Самый peace-датый год. Котлета Шестая

- Нам срочно надо купить сметаны, - изрек Кирпич, картинно, ленинско-гитлеровски вытягивая вперед руку.
 
- У тебя жесткая нехватка кальция или это просто мозг так мило буксует? - поинтересовался я.
 
- Ты ничего не понял! Не проник в мой высокий замысел! Я буду творить сметанно-фруктовое желе! - все с тем же шутовским пафосом произнес Сергей.
 
- Твори. Не буду тебе чинить в этом никаких препятствий.
 
- Ты опять проехал мимо! Когда произведение кулинарного искусства будет готово, то ты, как существо чрезвычайно близкое по своим характеристикам к зверям и обладающее животным аппетитом, первым, вприпрыжку, стремглав побежишь набивать себе им рот, а я, в связи с этим, хотел бы получить от тебя некую сумму денег, эквивалентную стоимости хотя бы трехлитрового баллона сметаны.
 
- Трехлитрового?! Это что же за емкость будет такая?
 
- У нас, между прочим, имеется десятилитровый таз. Желе, я купил. Сок, еще со вчерашнего дня, карбышевски мерзнет в холодильнике. Глядя на эту около-яблочную по(yeb)ень, в которой, почти наверняка, на благословенном Багаевском консервном заводе, безропотно тонули и мышки, и лягушки, я подумал: а не сварить ли мне сметанно-яблочное желе?
 
- Ты всё никак не можешь забыть ту бутыль с лимонадом, в которой плавал мышонок-утопленник? 
 
- Старик! Такие трагедии не забываются! Память притупляется, но боль в простате живет еще долгие годы.
 
- Причем здесь простата?

- А сердце мое именно там. Я чувствую его пульсацию.
 
- Ты разыграл целый спектакль, мерзавец! А всё лишь для того, чтобы выудить у друга, несчастного, бедного, нищего студента, последние гроши!
 
- Вот тут, ты, как никогда прав! Гони бабки и точка!
 
Я со смехом протянул Кирпичу деньги, а он, лукаво выглядывая из прихожей, выкрикнул:
 
- И заметь, я сам бегу в магазин!
 
- На том свете тебе будут предоставлены эксклюзивные скидки на всю имеющуюся в Аду кисло-молочную продукцию, - отозвался я.
 
Минут через десять он действительно вернулся со сметаной и начал громыхать на кухне всем, чем только можно, и чем, всё же, не стоило.
 
Я не стал вмешиваться в творческий процесс, так как Сергей всегда готовил отменно, а мои убогие умения, на фоне бесспорного кулинарного таланта моего друга, выглядели попыткой коровы подражать Юрию Гагарину.
 
Пока, Кирпич кому-то звонил, заказывая какао-порошок, я, слегка отстранившись от действительности, но в тоже время достаточно основательно вмерзнув в ее пудинг, 
обнаружил, что меня начинает медленно накрывать тяжелая волна тоски по Алисе.
 
Меня именно накрывало. 
 
Быстренько затянуло тучами синь бутафорских небес над моим теменем.
 
Что это было? 
 
Разумеется, это были предчувствия. 
 
Предчувствия, которые, в последствии, вполне себя оправдали и поспешили сбыться.
 
Но тогда, в тот солнечный, славный и какой-то лицемерно-безобидный, лживо-милый день, я, помимо всего прочего, еще и испытал гадкое чувство недоверия к самому себе, так как наивно полагал, что раз всё в данный момент тихо и спокойно, то нет основания и для, - довольно-таки параноидально смотревшейся в зеркале разума, -  "неоправданной" тревоги.
 
До поры до времени удавалось сохранять самообладание и я даже вполне будничным тоном осведомился у друга кому тот звонил, но, когда получил ответ, уже не смог адекватно отреагировать, так как меня так резануло тоской, что пришлось опереться о подоконник, чтобы не потерять равновесие:
 
- Твоему приятелю, Токсичному Доктору. Он интересный чувак. Такие сейчас редкость. К тому же, желе будет трехслойным и вдвоем мы просто будем не в состоянии его осилить. Так что будем жрать его втроем.
 
Со стороны я был похож на крупное, ухоженное, внешне довольно благополучное домашнее животное, имевшее завидный, радующий хозяев экстерьер, но которое имело скверную нервную систему, а возможно и глистов, блох, клещей, крипторхизм, онкологию, да остро нуждалось как в клизмовании, так и в трепанации.
 
Откуда-то издалека я вспомнил, как познакомил Кирпича с Доком и выпрямившись, застыл посреди комнаты, не зная, что мне делать дальше и как быть.
 
В каждом моем движении, будь то поворот головы или обычный шаг, в эти минуты присутствовала некая часть от личности Алисы.
 
Паранойальная слитность с ее "Я" достигла такого небывалого пика, что даже свое тело я не воспринимал как собственное, а с удивлением на него взирая, ощущал его тяжкую пропитанность поцелуями и прикосновениями так не достающего мне сейчас существа.
 
Я смотрел с завистью на свои пальцы так много о ней знавшие и начинал тихо ненавидеть их, а заодно почему-то и всего себя за то, что не имею полномочий и власти заполучить немедленно дорогой сердцу наркотик.
 
Дыхание сбилось и дурацкий загрудинный дятел дробно застучал по ребрам в поисках лакомых червей.
 
Черви же сконцентрировались этажем выше, в округлом чане моей емкости для размышлений, где устроив какую-то дикую вакханалию, клубились, перемешавшись и слившись, гельминты моих о ней воспоминаний.
 
Слова Алисы, жесты, взгляды, вся нескромная мешанина из пыльных углов моего охваченного пожарищем мозга, где обитали тайные, заповедные ароматы и оброненные ею на краю сознания фразы - всё это обрушилось на мой мозг вкупе с издевательской, бантом всё это перевязавшей, садистической  мыслью: " я ее потеряю".
 
"Я ее потеряю." 

Нечто внутри меня было информировано куда лучше, чем мой, попробовавший было возражать и для этой цели порывисто схвативший вилы логики разум.
   
"Как же терять то, что уже в тебе?" - задал я вопрос оконной раме.

"Значит ли это - терять часть себя?" - попробовал я другой вариант, обращаясь к ней же.
 
Оконной раме, да и мирозданию в целом, мои терзания были определенно poh-уй.
 
Даже Сергею, который был моим ближайшим другом, было глубоко фиолетово всё, что меня сейчас волновало.
 
А я находился на грани нервного срыва.
 
Причем, с точки зрения здравого смысла, буквально, не из-за чего.
 
Тогда я, неожиданно для себя, сел на пол.
 
Это не стандартное действие, как ни странно, меня немного успокоило.
 
Дятел-сердце замедлился, а затем, и вовсе сконфузившись, притих.
 
Дыхание нормализовалось.
 
Я медленно и тяжело выдохнул.
 
Да....ничего не поделаешь: дышал я всё ещё Алисой. 
 
Но только ли ею одной?
 
Вдыхал - воздух нашпигованный уже льющимися с кухни ароматами, а выдыхал - сгустки ментоловой тоски по ней и ...по Горгоне.
 
Эта внутренняя разделенность на два полюса, казалось бы, не вредила мне напрямую, но все же исподволь подтачивала нечто, находившееся в самой моей глубине.
 
Мне проще было говорить себе, что я думаю и мечтаю постоянно только лишь об Алисе, однако на поверку выходило, что к моим мыслям каждый раз подмешивались тоска по Медузе.
 
Тоска, пропитанная каким-то эротическим остервенением.
 
Доктор прибыл как нельзя более вовремя.
 
Вручив Кирпичу пакет с какао-порошком и еще чем-то загадочным, он бодро прошествовал в гостиную и сел на диван, подозрительно на меня покосившись:
 
- Нестабильность эмоционального состояния с ярко выраженной гипотимической реакцией?
 
- Есть немного.
 
- Всё о девках румяных кручинитесь, сокол ясный? - его вороньи зрачки маслянисто блеснули мазутом.
 
- О них, заразах.
 
- Вы только хулы на них не возводите, коллега. Не надо. 
 
- Я не возвожу, док. Я...любя.

- Вижу, - серьезно произнес он и задумчиво проговорил куда-то в сторону: - Как ни крути, а всё знание - лишь от них, всё познание жизни, себя и мира - только через них. Самое острое, непереносимое счастье - только от женщины. Конечно, тонны говна, в которых ты потом барахтаешься, тоже, вкушаешь как бы благодаря им, но это, старик, словно побочный эффект - после приема морфина: какого дьявола сетовать, что дохнешь от удушья, если уколол пять кубов? Никто тебя же не просит прижимать ее, свою женщину, слишком сильно к печени, считая, при этом, что только что молодцевато спёр её у мира? А ведь вся соль именно в этом вдавливании в себя! Никто никому не принадлежит и ничто нельзя считать раз и навсегда завоеванным - ни в любви, ни в дружбе. Я слишком хорошо понимаю эпитет "своя женщина", но, скажу вам по большому секрету, это такой же абсурд, как и нелепое понятие "свой мужчина".
 
- Док, вы отметаете возможность божественного совпадения?
 
- Совпадение - не отметаю, а вот божественное - сразу и далеко посылаю.
 
- Никто никому не принадлежит..., - повторил я, вглядываясь в разверзшуюся передо мной бездну, - Это ужасно и одновременно....прекрасно. А встретить свою женщину - это ведь несчастье, док.
 
- Красота и отчаяние - подруги. Присмотритесь, коллега, к своему восхищению и вы увидите на его дне - страдание. Вы влюблены и я, старая калоша, завидую вам белейшей завистью. 
 
- Почему, док? Не живется спокойно?
 
- Живется. Но спокойно - это не совсем жизнь. Точнее, уже не жизнь. Хочется страданий. Хочется боли, - его глаза неожиданно и яростно сверкнули, - Да-да! Боли! Только боль и дает ощущение жизни. Вы опьянены, опьянены жизнью, женщиной, а я, черствый сухарь с выковыриванным изюмом, вынужден искать бледные тени испытываемых вами ощущений в жалких и пагубных суррогатах. Вам кажется, что вы несчастны, а между тем - вы гораздо счастливее меня, старого, истертого временем и жизнью, никому не нужного мудака.
 
- Док, я тоже никому не нужен.
 
- Да глупости! Глупости! - он вскочил с дивана и заходил по комнате: - Вы заставляли кричать вашу любимую? Исторгали из ее существа стоны? Она фантазировала о вас, не выпускала вас из головы, думала и думает по сю пору о вас! Пусть даже вы расстанетесь! И что!? Вы же оставите в ней след! Вы, я уверен, не можете не выжечь тавро! С вашей дьявольской сексуальностью, которую даже я, однополое с вами создание, чую в вас за версту! Она все равно будет время от времени возвращаться к вам мыслью и это - уже победа! Победа, друг мой!
 
- Возвращаться мыслью? Как к дорогому сердцу покойнику? 
 
В этот момент вошел Кирпич, торжественно неся перед собой таз, наполненный чем-то невероятным.
 
Окинув нас победоносным взором, он отрезал каждому по огромному треугольному куску, а я, забыв о теме нашей с Доком беседы, несколько секунд удивленно смотрел на этот полосатый студень, где шоколадно-коричневый, оранжево-желтый и снежно-белый не смешиваясь, составляли завораживающую глаз цветовую палитру.
 
Вкус блюда оказался на редкость гармоничным: мягкая сладость шоколадной прослойки, подкрепившись сливочными тонами сметаны, дробилась приятной яблочной кислинкой.
 
В наступившей тишине слышен был лишь мерный стук ложек.
 
Только полностью очистив тарелку от следов десерта и с плохо сдерживаемым вожделением поглядывая на гротескно расположившийся на столе эмалированный таз, Док обрел способность к речи:
 
- Вот ваше истинное призвание!
 
- Бог кулинарии! - поддержал я.
 
Улыбнувшись, Кирпич галантно раскланялся: 
 
- Док, оксик чувствуется?
 
- Какой еще оксик?! - встрепенулся я.

- А вы не говорили нашему спортсмену? - удивился доктор.
 
- Нет, - сдерживая смех, изрек Сергей.
 
- Там немного натрия оксибутирата, - ласково проговорил эскулап таким тоном, словно речь шла о корице или гвоздике.
 
- Ты что, сдурел?! - вспылил я, с ненавистью глядя на Кирпича, - У меня послезавтра матч!
 
- Ой, до послезавтра вы двадцать раз еще испытаете божественное просветление! - доктор отчего-то повеселел, но, буквально тут же, сглотнув улыбку, уже серьезным тоном, добавил: - Беспокойство беспочвенно. Уже завтра - исчезнет всякий след. 
 
- И что же со мной сейчас будет? - неуверенно поинтересовался я.
 
- Да ничего, - расслабленно выдавил из себя гость, увлеченно созерцая узоры на комнатных обоях, - Чуточку релакса нам всем не помешает. Излишнее напряжение тела и мысли, коллега,  ведет к неврозам.
 
Действительно, спустя каких-нибудь пять минут я ощутил граничащую со слабостью истому во всем теле, и хотя тревога моя улеглась, горестные мысли мои, зачехлив свое острие шелковыми ножнами, воспарили на такие высоты, где для боли среда была слишком стерильной.
 
- Вот теперь мы можем поговорить о чем угодно, - заплетающимся языком проговорил Доктор, - От лхасских апсо до эфферентной иннервации.
 
- Лхасских апсо тоже едят, как и чау-чау? - поинтересовался Сергей.
 
- Так вроде бы это китайская порода, а собакоеды - корейцы? - отчего-то ища во мне поддержки, спросил Док.
 
- Я не знаю ни одной породы, которую бы вывели корейцы. Видимо, они их просто жрут, воруя у узкоглазых братьев - китайцев, а так же и японцев, - безапелляционно заявил я.

- А японцы не едят четвероногих друзей? - не успокаивался наш гость.
 
- Нет. Сосредоточились на рыбе. 
 
- Я бы тоже сосредоточился на рыбе. Но слишком долго быть сосредоточенным таким образом, довольно обременительно для бюджета.
 
- А вы, Док, ловите ее. Купите удочку. Снасти, - посоветовал Кирпич.
 
- С Настей я поймал уже однажды триппер. Хорош! Больше не стану! - промямлил эскулап, почти проваливаясь в забытье.
 
Я, возможно, и рассмеялся бы, но, поскольку мое сознание тоже подернулось дымкой, то всё, на что меня хватило, так это на кривую, полупьяную улыбку.
 
Рухнув в какую-то черную дыру, а затем вынырнув из нее, я обнаружил, что Сергей, вырвав тетрадный лист, без всякого выражения на лице, что-то упорно на нем пишет.
 
А разглядывающий стены Доктор, в конце концов отыскав самый притягательный узор в бессмысленном рисунке обоев, похоже, полностью растворился в нем сознанием.
 
Каждый ушел и замкнулся в своем собственном мире, оставив снаружи лишь кенотаф телесной оболочки.
 
Испытывая нечто вроде отвращения пред всяким действием и растеряв все слова, я, тем не менее, нашел силы чтобы приподняться и вынести себя, почти невесомого, на балкон.
 
Прислонившись к перилам и глядя вдаль, в бездонную голубизну небес, я внезапно ощутил прилив иррациональной радости: 
 
- Удовольствия, которые привносят с собой в твою жизнь другие люди - имеют искусственную природу. Они, словно наркотики, продукт химии. А то, что составляет твою природу, твоя светлая грусть - это единственное богатство, твой флаг, штандарт, который ты несешь с собой сквозь вечность. И она всегда пребудет с тобой. Потому, что одиночество отнять невозможно.
 
Мне показалось несколько странным, что мысль, возникшая в моем мозге, была воспринята мною так, будто была подслушана и казалась инородной.
 
В полнейшем опустошении я смотрел в бескрайнюю пустоту неба и мира, упиваясь горьким счастьем открывшейся, снисходительно отдавшейся мне истины. 
 
Безусловно, и я, и продолжавший исподволь сгорать на медленном внутреннем огне тоски Кирпич, вылечимся от наших зависимостей, как впрочем и мы, в свою очередь, будем отброшены за пределы воспоминаний наших возлюбленных мощными волнами времени, поскольку есть в душах людей нечто тайно сопротивляющееся любому единению и объединению, нечто гонящее их либо к холодным звездам одиночества, либо в хаос бессмысленной смены впечатлений и лиц.
 
Вернувшись в комнату, я обнаружил, что Доктор, запрокинув голову и похрапывая, банальнейшим образом спит, а Сергей, откинувшись на спинку дивана, с улыбкой смотрит в окно, а по его щекам медленно, одна за другой, стекают слезы.
 
Подойдя к нему, я невольно скосил взор на тетрадный лист, несколько измятый, но полностью исписанный. 
 
Одно-единственное слово, написанное через клетку и без запятых, всё повторялось и повторялось.
 
"Лариса Лариса Лариса Лариса.." - и так до бесконечности, точнее, до конца бумаги.
 
Почти не осмысливая своих действий, я погладил его ладонью по голове и вновь уселся на свой стул.

Примечательно, что Кирпич, не только не отреагировал на мое прикосновение, но даже не изменился в лице.
 
Я подумал о той сложной работе, которую, денно и нощно, оказывается, проделывает его душа, продолжая удерживать в себе дорогой образ, пряча его не столько уже от посторонних глаз, сколько от собственного разума, от обжигающих лучей гордости, лелея, баюкая его при свете лучины в немыслимых катакомбах своего существа.
 
И вот сейчас, его отечное от постоянно носимой в себе занозы, опухшее от токсинов тоски сердце, приоткрылось, как приоткрывается распираемый изнутри мертвыми лейкоцитами нарыв, и гной неутоленной, невысказанной любви, победоносно, вместе со слезами, вытек наружу.
 
Флюктуация любви.
 
Не имея больше сил и желания наблюдать кататонию друга, я потянулся к десерту за очередной порцией.
 
Желе полностью оправдало все мои чаяния.

Вначале оно удовлетворило вкусовые притязания, а затем, походатайствовав перед Морфеем, способствовало моему плавному отбытию в его царство.
 
О, как не хватало в дальнейшей моей жизни наличия такого волшебного зелья, каким был тот замечательный десерт!
 
Как могло оно смягчить мои страдания, мою бесноватость и пресечь мучительные метания, когда я гиб, обнажив все нервы, скорее от своих сил, от их болезненного избытка, нежели от полученных ран!
 
И только ему, возможно, было подвластно невероятно сложное в своей простоте действие, взяв под руку, подобно чуткому другу, - которого, как всегда, никогда не оказывалось рядом в самые мрачные часы, - увести меня прочь из этого мира в спасительный рай пустоты и безмыслия.


Рецензии
Можно назвать главу
"Самый peace-датый год.Сметанно-фруктовое желе"
))
Мальчиков на десерт потянуло?
Отлично!

У читателей появилась возможность дальнейшего общения, как с автором,
так и с его героями, уже полюбившимися тем самым читателям ;)

Ирина Шкода   19.08.2013 00:53     Заявить о нарушении
Ира, я мысленно, кстати, так ее и называю.)))
"Сметанно-фруктовой".))
Мне как-то говорили о том, чтобы я продолжил ванденпировскую эпопею....а меня вот потянуло к этим рас(peace)дяям.)))
Спасибо!

Мелахиель Нецах   19.08.2013 01:31   Заявить о нарушении
Прочитала продолжение.
Если Автор ставил задачу вызвать у читателя прилив неясной тревоги и неосознанного страха, то ему это замечательно удалось.
И, как всегда, гениально-неподражаемо Автор вплел в повествование,
я бы это назвала "беспощадный юмор".
Речь о фразе "Я был похож на крупное,... "

Ирина Шкода   20.08.2013 21:32   Заявить о нарушении
О,да....плетение удалось.))

Мелахиель Нецах   20.08.2013 23:19   Заявить о нарушении
"одиночество отнять невозможно"
это точно!
его можно лишь слегка нарушить присутсвием другого одиночества

Ирина Шкода   26.08.2013 00:41   Заявить о нарушении
да....и нужно соблюдать такт даже в расстоянии одной души от другой, понимать, когда нужно сжать в объятиях, а когда отпустить....ментальное танго...

Мелахиель Нецах   26.08.2013 00:53   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.