Миниотпуск

Стояла в разгаре поздняя осень. Пахло прелым листом. Дождь не докучал, но всё  было сыро и серо. В такую пору случается, что Её Величеству Душе ну прямо-таки неймётся выпрыгнуть из груди – томно Ей как-то в телесной оболочке, томно и тесно. Тогда уж человеку на месте не усидеть. Ему захочется пробить туманные дали и очутиться на воле – хоть где, лишь бы не дома. Вот и мы в один из таких дней экспромтом созвонились, по-быстрому сделали необходимые закупки и помчались в Зауэрланд (Шмалленберг).


Нас приютил в своём гостевом доме Кнуд Ленц – весь второй этаж был наш. Тепло, уютно, комфортно. Спасибо ему! Мы здесь не впервой, поэтому всё шло как по накатанной лыжне. Расселялись по комнатам. Общались для приличия с хозяином, пока тот вертелся под ногами. На живописной лужайке разводили огонь. Грилили ламмкарэ. Пили-ели. Без надобности чадили сигарами, изображая зажиточных буржуа: сейчас среди русских мужчин определённого типа, из тех что на ПМЖ в Германии, такая мода ходит – курить сигары, напялив на себя широкополую шляпу. Особенно когда они отдыхают на берегах южных морей. Видимо, питают какие-то иллюзии.
   

Изрядно отяжелевшие, сделали вылазку на одну симпатичную горку – исключительно для того чтоб размять затёкшие члены, включить второе дыхание и воспрянуть, а то уже стали было позёвывать. Возвратились с горки – и опять за своё: грилить, пить-есть, пускать сигарные дымы, говорить обо всём и ни о чём – короче, отдыхать на лоне...


Когда стемнело, в кустах зашебуршились какие-то животные – должно быть пришли на запах жареного. Но не спиртного же! Мне даже показалось, что они грызутся между собой за обладание бараньим рёбрышком, которое я им вслепую кинул в заросли по доброте душевной. Так я и не идентифицировал, что это за животные. Если бы не центр Европы, подумал бы, что волки. А так... может, барсуки?  Или дикие кабанчики? Или лисички? Здесь много водится и тех, и других, и третьих.


А потом, как говорила Леся Украинка, «нiч темна людей всiх потомлених скрила пiд чорнi, широкії крила»...   


Утром никак не мог избавиться от пьяной тоски: давали себя знать издержки русского размаха. С вечера сообща пели популярную некогда песню в небольшой собственной аранжировке: «Все девчонки по парам по кустам расползлися...».  Теперь эта песня торчала в ушах неистребимым наваждением. Сквозь неё память пробивала другие «перлы», имевшие место быть всего лишь несколько часов назад. Постфактум ругал себя: надо же до такого докатиться! трезвым никогда бы на это не решился.  Почему-то всё, что вчера было прельстительным, сегодня казалось отвратительным. Непонятный осадок смущал отрезвевший разум. Угнетало безразличие – ко всему и вся.
   

Сварил кофе, пошёл в зал обзора – большую комнату с почти круговым цельным окном. Созерцая лесистые холмы, ущелья и небо, размышлял. По-моему, Зауэрланд – один из тех немногих уголков Земли, где  хочется  быть  наедине с собой. Или уж совсем узким кругом. Оравой здесь находиться как-то неприлично. А вот уединиться, отмежеваться от мирской суеты и скверны, чувствовать себя частичкой природы, гладить прильнувшую к груди кошку, слышать и осязать её мурлыканье – это другое дело.


Я наполовину возлежал в кресле, водрузив ноги на широкий, как топчан, подоконник, и глазами фотографировал всё, что попадало в поле зрения.


Слева был туман, прямо и справа – чисто. Как так могло получиться, чтоб слева туман выпал, а прямо и справа в ту же минуту не выпал – не понимаю! Может, ещё не дополз? Туман закрыл молодой осинник, выросший на месте бурелома, погубившего много сосен. В нём я вчера обнаружил козью тропу и взял это на заметку. Сейчас там как-то истерично тявкала лисица. Голос лисицы я хорошо знаю и с собачьим лаем никогда не спутаю.


В большом распадке, на прогалине, паслись олени. Дальнюю перспективу заслоняли горы, невысокие, но очень живописные. Видел птичий бой в воздухе: дралась цапля со стаей ворон. Что они не поделили – сказать трудно. Не исключено, что те отбивали у неё лягушку, вернее, жабу: лягушки, скорее всего, уже спят, а вот жабы ещё не впали в спячку, их довольно много прыгает по дороге. Правда, вчера на лесной тропинке встретили одну странную жабу удивительного коричневого окраса, даже не коричневого, а ржаво-бурого, точь-в-точь как опавшие листья. Мимикрия! Вот эта жаба была уже в явном парабиозе, и еле шевелилась. Её живот был так огромен, что поневоле подумалось, а не раздул ли его какой-то зловредный мальчишка через соломинку, воткнутую в зад. Я прикрыл несуразную амфибию листьями, чтобы ей не было холодно, да и чтобы не привлекала внимание прохожих, а то своим любопытством они замучают её. Пусть спит себе до весны.


Цапля ретировалась – вороны победили.


Потом сочинял стих. Меня обуяла логорея, и стих получился длинный до неприличия – заранее стыдно перед теми, кто будет его читать. Я так и не укоротил его – пусть остаётся как есть. И название ему дал какое-то упадническое: «Пропал осинник во тумане». Таким образом, осинник, туман, лай лисицы и особое, непередаваемое состояние души, фигурирующие в стихе, – всё было на самом деле. Вот этот стих. Он возник в утро третьего ноября – 2012.


Уже написано так много
Про непроглядные туманы!
Тонули в них Китай и Того,
Тонули и другие страны.

Москва-красавица тонула,
Не говоря уже про Питер.
Купался в них Корнелий Сулла,
Купался я, одетый в свитер.

Но тема эта не закрыта,
Её всё так же любят люди,
Она стара, а не избита,
Как не избит кусок на блюде.

Туман-туман, с ума сводящий,
Заветный друг для человека!
Сегодня ты, пожалуй, слаще,
Чем век назад или полвека:

Благоприятные прогнозы
Нещадно тают – с каждым часом,
Взамен туманные гипнозы
Нисходят чудотворным спасом.

Меня туман с катушек валит,
Но я об этом не скорбею –
Мне хуже, если солнце палит
И превращает мир в Помпею.

Когда зима не за горами,
Возносятся куда-то мысли,
А присмотреться – мы и сами
Как будто в воздухе повисли.

Пропал осинник во тумане,
Фальцетом взлаяла лисица,
На притаившемся кургане
Печаль махровая гнездится.

И как-то после стылой ночи
Рябина вдруг закровотОчит.
Раскинешь бабушкины карты,
Знакомые со школьной парты.
Увидишь, что ничто не вечно,
Наоборот – всё скоротечно,
Что ничего, увы, не ново
Под сводом космоса седого,
Что эфемерные туманы –
Предательские талисманы,
Что жизнь – пуста, что сердце – камень,
Когда-то принятый за пламень.


Потом был ещё день. И ещё ночь. И ещё утро. Но было уже не до стихов: романтика одиночества улетучилась – это вообще весьма и весьма эфемерная штука. С каждым часом душевный подъём становился всё меньше и меньше. И всё больше и больше давало о себе знать состояние опустошённости и апатии.


А ведь правильно подмечено, что предшествие – лучше свершения!