Уроки английского

Учился Федька плохо, не то что бы не мог, не хотел…Охота было время тратить на учебу, когда вокруг столько интересного происходит. Рыбалка, вечерние прогулки на недавно купленном  отцом  мотоцикле, а тут еще и девчонки - одноклассницы за лето так вытянулись... На Ветку, дочку англичанки, больно было смотреть, округлилась, глаза бесовские так и искрят,  притягивают зазывным  блеском. Кое – кто, из пацанов, уже хвастанул, что, якобы ненароком, касались ее груди, за что огреты были тяжелым учебником по голове…

Федька, тяжело вздохнув, перевел глаза с ее спины на доску, а потом на учительницу. Шел  английский, темный предмет, давно запущенный им, и поэтому бесполезный.  Учитель английского, Нина Алексеевна, дама крупная, лет сорока, с типичным открытым русским лицом, гладко зачесанными и собранными в тугой узел русыми  волосами.

  На мать Ветка была мало похожа, тут сказалась кровь отца - узбека, нет белоснежной кожи, и разрез глаз восточный…Бывало, встречая Нину Алексеевну с мужем на улице, все недоумевал, как такая рослая, видная женщина вышла замуж за неказистого, тщедушного, маленького роста мужичка, пусть даже и директора их  совхоза.

 Он поймал на себе взгляд оглянувшейся Ветки, дразнит, даже кончик языка показала. « До дразнишься…» - подумал Федька, хрустнул сломанным карандашом, затем, стараясь не шуметь, оторвал кусочек тетрадного листа, датированного еще прошлым месяцем « десятое сентября 1966 года» и нацарапал остатком карандаша: « Вечером приду, выйдешь?». Записку передал Ветке, та прочитав, опять оглянулась, лукаво улыбнувшись.

По части девчонок Федька слыл среди друзей знатоком, то ли солнце азиатское влияло, то ли наследственность, то ли девочки попадались доступные, повзрослел он рано. Посвящение во взрослую жизнь случилось на общешкольной уборке картошки, с выездом и ночевкой на удаленном от совхоза участке, ему тогда четырнадцать было. Рыжая, засиженная веснушками восьмиклассница  Анютка, предложила посидеть за бараками…

Федька до вечера провозился с мотоциклом, перебирая и смазывая запчасти, технику он любил, после десятого планировал в училище на механизатора  выучиться. Зазывные глаза Ветки не шли из головы, и он еле дождался захода солнца. Сменив рубашку, пригладив черные кудряшки волос, оценив себя в зеркале , двинулся к дому директора совхоза.

Октябрь стоял теплый, еще  держались отжившие свое листья. На улицах  слышен смех не угомонившихся  детей, неторопливые голоса натруженных за день взрослых. На затененных скамеечках, тех, что по дальше от глаз, сидят парочки, прижавшись к друг другу.
Дом Ветки выделялся среди остальных: добротный, он возвышался в переулке, с большими окнами, высоким забором, окруженный виноградными арками, как и должен  быть дом у главного человека в совхозе.

На скамейке перед домом никто не сидел, взобравшись на нее ногами, Федька свистнул. На свист откликнулся цепной громадный пес. Прождав пять минут, свист повторил, никто не появлялся. Решил зайти с задней, хозяйственной части дома, где светились не ярко окна. Подтянувшись на высоком заборе, он на него взобрался, хотел было свистнуть, но заметил, что из пристройки, вероятно бани, прижатой к мазаным глиной сараям, падает на землю свет. « Ветка там…» - мелькнуло у него в голове, и, стараясь не шуметь, тихо спустился. Дверь была прикрыта не плотно, подавляя надвигающийся смех, он заглянул в ее просвет и обмер…Там была Нина Алексеевна, совершенно нагая, поливала себя из ковша водой. Столько голого женского тела он видел на каких то старинных  картинах. Пришла мысль, что надо давать деру, но ноги не двигались, почти не дыша, он все смотрел и смотрел, как зачарованный. Также не двинулся с места, когда, вдруг, дверь распахнулась шире и Нина Алексеевна, вся в каплях воды на лице, обмотанная полотенцем, оказалась нос к носу перед ним. Он видел, как испуг в ее глазах сменился изумлением, потом плеснули смешинки, потом ее  рука властно ухватила его руку и втянула его всего в баню…

В полном смятении он возвращался домой, зацелованный и неистово обласканный…
Ночью ему не спалось, мучили тяжелые мысли, угрызения совести, волны стыда так и  заливали, и без того, горящее тело…

В школу на следующий день не пошел, сославшись, что болит живот, остался валяться в постели, и уснул лишь тогда, когда родители и братья разошлись по работам.

Снилась Ветка, она нагибалась к нему для поцелуя, а потом превращалась в Нину Алексеевну…

Вечером заехали одноклассники на мотоцикле, человек пять облепили технику, а с ними -  она, Ветка. Смеялись друзья, что - то рассказывали, хлопали друг друга по плечу, Ветка щурила глаза, в них немой вопрос. Смотреть  в них Федор боялся.

Сколько не болей, идти в школу однажды надо. И тут же в коридоре встречает Нину Алексеевну. Ватные ноги обречено  перебирают коридор, « Как оно теперь все будет, после этого?» - задает он многократно  себе вопрос.  Голос учительницы, совершенно спокойный, без тени на происшедшее: « Федор, у тебя с английским полный завал, я тут подумала…приходи к нам по четвергам, к двум, будем исправлять ситуацию…»

Федька что - то промычал в ответ, не подымая головы, ткнулся в первые попавшиеся двери. Он был уверен, что ни на какие занятия он не пойдет.

Но пришел четверг, и ноги сами понесли его к дому Нины Алексеевны, потом и в следующий, и в следующий… Его уже не удивляло, что в назначенный час, никого не было у них дома.  Исчезла сама собой неловкость, он весело шутил с Веткой, все также с ней заигрывал, но этим ограничивался. В душе хранил  тайну, взрослел, и не было такой пытки, которая могла бы из него ее вытянуть.

Прозвенел последний школьный звонок, отметка по английскому не разбавляла ровный строй « троек», да и не нужна  ему была другая. Уехал в Ташкент, поступил в ремесленное училище, потом армия, потом… Жизнь закрутила, вначале слал поздравительные открытки к красным праздникам, затем все реже и реже. Новые впечатления вытеснили прошлое, женился, сменил страну.

 К старости начинаешь анализировать прожитую жизнь, чаще во снах видишь картинки из детства, забытые  казалось бы напрочь, а нет, вдруг вынырнет откуда - то из под сознания щемящий запах маминых пирожков, запах тины у любимой запруды…

Вот нечто подобное нахлынуло и на Федора, когда стукнуло ему шестьдесят, и, сидя у меня дома, он рассказал эту историю. Я, слушая его признание, местами краснела от подробностей, которые упустила в этом рассказе, по этическим соображениям, и первое, что вырвалось у меня, мое учительское: « Это аморально, ведь ты был ребенком?!»

Он посмотрел на меня долгим грустным взглядом: « Не суди ее…,ты ведь не знаешь ее жизнь,  мужа  - деспота, вынужденный брак без любви…»

« Все – равно, она не должна была себе это позволить…Ведь она не просто женщина, а педагог…» - не соглашалась я.

« Не надо…, я ведь рассказал не для обсуждения, она осталась навсегда для меня лучшей из женщин…, просто столько лет я хранил в себе это…, ее уже нет среди живых, не суди...»

 Он вздохнул, в глазах блеснула влага: «Приснились мне сегодня уроки английского…».