Жила-была бабушка Любовь

    В детстве я часто проводила каникулы у бабушки со стороны мамы в деревне. Воспоминания о лете часто связаны со случаями, которые происходили там,  рассказами-воспоминаниями о прошлой жизни её и её родных.
     Где-то с четырнадцати лет мне самостоятельно разрешали ездить к моей бабушке в деревню. Родители собирали небольшой продуктовый гостинец, и я на автобусе, затем на паровозе, немного пешком добиралась до места. Было весело, молодежи к родителям приезжало на выходные много, дружно шутили, рассказывали нехитрые байки.
    Часто, просыпаясь утром, я заставала такую картину. Бабушка сидит в  упечи,   за маленьким столом  на детском самодельном стульчике и чистит картошку. Она умела её чистить так, что кожура счищалась неотрывно по кругу. Я садилась рядом на корточки и наблюдала за этим мастерством, а она, увидев меня, рассказывала что-нибудь интересное, вздыхая о чем-то о своем по-старчески…
     По крупицам понемногу складываются мои познания о дедушке и бабушке со стороны мамы. Рассказ надо начинать издалека, с того, как моя бабушка появилась в этой деревеньке в окружении Керженецких лесов. Это были тяжелые двадцатые годы прошлого столетия. Ей было около восемнадцати, когда брат привез её к себе погостить. Деревня наша в те времена славилась валяльных дел мастерами, попросту валенки стирали из овечьей шерсти. Были и мастерские, а бабушкин брат Николай был там главным. Доход, конечно, был, валенки пользовались спросом. В зимнее время было чем заняться мужичкам, валенки стирали и в своих банях, на заказ. Это был тяжелый труд до седьмого пота. У Николая жена Настасья болела, вот и попросили мою бабушку Любу, Любушку, Любаньку, молодую девушку в то время, по хозяйству помочь, за больной поухаживать, из Хохломы в Керженецкие леса перебраться.
      Непривычно было ей в деревне новой, у родителей всё по-другому. Работы она не боялась, с малолетства в няньках сидела. Женихи в деревне сразу отметили, что Любаша была симпатичной. И повалили с предложениями. Никто ей не по мысли был, то один сватается, то другой еще богаче по тем меркам. Всем отказ, пряталась она от женихов и просилась на родину, домой. И вот, когда страсти с женихами утихли и Люба попривыкла жить в семье брата, пришел как-то с предложением и не богатый, и не так уж красивый мой дед  Василий. Бабушка рассказывала, что принёс он ей яблок со своей яблони. И как увидела она его, так и полюбила сразу.
     В двадцатые брата Николая раскулачили и отправили на поселение в Сибирь, родителей бабушки тоже. Хотя они и не были богатыми, не кулаки, люди мастеровые, трудолюбивые, хозяйство крепкое имели, скотину ухоженную, всё своим трудом заработали, но жуткая ошибка с раскулачиванием сделала свое дело.
     У Любови и Василия дети пошли. Старшие две девочки умерли младенцами, и бабушка потом об этом говорила просто и спокойно: «Бог прибрал». Затем сын родился, как отца, назвали Василием, а к началу Великой Отечественной детей было шестеро. Старшие — Василий и Антонида, средние — Валентина, Геннадий и Николай, маленькая Серафима.
Отец на заработки уезжал в летнюю пору, драли дранку, крыли крыши. А в зиму закупали шерсть и стирали валенки на продажу. Для шерсти и своих овец держали. Дети любили его, ждали из города с гостинцами. В то время и сахарный леденец — петушок на палочке — был детской мечтой. Незлобивый был отец моей мамы, мой будущий дед, веселый, выпивал иногда, но и работал много.
     Дед участвовал в войне. Забирали его, когда рожь в наших местах косили, под Москву. Провожала его мать, бабушка Груня. Моя мама вспоминала, как запрягли лошадь, уселись на телегу со всех сторон, смеялись, болтали ногами, будто не на войну, а на заработки отца провожали. Бабушка Любовь не провожала мужа, глаз поранила остью ржи на поле. Она стояла на крыльце и горько плакала, причитая, что не вернется кормилец, какой вояка, даже не знает, с какой стороны ружьё держать. Дед участвовал в сражениях 1941 года, под Москвой. Бабушке было всего тридцать девять. Так получилось, что затянула с лечением глаза, он воспалился, и впоследствии она потеряла зрение на один глаз.
     Дед погиб под Смоленском  в марте сорок второго. Бои были тяжелые, много погибших и раненых. Он был неграмотным, прислал лишь одно письмо с войны, которое попросил написать друга.
     Был еще один треугольник от сына Василия Васильевича из госпиталя, который писал о том, что скоро война закончится. Его могли бы комиссовать по ранению, но он командир и должен воевать до конца. Он погиб в Германии в марте сорок пятого.
     Трудно было жить в годы войны. Многие семьи голодали. Но бабушка и дети не голодали, потому что все огороды засаживали картошкой. Были рассказы о том, как шли на воровство с колхозных полей ради того, чтобы выжить. В начале войны умерла младшая дочка Сима, возможно, от дизентерии. Очень было страшно слушать раскаты, грохот, когда бомбили Горьковский автозавод и были видны зарева огней. Моя мама Валентина стала ходить работать на колхозные поля, сначала за свою маму, мою бабушку, затем самостоятельно. Было трудно, но молодость побеждала.
     Мою бабушку в деревне кликали тетя Любовь. А по свекрови, которую Агрофеной или попросту Груней звали, — Любовь Груничева. Была моложе, и Любахой звали сверстницы. Да, в деревне как прилепится имечко, так и не отлепишь. Старушку за семьдесят Ленкой запросто могут звать, Нюрашки, Мани, Дуси. Зоюха, Лидея, Клавдея, Граня, Надёнка, Любаня, Тося. А с фамилиями еще смешнее, часто называют по деревенскому прозвищу, потому что здесь оказывается, что однофамильцев полно. На словцо в деревне люди меткие. Бывало, сидим с бабушкой и, перебивая её рассказ, спрашиваю: «А кто это?» Она поясняет, кто кому приходится с толком. А я всё равно забываю подробности, так всё запутано. Родные, двоюродные, сватья, крестные, дети, всех не упомнишь, одно ясно, что жива была в том веке деревня. Поля были засажены, ферма своя, огороды совхозные плодоносили, сено косили на зиму, дедушки и бабушки коров держали. Стадо утром идет, так минут пять в окно смотришь. По очереди ждали пастуха на обед. Если наша очередь приходила, так бабушка вкуснее готовила. Щи с мясом, картофельник в плошке, если есть, то и селёдину, бутылочку беленькой. Разговаривали уважительно, с почестями, чтобы корову не обидел.
     На углу дома у нас две красные звездочки были приколочены за мужа и за сына. Редкая изба была без такой метки, в каждом доме были погибшие на войне. Смешно сказать, но это так, что у бабушки Любови не было паспорта почти до семидесятых. Он вроде бы и не нужен был, да вот когда пенсии утвердили и стали получать деньгами, понадобился. Шестнадцать рублей получала моя бабуля трудовую пенсию, потом прибавили, и она стала получать двадцать рублей. Еще была прибавка за погибших мужа и сына, стало тридцать два рубля. Она не знала даже своего дня рождения и не признавала такого рода праздники, считала баловством. 30 сентября 1902 года записали в новом паспорте — день именин «Веры, Надежды, Любови» — как день рождения.
     Когда соседний дом продали, то на лето стала приезжать соседка Анна Петровна, жена крестного моей мамы. Тогда бабушка Любовь Петровна иногда по приглашению ходила на чай к Анне Петровне. Та была женщиной полной, ноги плохо ходили, поэтому встречи были в её доме. Называли они друг друга только по имени-отчеству, говорили о старой жизни, вспоминали общих родственников и случаи всякие, голод, неурожайные годы, войну и раскулачивание. Я тоже приходила, слушала рассказы и смотрела старые подшивки журналов. Пожилые женщины уважительно называли родителей тятенька и маменька, делали нехитростные выводы из своих рассказов: «Да, было время, сейчас не то уже».
Бабушка держала корову до семидесяти пяти лет. Сенокосы, заготовку дров, огород — всё было на ней. Конечно, приезжали дети и внуки, помогали, но она была очень независимым человеком. Не могла сидеть без дела, постоянно с тачкой то за травой, то за дровами. Встречала — сердилась: «Чу, приехали», провожала — плакала: «Скоро ли еще приедете?»
Вот и пойми её.
     Уже в более старшем возрасте я замечала, что бабушка всё чаще сидела с четками в руках. Умерли молодыми два средних сына, переживала очень. Видимо, пришло время и о Боге и душе подумать. Сестра с родины, Александра, присылала молитвы, написанные от руки, с пожеланиями младшей сестре: «Читай, Любанька, молитва сильная». Наша малограмотная бабушка Люба учила их на слух, а может, она и читала немного. «К кому возопию Владычице, к кому прибегну в горести моей…», читали и перечитывали мы ей по просьбе. «Спишите, девчонки, молитва хорошая, пригодится», — говаривала она нам. Почитала и молилась иконе «Всевидящее око», поясняла нам, чтобы на второй глаз не ослепнуть. Она шила себе вручную, без выкроек, юбки из наших старых шерстяных школьных форм, а из простенького ситца — кофты, приглашая нас посмотреть на обновки. Кто знает, сколько тайн ушло вместе с ней, целая эпоха.
     В деревнях есть еще одна традиция — вешать фотографии своих родных в рамках. Фотограф ходил и предлагал свои услуги. И так появились в доме фото деда и дяди вместе, еще до войны, бабушки и деда, бабушки с младшим сыном. Фотограф подставлял костюмы галстуки, ретушировал, с маленьких, сохранившихся чудом фото, делал большие и красивые. Вот и смотрят они на нас, настоящих, живущих сейчас внуков, правнуков, что унаследовали родительский дом и землю. Как вы живете, молодые? А мы с небес смотрим и оберегаем вас от бед.