С баяном на урок литературы

С баяном на урок литературы.
Кто бы мог тогда подумать, что я открыл новый тип урока, который сегодня считается одним из самых ценных и современных, – интегрированный. Работал я тогда учителем русского языка и литературы в Прослаушинской восьмилетней школе. Мальчишкой восемнадцатилетним пришел в свой первый 7 а класс. С трепетом вспоминаю этих своих веселых и трудолюбивых, озорных, но очень чувствительных и преданных детей. Вот Ваня Горбоносов, ему восемнадцать, и мне тоже. Но никогда ни одного конфликта. Володя Охременко, которого убило током через месяц после того, как я пришел в школу. Помню, как плакал над его могилой, а женщины за спиной жалостливо приговаривали: «Эт кто ж такой молоденький убивается по Володьке?» Они тогда еще плохо знали меня. Не забуду, как не послушался их совета не оглядываться, уходя с кладбища, чтобы потом плохо не было. Действительно, дней 7-10, вернее ночей не мог уснуть, так почему-то было неспокойно на душе.
Вообще ребята были замечательные. Прихожу как-то из школы домой и сначала не понимаю, что происходит. Березовые хлысты, привезенные сельским советом к моей квартире, распиленны, чурки расколоты и сложены в поленницу. Что за чудеса? А довольная моя хозяйка, незабвенная тетя Феша, улыбаясь, говорит: «Твои архаровцы, Лександрович, прибежали всем классом и все сделали, пришлось конфетами угощать». Вот такие они были, и я старался платить им тем же. Даже спасал однажды жизнь 30 ученикам, что жили в интернате. Часа в четыре утра, а было это зимой, слышу кто-то скребется в дверь. Проснулся, к дверям, спрашиваю: «Кто?» Молчание. Дверь открываю – никого, только внизу какое-то сопение. Наклонился, Боже мой, да это шестиклассник Генка из интерната. В одной рубашке, трикошках и валенках. Губы трясутся и едва выдавливают: «Угорели мы». Бегу в интернат (он около школы был). Дверь тугая, с пружиной, потому-то она закрытой оказалась. Забегаю в первую комнату, запах тяжелый, не продохнуть. Не могу сразу сообразить, что делать. Наконец, озарило. Хватаю лыжную палку, по окошку хрясь, по другому хрясь. Потом в другую комнату, третью. Чувствую, что сам уже тоже надышался, но в тот момент думал не об этом, а о ребятишках. Слышу голос моей квартирной хозяйки: «Лександрович, держись, если что, я не переживу». Ну раз пришла помощь, надо врача звать. Опять метров сто пятьдесят, и стучу в окно: «Анна Петровна, помогайте, в интернате беда». Возвращаюсь. Человек десять взрослых вытаскивают ребят на улицу. И вот что здорово: отходили всех. Жалко тогда с наградами плохо было, да и не удосужился никто написать, куда следует. А то носил бы сейчас в праздники на пиджаке медаль «За спасение школьников от угара». Но оказывается, таких и медалей нет. Зато дети отплатили мне за спасение на уроке литературы, когда я открыл новый метод обучения. А получилось это так. Прасковья Ивановна, завуч Прослаушинской школы, где я, как вы помните, работал, неожиданно говорит: «Анатолий Александрович, хочу сходить к вам на урок литературы в 7 класс». Это сейчас директора или завуча учителя не очень боятся, а тогда, попробуй. Что же делать, мучительно соображаю я, как же сделать, чтобы и волки сыты, и овцы целы.
Глаза мечутся по учительской и вдруг видят спасение: на стуле стоит баян. Беру его, прихватываю журнал с планами уроков и шагаю в класс. Сзади торжественно шествует завучиха. Глаза вытаращенные, почему это на литературу и с баяном? Ну, ладно, пение, а тут…
Такие же выпученные глаза были и у ребят, когда мы зашли в класс. Ну дальше я им всем выдал, особенно Праскуше, то есть завучу. «Ребята, – торжественно говорю так, проникновенно, аж самому плакать захотелось, – мы заканчиваем изучать творчество Т.Г. Шевченко. И я хочу с вами попеть замечательную песню на его стихи. Вот послушайте». Голос у меня не сильный, но говорят, когда захочу, то даже приятный. И я … запел:
Реви, тай сточке Днипр широкий
Горами хвилю пиднима
Додолу верби гне высоки…
А потом мы пели с ребятами вместе. А к концу второго куплета смотрю, а Праскуша поет тоже, а на глазах слезинки: песня-то ее родная, украинская, или, как в деревне, говорили хохлятская. После урока Прасковья Ивановна спросила, где я вычитал, что так интересно можно проводить уроки. Когда я сказал, что сам придумал, долго не верила. И только когда несколько раз увидела, как я рано утром или вечером гуляю около соснового леса и пою, пою, часто даже во всю глотку, она поняла, что я говорю правду. Но это она понимала тогда как мое очередное чудачество, а сегодня это оказывается новый метод обучения.
Школьники всегда дают своим учителям прозвища. Было оно у меня: учитель, который поет на уроках. И осталось по сей день. Только жалко, что тогда это новшество с использованием баяна на уроках литературы официально не зарегистрировали.
Глядишь, сейчас в почете и уважении ходил бы. Да… С испугу каких только методов не наоткрываешь!