Витюшкины истории. История третья - банная

     У Владимира Мединского, нынешнего министра культуры, в книге "Мифы о России" упомянуто, как ещё немецкий путешественник Адам Олеарий, да и не только он, в XVI веке, кажется, описал, как  В Московии, то бишь на Руси, моются в бане, в то время, когда люди в "просвещённой" Европе не мылись по-настоящему по полгода. Может быть, такое описано не только у Мединского – я специально этой проблемой не интересовался. Да и на Мединского наткнулся лишь потому, что, в силу постоянной занятости, книги в последние годы не читаю, а слушаю их аудиоверсии, благо, сейчас этого добра много, не ленись только скачивать из интернета и записывать в мобильный телефон. Тут главное – даже не то что записано, а как записано, поскольку иной раз при прослушивании книги думаешь не о смысле прослушиваемого материала, а о том, из каких соображений звукорежиссёр вставил именно вот этот музыкальный фон, который порой абсолютно диссонирует с содержанием. Но вернёмся к герою наших историй.
     Так вот, на Урале баня – дело святое. И если у кого в огороде она не стоит, то это уж и не хозяин, значит. У Рычаговых, конечно же, банное заведение в огороде было и стояло оно по левой меже метрах в десяти за сараем. А поход в баню по субботам был раз и навсегда заведённым обрядом-священнодействием. Мама после работы, субботний рабочий день был короче на один час, собирала всем чистое выглаженное бельё, раскладывая его по стопкам. Готовилось, хоть и бедно жили, специальное послебанное угощение – пельмени, обычно с редькой, да домашнее пиво из ирги. А после бани аппетит, скажу я вам, разыгрывался нешуточный. Что до пельменей, так это на юге  пельменями называется то, что с мясом, а всё остальное – вареники. А на севере, что с капустой, что с редькой, что с картошкой, что с мясом – всё это пельмени, приготовление которых сопровождалось опять же определённым ритуалом, и лепить их, как правило по воскресеньям, садилась вся семья. А уж мясные пельмени из очередного Борьки – так это вообще праздник для желудка. Фарш рубился в небольшом, специально выдолбленном из одного куска липы, корыте сечкой – это такая полукруглая секира на фигурной стальной ручке, выточенной папой на токарном станке. Предварительно мясо резалось ножом на относительно мелкие куски и смешивалось с такими же по размеру кусками сала без шкурки, которого было много – больше, чем мяса. И уже в корыте эта смесь, сдобренная ломтиками репчатого лука, зубчиками чеснока и молотым перцем, папиными руками, вооружёнными сечкой, доводилась до состояния нежного фарша, для чего туда добавлялось ещё и молоко. Солили содержимое корыта в процессе измельчения по вкусу. А вот после приготовления папа, в знак дегустации что ли, намазывал готовую массу тонким слоем на ломоть хлеба и съедал всырую. Это делал только он один – больше никто в доме на такой подвиг не отваживался.
     Лепились пельмени тоже особенным образом. У каждого участника священнодействия была своя ложка. Кто-то один, обычно это была мама, раскатывал из нарезанных на кружочки колбасок теста сочни, пересыпая их во избежание слипания мукой. Сочень клали на сомкнутые в колечко большой и указательный пальцы левой руки таким образом, чтобы в середине получалось углубление. Витюшка подставлял под сочень правую руку –  года в три родители обнаружили, что сын почти всё делает левой рукой, попытались воспротивиться, завязывая ему левую руку в специальную варежку из сыромятной кожи без пальцев, но поняв, что ничего из этого не получится, махнули рукой  – так и получился из парня полулевша-полуправша. Фарш укладывали в образовавшееся углубление ложкой, сочень  с мясом сворачивали пополам, защипывали края, получившиеся при этом изделия, похожие на  маленькие пирожки, сгибали полумесяцем и выкладывали рядками на посыпанный опять же мукой противень, роль которого выполнял кусок фанеры, усиленный деревянной рамкой. Если дело было зимой, противень с пельменями выносили в сени, где температура была минусовой, а в тёплую пору – в погреб на "холод", это такой ледник-холодильник в бревенчатом подвале в сарае, в который каждую весну засыпался ещё не растаявший снег. Пельменей готовили сразу много, не на один раз – штук пятьсот-шестьсот. В Витюшкину обязанность входил кроме всего прочего ещё и подсчёт приготовленного – это тоже был своего рода ритуал.
     И был ещё один неизменный ритуал в процессе приготовления этого блюда – "счастливый" пельмень, в который вместо мяса кем-нибудь тайно закладывался, как правило, кусочек теста. С каким нетерпением все, особенно Витюшка, ожидали, кто же будет счастливчиком, и когда, наконец, пельмень попадался кому-нибудь на зуб, восторгам не было предела! А однажды, когда в гости пришла старшая сестра отца с мужем-фронтовиком, вместо теста в пельмень заложили кусочек кусочек древесного угля. И надо ж было такому случиться, что меченый пельмень попался именно ему! Но к несчастью дядька оказался абсолютно без чувства юмора и вместо смеха всем за столом досталось по полной программе – фронтовиком был использован весь богатый матершинный лексикон, даром, что вместе со взрослыми и дети за столом сидели!
     Вот такие в семье были традиции, не то что сейчас – пошёл в магазин, купил пачку пельменей неизвестно какого происхождения, и никакого удовольствия – общепит какой-то…
     Когда Витюшка был совсем маленьким, мыла его в бане мама, а став постарше, он ходил туда уже только с папой, который и научил его париться. Делалось это так. Папа плескал в каменку на раскалённые булыжники холодной воды, набирая её жестяным ковшичком из стоявшего в предбаннике ведра. Пар, выстреливавший при этом в потолок, мгновенно заполнял помещение и обжигал при дыхании лёгкие. Витюшка ложился животом на мокрый полок, и сильные папины руки проходились по его вмиг вспотевшему в этом пекле голому телу берёзовым веничком.
     Банька их поначалу топилась по-чёрному – это когда дым из открытой топки, проходя по пути к свободе через насыпанные в поддон каменки крупные булыжники и отдавая им тепло, выходил не в дымовую трубу, а частично в открываемое для этого небольшое окошко под потолком, частично – в приоткрытую дверь. Естественно, всё внутри этой бани было копчёно-чёрным – стены, пол, потолок, и чтобы усесться на полок, нужно было сначала помыть его, сметая грязь веником. Запах в этой бане стоял соответствующий – смесь копоти, горелого мокрого дерева и распаренного  берёзового листа. Парились в банях на Урале исключительно берёзовыми вениками, благо далеко на их заготовку ходить не надо было – у Рычаговых, например, берёза, Витюшкина ровесница, росла сразу за баней, так что, когда надо, ломай ветки, вяжи и суши.
     В такой бане легко было угореть, что с Витюшкой периодически и случалось. После того, как  её протапливали, головёшки в топке заливали водой, но, бывало, не всякая  затухала сразу и, спустя какое-то время, начинала теплиться сине-фиолетовым беглым огнём, выделяя угарный газ, который собирался прежде всего внизу, ближе к полу. У маленького Витюшки, надышавшегося этого зелья без запаха, а замечали синее горение не всегда, начинала кружиться голова, к горлу подступала тошнота. Тогда он, почувствовав себя плохо, выбирался на свежий воздух и сидел, страдая от тошноты, какое-то время нагишом на низеньком банном крылечке на корточках, глубоко вдыхая свежий воздух – в баню, пока управлялись с приготовлениями, попадали  вечером, когда темнело. Иногда мальцу бывало так плохо, что приходилось отлёживаться уже в доме на койке. В этих случаях, чтобы вывести сына из полубессознательного состояния, мама подносила к его носу ватку, смоченную в нашатырном спирте.
     Может из-за регулярных Витюшкиных отравлений, может из-за того, что банька имела уж больно непрезентабельный вид что снаружи, что внутри, решили её разобрать, а на старом месте сложить нормальную "белую" баню с дымоходом и трубой на крыше. Да тут ещё и проводка электрическая, проложенная по стенам единственным доступным в то время проводом в матерчатой изоляции, скрученным в этакую косичку, пробивать где-то стала – стены-то и всё прочее внутри пропитывались влагой. Сидишь на  полке, а электричество за голую попу слегка, но чувствительно покусывает. Наверное поэтому Витюшка впоследствии и увлёкся электрикой да радиотехникой. Ну, да это уже отдельная история.
     Одним словом, баню перестроили. Против той, закопченной, с покосившейся крышей, это был уже настоящий маленький дворец чистоты. Сложена из ошкуренных сосновых брёвен, в предбаннике стоит скамейка, над ней – вешалка для верхней одежды и полотенец, а под скамейкой складывался запас поленьев для следующей растопки. Напротив, возле окна была ещё одна скамейка, на которой располагались пара вёдер с холодной водой. В предбанник выходила топка, закрывавшаяся железной дверцей со щеколдой, а вот над той её частью, которая находилась в парном отделении, располагался клёпаный большими заклёпками стальной бак с водой и каменка с булыжниками. Всё это нагревалось топочным жаром – вода горячая нужна была для мытья, ну, а каменка, известное дело, для обеспечения пара.
     А дух-то какой был в этой бане – не то что в старой, чёрной! Нагретые брёвна пахли сосновой смолой, к этому запаху примешивался аромат сухих берёзовых листьев и горячего металла пополам с камнями – красота! Когда обессилевший от хлестанья веником, гонявшим папиными стараниями по коже горячий воздух, Витюшка готов был в изнеможении сползти с полка сперва на нижнюю полку, а потом и на пол, папа выливал ему на голову таз холодной воды. От такого душа сердце улетало куда-то в пятки и медленно, с какими-то натужными гулкими толчками в висках, возвращалось обратно на своё законное место.
     Но это летом, а зимой... Зимой к бане надо было идти по неширокой снежной траншее, образованной в результате расчистки тропы и выбрасывания снега за её пределы. В Витюшкины обязанности входила подготовка этой дороги к чистоте и обеспечение бани свежей водой, которую надо было носить через коридор и крытый двор в вёдрах на коромысле из вырытого в другом конце огорода колодца, обрамлённого срубом и укрытого этаким шалашом из тёса. Когда шли с папой в баню по этой снежной траншее, сверху с вечернего небосвода на них смотрели мириады ярких звёзд. Однажды папа показал ему на движущуюся в вышине звёздочку-точку и объяснил, что это спутник. Понятное дело – было это уже после самой первой советской победы в космосе в октябре пятьдесят седьмого. Как можно было с такого расстояния рассмотреть невооружённым глазом вращающийся вокруг Земли маленький шарик, до сих пор непонятно, но немигающая точка в небе над крышей сарая плыла каждый раз в одном и том же месте – это мальчик помнил точно.
     А вот однажды одуревший от жара в парилке Витюшка решился на героический поступок – с крылечка бани он сиганул, как был нагишом, головой прямо в снежный сугроб. Дыханье на мгновение перехватило от обжигающего на этот раз уже холода, он крутанулся в сугробе пару раз и пулей – на верхнюю полку, туда где буйствовал пар. Папа, одобрительно крякнув, наддал пару ещё и опять – веником по Витюшкиным бокам, попе, спине, плечам! И после этого – снова головой в сугроб. Да так раза три подряд! Ощущение было такое, что поры взорвались и из них, пузырясь, вырастала тоненькая, розовенькая, свеженькая, чистенькая и без единого микроба кожица. После таких упражнений утренняя пробежка в одних трусах по снегу босиком и снежное обтирание казались невинным занятием.
     На следующий день, то есть в воскресенье, пока тепло из бани ещё не улетучилось, а неиспользованная вода в баке не остыла, мама устраивала постирушки – стирала всё, что накопилось в доме грязного за неделю. Тут преследовалась одна цель – экономия тепла и какой-никакой комфорт при стирке. Порошков стиральных тогда не было – использовали большие, весом граммов четыреста,  куски хозяйственного мыла. А вот для полоскания выстиранного ходили на речку, где для этого были устроены специальные мостки – в проточной воде мыло выполаскивалось достаточно быстро. В тёплое время года-то ещё ничего, а вот в холода! На речке возле мостков рубили большую прорубь, которая парила на морозе и от этого всё вокруг, включая сами мостки, обрастало льдом. Выстиранное бельё везли к проруби на санках, а это хоть и недалеко вроде, но с полкилометра набиралось. Причём тащить санки туда надо было быстро, пока мокрое бельё не схватило морозом. И вот мама, одетая в телогрейку и ватные штаны, на руках шерстяные перчатки, а поверх шерстяных – резиновые, стоя на коленках на обледенелых мостках, полоскала бельё в речной воде, сама постепенно покрываясь коркой льда. И когда она после полоскания добиралась домой, порой надо было отмачивать верхнюю одежду заранее приготовленной горячей водой, чтобы извлечь маму оттуда как из некоего скафандра. А один раз бельё всё-таки смёрзлось, и когда она тряхнула стопку, чтобы отделить одну вещь от другой, её чёрное выходное платье упало в прорубь и его стало затягивать под лёд. Не раздумывая, мама прыгнула за ним и оказалась в ледяной воде по пояс. Платье спасти не удалось – унесло его подо льдом неизвестно куда. Может, в самую Каму, а т о и в Волгу – кто знает? Стоявший на мостках папа, не успевший при мамином прыжке и глазом моргнуть, еле вытащил её, отяжелевшую от воды, на обледенелые доски. Вот тогда уж всем пришлось попотеть, чтобы отмочить дома намёрзший на одежде лёд. Хорошо, что  у бабушки всегда был припасён шкалик водки для компрессов – в маму влили полный стакан. Это её и спасло – никаких простуд! А бельё-то, чтобы развесить для просушки, надо было снова оттаивать возле печки...
     И лишь к шестому Витюшкиному классу купили-таки Рычаговы, опять же зимой, невиданную для большинства вещь – стиральную машину "Сибирь-3" с центрифугой, которую с благоговением везли из магазина на санках и потом сообща учились на ней стирать.

20.07…03.08.2013