Опередить смерть. Глава 4

4
Вот и прошел день… Как ни странно, именно благодаря Артуру полковник чувствовал себя сегодня бодрее. Видимо, план его верен. К тому же, благодаря дорогой племяннице, армянин, то бишь курд, обошелся ему неожиданно дешево. Точнее просто бесплатно. Не считая расходов гостеприимства. Конечно, 50 000 сейчас не деньги, но зачем выбрасывать их на ветер, отдавать какому-то чужому и, возможно, опасному человеку. Я положу их Гюльнар на ее счет. Заработала. Контакт с молодежью всегда окупается.
Полковник достал из шкатулки в письменном столе самый главный ключ. Нет, что-то не хочется сегодня навещать свой лабиринт. Хотя послед-нее время он только там чувствует себя полностью защищенным. Увы, защи-ты не дает сегодня ни высокая должность, ни заслуги перед государством, ни дело которому предан, ни люди, которые кажутся могущественными и спра-ведливыми.
Да, кажется простой ключ, а сколько может рассказать он о своем хозя-ине. Раньше, до гибели сына, с памятью у него все было в порядке, а теперь провалы. Пришлось поменять цифровые замки на обычные. Каждый замок делал другой мастер. Так что каждый мог продать только свой секрет. А оставалось еще два. Тому курчавому парню на пленке пообещали свободу, если сделает замок, который не поддастся никакой отмычке. Старался, бед-ный. Да, свободу он получил, но не сумел ею воспользоваться. Точнее, его свободой воспользовался не он.
Последнее время,  проваливаясь в сон после ужина, полковник вскоре просыпался с какой-то тяжестью на душе и в сердце, и никак не мог заснуть почти до самого утра. Бродил по дому в одних трусах, думая, что вот, не до-жил до этого дня его отец, не видит его в богатстве и власти, не знает, какой у него дом — таких и не было в их деревне.
Сначала у него была только квартира в этом ведомственном доме. Хо-рошая трехкомнатная квартира, в которой и прожил он свои лучшие годы, когда подрастал сын и светилась радостью его Фатима. Она так никогда и не поверила до конца, что теперь может делать в своей квартире все, что хочет, а не только наводить чистоту, готовить обеды и стеснительно утешать мужа. Конечно, она мечтала о большой и шумной семье, такой, какая была бы у них в деревне. Но Аллах дал им только одного сына. Фатима винила в этом себя, но он-то знал,— сделал анализы — вина на нем, последствия не пролеченно-го, как следует, венерического заболевания. В отпуск он всегда ездил один и кое-что себе позволял. Была у него даже любовь. Но развод в их ведомстве был не возможен. Поэтому, как и все, он сгорал на работе, и расслаблялся тайком, как и положено мелкой сошке всеми уважаемого учреждения.
Да, отец бы сумел порадоваться: ведь только благодаря своему мудро-му родителю, полковник и стал полковником. Простой колхозный сапожник (освоил профессию, когда пришел с войны не способным к физическому кре-стьянскому труду) был далеко не прост. Жил на людях, все знал, всем инте-ресовался — от политики мировой до местной. Сколько полковник себя пом-нил, в доме у них, скорее возле дома, постоянно были люди. Приветливая, расторопная мать тоже любила эту суету, что давала ощущение какой-то праздничности. Если муж беседовал в основном с клиентами мужчинами, мать — с женщинами. Да лучше нее принять и обиходить гостей никто в их селе и не умел. Поэтому всех гостей — от строгих проверяющих до беспеч-ных командировочных — председатель всегда приводил к ним.
Так получилось и с той мрачной комиссией, что приехала расследовать дело о вредительстве. Ночью, в самую уборочную страду, сгорел только что полученный комбайн. А также и два гектара пшеничного поля. Долго валан-дались проверяющие, но козла отпущения так и не нашли. Угощение начали готовить еще с утра, вся надежда у председателя была только на него. Мать превзошла сама себя. Да и в помощь ей председатель отрядил самых умелых хозяек.
После томительного и бестолкового дня вечер под сенью виноградной листвы в садике возле дома, с веселой и расторопной хозяйкой, с разговорчи-вым, затейливым хозяином, сумевшим уделить каждому гостю столько вни-мания, сколько тому хотелось, и, конечно, главное — с угощением, невидан-ным по тем скромным временам, оказался праздником, которого всегда не хватает людям. И только мрачный и безутешный председатель портил карти-ну всеобщей радости. Поэтому, как сказал представитель районного отделе-ния КГБ, тогда капитан, чтобы не портить такой прекрасный вечер, мы реши-ли ограничиться строгим выговором по партийной линии. Разгильдяйство и халатность — это враги пострашнее любого империализма.
Председатель колхоза сразу расцвел, и пир закипел снова. Конечно, гос-ти уже никуда не поехали, еще догуливали на следующий день. Когда расста-вались, капитан долго жал руку сапожнику и говорил, что они теперь друзья, и он его должник.
Но, как бывает в жизни, одного друга приобрел, другого потерял. И то-же благодаря этому празднику. Учителя математики, задушевного приятеля и участника всех застолий, второпях не успели пригласить, а сам он не пришел, находясь в некоторой оппозиции к председателю колхоза. Тут и давней друж-бе пришел конец. А ударило это в первую очередь по будущему полковнику, который вдруг совсем перестал разбираться в математике. Конечно, особой любви у него к ней не было, как и у большинства. Но застенчивое большин-ство худо-бедно получало свои тройки-четверки. А сын сапожника выше двойки не поднимался. Закончилось это тем, что парень остался на второй год. Никакие заходы сапожника успеха не имели. Учитель закаменел в обиде. А своими двойками и вовсе отрезал путь к примирению. В итоге парень в каждом из последних классов отсидел по два года. Закончил школу, когда ро-весники уже вернулись из армии. Вот тут и вспомнил сапожник о своем друге капитане, который иногда, если по дороге, появлялся у них в доме. Тот уже стал майором. Не забыл сапожника, принял радушно. Взял и положенную мзду — 5000 рублей. А вскоре парень вместо армейского стройбата, куда со-бирали переростков, оказался в спецшколе КГБ. С анкетой у него все было в порядке и родственников за границей не было. А если и были — то никто о них ничего не знал.
Так сын колхозного сапожника Зайналова стал на тот путь, который привел его к сегодняшним вершинам. Учебу осилил крестьянским упорством и хитростью. Не пропадать же деньгам. Да и лишние годы в родной школе тоже зря не прошли, научился жонглировать словами. Вот только женился рановато, сразу после учебы, да на простой медсестре. Но это тоже оказалось в строку — не карьерист.
Однажды, после окончания спецшколы, будущий полковник попросил у отца совета:
— А как быть с учителем математики?
Все-таки заноза сидела глубоко и на досуге беспокоила.
Отец был мудрее. Он сказал:
— Не трать свои большие возможности на решение маленьких про-блем.
С тех пор полковник прошел большой жизненный и служебный путь — путь государственного чиновника, который рано или поздно переходит гра-ницу служения государству и оказывается на территории приватного интере-са. Вернее, он пытается сначала честно совместить интересы собственные с интересами системы. Потом понемногу интересы системы отступают на зад-ний план и остаются только собственные. Ведь надо же с лихвой вернуть все, что затрачено на вхождение в систему и прохождение самых трудных, первых ступеней. Вот и вся философия. Никогда и никто не сможет поставить в рамки дозволенного человека системы, который оказался в ней нечестным путем. А где же эти честные пути? Хорошо бы на них посмотреть…
Когда начались новые времена и русские семьи бывших сослуживцев выехали из дома, скромный майор сумел по дешевке выкупить и остальные квартиры. В его распоряжении оказался старый, но еще крепкий двухэтажный дом с внутренним двориком за высокой и прочной стеной. Иметь такой дом в наше время было не роскошью, но простой необходимостью. Через некото-рое время он стал настоящей крепостью. Все проемы нижнего этажа со сто-роны фасада оказались прочно заделаны. На окнах второго поставлены со-лидные решетки. Углубили и расширили подвал, куда можно было попасть только со второго этажа. А в подвале находилось основное хранилище накопленных к тому времени ценностей. К нему вел лабиринт, в котором ино-гда, если под шефе, плутал и сам хозяин. Потом бронированная дверь, потом еще одна, а за ней уже массивный сейф. Вынести его невозможно — ни в ка-кие двери не пролезет. Однажды он в нем даже заснул. Когда на следующий день жена нашла его там, картинка была еще та. Он спал на ящиках с долла-рами, подложив под голову шкатулку с драгоценностями.
Полковник уже давно перестал считать, сколько у него и чего. На эту бухгалтерию у него не хватало ни сил, ни времени. Он знал, что там столько, что хватит — и ему, и детям. И даже внукам. Но гибель сына вдруг обесцени-ла все эти сокровища. Стало очевидно, что это все приправа к основному блюду — смыслу жизни. Если его нет,— детей, внуков,— то и все сокровища тоже теряют смысл.
С женитьбой сына в старом и мрачном доме, отделанном строго и аске-тично, без новомодных излишеств, вроде бы закипела жизнь. У молодых бы-ла своя половина, с отдельным входом. Но имелась и дверь, соединяющая их жилье с родительским. Оттуда доносилась музыка, шумели молодые кампа-нии. Но в этой жизни не было самого желанного для полковника и его жены — детского смеха. «Мы поживем для себя!» Дети откладывались и отклады-вались, а когда полковник поглубже вник в эту проблему, то выяснилось, что было добрачное прерывание беременности, осложнения после него. И теперь забеременеть его молодая и веселая невестка может только чудом. Да, нечего сказать, хороший товар подсунули родственники жены. Зейнаб — племянница ее двоюродной сестры. «Чудо девочка!» Но Азата, видимо, это не беспокои-ло. А может, он и сорвался на эту войну именно от тупика, в котором оказал-ся? Если у тебя нет и не будет детей — это значит, что тебя уже как бы и нет, ты, в сущности, мертв. И какая разница — немного раньше или немного поз-же? Да и лучше погибнуть в бою, чем от старости или от тоски…
Вот так и бродит полковник Зайналов тихими ночными часами по кори-дорам, этажам, лабиринтам своего дома. С грустью обнаруживаются всюду следы перемен, пришедших с гибелью сына. Пыль, паутина, потрескавшаяся штукатурка, выщербленные ступени. Даже жена не знает об этих прогулках — теперь они спят раздельно. Его Фатима, уж такая ревностная чистюля, начинавшая день с пылесосом в руках и заканчивавшая с ним, вдруг начисто потеряла интерес к этому занятию. Да что говорить — перестала даже шлять-ся по магазинам. Теперь она все больше лежала у телевизора, смотрела бес-конечные сериалы. Ночная рубашка и халат — постоянный наряд ее в будни и праздники. За это время приятная полная женщина, не лишенная сексуальной привлекательности, превратилась в толстую и неповоротливую старуху с по-стоянно слезящимися глазами, ноющим голосом и с неожиданными вспыш-ками раздражения. В жизни осталась только одна радость — еда. Но если раньше она сама и готовила, то теперь предпочитала все магазинное. Она по-стоянно что-то жевала — то булочку, то кусок сыра, то сосиску. Это посто-янное коровье жевание почему-то очень раздражало полковника.
Ни о какой любви она уже и слышать не хотела. Да полковник и сам не отваживался заговаривать с ней на эту тему. Такую женщину можно только жалеть. Это все, что ему осталось. Но жалеть тоже становится все труднее: полковник все чаще ловил в ее взгляде неприкрытую, животную ненависть. Смешанную, возможно, к счастью для него, с таким же животным страхом. Да, да, он виноват во всем. Пусть так. Если ей от этого хоть немного легче.
Как-то в одну из своих ночных прогулок, возвращаясь из хранилища, он задержался у двери на половину молодых где маялась теперь одна Зейнаб, безвременно овдовевшая его молодая невестка. Да, это было как раз вскоре после торжественного вручения ему именного инкрустированного пистолета. Вероятно, поэтому он находился в несколько приподнятом настроении, кото-рое, правда, в кругу семьи ему не с кем было разделить. После того как Азат пропал без вести, Зейнаб  добровольно взяла на себя часть бывших забот же-ны. Проходилась с пылесосом раз-другой в неделю. Даже убирала у него в кабинете, где раньше дозволялось бывать только жене. Да и теперь он требо-вал, чтобы Фатима присутствовала при уборке, не оставляла Зейнаб одну. Невестка делала закупки, командовала приходящей поварихой и парнями из охраны.  Получалось все это у нее неплохо. Правда, обрывалась иногда в ка-кие-то турпоездки, выполняя заодно и кое-какие его деликатные поручения. В наше время надо думать обо всем и быть готовым ко всему. Где она только ни была! Греция, Турция, Египет, Франция, Голландия, Афганистан. Возвра-щалась измученная, похудевшая, но спокойная. Огонь, пожиравший ее, зати-хал. Надо предупредить, чтобы не лезла ни в какой криминал. Все, что наше — ее. Хотя, она еще может устроить свою жизнь. Если дам хорошее прида-ное, то найдутся и женихи.
В тот раз, хотя уже было очень поздно, он толкнул дверь на половину молодых — не заперта. Из гостиной доносилась тихая и очень печальная му-зыка. Работал музыкальный центр, который он подарил невестке на последний день рождения, еще до пропажи сына. Полковник как-то забыл, что одет не-сколько не по форме.  Он шел к музыке, хотелось глубже окунуться в ее пе-чаль. В гостиной никого не было. Он заглянул в спальню. Там горел только маленький ночничок. Зейнаб лежала на тахте, лицом вниз. Когда глаза при-выкли к полумраку, он понял, что она одета тоже не по форме. Точнее, со-всем неодета. Он остановился. Прекрасное женское тело, такое печальное в своем одиночестве. Тело в пору томительного цветенья, устремленного к не-достижимому плоду. Он подошел к ней (ноги утопали в мягком ковре), стал на колени возле тахты и осторожно поцеловал в ямочку на ее тугой и оттопы-ренной попке. Она лежала неподвижно, как неживая. Он осторожно провел пальцем по желобку вдоль позвоночника. Также никакой реакции. Вдруг, неожиданно для самого себя, полковник, приложился своей небритой щекой к  ее прохладной пояснице и неожиданно прослезился. Его горячая и соленая слеза капнула на ее кожу.
— Азат, ты вернулся,— пробормотала она чуть слышно.— Азат, я уми-раю без тебя, Азат…
Она застонала, перевернулась на спину и прижала его голову к своему животу. Ему сразу стало легко и радостно.
— Азат, не плачь, я с тобой, я твоя…Ниже, ниже… там твоя роза, кото-рую ты так любил… ну где же твой язычок, твой смелый и нежный, твой ра-достный язычок… да, да… еще… еще… Азат… какие горячие сле-зы…еще...еще... ты же знаешь, как я это люблю… трогай… трогай… нежнее… быстрее… быстрее… о… о… ооо!
Она содрогнулась и прижала его голову к своему лону. Он вдруг по-чувствовал в себе такое сильное желание, какого давно не испытывал. Оно было сильнее всех запретов любой религии и любой морали. Он заскользил губами вверх по ее животу, сжал ее тугие груди и, наконец, запечатал ее соч-ные губы яростным поцелуем. Так он не целовался даже в молодости. Да и когда там было целоваться. Все эта дурацкая работа, этот постоянный напряг с утра до вечера. Теперь он мог признаться самому себе, что хотел ее всегда, с того первого дня, когда она улыбнулась ему и сказала: «Здравствуйте, па-па!» — так лукаво и трогательно. Ему пришло в голову, что Азат простил его именно за то, что он желал жену своего сына, сам не подозревая об этом. Но, видно, со стороны это было заметнее.
— Азат, я знала, ты вернешься, Азат…ты не мог меня бросить… где же ты…
Она нашла его закаменевший до боли, слепо тыкающийся член и напра-вила, куда надо.
— О, какой ты сегодня… настоящий солдат…да! Да!
Полковник сразу отдал ей все, что мог.
Она нежно водила пальцами по его спине, а он, старый дурак, таял от блаженства. Попытался оторваться, пока не растаял окончательно.
— Нет! — она прижала его к себе.— Еще побудь со мной, не уходи, па-па… Ты настоящий мужчина… Я твоя всегда, когда пожелаешь...
Полковник замер. Значит, она знала, что это он, значит, это именно с ним она была счастлива сейчас… С ним, старым и похотливым дураком…



— Не плачь, папа, не плачь… У нас будет, обязательно будет малень-кий Азат… Только чтобы Ахмет… Чтобы ничего не знал… Он дикий…
Она скоро уснула. Конечно, ему бы хотелось остаться с ней до утра, но разумная осторожность взяла верх. Полковник накрыл ее махровым халатом и ушел к себе. Впервые за последнее время он чувствовал себя свежим и бод-рым. Сел за стол, еще раз пробежал некоторые документы, которые могут по-надобиться завтра на приеме у генерала. Позволил себе пару глотков коньяка. Где же патриотизм? Коньяк-то армянский. Никто не хочет пить свой родной.
Именно в ту ночь и возник этот план с добычей армянина: появилась насущная потребность избавиться от неопределенности. Одно дело — спать с вдовой, а совсем другое — с женой отсутствующего сына. Полковник хотел жить по морали, хотя и приспособленной к  собственным потребностям.
Утром Зейнаб глядела на него радостно и спокойно. Но больше под этой крышей они не позволяли себе ничего, даже легких поцелуев и прикосновений.