Сказки старого папоротника. Таньша

Таньша
Сказка вторая.

Стёпка проснулся рано, на заре. Отряхнулся и потихоньку выбрался из сарайчика с сеном.
На сеновале ночевал нарочно — хотел с утра пораньше в Озерки, к сестрице Ольгице удрать, пока дед дела какого ему не придумал.

Да где там, разве ж деда Петра опередишь. Вон, стоит на крылечке со своей клюкой. Его, Степку, увидел, шустро так с крылечка сбежал, забыл про ноги больные.
— Куды? А коровок кто в стадо выгонять будет? А в хлеву убрать кто вчера обещался? Вот сробишь, после иди куда хошь.
— Хорошо, деда, — Стёпка вздохнул, поморщился. Не любил он корову Зорьку, уж больно бодлива да непослушна, то ли дело Милка — смирная, ласковая. Да и хлев чистить — особой радости нет. Хорошо хоть дед вчерашний разговор не затевает, маменька вечор вступилась, сказала не шуметь, спать идти.

А дед как мысли подслушал:
— Ты зачем, ирод, к Тужилихе в огород за яблоками лазил? Своих две яблони растёт!
— Не лазил я!
— А Тужилиха говорит, ты все грядки огуречные ей потоптал.
— Брешет! Я вдоль забора только был, у яблони, в сам огород не ходил! — возмутился Степка. Потом спохватился, прикусил язык, да поздно.
— Так был, значит! — торжествующе воскликнул дед.

Из сарая вышла мать с ведром молока:
— Ох, тятенька, да что ж вы с утра пораньше лаетесь, — сказала она. Степка подскочил к матери, взял ведро и понёс в дом.
— Ишь, помощничек где не надо, — прошипел дед, недолюбливающий сноху.

В Озерки Стёпка попал лишь к полудню. Во дворе сестрицина дома он увидел тетку Полю — свекровь Ольгицы. Та тетешкала какого-то чужого младенца, Стёпкина племяшка двухлетняя Аришка хныкала и тянула бабушку за подол юбки.
— Здравствуй, тётя Поля! Да это никак Таньшин Данилка? — признал Стёпка ребёнка. Больше ничего сказать или спросить он не успел, Аришка радостно засмеялась и закричала:
—Тёпа!
Мальчик достал из-под мышки гостинцы — завёрнутый в тряпицу медовый пряник и деревянную, им самим выструганную, свистульку. Потом взял племяшку на руки. Аришка пыталась одновременно и кусать пряник, и дуть в свистульку.

— Поважаешь ты её Степаша, — покачала головой тётя Поля. Потом, пользуясь тем, что внучка занята, а малыш уснул, потихоньку сказала: — Беда у соседей, Стёпа. Таньша-то совсем слегла. Утром сёдни даже дитя покормить не встала. Бабушка их к нам кинулась, вот Ольгица туда пошла: приготовить да за больной приглядеть. Сам знаешь, бабушка ихняя сама немощная, а мужики-то на покосе на дальних лугах. Помоги мне Аришку уложить да сходи тоже к соседям. Попрощайся, не жилица Таньша на этом свете. Вчера ей полегчало, а сёдни… — тётя Поля вздохнула. — Как сглазил кто девку. Така весёлая да работящая, в одну седьмицу слегла.

Степка вошёл в дом, дал племяшке попить молока и уложил в детскую кроватку, деревянную и всю резную. Подарок Стёпкиного отца. Покачивая кроватку, мальчик запел Аришке сочинённую для неё колыбельную:

— Я по радуге-дуге
Поскачу на конике.
Поскачу, как полечу
И Аришу прокачу.
Баю-бай, баю-бай.

Девочка уснула быстро. Тётя Поля уложила тоже заснувшего Данилку в колыбельку, подвешенную к потолку и знаком показала Стёпке, что он может идти.

Таньша жила по соседству. Стёпку оторопь взяла, когда он увидел подружку сестры. Кожа да кости. Она лежала на скамье прикрытая одеялом. В избе было жарко, но Таньшу колотил озноб.
— А, Стёпушка, — слабым голосом сказала больная. — Вишь, меня как лихоманка скрутила. Сбегай на дальний луг, пусть Иван мой придёт. А то, боюсь, не дождусь.
Бабушка, сидевшая рядом отвернулась, вытирая глаза краешком фартука. Ольгица стояла спиной, ставя в печь чугунки с варевом. Плечи её подозрительно вздрагивали.
— Сбегаю, Таньша, — заверил Стёпка и направился к выходу. Сестра нагнала его у калитки.
— Братка, пусть и Артемий с Ваней идёт, траву всегда накосить успеем, а соседям помочь надо будет.
— Хорошо, так и сделаю. К вечеру вернёмся, — пообещал Стёпка.

По дороге думка покоя не давала, как так: совсем ведь Таньша молодая, дитё вон малое. И решил Стёпка завернуть по дороге к заветному папоротнику. Крюк не большой, а вдруг помогут чем дедка Леший и Мавка-Купавка.
На полянке, где папоротник рос, никого не было. Стёпка подошёл, погладил листочки и громко позвал:
— Дедка! Мавка-Купавка!
Потом присел на пенёк и стал ждать.

Недолго ждал. Вышла к нему из леса Мавка-Купавка. В сарафане, волосы в косу заплетены — ни дать, ни взять — девка деревенская.
— Здравствуй Степа. Дай-ка угадаю, зачем пришёл. В деревне твоей или в Озерках кто-то занедужил, аль сбередил чего.
— Ой, а как ты угадала? — удивился Стёпка.
— Да уж какой раз приходишь. Хоть для разнообразья бы что для себя попросил.
— Да у меня всё хорошо, Купавушка. Ты вот лучше послушай, — тут Стёпка всё рассказал про Таньшин недуг да добавил: — Говорят: сглазили её.

Мавка-Купавка оживилась:
— Говоришь седьмицу назад началось всё? Похоже, и правда сглаз. А я так и подумала, порчу на кого навести хотят, когда с Озёрок одна девка лягушку ловила, а потом к бабке Тужилихе в вашу деревню отправилась. Ты бы, Стёпа, в сад-то к бабке не лазил. Наведёт порчу — снимай потом.
— И ты туда же, — возмутился Стёпка. — Мало мне деда Петра. Не буду, запамятовал, когда в сад лез, что она ворожея, уж больно яблоки там вкусны. Купава, скажи лучше: поможешь ли? А то мне на дальний луг бежать ещё да дотемна вместе с мужиками воротиться.

Русалка вздохнула:
— Помогу, Стёпа. Пойдём, провожу тебя до луга. Да по пути расскажу, что сделать нужно, — и протянула руку. Стёпка соскочил с пенька. Взявшись за руки, они быстро пошли в сторону дальнего луга. Мавка-Купавка рассказывала:
— За год до того, как мы с тобой встретились, я тоже захотела порчу на одного парня навести. Самой управиться не с руки было — он, как узнал, кто я, так речку и озеро за версту обходил.

Стёпка не сдержался, перебил:
— Что ж ты парней себе таких неладных находишь, один другого дурнее?
Русалка даже остановилась, подумала, плечами пожала. Пробормотала: «А сом его знает», потом продолжила рассказ:

— Отправилась я к Тужилихе. Та велела лягушку принести. Принесла, и знаешь — лягушку жалко было, когда её бабка прибила. Шкурку сушиться кинула, а меня послала на кладбище за землёй со свежей могилы. Нужно было землю набрать с вечера до полуночи. И это сделала. Прихожу, а бабка нитки на лягушачью шкурку в клубок наматывает и приговаривает: «Лихоманкой закрути, лютой болью заверти, жаром иссуши, жабой задуши, как седьмица вступит в ночь, так душа из тела прочь».

Мавка-Купавка замолчала, задумалась. А Степке страшно стало, вдруг не успеют, ведь по всем прикидкам получается в эту ночь Таньша помереть должна. Он спросил:
— Можно ли чего сделать? Как порчу снять? Успеем ли, ведь сегодня последний день.
— Успеем, если ты не забоишься на кладбище от сумерек до первых петухов пробыть, — русалка испытующе посмотрела на Стёпку, и, не дождавшись ответа, продолжила сказывать

— А потом Тужилиха клубок тот и землю в тряпицу увязала да велела под крыльцо парню сунуть этот узелок. Я сунула. Хотя к жилищам людским нам подходить не положено. Ох и шум был в деревне в ту ночь, собаки выли, петухи раньше времени заголосили. Меня почуяли. Наверно, по шуму тому дедка и проведал, что я в деревне была. Разозлился, а как узнал, зачем ходила, совсем взъярился. Раньше никогда таким не видела. Погнал к Тужилихе, чтоб научила, как порчу снять. Та закочевряжилась, мол, это за отдельную плату. Тут дедка, он со мной зашёл, свой истинный облик принял, — в этом месте рассказа Стёпка себе памятку сделал, попросить дедку и ему свой лик настоящий показать. — Поняла ворожея, с кем дело имеет, быстренько всё выложила. Вот мы и дошли. Слушай, как придёте, под крыльцом Таньшиного дома найди узелок, не развязывай! И приходи с ним к кладбищенским воротам, как темнеть начнёт, я ждать тебя там буду. А я пока к Тужилихе наведаюсь, узнаю, кто так постарался и за что злобу такую затаил на Таньшу. Иди!

Подивился Стёпка тому, как быстро они добрались, обернулся спросить, как так получилось, а русалки уж и след простыл. Вышел из леса, к косцам направился. Иван Таньшин слезу пустил, он-то думал, что жёнка так, прихварывает, но другие мужики не осудили. Беда-то лихая.

Ну, с Иваном да Артемием, сестрициным мужем дорога куда как дольше оказалась. Вечереть уж начало, когда к Озеркам вышли. Мужики, те в избу вошли, а Стёпка огляделся и принялся под крыльцом шариться. Нашёл узелок! Схватил, да к кладбищу побежал. У ворот никого не было.

Мрачно у старого кладбища, деревья как сторожа стоят, птица ночная ухать принялась, кресты в мареве вечернем словно шевелятся. Сзади шорох раздался, Стёпка аж вздрогнул. Обернулся — кот чёрный мышку в траве поймал. Сверкнул на Степку глазищами грозно: моя, мол, добыча, да прочь побежал. Посмотрел Стёпка ему вслед, что-то такого чернущего он в Озерках не видал раньше. Опять к воротам обернулся, а около них уж Мавка-Купавка стоит. Волосы распущены, венок на голове из кувшинок, рубаха белая, ноги босые. Одним словом – русалка.

— Принёс? — спросила.
— Принёс, — Стёпка протянул узелок. — Пойдём что ли?
— Подожди, землю вернуть следует туда, откуда её взяли, нужную могилу нам сторож укажет.
Стёпка фыркнул:
— Это дед Федот-то, сторож кладбищенский? Да он как вечером закрывается в сторожке, так до утра носу оттуда не кажет. Его недавно мужики Озёрские побили за то, что караулит плохо: повадился кто-то могилы разворовывать. И то не помогло. Сами три ночи караулили, да вор, видать, напугался, не появлялся боле. А если сторож тебя в таком наряде увидит, как бы вообще от страху не помер.

Мавка-Купавка довольно улыбнулась:
— Спасибо на добром слове. Я о другом стороже, — и позвала: — Страж вечного покоя, встань передо мною.
Заухала птица ночная, истошно замяукал кот. С ближнего дерева слетел большой филин, ударился оземь и превратился в видного молодца: высокий, широкоплечий. Мавке-Купавке поклонился:
— Здравствуй, Купавушка, никак опять на кого порчу наводить собралась?
— И тебе доброго здоровьица, Филин. На этот раз не наводить, а снимать порчу. Покажи, с какой могилы седьмицу назад землю брали.
— Зачем парнишку с собой привела?
— Не опасайся, Филин, парнишка надёжный, про тебя никому не расскажет, — заверила русалка.
— Не расскажу, — подтвердил Стёпка.
— Ну пойдёмте тогда, — однако не успел Филин сделать и шага, как к нему бросился чёрный кот и стал тереться об ноги, громко мурлыча.

 Страж усмехнулся и обратился к коту:
— Что, Яшка, говоришь? Не потревожишь боле покой усопших? Что ж, хотел тебя ещё в кошачьей шкуре потомить, да так и быть, освобожу. Но помни, следующий раз так легко не отделаешься. Трижды вправо повернись, в человека обратись!
Кот трижды повернулся и не успел никто глазом моргнуть, как перед ними возник смуглый, чернявый парнишка годка на три Стёпки постарше. Стражу в ноги кинулся:
— Прости, батюшка Филин, клянусь жизнью своей, не буду больше кладбищенским вором.
— Смотри, Яшка, жизнью поклялся. Ступай.
Парнишка вскочил, да так прочь побёг, только пятки засверкали.

Страж же повёл своих гостей к одной из могил. Как до места довёл, вновь оземь ударился, в филина оборотился и прочь полетел. Совсем стемнело. Мавка-Купавка узелок развязала, землицу на могилу высыпала, протянула клубочек Стёпке, вытащила из своего венка кувшинку и сказала:
— Клубок размотать нужно, и тогда болезнь как наступала, так и отступать будет. На цветок нитку освободившуюся наматывай, чтоб не запутать, а я тем временем отговор сказывать буду. Тебя ему учить уж времени нет.

Так и сделали, Стёпка начал осторожно, но ловко перематывать клубок, в своё время довелось помогать маменьке с пряжей управляться. А русалка зашептала:
— Уходи недуг на быстру воду, уходи беда да за ворота. Уходи смертушка во сторонку дальнюю, песню ты не пой поминальную,не ходи босой, не коси косой, не срезай колосок, не пришёл его срок. Порчу прочь во чёрную ночь, во сыру землю, во чужу сторону.
Она повторяла отговор, пока Стёпка не закончил перематывать. В одной руке он держал клубок, в другой лягушачью шкурку. Со стороны Озёрок донёсся крик первых петухов, полночь.

— Успели, — кивнула русалка. — А теперь пойдём, Стёпушка, я тебя до околицы провожу.
 Они вышли с кладбища, поклонились филину, еле заметному среди ветвей и поспешили дальше.
— С этим-то что делать? — спросил Стёпка, кивая на клубок со шкуркой. Мавка-Купавка сверкнула глазами, да потом взгляд притушила.
— Сжечь — потихоньку в Таньшину печку кинь. Завтра ещё будут топить дома, не на летней кухне. Лихоманка-то постепенно отпускать будет. Эх, не могу я тебя обманывать. А так хотелось клубочек со шкуркой заполучить, и пошла бы девка, что порчу навела ко мне в услужение на пять лет.

— А что за девка, — поинтересовался Стёпка.
— Неважно, — махнула рукой Мавка-Купавка. — Не у одной твоей сестрицы Таньша парня увела. Да только Ольгица простила подружке Тимоху, а вот Ивана его бывшая милушка Таньше не забыла. Долго обиду копила, прежде чем к ворожее порчу наводить отправилась. У вас, людей, грех это большой, да и у нас не в чести. Ну, вот, дошли. Дальше уж сам доберёшься.
Только никому и дальше не сказывай, что мы с дедкой, тебе помогая, добрые дела творим. Подружки-русалки меня на смех поднимут. И так косятся, да перешептываются: шутка ли, за четыре года, что мы дружбу с тобою водим ни из твоей деревни, ни из Озерков никто не утоп. А как топить, если это тебе то родня, то знакомые? Неудобно. И дедка грибников да охотников в болото заманивать перестал, наоборот, отводит.

Стёпка обнял русалку и горячо сказал:
— Купавушка, ты подружек не слушай, из русалок ты самая лучшая, да и девок краше тебя я редко видал.
Раздалось старческое покашливание и ехидный смешок:
— Эх, внученька, дожили, из мальцов женишков уже выбирать стала!
Стёпка и Мавка-Купавка разом обернулись и также разом сказали:
— Ну дедка!
Леший рассмеялся ещё громче. Отсмеявшись, он сказал:
— За тобой я внучка. После первых петухов одной в лесу нечего ходить. Бывай, Стёпа. Заглядывай в гости, женишок.

Стёпка помахал им вслед и задумался, а и правда, почему бы ему, когда вырастет на Мавке-Купавке не жениться? И ничего, что русалка. Вон, у плотника жена вообще глазами косит — живут же.
С этими думками до дома сестрицы дошёл. Наутро скотинку покормил, с ребятнёй — Аришкой и Данилкой поиграл, пока тётя Поля с делами управилась. К Таньше сбегал, потихоньку клубок со шкуркой лягушачьей спалил. Потом к себе домой отправился. Только через несколько дён снова в гости выбрался. Ольгица его встретила весёлая, довольная. Пока Стёпка Аришке гостинец вручал — куколку тряпичную да петушка сахарного, сестрица рассказывала:
— Представляешь, Стёпушка. Как только Таньшин муж вернулся, сразу ей полегчало. Сейчас уж подруженька во двор выходит, да по мелочи по хозяйству управляется. Вот что любовь-то настоящая делает!
Стёпка хмыкнул, но перечить сестрице не стал, любовь, так любовь.