Чай с рижским бальзамом

ЮЛИЙ СТОЦКИЙ

ЧАЙ С РИЖСКИМ БАЛЬЗАМОМ



рассказ

Лёша Евсеев всегда хотел быть душой компании, но класса до шестого ему это не удавалось: он не умел танцевать, выдувать пузыри из жвачки, не мог запомнить английские названия популярных роко-попсовых композиций. Да и внешность у него была немножко смешная: то ли на ослика, то ли на лошадку странную сильно смахивал.
В общем, в московской школе образца 1995 года Лёха Евсеев особым авторитетом не пользовался, и казалось, не имел шансов его заработать, пока... пока не начал рассказывать истории. Иногда абсолютно правдивые, иногда – не абсолютно, а часто и абсолютно не-. Но слушателям эту градацию знать не полагалось.
Однажды его мама разбирала антресоли и нашла мундир прадедушки, участвовавшего в такой далёкой, что больше уже похожей на легенду, войне при Халхин-Голе.
Лёшка эту находку расценил как свой шанс! С нетерпением дождавшись, когда мама уйдёт на работу, как всегда перед уходом пригладив его торчащие вихры и  привычно скороговоркой проговорив родительский наказ «не покупать-эту-отраву-чипсы», – да... и... котлеты в холодильнике, с рисом сделала... хорошо поешь… не забудь, замотаешься – не поешь ведь…», он с ёкающим сердцем разложил мундир на диванчике, потом надел китель, сильно подвернув рукава, а сверху натянул свой школьный пиджак. Пальто у Лёхи не было, а куртка не налезала на два пиджака. Но решив, что как раз этих двух пиджаков и хватит для тепла, хоть и поздняя осень, он прямо так и отправился в родимую школу. На бешеных переменках и организованных для передышки от них уроках Лёшка Евсеев, как «спекуль» советских времён на «Птичке», прираспахивал с трудом застёгивающийся пиджак и демонстрировал роскошный китель. Интерес одноклассников и даже  старшеклассников превзошёл все ожидания! Медали на кителе так здорово блестели, глаза слушателей тоже, и Алексея понесло! Не остановившись на достигнутом успехе и не удовлетворившись рассказом об участии прадедушки Никодима Ильича в уже напрочь забытой (а слушателям никогда и не ведомой) войне, и чувствуя необыкновенный прилив вдохновения, Лёшка с достоинством проинформировал публику, что кроме всего прочего его дорогой прадедушка: а/ защищал Брестскую крепость и брал Рейхстаг, б/ смело и регулярно критиковал Сталина, в/ арестовывал Берию, и г/ запускал Гагарина на орбиту, причём Гагарин ухитрился пожать прадедушке руку и, радостный, полетел в Космос.
– Вообще, неизвестно ещё, кто в самом деле летал, – многозначительно завершил рассказчик, понизив голос и быстро заглянув под стол. По контексту ясно было, кто. 
Первая красавица, но далеко не первая ученица Лешкиного класса Лена Копалкина открыла ротик, развесила ушки и тут же пригласила Евсеева к родителям на чай с вареньем, сообщив им по мобильнику о визите. Лёшка милостиво согласился – триумф хотелось закрепить. Смущала, правда, мысль: ох, разоблачат! Но он был в ударе! «Подкованные» одноклассники его туфту вроде бы проглотили или побоялись вступать в дискуссию: с историей отношения у большинства были натянутые: залепить, что Маяковский – «герой какой-то войны с американцами» – было нормально, а чего такого?

Однако родители Ленки, Ирина Михайловна и Кирилл Олегович, отнеслись к его брехне довольно спокойно. Подкладывали на блюдечко рассыпчатое янтарное курабье, а в розетку какое-то неведомое, невозможно вкусное кисло-сладкое варенье, оказавшееся кизиловым, и время от времени подливали ему в чай, понемножку, тёмно-янтарный, пахучий Рижский бальзам, – лечебный! так как забеспокоились, как бы он не простудился, потому что пришёл без пальто. Потом отец, Кирилл Олегович, тихо сказал маме что-то не совсем понятное: – Прекрасный импрови-зи-тор (что-ли), ты не находишь? (чего не находишь, тоже не понятно).
– Да, да, органичен, естественен, – также тихо ответила ему мама. Лёхе показалось – «ограничен», дурак, значит. Это слово он знал. Я вам покажу сейчас – «ограничен»! И добавил, что любимый предок был ещё и рабом на главной Пирамиде! В Аиде, – присовокупил он, подумав.

Из динамиков в углу комнаты лилась незнакомая, приятно волнующая музыка.
На коленях Ленки примостился и мурлыкал статный котяра с благородной белой манишкой...

Эх, как здесь хорошо! Может, рассказать, как обычно в гостях у одноклассников или
на работе у маминых подруг ту «историю»? про рукопожатие Ельцина, когда он, Лёха, год назад, ездил с мамой на летних каникулах в Москву. Документальное свидетельство тому – поляроидное фото, всегда хранилось при нём, и сейчас было в кармане школьного пиджачка, висевшего на спинке его стула. Сидел-то он в кителе, при всех прадедушкиных регалиях. История же вкратце сводилась к следующему.
Борис Николаевич якобы вышел к народу, оглядел его, народ то есть, увидел такого хорошего тихого мальчика Лёшу, который скромно так стоял в гуще народной, растолкал гущу и сам пожал его честную юную руку. Правда, на фото, в акте рукопожатия, сверху – юная честная рука, т.е. вроде как Лёха пожимает президентскую длань, а не наоборот, но эти детали обычно оставались трудящимися незамеченными, а Каменской он фотки демонстрировать не собирался.
И вот Лёха достал знаменитое фото, открыл было рот ... и вдруг, ни с того ни с сего, первый раз рассказал об этом случае  правду, как всё это и было, а именно: когда он, Лёха, пожимал именитую лапу картонного Борис-Николаича, то ли от ветра, то ли от неслабого пожатия Лёхиной, хоть и юной, но спортивной руки, муляж накренился и стал медленно, но верно, падать, и в последний момент был спасён фотографом! Он расторопно подскочил и поймал любимого лидера, который, однако, успел долбануть своей седовласой „сенаторской“ головой Лешке по репе. Но рукопожатие зафиксироваться всё-таки успело! Ленкины родители хохотали до слёз, и непонятного сказали мало, только про Пизанскую башню.

Леночка же слушала Лёху с восторгом, переходящим в ужас, её огромные голубые глазищи расширились до размеров почти невозможных. Ведь каждый из подвигов легендарного прадедушки Лёшке пришлось по ходу развивать и раскрашивать. Может быть, Рижский оздоравливающий напиток немного помогал ему в этом.

Лёшка уже видел, что Ленкиным родителям он почему-то нравится, но не мог понять, почему. В конце чаепития, мама Ирина Михайловна встала, обошла стол, подошла к Лёхе, провела рукой по его белёсым непокорным вихрам, потом лёгким движением как будто погладила тускло-блестящие медали на кителе, и сказала:
– Это всё очень интересно, Лёша. То есть интересно, как ты это рассказываешь. Но ведь  мы ещё поговорим об этом, правда? В следующий раз.
(Лёшкино сердчишко зашлось: будет следующий раз?! Здесь, с Ленкой, в этой уютной и странной квартире, с какими-то чёрно-белыми портретами на стенах, с двумя непонятными масками – у одной рот вверх, у другой – вниз; а один портрет очень большой и написано на нём, как это? – «Мей-ер-хольд» что ли... И этот невозможный чай... Да, да, приду! Конечно, приду!)
– Мы бы хотели посмотреть фотографию твоего прадедушки, можно? Принеси, пожалуйста, если у вас есть, в семейном альбоме, в те времена фотографии – уже   совсем-совсем тогда не   редкость... («Конечно, конечно, принесу! Да весь альбом! И где мы с мамкой на даче у её подруги, и где она такая красивая, и ещё где я сам в  костюме дзю-до, и разные другие... Обязательно, обязательно!)
– Так есть у вас его фотография? Принесёшь? – негромко и мягко повторила Ленкина мама.
– У нас есть, только очень старая. Я принесу, – ответил Лёшка, немного осевшим голосом и застеснялся, и потому закашлялся.

– Леночка, проводи своего друга, – сказал папа, Кирилл Олегович.
– Ой, ой, подожди, возьми баночку варенья, твоей маме.
– Нет, нет, спасибо, у нас есть... мама всегда варит.
– Конечно, конечно. Но это кизиловое, из Узбекистана, такого ведь, наверное, нет?
– Не-ет... такого, кажется, нет, – протянул Лёшка, честно вспоминая домашние заготовки.
– Ну вот и бери, тебе ведь понравилось?
– Да очень! «А ещё больше Рижский бальзам», – подумал Лёшка.
Он распрощался и вышел на улицу. Ленкины родители, конечно, не отпустили его раздетым и дружно навьючили на него отличный короткий пуховик, уверяя, что он им аб-солютно не нужен и он «очень обяжет их, избавив от ненужной вещи». Лёха долго отказывался, но они его переговорили, и он в конце концов «избавил».
Вдруг он заметил, что пошёл лёгкий снежок. Первый в этом году. А ему было совсем не холодно, а наоборот тепло: от чая, бальзама, тёплого пуховика. И ещё от чего-то, что он не мог понять и поэтому назвать.
Ноябрь 2005 г., гор. Берлин.