Властитель Куйто

(Опубликовано в книге "Северные баллады")

Стоял холодный, ветреный северокарельский май. Еще не распустилась листва. Небо было наглухо затянуто темно-серыми тучами, моросил мелкий дождь. Речная вода казалась черной.
Покинув деревню вдвоем с чужим, малознакомым мужчиной, я почему-то вздохнула с облегчением, словно избавилась от обязанности притворяться любознательным туристом, беспечным другом, и смотреть на что угодно, кроме его добрых глаз, которые, однако, пугающе затягивали в себя, подобно полной звезд бездне.
Я беспричинно доверяла ему. Мы отправились на моторной лодке по окрестным водоемам, усевшись в метре друг от друга. Впереди лежала огромная озерная система Куйто, страшившая высокими волнами и порогами. Говорили, что глубина доходит там до сорока четырех метров.
Три огромных озера со множеством заливов, скалистых островов, с сильно изрезанными береговыми линиями были связаны между собой, переходя одно в другое.
В смутные времена разбойничьих набегов миролюбивые, не желавшие воевать карело-финны покидали родные места и уходили как можно дальше в глухие леса. Таким образом пришли сюда первые жители, славившиеся богатырским ростом и телосложением. Лесная глушь уступила место посевам.
Верхнее Куйто было родиной моего спутника, потомка династии карельских рунопевцев — былинных певцов прошлого. Тех, что длинными зимними вечерами при свете лучины исполняли свои песни, усевшись друг против друга, взявшись за руки и раскачиваясь в такт звучания рун. Его предки, носители эпического наследия рода, обладавшие замечательным исполнительским мастерством, были информантами Элиаса Лённрота при создании «Калевалы».
Уже никто не пел и не помнил рун, но в современном, сидящем рядом со мной человеке угадывалось все то же древнее единение с природой,  воспринимавшейся им как нечто целое, объединявшее и космос, и подводный мир, и качавшиеся на ветру деревца. Он видел, чувствовал магию Вселенной и дремавшие во мне внутренние силы — как ее часть.
Находясь во власти непредсказуемой стихии и, казалось, управлявшего ею мужчины, я внезапно ощутила себя первобытной женщиной и нарекла спутника Властителем Куйто.

Он рассказывал об истории края, глядя на меня, не мигая и не отрываясь, своими глубокими зелеными глазами. Хотелось рассматривать местность, фотографировать пейзажи, но я не могла  заставить себя прервать волшебную нить восхищенного, удивленного, до странности родного взгляда. И вместо округи  запомнила его тигриные глаза... Взлохмаченные темно-русые кудри, широкие, крепкие, пораненные чем-то ладони, аристократический профиль... По-детски сияющую улыбку.
Поразительно, но этот человек —  не похожий на меня и принадлежавший к другой культуре —  совсем не был чужим. Более того: мне упорно казалось, что я столкнулась с невозможно близкой душой... С тем, о чем мечтала в четырнадцать лет и что давно разбилось о реалии жизни.
Разговаривая об отвлеченном, мы витали в космической гармонии. Я чувствовала, что теряю границу восхищения личностью с влюбленностью в особь противоположного пола и думала лишь о том, почему никогда не встречала таких мужчин. Таких... —  что это значило? Ответ устрашал безапелляционностью. На него закрывались глаза...
В Иванушке, как слова в песне, сочетались покладистость с властностью, серьезность с веселостью, сила с внутренней тонкостью... но дело было совсем не в этом. Я пыталась признаться себе, в чем... и неизменно натыкалась на пугающую простотой очевидность: моя душа внезапно оказалась на своем месте. Удивилась, обрадовалась... Успокоилась. И всегда будет здесь... В его глазах, в обдувающем его ветре. С ним хорошо... С ним — правильно.

Между тем, мне казалось, что ему подвластно все: от строительства, программирования и копчения рыбы до резьбы по дереву, карандаша и художественной кисти. Предрасположенность рунопевческого рода к творчеству выразилась в нем по-своему.
С любовным удовольствием, будто на границе сказки и были, его руки создавали медведей, сов, других лесных птиц и зверей. Произведения выглядели совсем живыми, излучали волшебство и доброту. Созерцая их, остро хотелось жить, плакать от счастья и петь... Однажды увидев их, я полчаса просидела завороженная и не нашла внятных слов... Почувствовала: это искусство — отражение души художника.
Властитель не желал никому показывать свои творения, выдававшие его фантазии и тонкое ощущение мира, но доверился мне. Хотя, возможно, лишь я могла разгадать его секреты, а другие люди, не вникая, ассоциировали их с чем-то своим. Наверное, он хотел быть увиденным мной изнутри... И, говоря, что вдохновляю его, сам будил в недрах моего существа цветные вулканы творчества.

Он был намного старше, говорил «как быстро бежит жизнь», но я не чувствовала разницы между нами. Словно наши души парили в облаках — там, где имя всему Вечность...
Хотелось обнять его и забыться навсегда — блаженным сном, будто больше ничего в жизни не было надо. Вместе с тем, в его присутствии у меня дикой сладостью сводило нижнюю часть тела, и после прогулки казалось: мы не невинно поговорили, а робко позанимались любовью... и уже соединили зачатием новой жизни два наших древних рода. Когда он пристально вглядывался в мои глаза, пытаясь передать нечто невыразимое, я буквально ощущала его внутри себя... везде: в душе, в крови, в теле.
Я пыталась отвлечься... но во сне снова видела глаза, губы, руки Ивана. Вместо большей части его слов помнила лишь проникавшие в душу и тело взгляды... И не понимала: то ли попала во власть гипнотическо-магнетической силы, действовавшей на расстоянии и лишавшей меня воли... то ли собственное воображение довело меня до потери самоконтроля. Выросший на Куйто Властитель наверняка умел сотрудничать с духами природы, знал секреты старых шаманов.
Всё это казалось мне ужасным. Хотелось просто быть вместе с Иванушкой:  ставить сети на рыбу... смотреть, как он вырезает из дерева медведя... читать ему свою повесть...
Властителя Куйто хотелось разглядывать, как его собственные рисунки. Но было совестно лишний раз смотреть на него: казалось, окружающие замечают наше прилюдное тет-а-тет. Он всё понимал без слов. «Знал, что мы оба мечтаем друг о друге»,  — сказал он позже.
Меня умиляли его ревность к пустякам и к чужим курткам, — с видимым удовольствием он кутал меня, как капусту, в свои, — и огорчение от моего заявления, будто я абсолютно счастлива одна в своем домике. Отчего-то я заранее  думала: когда уеду и буду далеко, невинные пустяки превратятся для него в раздутые фантазией катаклизмы.

Мой маленький, уединенный белый домик стоял на берегу озера, уходившего к самому горизонту. На границе воды и неба едва виднелась кромка хвойного леса. Крыльцо спускалось на ведущую к воде лужайку.
Прямо перед окнами расстилалась сказка. В полночь яркое слепящее солнце начинало садиться за озеро, озаряя округу розово-оранжево-желтыми бликами,   переливчато игравшими на сосновых иглах... на начавших вылезать маленьких березовых листках... на барашках лимонно-желтой ивовой пыльцы... на чистом светло-бежевом песке пляжа, отражаясь искорками в крошках слюды...  в гребнях бегущих сине-голубых волн.
Небо постепенно превращалось из бледно-голубого в желто-розовое, контрастируя с темневшими силуэтами деревьев.

Утро перед апокалипсисом выдалось мистически странное. Напротив моего дома — посреди озера, в самом центре — разворачивалась, потом свертывалась в комок и опять расправлялась белая простыня. Действие без конца повторялось. Вокруг не было ни души.
Я долго наблюдала за видением, и в конце-концов отвлеклась.
Очевидно, настоящая простыня, даже если бы было кому ее туда бросить, быстро утонула бы в волнах, а не повторяла одни и те же четкие движения. Но я, уже наслышанная о чудесах Jyskyjаrvi, о его знамениях, исцелениях и НЛО, не удивилась. Лишь озорно подумала, что это предсказание грехопадения, и в очередной раз зареклась: «Нет-нет-нет».
Вспоминая увиденное много позже, я поняла романтическо-оптимистический смысл ниспосланных знаков, и он утешал меня в минуты печали, когда разлука свернула в комок наше общение с Властителем Куйто.

Я парилась в его бане березовым веником. Озерная вода была похожа на мыльную, и высохшее после омовения тело казалось смазанным кремом.
Иванушка ждал у дверей, волнуясь, как бы мне с непривычки не стало плохо. Действительно, перепарившись, я на выходе покачнулась и почти упала на него, опершись о протянутую руку и успев за короткий миг ощутить ее силу. Он слегка сжал мои пальцы и удовлетворенно заглянул в глаза — такой родной и уже откровенно близкий... Видимо, удостоверился, что план удался: после застолья с алкоголем и жаркой баньки я еле держалась на ногах и уже не дошла бы до дома.
Мне не хотелось уходить от Властителя Куйто. Однако я все еще надеялась, что любовное сближение лишь почудилось. Я мечтала о многом... однако не собиралась нарушать границы мнимой дружбы — завораживающей и волшебной. Но так уж устроены мужчина и женщина: им нужно непременно дополнить друг друга во всех отношениях.

Мы сидели на диване возле большого окна, прямо перед которым светилось все то же вечернее озеро, а над ним — в преддверии белой ночи — догорал желто-розовый закат.
Наши руки — случайно или нет... — но непостижимым образом коснулись друг друга, и я тихо произнесла: «Рука волшебника... Ведь каждый художник — в широком смысле слова — волшебник... Меняет реальность, создает новые планеты, дарит счастье незнакомым людям  — даже после своей смерти... Только инструменты разные: кисти, ножи, ручки, музыкальные инструменты...»
Хотелось оправдать едва заметное, невольное движение навстречу его  нерешительной ласке, пока еще казавшейся сном... Придумать отвлеченную причину прикосновения. Не сказать «невинную», так как всё, произошедшее между нами, — раньше и далее, — было до того возвышенно, что никто, заглянув в наши души, не посмел бы приписать нам ни капли вины. Это было  необходимое исполнение космического закона, призванного к претворению в жизнь много лет назад.

Он прижался мягкими губами к тыльной стороне моей ладони, а после стал с осторожной, трогательной страстью целовать ее. Я не выдержала и прижалась щекой к его руке.
Благоговейный взгляд... Его шелковистые волосы возле моей шеи...
Мы порывисто обнялись и долго сидели недвижно, замерев от счастья. Наши замечтавшиеся губы не могли решиться потянуться навстречу друг другу. Все еще казалось: эта сказка — неправда...

Он был нежнее кота... и среди моря ласки все его тело ощущалось родным до последней клетки.
Вечер, ночь, утро, день... краткие периоды сладкого забытья...
«Ты будешь помнить об этом послезавтра? —  вдруг спросил он, и я честно ответила: «Буду помнить всегда». Мучимый непонятными мне комплексами, он не поверил в мою искренность. В другой ситуации я посмеялась бы: всем приятно, когда их столь мило ревнуют. Но с Иванушкой мне стало обидно, словно он лишил меня девственности и усомнился, что первый.
Таково коварство быстрого перехода от взаимного душевного транса к очень близким физическим отношениям: гармония душ сменяется разнообразными подозрениями.
Я знала, что не смогу забыть его... Но, в свою очередь, сомневалась: а вдруг родство душ — мираж, и в следующую полночь образ Властителя Куйто превратится... как Золушкина карета — в тыкву... — в обшарпанный облик ловеласа и пьяницы...

То, что он сделал для меня, было чудесно, если не сказать — фантастично. Раньше в моей голове громоздилось множество барьеров, и я полагала, что это безнадежно. Как оказалось, дело было не во мне, а в мужчинах, с которыми  я пыталась складывать компромиссные отношения. Они не улавливали мелкие мысли и оттенки желаний, не разделяли каждый порыв, не были столь нежны, не так пронзительно смотрели, не вызывали полного уважения и приятия. Я никого не принимала целиком, как Иванушку. По одной лишь причине: у них была не его Душа.

Когда я с любопытством и жадностью слизывала его белые капли... следы отлетевшего сознания весело кричали о том, что со мной не могло такого случиться. Иванушка весь напоминал мне ароматную ягоду, хотелось зацеловать каждый сантиметр его тела. И после целую вечность мне чудился наш общий божественный вкус... когда его неугомонный язык оказывался то в моей трепещущей глубине, то у меня во рту.
Я ловила его голову у своего живота и трепала мягкие кудри, сжимала пальцами его припухшие губы, пытаясь как можно полнее запомнить совместные мгновения.

«Ты как гостья из параллельного мира —  настолько нереальная... что я хотел просто дотронуться до тебя пальцем, — улыбался он. —  А потом искал на фото губки... целовал тебя через компьютер... И вот: совсем с ума сошел...»
Его поцелуи были похожи на теплый, пропитанный озерной свежестью ветер, а  прикосновения высекали искры. Почему в его глазах время от времени появлялись слезы? Почему говорил, что он со мной занимается любовью, а я с ним — сексом?
Не верил... Из-за того, что я — писательница... Приехала на время и уеду обратно в Петербург... Простынет след... Глупо! И я нарочно не отвечала на его признания в любви. Он подозревал, что все мои слова и чувства надуманны, а темперамент — всего лишь особенность природы, и я играю им ради новых мыслей и впечатлений.

«Пошла писать? Что, вдохновение появилось?» —  спросил он  недовольно, словно я использовала его и равнодушно уносила с собой нечто важное. В то время как больше всего на свете я хотела снова обнять его и остаться рядом навсегда. Но я молчала. Что можно было сказать, если он заранее не верил? Что многочисленные экстазы я испытала с ним не из-за порочного пристрастия к дикому сексу, а от накала возвышенных романтических эмоций? Что такое возможно только с музой, и только в параллельном мире... где встретились две — абсолютно разных — но похожих... половинки... словно по разные стороны зеркала? Что ничего подобного душа моя в жизни не испытывала, что я не могу не любить его? Но что любовь — это слишком мелкое, не емкое и приземленное понятие, не вполне отражающее наши чувства?
Разве такие слова могут дойти до разума снедаемого непонятной мне неуверенностью и беспочвенной ревностью мужчины... Они показались бы  сказочному Иванушке горькой насмешкой.
Мы оба были слишком замкнутыми и эмоционально неустойчивыми людьми.

Через день, окончательно очнувшись, я была непередаваемо красивой и почти не верила зеркалу. В нем отражалось слишком юное создание с младенчески сияющей изнутри кожей и светящимися неземным счастьем глазами.

Благоговение перед параллельным миром не ушло. Опять было страшно прикоснуться друг к другу. Он говорил, что мой взгляд похож на гипноз, прокалывает насквозь: словно озвучивал то, что я сама думала о своем Властителе. А мне всего лишь нравилось глядеть на него — с радостью,  восхищением, любованием, с долей доброй иронии.
Он переживал, что я не могу принадлежать ему, так как мы проживаем слишком разные жизни — в отдаленных городах и в параллельных мирах. Что, через чур сблизившись, мы не сможем расстаться... и как знать, к чему это приведет: к абсолютному счастью или к вселенской катастрофе... А я не думала ни о чем: просто мечтала быть рядом, пока возможно. Пыталась сказать «не грусти», но знала, что бесполезно. У нас еще было время, но мы не могли наслаждаться счастьем, предчувствуя скорую разлуку. Хотелось кричать: «Боже, забери память и разум, чтобы исчезла боль! Почему острое счастье так быстро становится мукой?»

Мне было трудно вновь осознать себя на Земле. Очнулась я совсем другим человеком — неведомым себе самой...  Доброй, чистой, настоящей. С трепетным отношением к своему телу: в нем запечатлелось отражение сказочных событий. Оно наполнилось драгоценным смыслом, став частью священнодейства.
Я знала, что добровольно не смогу уже по-другому.

И пусть доброжелатели говорили, что отношения с Властителем не могут быть любовью, что они — лишь иллюзия. Мы хорошо провели время, взяли от жизни всё, что хотели — точнее, попользовали друг друга: я — для полноты впечатлений от поездки, он — для разнообразия. И, мол, успокойтесь... О чем можно говорить, если живете в сутках езды друг от друга, и оба глубоко несвободны... И вообще —  когда-то он был бабником, а ты... тоже не первый и не второй раз замужем...
Говорили, что оба мы — дураки, и ничему нас жизнь не научила.
Я знала: это мой мужчина. Чему хорошему могла научить нас жизнь, если раньше мы были незнакомы! И только сейчас родился наш общий мир, который никто, кроме нас, не поймет. Я видела его стойкое свечение. Остальное было неважно.
Я наблюдала друзей в он-лайне и ловила себя на мысли, что жду там лишь его. Знала: он смотрит мои фотографии и ждет моего сообщения, но не могла найти слов и молчала. Если он уходил, мне становился неинтересен Интернет.
А потом, когда мы часами переписывались, я была не в состоянии отвечать ни на чьи телефонные звонки.
«Ты сразу стала родная, — говорил он. — Я так... хочу быть с тобой...»
Я замирала в сладком ужасе... и была счастлива.
Писала стихи на подворачивавшихся под руку бумажках...
«Муза бывает мужчиной. Муза  — как данность... как песня... Может быть вечной загадкой, открывшейся звездной дорогой, страстным Властителем Куйто и нежным, застенчивым ангелом».

Я со слезами садилась в поезд. С грохотом и болью отрывался  кусок сердца...
Мне говорили: карельская магия живет только в Карелии, и забирать ее в Петербург опасно: она оставляет после себя выжженное пространство.

Поезд стучал колесами. Из души текла  кровь...

На этом отрезке жизни, пересекая границу миров между восемнадцатью часами и полуднем следующего дня — пока длилась дорога до Питера — я должна была поставить точку в истории майского путешествия. Уяснить, что небесная сказка, оказавшаяся для меня истинной, первозданной реальностью, осталась в прошлом, а мне нужно продолжать собственный, намеченный ранее путь. Но что теперь было моим путем? Он изменился вместе со мной. Не исчез, не запутался, — нет! Напротив: прояснился, сделался четким. Добрый волшебник пропустил мои мозг и кровь через магический фильтр... очистил их от наносного хлама, словно протер лобовое стекло кабины моего звездолета.
Не знаю, как, но в этом пути теперь был Иванушка. Его присутствие... его свет и тепло, его взгляд, его слова и многоточия. И, направляясь в различные стороны света, я необъяснимым образом двигалась к нему — будущему.

Когда ясно видишь во внезапно встретившихся родных глазах то, что много лет считала игрой воображения... Это слишком много значит. Как минимум, что была права, продолжая украдкой хранить свое представление об идеальном мироздании, или — верить в свои мечты. То, что никогда не обманывалась в понимании мировой гармонии, и что в тринадцать лет восприятие жизни не было ни бредом, ни детской фантазией.
Смотришь в эти глаза и понимаешь: перед тобой Душа, которую ждала, —  сперва горячо, нетерпеливо, потом безнадежно, со скептической усмешкой, соглашаясь на компромиссы... И вот — она рядом. Всё так, как должно быть...
Это — едва уловимое Главное, вынесенное в восемнадцать лет из книги Ричарда Баха «Единственная», без которого, —  чудилось тогда, —  бессмысленна, а значит — невозможна жизнь.
Впрочем, почему чудилось? Разве интересные, захватывающие годы без Главного не были, тем не менее, полны ошибок, разочарований, приземленных выводов, трагедий? Вынужденных переориентировок, напрасных переоценок ценностей? А так же периодически настигавшего нежелания жить — из-за бессмыслия, кажущейся обманчивости мира, душевной ломки! За которым следовали подмены смысла жизни его популярными альтернативами. 
Конечно, это была жизнь, но жизнь словно на ощупь — не полная. Набор опыта, учение, закалка, приключения, созидательная деятельность, но — словно предбанник к чему-то...
Так разве не был прав Ричард? Разве не права была зачитывавшаяся его книгами девчонка-идеалистка? Стоило много лет спотыкаться, чтобы однажды встретить-таки родственную душу и испытать взаимопроникновение... без слов и действий... потом со словами и действиями... Наконец — на дальнем расстоянии. И открыть для себя целое небо, с удивлением обнаружив в нем светлый первоначальный смысл.
Это — навсегда, где бы и с кем бы мы оба ни были. Это существовало всю жизнь — спрятанными до поры до времени рунами...
 Мне не хотелось говорить о любви, потому что Невыризимое включало ее в себя и было чем-то большим: горьким восхищением, возвышенным прощением, открытием космоса и себя через близкую Душу. И любые сложности жизни становились не важными.

«Можно, я скажу тебе правду? — начинала я писать Властителю нелогичные смс, тут же стирая их. —  Не дай мне испугаться тебя...»

2013

Фото автора