Мысли каменного человека

– Nillum intra se vitium est
Ничто не является пороком само по себе 
Сенека
Ну, что можно извлечь из камня-ракушечника, который добывали в каменоломнях Пантикапея, работая пилами, и который добывают сейчас открытым способом камнережущими машинами на окраинах гор. Керчи?  Форма осталась та же, размеры стали немного меньше, с учетом того, что мышцы современного человека стали менее развитыми в сравнении с теми, которыми  вы восторгаетесь, глядя на скульптуры древних. Это рассуждение не касается наших женщин. Женщины нашего времени, полагаю, могли бы не только конкурировать с древнегреческими матронами, но еще вызвали бы появление блеска заинтересованности в глазах эллинов, ведь своих красавиц они в грош не ставили, находя величайшее удовольствие в однополой любви. Мужчины же нашего времени, за ничтожно малым исключением, с осанкой близкой к той, что вы видите у мерзнущего на морозном ветру, у древних кроме чувства острой жалости ничего бы не вызвали. Но вернемся к холодному, ноздреватому ракушечнику. Ни оттенками цвета он не радует глаз, ни ощущение тепла не вызывает. Серые, однотонные, больших размеров кирпичи. И все же, некоторым гражданам нашего города он принес немало самых приятных, самых радостных минут. Я бы сослался на мнение двух следователей, старых моих приятелей Александра Евстифеева и Карпачева Ивана, будь они живы сейчас, которые занимались в отдаленные советские времена анализом хозяйственных дел гражданина N. Я помнил прежде фамилию подсудимого, такую звонкую, словно колокольчиками звенящую, но по истечении большого времени просто-напросто забыл ее.  Впрочем, я уверен, что фамилия подсудимого была позаимствована из большого числа исконно русских фамилий, хотя по национальности он был еврей. Был он грузен, лысоват, возраст ближе к пенсионному, но приятной внешности. И это несмотря на то, что следственный изолятор быстро  удаляет налет интеллигенции, делает одежду неряшливой, хотя бы она вышла из-под искусных пальцев знаменитого Кутюрье. Удивительно, как ему удавалось, но Давид Аронович сохранял и выправку, и абсолютно цивилизованный вид, он был до синевы выбрит, лицо упруго и свежее. Не хватало только галстука на шее, да отутюженных брюк. Насколько память подвластна мне, я помню все смертные грехи, в которых обвиняли этого вполне достойного человека. Мне так и осталось непонятным с тех пор одно явление, почему у нас не предупреждают преступление, а только наказывают за него? Ну, скажем, Давид Аронович жил не заграницей, а в СССР, где экономическая деятельность  регламентировалась множеством законов, не позволяющим обогащаться даже там, где не страдали интересы государства, и не причинялся ему материальный ущерб. Ну, что стоило кому-нибудь, занимающему не последнее место в правовой системе, сказать просто, но не елейным образом:
«Хватит, Додик, угомонись, наконец!»
И я думаю, у Давида Ароновича хватило бы ума, хотя бы для того, чтобы нырнуть в тень, да глубже, где различать темное от светлого, праведное от грешного, затруднительно.
А так, плавал человек открыто, не скрываясь, не только не платя налогов, но и не зная, за что их и кому следует платить?
Жил человек весело, наслаждаясь жизнью, не чураясь знакомств и не навязывая их. Посещал вечерами лучший в ту пору ресторан «Керчь», где не просто набивал свой желудок пищевыми продуктами, а требовал от директора ресторана Соболевской только деликатесов. Нет, он не уединялся в скрытую от глаз кабинку, чтобы вкушать их там тайно. Ел и пил на виду у всех. И, признаться откровенно, слюнки у присутствующих не текли при виде того, как кусок превосходно приготовленной осетрины отправляется в рот Давида Ароновича. В  то благословенное время деликатесами полны были прилавки всех  гастрономов города, ими удивить было невозможно. Давид Аронович предпочитал всем другим маркам коньяк «Арарат»,  ну, в крайнем случае, соглашался на «Москву» или «Киев» Снимал гурман номера-люкс для интимного времяпрепровождения с молоденькими девушками, обязательно небольшого роста, худенькими, с маленькой, как у  мальчишки, грудью. Казалось, что, общаясь с такими особами женского пола, он пытался поделиться с ними избытками своей энергии, пытался регулировать толщину своего  подкожно-жирового слоя. Был Давид Аронович трижды женатым. Каждой, оставляемой им женщине, он дарил дом с отличной мебелью. Детей у него не было. Бог не наделил его такой особенностью. Впрочем, не было заметно у него и особенной печали по этому поводу. Может быть, я так и не узнал бы о существовании гражданина N, и не пришлось бы пером коснуться его личности, если бы в городе Керчи не произошла очередная смена прокуроров. В прокуратуре появился дельный, энергичный прокурор по фамилии Клешня, а по имени Семен. Ничего дурного об этом человеке не скажу, знающий, понимающий, открытый… Голова была лысой и блестела, словно полированная,  взгляд серых глаз внимательный и доброжелательный. Одним словом, - прекрасный человек. Только заметил я одну особенность в правоохранительной системе. Появление каждого нового прокурора почему-то сопровождалось одновременным возбуждением множества уголовных дел, даже доводимых, представьте себе,  до логического конца. Но эти дела и раскрывать не следовало, они и без того видимы были окружающим. Открывай, заводи, наполняй зафиксированными на бумаге фактами. Следуя такой тенденции, в условиях чересчур частой смены прокуроров, думаю я, преступность была бы вообще сведена к нулю. Да вот беда, какая, не часто менялись они. Как бы то ни было, а при прокуроре Клешне Давид Аронович оказался в следственном изоляторе, и вместо ресторанного разносола, теперь ему приносили стандартный обед из столовой, что находилась рядом с рыболовным объединением «Югрыбпоиск». Обед, правда, приличный: первое и второе, и обязательно компот из сухофруктов. Государство заботилось о грешных людях. Не в пример, следователю Саше Евстифееву, чей завтрак, или обед составляли стакан сухого столового вина за 18 копеек и два жаренных в сале пирожка с ливерной начинкой, стоившие каждый аж по четыре копейки. Хозяйственные уголовные дела тянутся подолгу, требуя немалого количества экспертиз, сверок, поездок.  Поэтому пребывание Давида Ароновича на деревянных нарах затянулось. Ну, наконец-то, следователи городской прокуратуры облегченно вздохнули, расследование по делу было закончено, и 18 томов его, горой великой возвышались на судейском столе. Я не стану знакомить читателя с  обвинительным заключением, самом творческим произведением следователя, не стану останавливать внимание  и на остальных действиях судебного следствия. Остановлюсь на последнем слове обвиняемого, оно – прекрасно раскрывает все, свойственное нашему  представлению об уголовном характере деяния «предпринимателя».. Естественно, у Давида Ароновича, как это свойственно семитам, были не лады с произношением буквы «р», и мне жаль, что я не могу на бумаге изобразить особенность произношения моего героя этой труднопреодолимой буквы. Я просто буду удалять эту неприятную букву там, где это можно сделать, или заменять буквой «г», чтоб не нарушить самого смысла, передавая речь обвиняемого. Итак, я начинаю: «Гаждане судьи! Я тут услышал так много, что понять не могу, в чем меня все-таки обвиняют? Но, более всего меня возмущают упгеки в том, что я нанес оггомный ущерб госудагству. Я не воговал, не убивал. Назовите, кого я оггабил? Я делал то, что должно было делать министегство стгоительства. Делал, не получая ни копейки, на свой стгах и гиск.  У меня нет контогы. Контога – это я: Я и диэктор, я  мастер, я и бухгалтер, и все, что вам угодно. Чьими советами я пользовался? Только своими. Если следуешь чужому совету, то и совегшать будешь чужие ошибки, а не свои. Гудник, шахта, кагьер, как би ви все это не называли, мне не пгинадлежат. Чтоб там габотать, я должен всем платить. Когда габотает моя команда?  Когда габочий день кончится. Чтоби габочие остались погаботать после смены, я плачу им, в два газа больше, чем платит госудагство. Камень нагезан, его вывезти нужно. Мне нужны машины для вывоза камня. У меня их нет. Я иду в автопгедпгиятие. Диэктор его не дгуг и пиятель мой, но он – газумный человек. Ми долго беседуем, без наводящих вопгосов. Потом я плачу деньги, мне дают машины. Камень везут на станцию. Но у меня нет там вагонов. Попгобуйте получить их без газноядки?  А я получаю! Потому что плачу наличными! Мне еще нужно знать, куда камень везти, кому камень нужен?  А для этого я мотаюсь по стгане!  За какие деньги, спгашивается? Госудагство пгодает камень по 10 копеек за штуку, я – по 20 копеек. И ви это называете большим гешефтом? Это – слезы, а не гешефт! Меня благодаить нужно, я поставляю камень, где из него дома и коговники стгоят, дома в сельской местности. Не будь меня, они бы годами ждали этого камня. А я им на ладошке его пгиношу! И  ви это называете темными делами? Тогда назовите мне светлые? Какая коммегция ! Считать копейку госудагственную надо! Что я нажил, спгашиваете? То, что на мне! Я не копил денег, я их гасходывал. Все они госудагству достались! Что я у вас пгошу в своем последнем слове? Да ничего. Я и в тюгме не пгопаду, и там такие, как я, нужны…
Я слушал его выступление и думал: «А ведь он прав, какие барыши могут быть, при таких расходах? Мне этот человек, положительно, нравился. Он жил в свое удовольствие, но не даром хлеб с маслом ел! А главное, деньги и золото власти над ним не имели.