На муромской дороге

Мне вспоминаются слова старинной разбойничьей песни: « Едут с товарами, в путь из Касимова, Муромским лесом купцы»…
Занятное, прибыльное дело – торговля!  Куда только не несется мысль купца? Каких только земель не повидает он, куда только не занесет его судьба торговая: за леса дремучие, за пески сыпучие, за «Океян-море»… А людишек скольких повидает: в тюрбанах и балахонах белоснежных, с завитою бородой, хною окрашенною, с глазами миндалевидными, как чернослив темными, а зрачками, как иголки колючими; в малахаях  беличьих, с рожами плоскими, с глазами раскосыми; в шелковых бурнусах с кожею темно-оливковою, с волосами короткими курчавыми, с губами толстыми и слюнявыми. Да и западные человеки, с ножками тоненькими, в чулочках нитяных и суконных, в кургузых кафтанах и узких брючках, до колен, и такие острые, и торопливые в движениях, словно от долгов бегущие… Занятное дело торговля, но хлопотное, да, и для жизни опасное. Тюки да ящики, сундуки, да корзины с товарами, глаза к себе завидущие притягивающие. А кошели со звенящим серебром, не только глаза притягивают, но и руки тонкие, с длинными жилистыми пальцами…
Беда поджидает купца и на воде, и на суше, и в степи широкой и раздольной, и в лесу темном, едва свет солнышка пропускающим, и в теснинах меж горами высокими. Скользит ладья торговая по волнам-барашкам от Шемахи до Астрахани, а в низовьях Волги, что ее ждет? Душе легче становится, когда стены кремля астраханского покажутся. Кланяются купцы воеводе местному серебром звонким, да платьем шелковым, чтобы до прилавков астраханских допустил. Кланяются  игумену монастырскому, что кельи для ночлега дал, до руки благословляющей допустил, опять же, звоном серебряным сопровождая. Потом путь до Касимова по волне волжской, светло-серой. Хороша Волга-река, ох, и хороша! Широка, глубока, привольна для люда всякого. Русских, татар, чувашей, марийцев, мордвы и иного народу, не на русском языке говорящем притянула она к берегам своим. С половины России Волга дань водою берет. Потом, не человеческим, мутным да соленым,  а потом прозрачным, ключами, да родниками студеными, пробивается земля. От тех ключей ручейки крохотные текут, в ручьи, да речушки собираются. Ну, а потом уже реки малые и большие в Волгу стекаются. И катит воды великие Волга-матушка в море Каспийское. Кормятся люди, на берегах Волги обитающие по-разному. Одни трудом тяжким, в ярмо впрягаясь, тянут баржи и ладьи супротив течения. Бурлаками тех людей прозывают. Не мудреная работа бурлацкая. Лямку через плечо, лаптем в землю упираешься, грудью мускулистую воздух захватываешь. Трещат хребты бурлаков, песня из глоток хрипло вырывается. Рубаха мокрой становится. Баржа двигается вдоль берега крутого Другие хлебопашеством, да огородину выращивая. Купцы торговлей мошну наполняют.  А гультяи, которых тут немало ошивается?.. Часть их босяками зовут. Голь перекатная, ноги темные, задубелые, с пятками порепанными, с ногтями изогнутыми, не стриженными. Путь вечером един, наезженный и нахоженный – в кабак. А там чего? Глаза зельем задиристым залил, гордость полезла, по карманам прежде затасканная, глянь, кулаки в ход сами пошли. Конечно, по роже, давно немытой, и самому достанется! А где ночь после проведет, то околоточному, или бурьяну, под забором растущему, известно?  Проснется поутру детина, в голове что-то мутное, но злость вся куда-то ушла, а гордость опять в карман, али за пазуху спряталась. Облака по небу несутся, разрывы малые синие, на проталины весенние похожи. Ветерок волосы, свалявшиеся, чуть шевелит и мысли дельные выдувает. Надобно деньгу зашибить. Для чего, спрашиваете? Опять же на дорогу до кабака, что тут непонятного?  Волю водкой заливать! Зимой с волей не нагуляешься. На печь теплую тянет. Лежишь в тепле, весны дожидаючись. Мечтаешь… Вот выглянет солнышко золотое, землю студеную мягкой сделает. Потекут ручьи журчащие, степь и поле водой напоят. Лапти тогда  долой, да, айда, на бережок волжский. Что человеку надо-то?  Хлеба кусок с салом, или с конопляным маслицем. А главное, наледь зимняя с души, как талая вода сойдет. А там и в артель бурлацкую. А может и так, собралось полсотни удальцов из голытьбы – вот тебе и орда уже! А орду и к воле потянуло. Воля-то она, воля и есть, с непривычки не знают, что с ней сделать, как поступить. Собьются под руку атаманову  и на купцов охоту заведут. Прятаться есть где, - островки на Волге имеются. Вот там и поселяются. По ночам костры жгут, мясо жарят из скотины домашней или из дичины, тут уж как придется, где раздобудут? Рыбу в листья лопуха завернутую в золе пекут, песни удалые, да и неудалые, но долгие, да тягучие, поют. Струйки дыма с мелкими искорками поднимаются вверх и вьются в ночном воздухе, полном влаги и свежести реки. Облака, прикрывавшие небо, рассеиваются, на темном ночном небе загораются крупные звезды. Костер ярко горит, отбрасывая желтые блики на лица и сгорбленные, развалившиеся фигуры людей, окружающих его. Ночь прошла. Дозорный направляется к берегу Волги, следит за речной гладью, в ожидании добычи. Вот расшива купеческая из-за угла островного на стрежень выруливает. Знак подает сторожевой. Ребята бегом в струги, да наперехват купцу. Выскочит купчина толстопузый, икону над головой держит, пытается речами сладкими увещевать разбойничков. К  охранникам им нанятым обращается, улещает их, обещая вознаграждение большое. Но тут со стругов летят веревки с крючьями, в борта расшивы впиваются, да лезут на нее, прыгают разбойники с кудлатыми, да чубатыми головами, усатые рожи казачьи то там, то там мелькают, бьются со сторожами купеческими. Трещат и лопаются, как арбузы спелые, под кистенями головы христианские. Побитых и чуть живых за борт бросают. Вестимо, до берега никто не доплывет, уж больно широка и быстра река. Кипит работа, на струги товары купеческие перетаскивают. Паруса, в клочья рваные, ее поникли, словно лебедь умирает корабль. Потом поджигают его, и  долго корабль пылает, да коптится на нем, поджаривается, купец, за шею к мачте привязанный. А его, небось, дома детишки, да женушка с прибытками ждут? Коль зарвутся гультяи с казаками, посылает царь-надежа, солдат своих с пушками. Воеводы царские быстро наведут порядок. Кого батогами до смерти запорют, кого в острог пошлют,  разбойничков на виселицы, а виселицы те по воде спускают, чтобы видел народ, да страшился! Дань на народ наложат, как же без дани обойтись? Награбленное вернуть надо. Правда, не тому, кто потерял, а в карманы воеводские.  А атамана в клетке в Москву везли, и там, на лобном месте смерти лютой предавали. Тишина после воцарялась на волжских просторах, только неведомо, надолго ли?