Глава пятнадцатая

Когда мы к девяти вечера добрались до родительского дома, cтало темно до черноты и кончился дождь. В окне мы увидели мать, через секунду она уже была у дверей. Не дожидаясь когда мы выйдем из машины, она начала говорить.
«Наконец-то. Как погода?»
«Не сомневаюсь, что она все три часа просидела у окна», - прошептал мне Джейсон.
«Только дождь», - сказала я.
«Но всю дорогу?»
Джейсон вприпрыжку поднялся по холму к входу, где за матерью уже стоял отец. Мать поцеловала Джейсона, пока отец пожимал ему руку, положив другую  на плечо, которое было выше его самого. «Студенческий ребенок», - сказал отец, потрепав его. Это трио в дверном проеме на расстоянии длины газона вызвало у меня странное чувство. То ли одиночества, то ли тоски, по крайней мере, напомнило, что все меняется.
Мы вошли в дом и я почувствовала себя провидицей. Я точно могла предсказать, что произойдет в следующие полчаса. Мама задаст миллион вопросов о поездке, как будто мы проехали полмира, залитые водой. А мы всего лишь два с половиной часа ехали на север из Манхеттена  под дождем по скоростной дороге. Джейсон отрежет себе кусок чего-то, испеченного по такому случаю, съест и отправится в игровую комнатку на чердаке, также известную как его комната. Диван-кровать уже будет разложена. Он вынет из рюкзака свою научно-фантастическую книжку, ляжет в постель с пультом от телевизора и таким образом устроится на ночь. С тех пор, как он подрос, приезжая к бабуше с дедушкой, он ищет уединенный уголок, как кот. Дома, в Нью-Йорке, из-за того, что квартирка наша была очень мала, он или запирал дверь своей комнаты, или шел в польский бар в паре кварталов от нас. Там он играл в шахматы со старым румыном, который вместо шляп носил бумажные пакеты, или играл в пул на бильярде. Играл часами, пока мог занимать стол. Это ужасно?
У моего ребенка не было уютной комнаты с семейными портретами на стенах, не было клана братьев и сестер, воюющих за место на диване. Нет. У моего сына была только я. Более того, у меня были только сын и кошка по имени Лу для компании. И теперь, ввиду надвигающегося отбытия в комнату на втором этаже, я обдумывала более серьезное, глубокое и постоянное расставание – отъезд в колледж завтра. И что? Что за переживания? Не трясла ли я кулаками мечтая об одиночестве в собственной квартире? Не грызла ли удила в ожидании дня, когда мне не надо будет заботиться о вызывающем чувство вины ребенке? Потом как вспышка света, поразила недавняя картинка. Он ждал, чтобы я вышла из машины и он смог пойти со мной за руку. Я драматизирую. Я не могу ничего исправить. Вот что в результате со мной творится. Впрочем, это у меня в крови.
Все шло как было предсказано и когда Джейсон вышел, отец снова переключился  на телевизор, а мы с матерью сели на кухне попить чаю. Она размешала в чае немного молока и сказала: «Мои молитвы услышаны».
«Ма, ты, правда, молишься?»
«Конечно. Ты думаешь, кто я? Конечно», - сказала она обиженно.
«Ну, знаешь, некоторые не придают им значения, для них это лишь слова. Я просто спросила, что это значит для тебя».
«Каждый вечер я молилась, чтобы Джейсон получал только пятерки и получил стипендию. Потом, когда он получил, я сказала себе, что прочту еще много  раз «Отче Наш»  и не помню сколько «Аве Мария». Я молилась, чтобы у тебя все хорошо было с писательством и не просила ничего для себя. Только, чтоб Бог дал мне силы».
Это откровение меня немного шокировало. Я знала, конечно, что мать верит в Бога, не раз слыша от нее «Смотри, Бог накажет», когда к примеру, роняла галлон молока на ногу. А также ее обрашение к святому семейству: «Иисус, Мария, Иосиф, если вы, дети, не заткнетесь, я вас убью». Но никогда не ходила в церковь, кроме как на крещенье и похороны. Говорила, что священники в основном ирландцы и падки до денег. А теперь я вспоминаю, что у нее на столбике кровати висели четки, которые я считала просто украшением как и распятие над кроватью.
Теперь я представляю мать - лежащую на спине маленькую леди (она уменьшилась на пару дюймов со времен моего детстсва) с большим носом и волосами скорее розовыми, чем коричневыми, потому что седые волосы не принимали краску, прижимающую четки к плоской груди, молящуюся за меня, Джейсона и остальных членов семьи ночь за ночью, год за годом. Я поняла, что мне повезло. За многих ли матери молятся каждую ночь? Однако, зная ее, могу предположить, что не за то она, видимо, молилась. К примеру, когда я сказала, что хочу в колледж, услышала в ответ: «Я думала, ты хочешь работать». Но позже подумала, что может быть в этом и есть большой замысел, что в самом начале конец уже предопределен и мы ничего не можем изменить. Мы не можем изменить ход событий, но можем многое сделать с нами самими. Все определяется нашим отношением к жизни. Сейчас мне кажется, что мать смотрит на меня как на язычницу. Она говорит: «Не сомневаюсь, ты даже не помнишь свои молитвы».
«Я помню», - ответила я.
Теперь Джейсон пошел через кухню чистить зубы, но был схвачен из засады матерью, вернувшейся на землю к своей роли матери-кормилицы. «Я купила тебе суп, знаешь, большую упаковку – она экономнее, шампунь, зубную пасту, ватные палочки, крем для бритья, пару тетрадей, ручки, носки, трусы. Что-нибудь еще нужно?»
«Нет», - сказал Джейсон.
«Нет», - сказала я.
«У тебя есть простыни, полотенца, подушка?»
«Да», - сказал Джейсон.
«Да», - сказала я.
«Плащ, сапоги?»
 «Нет», - сказал Джейсон, хотя я собиралась ответить да. «Я не ношу плащ и сапоги», - сказал он. Вот в чем разница между ним и мной. Я буду врать на все 100% только бы мать от меня отстала, Джейсон же только на пятьдесят. Вот он и вынудил ее продолжать.
«Что? Ты заболеешь и умрешь. Что ты будешь делать в дождь?»
«Утону», - сказал Джейсон, и я засмеялась.
«А ты, - сказала мать, - видимо не заставляешь его».
Я лишь пожала плечами. Это старый спор. Хорошая мать, плохая мать. Что хуже: быть под излишней опекой и вечно в статусе ребенка или почти полное пренебрежение, вынуждающее самого отвечать за себя. Я пренебрегаю Джейсоном до безразличия? Не думаю. Это просто наш образ жизни. Мы начинали как один ребенок, воспитывающий другого.  С тех пор не слишком много изменилось, хотя мне скоро тридцать шесть. Я обратилась к истокам и спросила однажды Джейсона, когда мы обедали неподалеку от нашего дома в центре Нью-Йорка. Я мазала хлеб маслом, а Джейсон топил соломинкой кубик льда в стакане кока-колы. Он был уныл и необщителен, обычное состояние с тех пор, как он начал покрываться угрями год назад. Ему было пятнадцать тогда.
«Ты бы хотел иметь настоящую мать?» - спросила я.
Он улыбнулся. «Мы больше похожи на соседей по квартире, чем на мать и сына, правда?»
«Да, - сказала я с испугом слушая то, что часто думала про себя, - но ты хотел бы более нормальную семью?»
«Нет, - сказал он, - так лучше».
Может он хотел, чтобы я заткнулась, а я продолжала спрашивать в поисках истины или утешения. «Будь я нормальной матерью, - помогла я ему, - я бы не давала тебе играть в пул у Стеллы».
«Да».
«Или оставаться дома после школы, когда ты в таком настроении».
«Ага, и заставляла бы каждый день застилать кровать».
«Но зато готовила бы завтраки и обеды».
«Это точно».
Мы вместе ходили в бакалейный магазин и он готовил наравне со мной. Хотя его репертуар ограничивался тако, гамбургерами и  замороженными обедами (для него, не для меня), тогда как я в хорошем настроении была неплохим поваром. Половину наших трапез были как этот обед: мясо, картофельное пюре и овощи за два доллара девяносто пять центов. Или мы брали на вынос в китайском ресторане за углом или в пиццерии Пита на 14-й улице.
«Ты все еще доволен?»
«Ма, ты хорошая мать», - сказал он.
Может он сказал просто, чтобы пощадить мои чувства, но выглядело это правдиво. Джейсон, я поняла, стал моим другом. Это началось с переездом в Нью-Йорк. Мы не знали никого, кроме друг друга, впервые в жизни я не могла забросить Джейсона к матери и его верность перешла с нее на меня. Может это началось, когда мы, услышав ночью выстрелы, переговаривались в темноте через стенку, разделявшую наши комнаты. «Ты слышишь, ма?»
«Да».
Мы обошли весь город, ходили на двойные сеансы в кино, покупали вещи в благотоворительных  магазинах, разглядывали людей на улицах.  Мы держались за руки везде, куда ходили. Когда мы были вместе, мужчины с грозными глазами и звериным рыком не покушались на меня из уважения к молодому человеку или, может, материнству.
Когда я обнаружила шикарный бар в паре кварталов на запад от нас, с портретами Аль Пачино и Френка Синатры на стене, то стала заходить туда попить пива, Джейсона хозяин угощал кока-колой с чипсами. Джейсон, когда ему было десять лет, научился играть в пул и по вечерам в пятницу мог иногда по два часа держать стол. Но после семи-восьми месяцев такого товарищества я познакомилась с Нигелем. Художник, старше меня на одиннадцать лет. Он бывал на вечеринках с Джоном и Йоко и жил в отеле «Челси», где Сид убил Нэнси. На меня это произвело впечатление. Он носил с собой фотоаппарат и щелчком затвора документировал каждый мой вздох, хмурый взгляд, взрыв смеха .  Я возместила убытки косметическим компаниям за все те годы, что не пользовалась их продукцией, став двадцативосьмилетней Барби, болтающейся по клубам.
Джейсон ненавидел Нигеля. Может потому, что он был чокнутым. И выглядел таким. У него были белые стоячие волосы и сильно выпученные голубые глаза, всегда жесткие. Он страдал каким-то страхом расставания, потому не спускал с меня глаз. Тогда это было хорошо для меня, потому что означало поддержку в случае, если я брошу работу секретарши, на которую пошла, чтобы прокормиться, пока я упрямо продолжала писать свои короткие стихи, типа «Крашу лиловым волосы, глаза и губы. Щеки крашу голубым. Превращаюсь в синяк ради тебя». Еще у меня была тетрадка с граффити для будущих ссылок. «Лижи меня, ешь меня, заставь выписать фальшивый чек. Лексингтон Авеню Линия. Улица Канальная, 1979». Может я так люблю эту строку, потому что Нигель мог написать ее. Этот парень был неистовым алкоголиком, швырявшим деньги как туалетную бумагу. Так однажды закончились деньги за проданную им картину. Мы вынуждены были съехать с шикарного чердака, который он сдал в субаренду, а я получила работу машинистки на компьютере на три вечера в неделю.
Пока что бедный Джейс подвергался остракизму в школе, где учились одни китайцы, где он блистал на уроках, но не имел никакого общения, кроме того, что по дороге в школу заходил на почту купить первые выпуски марок, которые потом продавал детям с некоторой прибылью. Вскоре, впрочем, лишившись субаренды, мы переехали в пустой дом, которому было двести лет. Это была просто заброшенная строительная площадка.  Мы планировали его отремонтировать, но пока спали возле мешков с цементом, поднимались по ступенькам из бетонных блоков и мыли посуду из шланга, подвешенного над сливом в полу. Джейсон познакомился здесь с двумя мальчиками, Джуно и Амосом, детьми скульпторов, которые пару месяцев жили в вагончике-прицепе на улицах, остальное время  года - в землянке в Нью-Мексико. Так что у него с новыми друзьями было нечто общее. Они начали чистить ботинки в барах, чтобы иметь карманные деньги, а я в тех же барах распутничать с Нигелем, и мое предчувствие насчет использовать мужчину и ускользнуть сбылось. В конце концов в баре за углом появилась цыганка-гадалка, которая за пять долларов бросила три пирамидальных кости и сказала, что я должна бросить Нигеля. «А кто этот  мальчик?» - спросила она. «У него светлые волосы и светлые глаза? Он плачет по тебе. Один. Этот человек съест его заживо. Оставь его и иди с этим мальчиком. В этом твое спасение».
Я последовала ее совету и мы с Джейсоном бросили Нигеля. Но он оказался не из тех, от кого легко убежать. После переезда в нашу квартиру – скворечник на пятом этаже без лифта на углу авеню А в Ист Вилладж, Нигель звонил каждую минуту, потом стал появляться после полуночи и кричать в окно: «Беверли, Беверли, я люблю тебя, дрянь ты этакая».
Но в конце концов он исчез, как кошмарный сон, и я решила, что должна снова встать на верный путь. Подала документы на поступление в магистратуру, чтобы стать писателем, но сразу же начала печатать три вечера  в неделю только, чтобы платить за квартиру, и  добавила в резюме, что позировала обнаженной. Я полагала, что это хорошее лекарство от комплекса предстать обнаженной перед людьми, если это не для секса.
Джейсону было двенадцать и он не одобрил. Однажды вечером мы шли в кино и вдруг он спросил: «Что такое девочка по вызову?»
«Проститутка высокого класса, которая назначает встречу по телефону».
«Вот это ты и есть».
«Что?»
“Мужчины звонят тебе по телефону и просят раздеться, не так ли?»
С началом пубертатного периода Джейсон стал входить в роль моего отца, так мне показалось. Он постоянно хотел знать куда я иду, когда приду, сколько денег потратила.  Сказал, что планирует стать миллионером и не разрешает мне тратить больше тысяи в месяц, потому что я транжира.
С шестидесятых годов я считала, что секс полезен и правилен и не надо скрывать его от детей. Но теперь задумалась. Особенно, когда я оставила диафрагму сушиться и Джейсон сказал: «Ма, скажи честно, не противно  оставлять это на кухне?» У нас не было ванной комнаты, только туалет. Ванна была на кухне и только одна раковина. И где ж еще сушить диафрагму после промывки, как не на полке над раковиной? Но сделала я это в последний раз. Я теперь сплю с мужчинами только по выходным, когда Джейсон уезжает к моим родителям. Это он делает каждый выходной, садясь в поезд, два часа идущий до  Нью-Хевена, где его встречают мои папа и мама.
Однажды, когда ему было почти пятнадцать, он вернулся из лагеря, где провел шесть недель и стал на шесть дюймов выше. «Не верится, - сказал Джейсон, - все кажется таким маленьким. Я выше тебя. Да я запросто могу тебя поднять». Что он и сделал. Все стало наоборот. Ситуация изменилась. Он выше меня ростом. Он теперь ребенок, а я мать. Джейсон подружился с плотником двадцати одного года и они постоянно торчали в польском баре на нашей улице, играя на биллиарде в пул. Я бросила работу обнаженной моделью и поступила в магистратуру. Теперь я постоянно была дома, читала и писала, если только не была на работе. Я прекратила сексуальную жизнь, а у Джейсона появились девушки. Он имел большой успех. Однажды, когда он был в девятом классе, я зашла домой вечером после ужина с подругой и увидела на стуле в гостиной зеленую женскую кожаную куртку. Дверь в комнату Джейсона была закрыта. Я легла спать, а утром куртка была все еще там. Я вышла купить газету и попить кофе. Когда вернулась, куртки не было и дверь в комнату Джейсона была открыта. Он читал, лежа в кровати. «Кто здесь был ночью?», - спросила я его.
«Кэрол, - ответил он, - она крутая. Учится в Барде* и чтобы платить за учебу делает порнофильмы. Но она не такая, понимаешь?»
Боже, подумала я, мой ребенок будет увлекаться дикими девушками потому что его мать такая? Эта Кэрол – вторя девушка, которя здесь ночевала и примерно пятая девушка Джейсона. Собирается он провести жизнь в неудавшихся романах как я? Будет ли использовать женщин превращая свою жизнь в гонки на столкновение**, как я? Я поняла, что давно пора поговорить.
«Когда я была молода», - начала я, чувствуя себя идиоткой в этой новой роли, как  в  какой-то комедии ситуаций. «Я романтизировала людей из низов. Меня привлекала изнанка жизни. Я хотела скорее набраться опыта. Но знаешь, Джейс, невинность дается только один раз. Потеряв ее, ты лишаешься ее навсегда. Не спеши, ладно?»
«Я не такой как ты», - ответил он.
Не следовало много размышлять об этом. мы с ним были как день и ночь даже внешне. Я была темная, он - светлый. Плюс, он был единственным ребенком. Он предпочитал иметь одного друга, а не компанию как я. Он учился на отлично, подрабатывал в книжном магазине и никогда не просил у меня денег.
«Секс должен быть по любви», - сменила я тему.
«Я знаю».
«Так как ты можешь спать со всеми этими девочками?»
«Кто сказал, что у меня был с ними секс?»
«Нет?»
«Ма, что ты так на этом зациклилась?»
Зациклилась ли я? Была ли я маньячкой, что так тревожилась за сына, так же как мой отец когда-то? Это определенно передается по наследству. Это не первый наш такой разговор с Джейсоном. Я говорила ему, что он должен всегда иметь при себе резинки и не возлагать эти заботы на девушку. Девушки инстинктивно хотят забеременеть, подсознательно, им не следует доверять. Я говорила, что свободные люди делят ответственность. Был хорошоий повод напомнить: «Надеюсь, ты пользуешься противозачаточными средствами».
«Давай оставим это, ладно?»
«А если девушка забеременеет от тебя? Это будет чудесно».
«Ну и что? Будет ребенок».
«Что? Ты сведешь меня с ума. Я думала, ты пойдешь в колледж».
«Я могу и с ребенком. Как ты».
У меня было чувство, что кто-то вцепился обеими руками в мои волосы и тащит, но я взяла себя в руки. Надо было сменить тон и найти нужные слова. Джейсон, видимо, пытался спровоцировать бунт одинокой женщины*. «Ты знаешь о стремлении к рутине? Люди, сами того не зная, повторяют одно и то же из поколения в поколение.  Я беременела, Мим беременела, Грэмми беременела. Три поколения. Не делай это в четвертом».
«Грэмми была беременна? Кто тебе сказал?»
«Мим. Давно. Я тебе не рассказывала?»
«Не помню. Думаю, что нет».
«Она забеременела от Германа, у него голубые глаза, ну, который вернулся с войны. Ирена, ее мать, женила Большого Метта Донофрио на ней. Он итальянский иммигрант, на двадцать лет ее старше, ревнивый маньяк.  У него была пиццерия на углу и еще он владел такси. Телефон стоял в доме. Если он слышал, что Грэмми не отвечает на звонок, сразу прибегал, вытаскивал ее на веранду и колотил при всех, потому что считал, что она трахалась в это время с соседом.
«Вау», - сказал Джейсон.
«Эти старые итальянцы ненормальные. Большой Метт был еще и бутлегером и не раз его таскали в участок за драку. Дедушка говорил, нужны были трое полицейских, чтобы его скрутить. Ветераны полиции говорили твоему деду: «Твой батя перевернулся бы в гробу, если б увидел своего сына в форме». Конечно, полицейские и преступники не так уж отличаются друг от друга. Подумай, тоже три поколения: Большой Метт, дедушка и дядя Майк.
Интересно, были в нашей семье прецеденты возрождения дев, вроде меня. Задумалась над этим. В моей семье были только еще две выпускницы колледжа, обе преподавательницы начальной школы, не особо активные в сексуальной жизни. Одна из  них, сестра отца, вышла замуж, когда ей было уже за тридцать. Нос у нее дергался как у кролика или как будто она перебрала газировки. Еще одна, кузина моего отца, так и не вышла замуж. Она была так широка, что, приходя на свадьбу или вечеринку, должна была садиться на два стула. Ну, я после Рэймонда замуж не хотела и считала, что секса у меня было столько, что хватит на оставшуюся жизнь. Фактически я и не особо страдала без секса.  Если мне чего и не хватало, так это любви.
Потом вдруг, ни с того, ни с сего, как сирена, Оливия, единственная кроме меня итальянка в нашем преимущественно пуэрториканском доме, решила стать моей подругой и начала рассказывать мне свою жизнь эпизод за эпизодом. Оливия была типичной старой девой. Ей шел седьмой десяток, она была невысокая, похожая на бетонный блок. Волосы выкрашены в сине-черный цвет, одета в театральную черную накидку до щиколоток и красный берет из шотландки. Всегда с двумя хозяйственными сумками, свисающими с ее рук, может быть для баланса. Это было лето перед выпускным классом Джейсона, мне должно было исполниться тридцать пять. Вот тогда Оливия решила каждый раз, когда я прохожу мимо ее квартиры, открывать дверь и приглашать меня войти, чтобы рассказать историю ее жизни.
Ее квартира сверкала белизной и пахла газом. Пластиковый плющ обвивал ее окно и пластиковые птицы были приколоты к лозе. В прошлый раз она даже не предложила мне растворимого кофе до того, как начала говорить, как будто воздух застрял в груди, и я знала, что вечером мы дойдем до смысла истории.
«Моя жизнь, - сказала она, - была разрушена. Видишь эти черные туфли? Ортопедические. Ты замечала как я хожу? Медленно, как тикают часы. Дети дразнили меня по дороге в школу. Я не могла держаться прямо. Не вышла замуж из-за ног. Знаю три языка, но нигде не была. Я отказалась от религии, потому что мне очень горько.
Я думала, этот рассказ доведет ее до слез, но видимо, она давно перестала плакать.
Той ночью я проснулась от щебета птиц и истеричного хлопания крыльев. Воробей бился в моей гостиной, стучал в стены, колотил головой в потолок. Я не могла на это смотреть и сама не могла  поймать его. Я позвала Джейсона.
Он загнал птичку на нижнюю полку книжного шкафа, вытащил ее и держал, сложив руки ковшиком. Он посмотрел на нее, погладил по головке, высунул руку в окно и птичка улетела.
Когда я снова легла, то не могла уснуть. Продолжала думать о птицах, вылетающих из гнезд. Летающих и попадающих в ловушки. Верить, что калека. Руки, выпускающие в окно. Потом подумала про Оливию, как ноги испортили ей жизнь. Нет. Она искалечила себе жизнь своим отношением к ногам.
Половину своей жизни, фактически с дня беременности, я думала, что  рождение Джейсона остановило мое развитие. Но это однобокий взгляд. С другой стороны, ребенок обогатил мою жизнь, а может и уберег от еще больших проблем. С ребенком, о котором надо заботиться, неважно насколько он случаен, я должна была, по крайней мере, одной ногой всегда стоять на земле.
Может, это и хорошо. Не будь я матерью на пособии, может быть не было бы у меня возможности учиться в колледже. Может сейчас я бы чувствовала себя намного старше, если бы не имела ребенка, потому что будучи вынужденной быстро взрослеть, я протестовала и оставалась ребенком еще дольше. Это внесло свою долю в мой богемский стиль жизни (который, к сожалению, противоречил духу середины восьмидесятых) и нехватку денег (то же самое), но это тоже поддерживало во мне наивность. Мои подруги были из тех, кто планировал к сорока пяти годам купить «Харлей и Давидзон», мои же интересы требовали веселья и ничего больше.
Разрушил Джейсон мою жизнь или обогатил ее – это мой выбор. Вы просто получаете нечто от жизни, неподвластное вам, так лучше учитесь у этого, чем зависеть от него, как Оливия сгорала от гнева и горечи в своей стерильно белой квартирке с приколотыми к окошку птичками.

Утром, до того, как Джейсон проснулся, я сидела на кухне с родителями. Отец ел хлопья, мы с матерью – ржаные тосты. «Ты будешь скучать по нему», - сказала мать.
«Да», - сказала я, не желая продолжать эту тему и в то же время испытывая благодарность, что кто-то мне сочувствует.
«Я помню, как плакала каждый день, когда твой брат уехал служить. Потом у нас не было возможности связаться с ним, когда он был на том секретном задании, помнишь? В конце концов я позвонила в Красный Крест и он позвонил по какому-то трескучему телефону с какого-то корабля. Я думала, что сойду с ума, если ничего не услышу от него. Ты, по крайней мере, не должна беспокоиться за Джейсона. Знаешь, мы будем здесь, если ему что-то понадобится. Скорее всего дойдет до того, что я буду ему стирать. Ты меня знаешь».
Не в первый раз я задумалась. Я так сильно хочу отправить Джейсона в Уэслиан. Может отчасти потому, что он будет в нескольких милях от моих родителей. Еще я подумала, ведь он почти ребенок,   и я временно возвращаю его потому, что  мы всегда растили его вместе. «Знаю Джейсона, - сказал отец, - он будет так часто приходить, что ты устанешь от него. Я честно не знала рада была бы или огорчена, если б он все время был дома. Но точно знала, что отец пытается облегчить этот дискомфорт. Мы теперь были в хороших отношениях. Выйдя  в отставку из полиции, он признался мне, что годами ненавидел свою работу. Теперь, на пенсии, занялся строительством. Построил сарай на заднем дворе, еще одну кухню в подвале, плюс вяжет крючком пестрые покрывала. Ему трудно работать по инструкциям из книг, когда  я приезжаю, учу его новым швам и мы говорим о том, о сем.  Я понимаю,  он был молчалив в прошлом, не потому что злился на меня, а потому что был в плохом настроении то из-за политики его департамента, то из-за того, что арестованных им отпускали восвояси, то в общем из-за своей жизни.
Впрочем наши отношения начали меняться еще до его увольнения. Это было на Рождество после моего тринадцатилетия, в том же месце, когда погиб Джон Леннон. То время для меня – конец  юности и  потеря невинности.
Теперь, когда я стала взрослой по-настоящему, мне еще более тягостны, чем раньше стали обязательные поездки к родителям на праздники. Я решила сделать эти визиты короче. Я приезжала накануне Рождества и на следующий день рано в 9 утра уезжала обратно в  город и проовдила Рождество с бойфрендом. Мать возражала, но я настаивала. Вся семья злилась, потому что впервые в истории подарки открывались в канун Рождества, чтобы подстроиться под меня.
Мать будила меня в половине восьмого рождественского утра. Мы с родителями сидели на кухне и мазали сливочный сыр на кусок орехово-финикового хлеба. Мать наливала мне чашку кофе и говорила «У тебя сердце из золота». Я привыкла к ее словам, что у меня большая голова. Золотое сердце – это что-то новенькое, настораживающее. Она сказала так потому, что я отдала сестре один из моих подарков, отдала, потому что он мне не понравился.
«Нет», - сказала я.
«Да ты последнюю рубашку отдашь любому».
«Нет», - возразила я.
«Значит ты изменилась», - сказла она. Я могла сказать, что нет, но решила прекратить игру.
Отец встал и начал обуваться. Я сказала, что не надо подвозить меня до станции, я дойду.
«Точно? Там холодно», - сказал он.
Я поцеловала Джейса в лоб, не разбудив его, и ушла. На станции села на лавку и закурила косячок анаши, нашедшийся в кармане. В противоположном направлении пролетел поезд. Больше ничего не было. Было морозно и я начала беспокоиться. Села на ладони и стала раскачиваться. Я двигала ногами по кругу, чтобы разогнать кровь. Подняла голову. Ко мне шел отец.
Первое, что я подумала: «Слава Богу, я докурила косячок». Следующее, что я подумала: «Почему он за мной шпионит?»
«Подумал, посмотрю нормально ли все с поездом», - сказал он, подойдя поближе.
Я знала, что это правда. Он не шпионил, просто беспокоился. Это отец, беспокоящийся о дочери. Это другая история.  История мужчины, тревожащегося из-за дочери-подростка, которую он обнаружил скорчившейся на заднем сиденье машины, полной таких же пьяных подростков. Так просто. Но для меня это было открытием. Может он любил меня все-таки. 
Он вынул из кармана расписание. Следующий поезд через два часа. Он предлжил довезти меня до Нью-Хевена. Как раз хватало времени сделать еще одно дело.  Во время поездки я хотела поговорить. Дать ему каким-то образом понять, что я знаю, что он ощущает. Что я ощущаю. Но ни разу с четырех лет мы не поговорили. Как я могла начать сейчас, в Рождество, в течение двадцатиминутной поездки? Он включил радио. Звучала «Тихая ночь». Я запела. Он стал  подпевать. 
Когда мы с Джейсоном прощаемся с моими родителями, у матери в глазах слезы. Я знаю, это для меня, потому что в выходные отец обязательно повезет ее к Джейсону в общежитие. Она даст ему банановый хлеб в оловянной фольге, укажет на беспорядок в комнате и начнет собирать его грязное белье, чтобы дома постирать. В машине по дороге в Уэслиан я говорю: «Что тебе больше всего запомнилось из жизни там?»
«Дети, - сказал он, - они научили меня ездить на двухколесном велосипеде, помнишь?»
«Ага. Ты волнуешься? Боишься, что теперь это не то, что было?»
«Да. Иногда я думаю, что надо было остаться в Нью-Йорке. Пойти в Колумбийский университет».
«Нет», - настояла я, подумав, что он будет жить в моей квартире еще четыре года. Пора сделать перерыв. Пора взрослеть. Нам обоим. «Хорошо бы тебе пожить в сельской местности. Ощутить, что такое времена года. Пожить некоторое время без метро, баров и выхлопных газов». 
«Но  люди в Коннектикуте глупы».
«Что?»
«Глупы».
«Ты хочешь сказать, что если б мы не переехали в Нью-Йорк и остались в Коннектикуте, то были бы глупы?»
«Да».
«О, Боже, никогда в жизни не думала вырастить сноба. Люди в Нью-Йорке может быть более саркастичны и проворны, но это не делает их умнее. Не ставь себя в глупое положение». Я взглянула на него. Черные джинсы, черная футболка, кроссовки, солнечные очки. Похож он на столичного пижона? Интересно, что будет дальше. Если он ожидает того же, что он запомнил, а увидит не то, а определенно увидит, ему может это не понравиться. Может это ошибка, вернуться в утопию, но мы ни разу даже не усомнились в этом. Я обещала ему в день нашего отъезда в Нью-Йорк, когда он хотел оставаться вУэслианском университете, что он сам сможет там учиться, если будет отличником в старшей школе. Средний балл у него был девяносто два с чем-то процента и в начале выпускного класса он прибежал домой в панике: «Ма! – сказал он, - в прошлом году принимали из школы для одаренных детей со средним бллом не меньше девяносто четырех. Они не дадут мне стипендию».
Я тоже запаниковала. Я сама закончила магистратуру год назад и занималась чтением корректур и редактированием в основном за кухонным столом. Денег как правило не было. Ему «по карману» были только очень дорогие колледжи, вроде Уэслиана, потому что это были колледжи для очень одаренных. Если ему придется идти в государственный колледж, не знаю, как мы выкрутимся .  Но я поступила круто. Я сказала: «Ладно, расссмотрим альтернативу. Университет штата, Корнелл, плюс элитный колледж, Йель или Амхерст или что-то еще».
«Ты обещала Уэслиан. Если нет, я пойду в летчики».
«Что?»
«Не надо будет платить. Плюс, форма. Буду летать на военном самолете. Носить оружие».
Теперь я поняла, что имела в виду моя мать, говоря, что я убиваю отца. Эти три фразы как  три пули прошли через мое сердце. Вот как вырастают дети хиппи. Будущие четырехзвездные генералы. На следующий день я правила текст в редакции журнала и, подумав, что это влияние игрушечного солдатика,  вынуждена была убежать в туалет, где проплакала полчаса. Может это все его отец, эта лабуда с авиацией. Ведь он все же служил в 101 воздушно-десантной дивизии.
Когда Джейсону было одиннадцать, он начал спрашивать каким был его отец, где он живет, можем ли мы его найти, если захотим. Тогда я думала, Джейсону в этом возрасте приближающегося созревания нужен отец. Я думала, он ищет его. Он позвонил по имеющемуся у меня номеру прабабушки в штате Мэн. Она дала номер бабушки. Бабушка отказалась давать номер отца, видимо, боялась, что мы потребуем алименты. Но пообещала дать наш телефон Рэймонду. Рэймонд позвонил в тот же день. Джейсон говорил с минуту: «Отлично. Шестой класс. Окей. В Нью-Йорке хорошо». И дал трубку мне.
Его голос я узнала бы везде.
«Я слышал, ты училась в колледже. Это хорошо. Ты всегда была умной. Я снова женился. Тоже все рухнуло.  Познакомился с ней после Нама. Родились две девочки. Потом я ушел. Болььше их не вижу. Знаешь,  они говорят, что разок накосячишь...  Я работаю. Грузчиком. То же барахло. Живу с одной  женщиной. Она родила. Неплохо. Как Джейсон? Хороший мальчик?»
«Да, - сказала я без подробностей, желая закончить разговор недружелюбно.
«Я думаю, что если Джейсон навестит меня? Мы живем на Гринвуд Лэйк. Пару часов на автобусе. Они ходят от Портового Управления».
Я посадила Джейсона на автобус в следующие выходные. Пока мы стояли в очереди, он спросил «Как я его узнаю?»
Я показала ему фото. «Ты видел как  он выглядит».
«А если он сильно изменился?»
«Не волнуйся. Я уверена, вы узнаете друг друга».
Когда он вернулся, он привез с собой пакет шоколадного печенья, которое испекла сожительница Рэймонда.  О поездке он особо не распространялся, сказал только, что отец живет с приятной женщиной и у него есть дочь, которую они называют  Джус*, потому что она любит сок. Сказал, что отец полноват, что они ходили в бары, где Джейсон играл в пинбол, а Рэймонд смотрел телевизор. 
Отец дал ему двадцать долларов и пообещал не забывать.
Через год Джейсон спросил: «А сколько составляет пенсия?»
«Что ты имеешь в виду?»
«Если отец умрет, и мне будут платить пенсию, сколько это будет?»
«Не знаю. Может долларов двести в месяц».
«Как мы узнаем, что он умер? Надо разобраться. Я смогу получить деньги».
«Джейсон, - сказала я, - что ты скорее получишь, открытку к дню рождения или пенсию?»
«Открытку», - сказал он, отводя глаза, чтобы выглянуть в окно.
Я высморкалась в умывальнике на работе. Наложила свежую помаду и вернулась к столу, чтобы воспользоваться междугородним телефоном. Я позвонила в военно-воздушную академию и попросила выслать анкету.  Задав им несколько вопросов, позвонила Джейсону и применила  психологию от противного, как в былое время. Я сказала: «Они высылают каталог. Сказали, что нужна рекомендация сенатора нашего штата. Ты знаешь, что должен пройти у них физкультурную подготовку как в военном лагере? Наверное тебе это будет полезно...»
«Ма, я ж просто так сказал. Лучше устрой меня в Уэслиан».
«Я?»
«Ты обещала. Ты сказала, если я буду отличником в школе, то смогу там учиться».
Имелось в виду, что свою часть он выполнил, теперь моя очередь как родителя обеспечить ему учебу.  Не злилась ли я на своих родителей за то, что они не могли послать меня в колледж из-за денег? Не был ли это еще один пробел, повторившийся в другом поколении? Он прав. Это и моя обязанность обеспечить сыну учебу в колледже. Но это все еще бесило меня. Я только что закончила колледж и магистратуру без всякой помощи родителей. И сейчас слышать от своего ребенка «ты бы лучше» и стану военным летчиком было уже слишком.
«Поступай сам. Это твоя жизнь. Ты действуешь по-идиотски».
«Это ты идиотка».
«Не называй меня идиоткой».
Он повесил трубку.
Пару дней мы дулись друг на друга, но потом стали вести себя как будто ничего не произошло, это обычное наше поведение.
Я знала, что хорошее сочинение делает чудеса.
Тема была «Опишите человека, наиболее сильно повлиявшего на вас».
Джейс считал, что должен написать про меня. Но мне пришла блестящая идея. «Что если ты напишешь о том, что рядом с тобой не было отца?»
«Ага, -сказал он, кивнув, - им понравится. Но это труднее».
«Это то, что надо».

Джейсон живет в комнате общежития один. У него есть кровать, письменный стол и встроенный шкаф. Еще у него есть балкон, что для нас самое главное достоинство. «Чувствуешь?», - сказала я, имея в виду воздух.
«Здорово», - ответил он.
«Смотри какой вид». Это был холм с растущими на нем соснами.
«Уммм».
«Классно?»
«Да».
Мне хотелось, чтобы в нем было побольше энтузиазма. Чтобы он облегчил мне расставание. Мы начали распаковывать вещи. Он открыл чемодан и я увидела, что он скомкал все, не складывая.
Сверху был свитер, покрытый пылью и кошачьей шерстью. Я сказала, чтобы он вытряс его на балконе и почувствовала боль вины за то, что не помогла ему собраться, как любая нормальная мать. «Джейс, -  сказала я, - повесь рубашки в стенной шкаф». Последний раз у нас был такой шкаф в Уэслиане. Как он  приспособится?  Через коридор я видела ребенка, распаковывающего вещи с родителями и сестрой. О подсоединял стереоаппаратуру. На письменном столе стоял компьютер. На стене индийский ковер. У Джейсона были часы-приемник и портативная пишущая машинка. Нижняя и верхняя простыни были непарные.
«Джейс, посмотри на комнату того парня».
«Классно».
«Ты будешь чувствовать себя брошенным?»
«О чем ты?»
«Многие дети будут богатыми. Большинство их будут иметь больше, чем ты. Будешь ты злиться или завидовать?»
«Меня это не волнует. Тебя тем более».
Я имела в виду не только это. Я имела в виду отца и сестру вдобавок к матери. Но не сказла ему.
После того, как в комате все было расставлено, мы проехали на хоккейную площадку, откуда он с группой из двухсот детей отправится знакомиться с студенческим городком. Старые наши два домика через дорогу совсем не изменились. То же и хоккейная площадка, кроме того, что родители и студенты паслись вокруг, поедая печенье попивая лимонад.
Когда мы с Джейсом добрались до печенья, он ошарашил меня, сказав: «интересно, думает ли кто-нибудь, что ты моя девушка? Ты выглядишь моложе своих лет, а я - старше».
Не сказать, чтоб я не думала то же самое миллион, наверное, раз. Прошлые пару лет, куда бы мы не шли вместе, или выходили поесть, люди смотрели на него, потом на меня, как будто я немолодая женщина с молодым человеком, а не как на маму с сыном, но мне в голову не приходило, что он тоже это замечал.
«Тебя это беспокоит?» - спросила я.
«Не, я думаю это круто».
Когда это слышу, должна признаться себе, что и я так думаю.   
Мы взяли лимонад и печенье и вместо общения с другими, как мы предполагали, сели на пригорок взявшись за руки, и наблюдали.  Прошедшим летом мы много вечеров провели в польском баре. Просто сидели на высоких стульях, пили кока-колу или пиво и наблюдали. Однажды мой парень, с которым я начала встречаться,  удивил меня, вдруг появившись там. Когда я представила его Джейсону, Джейс встал и пожал ему руку. Потом предложил ему свой стул. Когда мой приятель вышел в туалет, Джейсон сказал: «Замечательный парень, мам. Он мне нравится. Когда он вернется я побуду минутку и оставлю вас одних».
«Ты не обязан».
«Мне это не в тягость».
Джейсон - рыцарь, друг, он позволял мне иметь бойфрендов. Это было радостью для меня и в то же время из-за этого мне хотелось обнять его и никуда не отпускать. Наша жизнь вдвоем заканчивалась. Дети стали выстраиваться возле автобусов.
«Мне, наверное, пора?» - спросила я.
«Ага», - ответил он.
Мы подошли к машине и он открыл мне дверь. Я обняла его, казалось, надолго, но, видимо нет. «Я люблю тебя», - сказала я.
«Я тебя тоже», - сказал он. Его веки задрожали, я всем сердцем хотела, чтобы он не заплакал.
Я сдерживалась, чтобы не посмотреть в зеркало заднего вида. Пока доехала до первого знака «Стоп» , так рыдала, что встала на обочине. Оказывается я никогда в жизни  не была так одинока. Я повернула по направлению к Валлингфорду и когда появилось старое водохранилище, почувствоала себя намного легче. Хотела провести вечер с родителями, но, доехав до перекрестка, передумала и повернула на юг, к дому.