньем,
А то – в застенок заточить…
Что мужу божьему гоненья –
Наш Феодосий правдой жил
И делу правому служил.
    – Я рад жизнь провести
                в моленьях,
В изгнанье или в заточенье,
Чем жить в неправде
                и сомненьях, –
Не раз он пастве говорил
И снова с ангельским смиреньем
Молитву Господу творил.
И вынужден, друзья, смириться
Был Святослав, в конце концов.
Решил гордыней поступиться,
Чем быть в раздоре с чернецом,
Точнее, со святым отцом.

…А годы шли. И жизни осень
Уже подкралась, как мизгирь.*
Игуменом был Феодосий,
Печерский строил монастырь,
Когда к нему в святое место
Юнцом совсем, в семнадцать лет,
Пришёл
         с одной котомкой Нестор,*
Чтоб навсегда оставить след
В истории страны великой,
Что Русью нежно мы зовём.

…Был месяц май
                и день субботний –
На колокольне скорбный звон –
Ушел в мир вечный Преподобный
В тот час, что предсказал сам он.
И было инокам виденье,
Возможно, то судьбы каприз
Или от Господа был приз:
Вдруг столб огня
                над погребеньем
Взметнулся к небу и завис!
Завис, искрясь! Потом растаял,
Как будто не было его…
И только птиц
                вспорхнувших стая,
У маковок церквей летая,
Напоминала про него.

Всё чудо длилось
                лишь мгновенье –
А результат-то был каков!
На годы слава, песнопенья,
Печерской братии моленья
И память на века веков!

…Ту эстафету Никон принял
От Феодосия в тот час.
Его пусть будет светлым имя
Среди потомков, среди нас.
Ведь в историческом вопросе –
Лукавить нам тут не с руки –
Велик он был, как Феодосий,
Да и в духовном был таким.
К тому ж, друзья,
                он первым книги
Стал в переплёты одевать.
За ним последовали мнихи,
Их нитью начав шнуровать.
К тому ж опять не раз бывало –
Сей истины не утаить –
Чтоб в дело то
                внести труд малый,
Сучил сам Феодосий нить.
И если вдруг читатель спросит,
Речь заведя о чудесах:
«Свершал ли чудо Феодосий
Хоть на земле, хоть в небесах?»
Ответим так: «Ответ в вопросе».
К сему добавим, не таясь:
Свершал их много Феодосий,
О том читайте в «Житиях».
У нас, читатель, цель иная,
А потому иной расклад:
О земляке мы вспоминаем,
Что жил когда-то
                в Курском крае,
Мир повернув на новый лад!
И кто тому сейчас не рад?!





















МОНАХУ НЕСТОРУ
И ДРУГИМ РУССКИМ ЛЕТОПИСЦАМ
ПОСВЯЩАЕТСЯ

(Отрывок из повествования «Рождение истории Руси»)

 

      Л. Тарасевич.  Нестор-летописец
            Фрагмент картины.


ПРОЛОГ

   – Откуда есть пошла Русь наша,
Кто князем первым был у нас?.. –
Вопрос вставал, дух будоража,
У древних русичей не раз.
Вопрос вставал и ждал ответа,
Но, не дождавшись, гас в глуши
На век иль два –
                кто скажет это? –
Чтоб вновь со временем ожить.
Вопрос был явно риторичен,
Как риторичен стал ответ…
Но, впрочем, это всё вторично –
Всегда первичен  только свет:
Свет солнца, звёзд,
                луны туманной,
Костра ночного огонёк;
Ума свет –
               вечно первозданный –
Для всех философов конёк.
Свет истины – всегда манящий,
Он разрывает мрак веков,
Как цепи тяжкие оков.
Всё потому, что настоящий!

1
И вот один монах смиренный,
Решив свет истины открыть,
Игуменом благословленный,
Стал «Повесть» первую творить.
Не просто «Повесть» – 
                временную,
Истекших лет подробный сказ:
Что, как и где, при ком минуло...
Когда, зачем, в который час...
В князья кто метил,
                но споткнулся
Да и с разбега – прямо в грязь!
А кто под случай подвернулся,
Глядишь – уже удельный князь.
Кто был епископом первейшим,
Кто грады ставил по Днепру,
Кто воеводой был знатнейшим,
А кто – врагом наиглавнейшим,
Кому Русь-мать не по нутру...
Кто нёс народу светоч веры,
А кто – котору и вражду...
Кто власть любил
                без всякой меры,
А кто терпел всегда нужду...

Чтоб все потомки точно знали
Откуда Русь и весь народ,
И чтоб в потемках не блуждали
И зрили корень свой и род.
В келейке тесной пред свечами,
Уединясь от суеты,
Писал он днями и ночами
Великой «Повести» листы.
Ложились буквы на пергамент,
В заглавных –  густо киноварь…
А за стеною нудно гаммы
Играл метелистый январь.
А за стеной мороз и стужа –
Без них и Русь-то
                ведь не Русь,
Они веками с нею дружат,
Порой исправно службу служат,
Порою, кажется, – нет хуже…
Но ты пиши, монах, не трусь.

И чтоб была
              та «Повесть» верной –
Всем путеводною звездой –
С полсотни
                манускриптов древних
Имел наш инок пред собой.
А кроме них – труды эллинов,
Что сшиты в толстый фолиант;
Ещё рассказы и былины –
Народа русского талант.
Имел он также и дощечки –
Достались храмам от волхвов…
Но не прочесть в них
                ни словечка:
Не знал рез инок, и каков
В них заключался смысл
                не ведал,
И тайну их постичь не мог,
Хотя и слышал он про Веды,
Что будто русам дал Сварог–
Бог древний их,
                единый с родом,
Что по дремучей темноте
Творцом считался у народа…
В ответ – сварожичами те.
Но что нам резы,
                что нам руны –
Поры языческой оплот,
Когда и Влесы, и Перуны
Низвергнуты в пучину вод.
А их поганые капища
Разорены, в прах сожжены.
Над ними ныне ветер свищет,
Возможно,
            волк голодный рыщет
Да в мхи врастают валуны.
Что нам Сварог
                с брадою длинной –
Давно исчерпанный вопрос,
Когда есть Бог, Бог триединый.
И этот Бог – Иисус Христос.
К тому ж язычников ученья
Предать забвенью есть приказ…
Раз есть приказ –
                так есть забвенье.
И в этом рвенье – так у нас!
И потому наш инок строгий,
Знаток античных языков,
Дощечки даже те не трогал:
Без них творилось нелегко…
Да и откуда знать монашку,
Что в тех дощечках –
                знаний клад,
Что в них – история вся наша
За десять тысяч лет подряд.
Ему б немного от обетов
И догм церковных отойти,
Тогда б, возможно, он и сведал,
Что в тех дощечках… Но пусты
Мечтанья наши и желанья –
Вспять время нам не повернуть –
Не пожелал раскрыть он знанья
И не шагнул на сложный путь.
Хотя, конечно, был пытливым,
И, может, резы мог прочесть –
Хулить не станем торопливо –
Знать, не про инока та честь.
К тому ж –
       опять скрывать не вправе,
Коль повели такой рассказ –
Монах был с разумом
                «во здраве»
И прежде взвесил всё не раз,
Чтоб исключить
                с собой расправу –
Ему от князя был заказ.
И если князю не по нраву
Придется «Повесть» –
                в  тот же час
Беде быть грозной непременно
(Бессилен и игумен тут )
Глава слетит в одно мгновенье:
Князь на расправу быстр и крут.
Ведь он из Рюрикова рода,
В шестом колене. Святополк.
Любим не очень он народом,
Зато в интригах знает толк.

Вот и приходится монаху,
Махнув на древности рукой,
Писать с оглядкою и страхом,
Что Рюрик первый был герой.
Что он впервые государство
Из многих родов и племён
Соединил в едино царство,
И был великим князем он.
Что вслед за ним его потомки,
Пример имея пред собой,
Страны Хазарии обломки
Могучей, твёрдою рукой
К Руси Великой год за годом
Всё прибавляли там и тут.
И стали все одним народом,
Что ныне русским уж зовут.
Что нет древлян уже в помине,
Как нет дулебов и полян
Что на огромнейшей равнине
Одна есть Русская земля!
От вод варяжских
                до понтийских,
От Ра-реки и до Днестра –
Все Русь одна.
                В соседях близких
Ей Византия, как сестра,
Ещё Моравия и Польша,
А также Угры у Карпат.
Она со всеми ладит больше,
Когда в ладах те жить хотят.
Но если кто-то жаждет брани,
Она готова и на брань:
Под стяги княжеские встанет
Переяславль, Тмутаракань,
А также Киев и Чернигов,
Смоленск и Курск, еще Ростов.
И Новгород сберётся мигом,
И Муром к рати уж готов.
Поддержат князя волыняне,
Вооружатся псковичи,
Забыв обиды, полочане
Готовы брать врага на щит.
И задрожит Константинополь,
И Рим притихнет в тот же миг.
Да что там Рим – и вся Европа
В огромных городах своих.
Все знают: русы крепки в рати,
И их мечи всегда остры.
Все знают это очень кстати,
А потому на мир быстры.

Хотя, конечно, есть иные
Соседи у Руси пока:
То – все наездники лихие,
То – волки, коршуны степные,
Которых, что в реке песка.
Немало горя их набеги
Славянам, русам принесли.
Сначала были печенеги,
За ними половцы пришли.
Меж ними торки и ковуи,
Клобуков черных – тоже тьма.
У Приднепровья все зимуют,
То уживаясь, то лютуя,
Ведь все воинственны весьма.

Но нет коварных печенегов –
Их Мудрый Ярослав разбил;
Они нам больше не помеха –
Растаяли все вешним снегом
И утеряли прежний пыл.
А их наследники – клобуки,
Чтоб не исчезнуть навсегда,
Отдались в княжеские руки –
По Роси строят города.
Недалеки от них и торки,
У них столица Торчевск-град.
Ручными стали эти волки,
Хотя порою норовят
Куснуть хозяина. Но толку
Уже от тех укусов нет.
Повоют малость – и умолкнут
На пять, а то и десять лет.
Другим врагам своим – ковуям
Великий князь вдруг от щедрот
Посулье дал. Теперь кочует
В верховьях Сулы этот род,
И если Русь уж с кем воюет –
Народ сей с русскими идёт.
Порой встречает общей ратью –
Уж так, друзья, устроен мир –
Своих единокровных братьев,
Кровавый уготовив пир.
И нет ещё одной тревоги:
От войн и стычек подустав,
Притихли храбрые косоги,
Прибрал к рукам их
                князь Мстислав.
Вождя их главного, Редедю,
В единоборстве победил –
Благодаря лишь той победе,
От новых бед Русь оградил.
За это прозван был Удалым,
А также Храбрым на Руси.
Но жаль –
    Мстислав покняжил  мало:
Ведь умер он в расцвете сил.
И нет еще одних злодеев,
Но есть надежные друзья –
К Руси прибились берендеи
И служат русским уж князьям.
Деянья эти были свежи,
Они не превратились в прах,
Когда у Дона и Днепра
Чужие появились вежи –
Вновь нерусь жадная пришла.
То были половцы, конечно,
Потомки древних агарян,
Которых Степь толкала вечно
На Русь из прочих
                дальних стран.
И озарилась ночь кострами,
И тех костров никак не счесть,
Знать, долгой быть
                военной драме –
Хотя и скажем между нами –
Зачем Руси такая «честь»!
Степные всадники суровы,
Но Русь суровостью не взять,
Она, конечно же, готова
За род и веру постоять.
Вот плохо то, что нет основы,
Единства нет
                уж в сих «друзьях»,
У этих, чьи власа – полова,
Куда ни плюнь – одни князья,
Точнее, ханы. И коварства
Им всем никак не занимать.
Нет в ханах капли постоянства,
С такими трудно воевать
Или дружить:
               с тем мир заключишь –
Другой пускается в набег.
Его отловишь и проучишь –
Ещё один, как летний снег…
Куда как проще, когда царство –
С ним воевать, дружить с руки!
Но не имеют государства
Лихие вои – степняки.
Они вольны, как волен ветер
Вдруг обежать степной простор;
Они скитаний вечных – дети;
Их дом – шатёр, очаг – костёр.

2
…Однако мы
                в своем стремленье
Картину времени раскрыть,
Об иноке в сем отступленье
Забыли снова говорить.
Судить его не будем строго,
Ведь инок сделал всё, что смог.
И в наше время очень много,
Кто ищет не прямых дорог,
А жаждет больше лишь зигзагов,
Кривых тропинок и путей,
И чтоб на цыпочках, не шагом
По ним идти… но чтоб скорей!
Кому советчики – лукавство,
А лучший друг –  подхалимаж,
И лесть –
      от всех невзгод лекарство,
Чего не купишь, но продашь.
Кто сильных славит –
                дифирамбы
Поёт, взывая к небесам,
Кто служит им,
                как раб из лампы,
Хуля, однако, за глаза.
Кто слабых –
                ни во что не ставит.
В погоне ж за златым тельцом
Из-за наживы мать удавит
И то же сделает с отцом.

И пишет инок непременно,
Что первым князем Рюрик был –
Его призвали все словены,
Чтоб он порядок урядил.
Так как страна хоть благодатна,
Да потеряла лад и ряд
Из-за мужей всё
                больше знатных,
Враждующих пять лет подряд:
Мол, кто главней,
                кто старше родом
Или знатней, или храбрей…
Страдать приходится народу
Из-за вражды своих вождей.
И Рюрик был совсем не трусом –
Все это знают хорошо –
С Трувором он и Синеусом
По зову сразу же пришёл.
Еще привёл с собой дружину –
В те годы славный аргумент –
Дружина прикрывала спину,
Ломала ворогам хребтину –
Не маловажный элемент,
Когда учесть нам тот момент.
Всё оглядел он свежим глазом,
К порядку склочников призвал,
Ряд урядил единым разом,
А недовольных покарал.
Он был, друзья, 
                из тех варангов,
Что раньше русью там звались.
Со временем они в варягов
Из-за изгойства нареклись
И, присягнув чужому стягу,
Дерзки бывали, словно рысь.
Был Рюрик невелик по рангу,
Зато душою рвался ввысь.
К заветным
          царственным престолам,
Каких не много в эти дни,
К которым труден путь и долог –
А Русь, возьми – и подвернись!
Как упустить такого куса?!.
Никак нельзя, никак нельзя!
И вот уж у славян и русов
В вождях есть новые князья.

3
Но мы от сути, друг милейший,
Вновь удалились, в раж войдя,
Пора об иноке с келейкой
Уже писать – не о вождях.
Чтоб вновь узреть его в сутане
И запах ладана вдохнуть,
Услышать тихое: «Осанна!»,
А следом наше:
                «Будь, что будь»!
Ведь был он русским,
                а не греком,
Хоть их немало к нам рвалось,
Но грех за русским человеком:
Во всех веках его «авось!»
Будь он хоть в рубище едином
Или в порфире золотой,
В суконной рясе, как наш инок,
В боярской шубе очень длинной,
Или в сермяжине простой.

Спина согбенна,
                взгляд прищурен,
Скрипит гусиное перо…
Казалось, пращуры и щуры
Парят незримо вкруг него:
Возможно, жаждут бестелесны
Ему помочь, ему шепнуть,
О том, что им давно известно,
О том, каков у русов путь.
Но нет у призраков той силы,
Что раньше в пращурах была,
Что их к богам превозносила,
Что их на подвиги звала.
С годами силу утеряли.
Да и чего дивиться тут –
Богов ведь древних поменяли…
Теперь в кручине и печали
Они на помощь не придут.
Ослабли боги Руси Древней
Без славословия в их честь,
Без почестей и без молений…
Не пригодятся и на месть.

…Сочатся запахи елея,
Лампадка теплится в углу,
Свечи огарок еле тлеет,
Но всё ж рассеивает мглу.
С икон взирают грозно лики –
Следят святые за писцом –
И пишет инок труд великий,
Пока не зная сам о том.
Сродни
        духовный подвиг с битвой –
И неизвестно, что трудней –
Он начинает труд с молитвой
Да и заканчивает с ней.
Он крест кладёт
               на грудь двуперстный –
Так все крестились на Руси,
Кто во Христе – давно известно –
Любого ты о том спроси.
Где светоч истины Христовой
Над миром праведным пролит,
Там крест является основой,
Как символ веры и любви.

Но тени пращуров не дремлют –
Всё шепчут, шепчут на ушко…
Не хочет инок – всё же внемлет
И в «Повесть» впишет он тишком,
Что был до Рюрика Кий князем,
Который строил Киев-град…
Но тут же с оговоркой фраза –
Что так, де, сказки говорят.
И тут же сразу, между прочим,
Он Кия братьев назовёт
Ещё сестру. Но снова строчка,
Что так, де, сказка наша врёт.
И вновь укажет мимоходом,
Что шурин Рюрика, Олег,
На Киев-град ходил походом,
Где Дира и Аскольда сверг –
Князей полян, любимцев веча,
Князей ходивших на Царьград.
Те пали оба в краткой сечи,
Поверив в сладостные речи,
Что пел Олег, рекомый Вещим,
Когда стоял у градских врат.
А вместо них на стол великий
Младенца Игоря возвёл,
Но правил сам. Как повиликой
Слова наш инок тут оплёл.
Но вот Олег уходит в Ирий –
По-современному, так в рай –
Стал Игорь главным
                в русском мире,
Мечом расширил русский край.
Но погубила князя жадность,
Есть в том сподвижников вина.
Княгиня Ольга правит ладно,
Древлянам отомстив сполна.
Древлянам горя не измерить,
Тому лишь киевлянин рад…
А Ольга уж в христовой вере –
Не зря же плавала в Царьград!

4
…И снова смотрят
                грозно лики,
Лампадки трепетные блики,
Спина согбенна, в книгах стол,
А в думах –
                всё князья, престол.
Не может инок наш иначе –
Игумен с князем не поймут.
Пред ним иная ведь задача
Давно поставлена. И тут
Словцо не бросишь наудачу,
Чтоб не пошёл насмарку труд.
Великий труд, что им не начат,
А начат братией иной.
Вот завершить – его удача,
И подвиг весь его земной.
А были раньше у истока
Иларион и Никон-мних,
Но только им не вышло срока
Окончить труд в свои-то дни,
И позабыли все о них.

Однако мы должны, читатель,
Представить инока сейчас,
Чтоб повести за этим, кстати,
О новом времени рассказ.
Да, это Нестор был, конечно –
Руси Святой простой монах.
Пусть имя это будет вечно
У нас в сердцах и на устах!
Его судить не будем строго,
Возможно, сделал, что не так:
Мы всё же люди, а не боги –
И те сбиваются с дороги
И попадают вдруг впросак!
А инок – он такой же смертный,
Как все мы во Святой Руси,
Не каждый путь
                пройдет заветный,
Чтоб не смотреться
                блёкло, бледно,
Удила жизни закусив.

С тех пор в Руси
                обычным стало
Погодну летопись вести.
И Нестор преуспел немало
На этом праведном пути.
Как Феодосий, он за сирых
В «лоб» не вступался,
                страх тая,
Зато о том «кричал» он миру
В своих
         бессмертных «Житиях».
Зато о том суровым словом
Он в текстах «Повести» писал,
К любви и миру, что основа
Всему благому, призывал,
Хоть не всегда преуспевал…

…И снова келья, свечи, блики,
С икон взирающие лики,
Согбенный мних за поставцом
С открытым сердцем и лицом.

                Эпилог
…Но время подошло, и место
Пришлось другому уступить –
Настал черёд тут
                для Сильвестра
Историю Руси творить.
…За тем пришли иные лица,
Чтоб, сотворивши,
                раствориться
Во тьме ушедших уж времён,
Нам не оставив и имён.
Но время то само достанет,
Как завораживающий танец:
Келейка, свечка, поставец,
Сухарик чёрствый и чернец
Согбенный вечно и в сутане…

…Да, допускалися ошибки,
Ещё пристрастья,
                личный взгляд –
Воспримем это всё с улыбкой,
Отбросив скептицизма яд.
Не нам, далёким их потомкам,
Судить подвижников Руси.
Наоборот, открыто, громко
Мы их должны превозносить,
За то, что в горькие годины
Да в лихолетья войн и смут
Несли истории картины,
Что их самих переживут.
Что «будут жечь
             сердца глаголом»
И Русь к единству призывать,
Когда Отчизне под монголом
Придётся гибнуть и страдать.
Что средь вселенской
                этой драмы,
Средь океана скорби, зла,
Когда огромными кострами
Вокруг пылали наши храмы –
Источник знаний и добра –
Они спасти спешили часто
Не слитки злата, серебра,
А книги летописей. К счастью
Им удавался иногда
Сей подвиг. Но при том немало
В огне их свечками сгорало…
России вечная беда:
Мы не узнаем никогда
Имён их и различных санов!
Так удостоить их «Осанной!»
Мы все должны, читатель мой,
Сказать «Спасибо!» непременно
За то, что в годы под Литвой
Они несли самозабвенно
Свой крест тяжёлый, непростой,
Чтобы потомки точно знали
О скорби той и той печали,
Что вдруг нависла над страной
С такою сложною судьбой…

…Пусть нет
               в Отечестве пророков,
В чем убеждались мы не раз,
Монахи ж не смирились с роком
И летопись вели для нас,
Чтоб мы, прочтя простые строки
Или бесхитростный рассказ
О нашем прошлом, о далёком,
С восторгом и сияньем глаз
Учли б истории уроки,
Чтоб не прошли вдруг ненароком,
Как проходили много раз,
Не слыша праведников глас.






ПРЕДКИ ВЛАСТЬ НЕ ЛЮБИЛИ…

По-над Доном и  Семью
Зорь так ярок багрянец,
Появились тут семьи –
Мои предки – славяне.
Взгляд открытый,
                чуть с грустью –
Неба синь в этом взгляде –
Звались антами, русью,
Жили мирно все рядом.
Предки гордыми были,
Предки власть не любили –
Такова у них доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей,
А еще – шумным вече,
Где держали все речи.

Но пришли вскоре готы,
А за ними – и гунны…
Стало мало свободы
Гордым внукам Перуна.
И нахмурились предки,
Сжали копья и луки:
«Гости эти нередки –
С ними горе и муки.
Эх, турнем их скорее,
Чтоб забыли дорогу…»
И турнули. Светлее
Стало жить им, ей-богу!
Позже были хазары,
Вслед за тем – печенеги.
И стелились пожары
Вместо счастья и неги.

Только Русь не дремала –
В дреме быть
                очень вредно –
С Святославом познала
Вкус походов победных.
Ну, а вскоре Владимир
Христианство приветил.
Были мы молодыми
На пути, что был светел.
Управляясь князьями,
Хорошела Русь снова,
Обрастала друзьями –
Не обидит и словом.
Только вече далече
Замело вдруг снегами,
Позабыла про вече,
Наша Русь тут с годами.

Вскоре половцев туча
Вдруг нагрянула разом.
Русь с «половой» летучей
Тут схлестнулась
                не фразой,
А каленою сталью,
Сталью крепкой булатной.
И дымилось над далью
Небо в час предзакатный.
Показала Русь силу
Под рукой Мономаха –
Так врага «угостила»,
Что притих тот от страха.
Только мир был недолог
По-над Семью и Куром,
Снова ночь –
           сплошной сполох –
Князь на князя прет буром.
Вот бы вспомнить про вече
Да решить дело ладом,
Но над Русью был вечер,
Переполненный ядом.

Тут и Русь захирела,
На уделы распавшись.
Вот такое, друг, дело –
Нет страны
             крепкой нашей.
И примчались монголы,
И примчались татары –
Стали веси вмиг голы,
Съели грады пожары.
Кружат враны над Семью,
Кружат враны над Куром.
Плачут русские семьи,
Русский люд
                смотрит хмуро.

Закатилось тут солнце,
И беда вновь стучится –
Осмелели тевтонцы,
Покорить Русь им мнится.
Но богиня Кассандра
По иному решила:
Русь на клич Александра
Собрала снова силы.
Собрала и разбила
Она рыцарей войско.
Знать, еще не забыла
Своей славы геройской.

Тут смахнуть бы вериги,
Что висели на теле –
Зло монгольского ига…
Но тогда не сумели.

Предки власть
                не любили –
Такова у них доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей.
Но однажды туманным
Утром встали у Дона,
Дать отпор чтобы ханам – 
Вражью прыть урезонить…
И наполнилось звоном
Поле тут Куликово,
И вознесся над стоном,
Глас призывно-суровый:
«Али мы – не славяне,
Али мы все – не русы?!
Дедов слава не вянет,
Нам ли
     праздновать труса!»

Тяжким звоном булатным
Поле тут огласилось.
Наконец, безвозвратно
С игом Русь распростилась.
Да, порою случалось –
Налетали татары,
И по небу шла алость
От костров и пожаров.
Только ига не стало –
Ханы смотрят
               в рот царский.
Это, скажем, немало
После тьмы
              той татарской.

Но беда: Курск со всеми
Быть не может покуда.
Верх доселе в Посемье
У литовского люда.

Предки власть
                не любили –
Такова у них доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей.
Век шестнадцатый, новый,
Только в самом начале…
Свое веское слово
Тут сказали курчане:
«Будем вместе с Москвою!
Нам с Литвой нет дороги!»
И над Сеймом-рекою
Снова зори в тревоге.

Царь Иван наш
                был грозным
Ведь не только для русов –
Был он грозным серьезно
Для татарских улусов;
Был он грозен для шведов,
Для Литвы – того паче.
Впрочем, вскоре победы
Ничего уж не значат.
Русь вновь
        вляпалась в Смуту,
Словно курица в ощип.
Бесы ожили всюду,
До глумленья охочи.
И на то непотребье,
Буквы зная и титры, 
Ныне Гришка Отрепьев
На трон метит.
                Лжедмитрий.

Вновь воспряли литовцы,
Нагло лезут поляки –
Затуманилось солнце
От вселенской тут драки.
К трону рвутся бояре,
Среди них
         первым – Шуйский.
В разыгравшейся сваре
В шишках снова
                люд русский.
Потому-то и гложет
Сердце болью-тоскою.
Ведь Болотников тоже,
Словно царь
                под Москвою.
И свалились вновь беды
Да на головы русам –
Снова ожили шведы,
Воля –
          крымским улусам.

Предки власть
                не любили –
Такова у них доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей.
И, собравшись, решили:
Хватит с нас иноземцев –
И поляков побило
Новгородское земство.
Предки власть не любили…
Только жить как без власти?..
Еле Смуту избыли –
Вновь не нужно напасти.
Потому на Соборе
Царь был избран тут снова,
Чтоб избыть люто горе,
Дать России основу.

Ждали предки свободы –
Кабала стала долей.
И катилися годы
Без свободы и воли.
Но когда снова беды
Над Россией нависли,
Все с Петром
              били шведов –
Даже в Польше,
                на Висле.
А потом у Полтавы
Шею Карлу сломали.
И опять были правы –
Мы вас в гости не звали.
Власть царя уж потерпим,
Пока будет терпенье.
Ну а лопнет – мы цепи
Сбросим разом – 
                в мгновенье.

Предки власть
                не любили –
Такова у них доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей.
Потому-то и славен
Был для них
             клич свободы –
Стенька Разин, Булавин,
Пугачев – царь народа.
Потому в одночасье
Все побить
               власть спешили –
Так хотелось им счастья,
Что и смерть не страшила.

Но когда иноверцы
Шли решать наши споры –
Предки с пламенем
                в сердце
На отпор были скоры.
Потому и французов,
Что с «свободой»
                шли будто,
«Угостили от пуза» – 
Век того не забудут!
Предки власть не любили –
Такова предков доля –
Предки с славой дружили,
С славой ратного поля.
И гордились по праву
Они ратною славой,
И хранили Державу
В год лихой и кровавый.

Предки власть
                не любили –
Такова у них доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей.
Потому и свалили
Царский трон
       днем февральским.
Вновь тевтонцев отбили,
Да и натиск антантский.
Над страной кумачово
Зори вновь засияли.
Шли на клич Ильичевый,
Вольно деды вначале.
Тут уж, вроде, свобода
В край наш
             Курский вступила,
Только плохо народу
Вновь по-прежнему было…

Все крестьянство –
                в колхозы,
Недовольных же – к стенке.
Вот такая тут проза,
Вот такие тут сценки.
Плещут алые стяги
Над Кремлем
               и над Курском,
А еще над Гулагом –
Так и шли новым курсом.
И терпели, терпели
Власть «свою» снова, снова…
Песни разные пели
И сидели за слово.
Деды власть не любили –
Так уж вышло по жизни –
Только верность хранили
Они русской Отчизне.


Сорок первый год,
                страшный,
Век двадцатый расколот…
Снова брошены пашни,
Снова царствует холод.
Черный год спрятал солнце –
Смерть от Одра и Вислы…
Смрадной тучей тевтонцы
Над Россией нависли.
«Братья! Сестры! Спасайте
Нашу Русь и свободу!» –
Вождь в Москве
                восклицает,
Обращаясь к народу.

…Власть отцы не любили –
Такова русов доля –
Но обиды забыли,
Им дороже ведь воля.
И от Бреста, и Ленска
Рать сермяжная встала –
В «нос» тычок
         под Смоленском
И Москву отстояла.

Да, мы пятились долго…
Больше так – не годится.
И, упершись о Волгу,
Мы пинка дали фрицам.
Откатились те к Курску –
Было тошно Посеймью –
Но не дали им спуску
Тут куряне со всеми.
Так шугнули «дугою» –
Та прозвалася Курской –
Что летел немец с воем
В Дойчланд
      спрямленным курсом.
Небо, плавясь, горело,
Стоном пашня стонала,
Русь за правое дело
Снова насмерть стояла,
Чтоб забыл враг
                «нах Остен» –
Псов-тевтонцев отродье –
Знал лишь
          «драпен нах Вестен»
Или что-то в том роде…
Летней теплой порою,
Днем и ночью июльской
Били фрицев герои
Дугой огненной Курской.
Гнали мерзкого гада –
Да по-русски былинно –
Все от стен Ленинграда
Да к Рейстагу Берлина.

…Власть отцы не любили –
Такова русов доля –
Если чем дорожили,
То свободой и волей.
А еще дорожили
Они честью и славой,
Не любя власть, любили
Русь, Отчизну, Державу.

…Мною власть не любима –
Не невеста власть, скажем, –
Смотрит косо и мимо,
Будто нет нас тут даже.
Очень часто прохвосты
Власти этой дороже –
Вышли кланом иль ростом?..
Может, рожею тоже?..
Только если нагрянет
Вновь беда на Отчизну,
Даже мертвый я встану,
Позабыв укоризну,
Чтоб за Русь
               биться насмерть,
Честь ее защищая, –
Любим Русь мы –
                не власть ведь – 
Любим Русь…
                власть прощая!






ПОСВЯЩАЕТСЯ КУРЯНАМ

ДЕТКОВУ В. П.

Велик Детков в миниатюре –
В них столько света,
                столько такта.
Писал их в прозе он «де-юре»,
Но здесь поэзия – «де-факто».
Мы зёрна истины все ищем,
Плевелы же – удел наш чаще.
А у Деткова «зёрен» тыщи,
И каждое другого «слаще».
И каждое – как капля солнца,
Что возродилась в спелом злаке;
И каждое – как луч в оконце;
И каждое – как путь во мраке.
И каждое – как капля влаги
В пустыне знойной и безводной…
Мысль отразилась на бумаге
Строкою лёгкой и свободной.
Да, «Зёрна Истины» не стразы,
Они, скорее, бриллианты…
В них – мудрость слов,
                точёность фразы,
И искромётность в них таланта!
Читая, открываешь двери
Вдруг в мир познания и счастья…
Детков здесь – Чехов,
                он же – Рерих,
И Н. Бердяев – очень часто.



ПЕХЛЕЦКОЙ А.Ф.
Я стихи читаю, каюсь, редко –
Больше проза как-то по душе –
Не люблю я фраз сплошную «меткость»,
Образность на каждом «вираже»…
Но открою томик со стихами,
Где обложка – как в саду сирень,
И стихи прольются в сердце сами,
Изгоняя прочь хандру и лень.
И опять себя на мысли ловишь,
Прерывая чтению разбег:
«Бережность и нежность в каждом слове,
В каждом слове добрый оберег…»
И пусть в строчках часто грусть витает,
И печаль мелькнет вдруг в вязи слов,
Только грусть в стихах, как Русь, святая,
А печаль – как первая любовь!
Светлая, как будто наважденье,
Лишь чарует, но не губит, нет!
Вечность в ней, и в ней одно мгновенье,
Как вина испитого букет.
Легкость слога – в длани одуванчик:
Чуть дохнул – и в небо улетит!
А в строфе – с заветной тайной ларчик,
Да такой, что чуть лишь приоткрыт!
Ты открой его, мой друг-читатель,
Загляни Вселенной ты в глаза…
Можешь – днем, а хочешь – на закате,
Когда сердце верит в чудеса.
И откроешь мир, неведомый доныне,
Мир любви, душевной красоты…
Словно прикоснувшись же к святыне,
Станешь и мудрей, и чище ты.

КРАВЕЦ Т. Ю.

Как тонко всё звучит
                и как проникновенно,       
Пронзительно до крика и до слёз…            
Пролились строки в стих,
                сжав время до мгновенья,      
Про Русь, про грусть, про шёпоты берёз,
Про россыпь грёз и про курьёз.


Гражданственность в строках,
                и в них сама лиричность,   
Ирония на лёгком кураже…               
Не видя автора, увидеть можно личность
И томный вздох, и лёгкий женский жест,
И жар, бушующий в душе.

















ШЕХОВЦОВУ В.М.

Мой друг – поэт. Поэт от Бога данный.
Не рифмоплёт, не пустозвон.
Влюблённый в слово,
                как буддист в нирвану,
Повсюду рифму ищет неустанно,
Звенящим словом бредит он.

Мой друг – поэт. Поэт легко ранимый,
Избитый бытом, суетой…
Но правду ищет он всегда неутомимо,
С лампадкою в груди неугасимой,
С неувядающей мечтой.

Мой друг – поэт. С душою нараспашку,
Ветрам открытою, друзьям.
Мой друг – поэт. Он вовсе не букашка.
Он не гадает в жизни на ромашках,
А сочиняет, как Хайям.

Мой друг – поэт. В стихах довольно краток.
Он не криклив в них, чаще тих.
Но ложью стих он не грязнит и матом,
Не травит лицемерья его ядом,
И кляузой не портит стих.

Мой друг – поэт. Об этом скажут строки,
Что им написаны вчера.
В них есть задор,
                и смысл в них есть глубокий,
В них философии большой уроки,
Ирония на кончике пера.

РЯБИНИНУ В.Н.

Деревня с детства
                многим нам привычна:
В ней выросли и встали «на крыло»…
Но стала городскою наша личность –
И позабылось в суете село.
Но только не забыл о нём Рябинин,
Хоть в городе давно он, инженер…
В стихах его вновь сельские картины,
Причем все на Рябининский манер.
Порою по-есенински лирично
И с грустью о селе он речь ведёт…
Читаешь, сам себе несимпатичный,
Сражённый городом,
                усталый Дон Кихот.
И сердце вдруг тоска твоё сжимает,
И влагой наполняются глаза…
Нет, не в стихах деревня умирает,
А в душах наших, где прошла гроза.
Читая, видишь лица дорогие,
Ушедшие в прошедшее давно,
И сердце разрывает ностальгия,
А с нею чёрно-белое кино.
Где по соседству, рядом, баба Катя,
Простая, но с хитринкою чуток,
В печь русскую сажает в два ухвата
Двухведерный с картошкой чугунок.
А над трубой печною дым клубится,
И пахнет свежим хлебом тут и там,
И купол неба красят вновь зарницы
В ушедшем детстве по утрам.



СПАССКОЙ Е.Д.

И в шутку, и всерьез

Мы все, друзья, не гении,
Но только дело в том,
Коль Спасская Евгения
Прошлась пером по ком –
Прощай тогда забвение
И ныне, и потом.

Да, все подвластно тлению,
На шарике земном,
Но только тем не менее
Ни ныне, ни потом,
Что писано Евгенией –
Не стешишь топором

И если вдруг гонения
Подступят от врагов –
Защита нам – терпение…
И нет цепей, оков,
Коль Спасская Евгения
Замолвит пару слов.

Мы все живём в сомнениях,
В сомненьях каждый час…
Но есть ещё мгновения –
Проклюнутся не раз,
Когда сама Евгения
Пером черкнёт о нас.

Прощай, души томление,
Непониманье масс,
Коль существует мнение –
Скажу тут без прикрас:
«Раз Спасская Евгения –
Иных не надо фраз»!

Друзьям – на удивление,
Врагам – на стыд и срам
Есть Спасская Евгения –
Посланец данный нам,
Наш ангел и спасение,
Наш проводник во храм.

И пусть река забвения
Течет среди веков…
Но в новых поколениях
Услышать я готов:
«О! Спасская Евгения! –
Других не надо слов»!
















ГРАЧЕВУ А.А.

Здесь нет сложка слащёного,
Здесь чётко всё, что ах!
Здесь с точностью учёного
Всё сказано в стихах.

Всё выверено, взвешено,
Возможно, и не раз…
Слова, как громы вешние,
Все в блеске молний-фраз.

И в каждом –
               нежность к Родине,
Боль за неё и стон…
Отчизна – не уродина,
Да грязь со всех сторон…

И пусть кому не нравятся
Порой его стихи,
Но в них
       мир русский славится,
Бичуются грехи.

Известно, что товарищей
На вкус и цвет-то нет…
Стихи его – товар ещё
Такой, что всем – ответ.






ДОМАШЕВОЙ М.Г.

Про женщин мнение бытует:
Ум с красотой несовместим –
Иль красота над всем ликует,
Иль ум над личиком простым.

Но мудрость древнюю такую
Вы опровергли тут, шутя:
Не повторила шутку злую
Судьба – капризное дитя.

По воле Бога иль природы
В вас вызрел тройственный союз:
Ум с красотой сдружили годы,
Дав доброты приятный груз.

Их обрамляет деликатность,
Как рамка – ценность полотна.
Такой Вас видеть нам отрадно,
Ведь Вы царите тут одна.

И пусть в Вас будут вместе вечно
Ум, красота и доброта.
Тому мы рады все сердечно:
Мужчин Вы –  вещная мечта.








ДОРОШЕНКО Н.И.

Культура ныне не в почёте,
С моралью – явно есть провал,
Вновь мат и хамство
                стали в моде,
Безнравственность
                справляет бал.

Мозги так пудрят –
                искры в зенках! –
Стряпнёю, сотканной из лжи,
Но вот читаешь Дорошенко –
И понимаешь: мир-то жив…

Не всё испачкано гламуром,
Не всех подмял вранья агент…
Живёт, живёт литература!
И русский жив интеллигент.

Он не кричит с телеэкранов –
ТВ давно уж у других, –
Но словом добрым лечит раны
Душ искалеченных, нагих.

И вместо шоу снова повесть,
Где слово – всех начал венец,
И сквозь «чернуху»
                лучик – совесть!
А Дорошенко ей творец.




ПЕРШИНУ Ю.П.

Кто-то пишет про юность
                и про девичьи косы,
Кто-то – чаще про осень
                и про звездную пыль…
Задавать же вопросы,
                открывать парадоксы –
Это Першина Юрия
                фирменный стиль.
Слово тянется к слову –
                все знакомо до боли,
Нас в тупик не поставит
             фраз стремительный бокс,
Но читаешь ты дальше –
                и опять на мозоли
Наступаешь на те же:
                снова бах! – парадокс.
Кто-то пишет про розы
                и про росные травы,
Парадоксов не видя,
                видя лишь красоту…
И он пишет про это,
              только в виде «приправы»
Парадокс все же вставит –
                снова взяв высоту.
И ты шепчешь упрямо:
                «Не подловит! Доколе!
Сколько можно на грабли
                наступать всякий раз?..
Только снова и снова
                в колдовской его воле
Удивлять парадоксом
                четко взвешенных фраз.

ОСЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ

А за окнами дождь моросящий и нудный,
Переполненный весь вновь осенней тоской.
И в душе у меня от дождя неуютно,
Словно дождь меня душит холодной рукой.

А за окнами дождь горбит, гнёт пешеходов,
Гнёт к асфальту с зонтами,
                а иных – без зонтов.
И в душе у меня от всего непогода
И тоска, что собакой завыть я готов.

А за окнами дождь моет кудри рябинам,
Моет лица осинам, треплет косы берёз…
И в душе у меня – хуже нет уж картина,
И в очах у меня – влага спрятанных слёз.

А за окнами дождь не шуршит по асфальту,
Только в листьях опавших
                он, возможно, шуршит…
Это осень, друзья, вновь играет на альте,
Разбросив ноты грусти на пюпитре души.

Только глянуло солнце, разогнав космы-тучи,
И в окошках и лужах засияли лучи.
Тут и в сердце моём заискрился вмиг лучик,
И оно не тоскует – вновь восторгом звучит.






КТО Я?

Кто я? Песчинка в мире тленном
И дуновенье бытия?
Ошибка, казус во Вселенной?
Или всё ж Божий слепок я?!

Кто я? Судьбы покорный данник
По воле рока в сих краях?
Заблудший в чуждом мире странник?..
Или всё ж Божий образ я?!

Кто я? Листок на древе жизни,
Живущий, страх в себе тая?..
Необходимый или лишний?
Или подобье Божье я?!
Кто я?





ДЫМ ОТЧИЗНЫ

В судьбе страны немало горок,
Немало в ней колдобин, ям,
Хоть дым Отчизны часто горек,
Но нет его всё ж слаще нам.






ПОЭЗИЯ

Поэзия – души услада,
Эмоций всплеск, сиянье глаз.
В ней рай узришь и бездну ада,
И музыку точёных фраз.

Поэзия – венец мгновенья,
Пульс времени и нерв судьбы
И божья искра вдохновенья,
И плод ума и чувств – борьбы.

Поэзия – любви свобода,
Когда ни пут и ни оков,
Сверхъединение с природой,
Нектар из звуков и из слов.

Поэзия – стремленье к звёздам,
Хотя б в мечтах, хотя б на миг…
И замиранье, если создан
В мученьях бесконечных стих.













ПОЯСНЕНИЯ

К повествованию «Под игом…»

Агаряне – так монахи-летописцы называли монголов, считая их потомками библейской Агари, рабыни Авраама.
Алтын – старинная монета от татарского «золото».
Армада – большое скопление военной силы.
Бакшиш – подношение, подарок.
Баскак Ахмат – должностное лицо в администрации ордынских ханов, бравшее на откуп русские княжества. Ахмат, сын Тимира, по прозвищу Хивинец – историческое лицо, по-видимому, уроженец Хорезма или же местечка Хивы в окрестностях Хорезма. Русскими летописями запечатлен как самый жестокий, коварный, алчный представитель ордынского баскачества. Так как после 1262-1263 гг., когда из-за деятельности баскаков на Руси, по ряду княжеств прока-тились народные восстания, о баскаках до Ахмата речи не велось.
Батый – Бату-хан, Батыга – монгольский хан (1208 – 1255), внук Чингисхана, основатель Золотой Орды.
Берендеи, черные клобуки, торки, ковуи – кочевые тюркоязычные племена, родственные половцам.
Бесерменин – часто употребляемое в русских летописях слово точного определения не имеет. Одни авторы считают его искажен-ным словом басурманин, т.е. иноверец, мусульманин; другие – наря-ду со словом «баскак» понятие, обозначающее должностное лицо при ханской администрации.
Братина – большая чаша для вина.
Вертеп – место разгула и скверны, притон.
Взгляды прячут долу – опускают взгляд вниз, не смотрят прямо.
Воргол – столица второго удела рыльского князя Олега в летопи-сях имеет различные названия, в том числе Ворлог. Местонахожде-ние этого княжеского города до настоящего времени не установлено. Курский педагог, археолог и писатель Ю.А. Липкинг в своей книге «Далёкое прошлое соловьиного края» и в других работах считал, что данный город находился на месте современного археологического памятника «Горнальское городище» на реке Псёл. Но называют также Воргол в районе города Путивля (Республика Украина) и на реке Воргол на месте современного села Нижний Воргол в Липецкой области.
Время Буса – вторая половина 4-го века, когда готский король Винитарий Амал обманом завлек к себе, а затем казнил (около 375 г.) князя антов Буса и 70 его ближайших родственников и бояр. Упоминается в «Слове о полку Игореве». Лишившись князя, анты – славяне и русы, потерпели поражение от готов, пока гуннский ко-роль Беломбер (или Валамир) не убил самого Винитария в 376 г.
Выя – шея.
Горнали нет, нет Свапска с Ратском… – в данном случае пере-числяются возможные названия городов, находившихся на террито-рии Курского княжества и погибших во время монголо-татарского нашествия.
Грай – крик, шум.
Гунны – кочевой народ, сложившийся во 2 – 4 веках в Приуралье из тюркоязычных хунну, местных угров и сарматов. Их массовое переселение в 4-ом в. послужило толчком Великому переселению народов.
Даниил Заточник – средневековый русский писатель, автор «Мо-лений или Слова Даниила Заточника» – сборника афоризмов. Родился в Переяславле во второй половине 12 в., жил и творил в 13 в. Был  из служилых людей переяславского князя, но попал в опалу и оказался в заточении на озере Лачи Олонецкого края (окрестности Ладожского озера), откуда и писал послания князю Ярославу Владимировичу.
Дискретный – разделенный, прерывистый, скачкообразный.
Епанча – плащ, верхняя одежда.
Забрало (заборол) – деревянный щит с бойницами на верху кре-постной стены детинца – крепости древнерусских городов.
Золотая Орда – государство, основанное ханом Батыем на завоеванных землях в 40-х годах 13 века. В это государство входили и русские княжества.
Игумен Никон – этот образ, как и образ пресвитера Варлаама, как и само событие веча в Рыльске, выступление на нём бояр и князей – всего лишь художественный вымысел автора. К этому же ряду отно-сятся и образы Смерда Ивана и кузнеца Вавилы. В летописях этого нет.
Иса (Исса) – у мусульман так назывался Иисус Христос.
Камча – монгольская плеть.
Кассандра – древнегреческая прорицательница, предсказавшая падение и гибель Трои.
Кат – убийца.
Лежат костища на кострищах – это не просто поэтическая фра-за, но и факт, установленный курскими археологами. Пример массо-вого захоронения защитников русских городов, в частности Курска, описан Ю.А. Липкингом в книге «Далёкое прошлое соловьиного края».
Лжа – ложь.
…Липецк чудом уцелел – в данном случае речь идёт о «столице» Липовецкого (Липецкого, Липовечского – даже в одной и той же летописи транскрипция этого слова различная) княжества, возник-шего на территории Курского края и на «обломках Курского княже-ства». Как точно назывался этот город и где он находился, допод-линно не установлено. К настоящему времени существует несколько версий. По одной из них этот город находился в районе современно-го села Липино Октябрьского района Курской области (см. «Далёкое прошлое соловьиного края»). По другим – в различных местах, в том числе и в районе современного областного центра Липецка. Здесь также следует отметить, что императрица Екатерина Великая в сво-их исторических «Записках» липовецкого (липовечского, липецкого) князя Святослава называла курским князем и упоминала его не толь-ко в связи с данными событиями, но и на несколько лет раньше. У других авторов такого нет.
Ногай – хан Ногай (Йису Нохой) (? – 28.09. 1299), правитель Но-гаевой Орды с 1273 по 1299 гг, хан Золотой Орды с 1296 по 1299 гг. из династии джучидов, сын Татара, внук Бувала. Согласно исследо-ваниям Т.И. Султанова в книге «Чингиз-хан и Чингизиды. Судьба и Власть» прославился как полководец в войнах с Ираном, Византией, Болгарией и Сербией. Стал основателем практически независимого государства между Доном и Дунаем. Имел большое влияние в Золо-той Орде, ставя на царский трон то одного, то другого хана. В борьбе со своим прежним ставленником Токтой потерпел полное поражение и был убит русским воином из войска Токты. Некоторые курские краеведы и археологи считают Ногая всего лишь темником – наемным полководцем, не признавая за ним принадлежности к чингизидам.
Окоём – горизонт.
Олег – внук славного Мстислава, Буй-Тура правнук – Святослав… – автор «видит» рыльского и воргольского князя Олега потомком Мстислава Святославича Рыльского, погибшего от татар в 1140 или же в 1141 году, а липовецкого князя Святослава потомком курского и трубчевского князя, героя «Слова о полку Игореве» Всеволода Святославича Буй-Тура. Однако данная авторская концепция научной основы не имеет.
Некоторые отечественные историки а также императрица Екате-рина Великая этих князей считали потомками сыновей Михаила Всеволодовича Черниговского (Святого), казненного в Орде в 1146 г. Но Михаил Черниговский и его дети (Ростислав, Роман, Мстислав, Юрий и Семён), а также их потомки принадлежали к «старшей» вет-ви Ольговичей.
В Курском же, Путивльском, Рыльском, Северском и Трубчевском княжествах княжили представители «младшей» ветви Ольговичей, потомки Святослава Ольговича Курского. Следовательно, речь тут все-таки должна идти о потомках Святослава Курского.
Перуньи стрелы – по древнеславянской мифологии покровитель славян Перун-громовержец метал во врагов свои стрелы-молнии.
Печенеги – тюркоязычные племена кочевников-скотоводов. Со-вершали набеги на Русь. В 1036 г. разбиты Ярославом Мудрым.
Потомки Велеса… –  как уже отмечалось выше, древние славяне считали себя потомками своих богов, их детьми и внуками.
Рекут – говорят.
Самсон, Иосиф, Соломон – библейские персоналии.
Сарай – столица Золотой Орды.
Скарб (худоба) – движимое и недвижимое имущество у славян.
Скифы – общее название кочевых племен, живших в северном Причерноморье за несколько веков до новой эры.
Сократ – древнегреческий философ, живший около 470-399 го-дов до новой эры.
Станица, станичники – здесь слово станица подразумевается не как поздний населенный пункт, а как группа людей, собравшихся в одном стане, в одном месте; отсюда станичники – синоним разбой-никам.
Тамга – знак собственности у монголов, право на владение чем-то.
Тать – разбойник, злодей.
Телебуга – Тула-Буга (? – 1291), седьмой хан Золотой Орды с 1287 по 1291 гг., сын Тарбу, внук Тукана и правнук Батыя. Согласно исследований Т.И. Султанова «Чингиз-хан и чингизиты. Судьба и власть», до воцарения был главным баскаком в Южной Руси. Вместе с братьями оказывал значительное влияние на своего предшествен-ника хана Туда-Менгу, которого позднее обвинил в слабоумии и сверг при поддержке хана Ногая. Затем рассорился с Ногаем и погиб в результате заговора, составленного Ногаем и Токтой.
Токта – Токтай (? – 1312), хан Золотой Орды с 1291 по 1312 гг. из династии Батыя. Сын Менгу-Тимура. Пришел к власти с помощью Ногая, расправившись с Телебугой и его соправителями. В 1299 г. убил Ногая, а в 1301 г. расправился и с сыновьями Ногая.
Тудаменгу – Туда-Менгу (1256 – 1289),  шестой хан Золотой Ор-ды с 1280 по 1287 гг., сын хана Тукана, внук Батыя. Свергнут и убит Телебугой при поддержке Ногая.
Тумен – то же, что и тьма – 10 тысяч воинов (человек).
Тьма Курская – татаро-монгольское административно-территориальное обозначение Курского края.
Улус – родоплеменное объединение на определенной территории, подвластное вождю или хану. Ханы Золотой Орды и русские земли называли своим улусом.
Чингисхан – Чингиз-хан, Темучин, Тэмуджин (1155 – 1227), ос-нователь и великий хан Могнольской империи.
Якши – хорошо.
Ярл – у скандинавов и древних германцев вождь, правитель.
Ярлык – грамота, письменный указ хана Золотой Орды, в том числе и на княжение.
Ярмо – в переносном смысле бремя, тяжесть, иго.
Яруги – овраги, глубокие балки.
Яса (Ясса) Чингиз-хана – свод монгольских законов, установлен-ный Ченгиз-ханом.
Ясак – дань.



К повествованию «Феодосий Печерский»

Авель – библейский персонаж, сын Адама и Евы.
Амвон – возвышенная площадка перед алтарем и иконостасом, с которой произносятся проповеди.
Антоний – Антоний Печерский (982 – 1073), уроженец Любеча, до пострижения Антипа. Один из основоположником монашеского общежития на Руси.
Афон – Святая гора, узкий гористый полуостров в Эгейском море, центр православной иноческой жизни для греческого Востока.
Берестово – личное удельное сельцо и летняя загородная рези-денция великих киевских князей, начиная с Владимира Святослави-ча Красное Солнышко. Располагалась рядом с Киевом.
Велико Слово произнес – имеется ввиду «Слово о Законе и Благо-дати» – памятник древнерусской литературы, возвеличивающий русских князей Владимира Святославича и Ярослава Мудрого.
Вериги – железные цепи, надеваемые на тело религиозными фа-натиками для истязания плоти и укрепления духа и веры.
В оны дни – имеется в виду время, когда князь Изяслав был изгнан братьями с престола.
В тот час, что предсказал же он. – согласно «Жития» Феодосий Печерский умер в тот самый день и час, которые он и предсказал.
Длань – ладонь, рука.
Елей – оливковое масло, употребляемое в церковных обрядах.
Забрала курского детинца – подразумевается крепость с ее вен-рхней защитной стеной – забралом или заборолом.
Иерей – священник среднего звена в православной церкви.
Изяслав – Изяслав Ярославич (1024 – 1078), второй сын Ярослава Мудрого, великий киевский князь с 1054 по 1078 гг. (с перерывом с 1073 по 1077 гг.).
Иларион – бывший духовник князя Ярослава Мудрого в Бересто-ве. С 1051 по 1054/55 гг. первый русский митрополит. Религиозный философ, писатель. Согласно версии академика А.А. Шахматова и его ученика М.Д. Приселкова митрополит Иларион и игумен Никон, умерший в 1088 г. – одно и то же историческое лицо.
Каин – библейский персонаж, сын Адама и Евы.
Клирос – в церкви место для певчих на возвышении по обе сто-роны перед алтарем.
Кудесник – волшебник, чародей.
Мизгирь – в прямом смысле паук; в Древней Руси ироничное на-звание сборщиков налогов – мытников и вирников.
Наместник – в Древней и Средневековой Руси административная должность, когда князь направлял в какой-либо город одного из сво-их старших дружинников-бояр (на место себя, вместо себя).
Нестор – монах-летописец Печерского монастыря (ок 1056 – 1114 по Брокгаузу и Ефрону, а по С.Ф. Платонову Нестор родился значительно раньше, так как в 1051 г. он уже пришел в Печерский монастырь). Автор «Жития Бориса и Глеба» и «Жития Феодосия Печерского».
Никон – игумен Печерского монастыря Никон (? – 23.03.1088). Религиозный философ, которому приписывается продолжение Древ-нейшего летописного свода.
Осанна – хвалебный возглас, восторженное славословие.
Паперть – крыльцо, площадка перед входом в церковь.
Полати – деревянные широкие лавки; дощатый настил.
Просфира – небольшой пресный хлебец в православной церкви.
Причт – служители и певчие в православной церкви; часто объе-диняющее понятие церкви  прихода.
Псалмы – церковное песнопение, стихи.
Сварог – в мифологии славяг бог огня и высшее божество.
«Святой колодец» – по сообщениям Ю.А. Липкинга, источник у подножия холма со стороны Тускари, просуществовавший до начала ХХ века.
Святослав – Святослав Ярославич (1027 – 1076), третий сын Ярослава мудрого.
Стезя – путь.
Столб огня – по легенде на могиле Феодосия Печерского взмет-нулся огонь.
Тиун – княжеский служилый человек.
Тмутаракань – древнерусский город на Таманском полуострове, столица Тмутараканского княжества. Возник на месте древнего Пан-тикапея. В настоящее время на этом месте находится станица Таманская.
Трапеза Иезавели – в Ветхом Завете израильского царя Азава. Отличалась крайним нечестием и распутством, любила пиршества, содержала 400 ложных пророков.
Узурпатор – лицо, насильственно завладевшее престолом.
Феодосий – Феодосий Печерский (ок. 1008 – 3.05.1084), самый первый из известных земляк курян, один из основоположников мо-нашества на Руси, религиозный деятель и писатель.
Хоромы – название княжеских жилых помещений.
Ярослав – Ярослав Владимирович Мудрый (978 – 1054) – вели-кий князь.