Четвертый возраст виноградной лозы

Солнечный день. Вокзал в Фюрстенвальде под Берлином.

ТИТР: ФЮРСТЕНВАЛЬДЕ, ВОСТОЧНАЯ ГЕРМАНИЯ. МАЙ 1994 ГОДА.

У перрона поезд «Берлин – Москва». Голос из репродуктора (по-немецки):
- Внимание! Скорый поезд номер четырнадцать «Берлин - Москва» отправляется от второй платформы. Повторяю…

Перрон пустеет. У двери одного из вагонов топчется ПРОВОДНИК - маленький, толстоватый человек в летней форме железнодорожника.

Состав дергается, клацают замки сцепок. Проводник поднимается на подножку, бросает взгляд на перрон, и видит, как на платформу врывается гремящий деревенский тарантас, на котором компания десантников со свистом и гиканьем нагоняет отходящий поезд.
Дикое и бесшабашно-азартное зрелище завораживает Проводника. Его кустистые брови ползут вверх и застывают на линии козырька фуражки.

Ошалевшая от страха лошадь несётся по платформе, разгоняя редких  провожающих. ВЫСОКИЙ ПЛЕЧИСТЫЙ БЛОНДИН, стоя правит лошадью, с  посвистом щёлкая кнутом над лошадиным крупом. Это АРСЕНИЙ ЕРМОЛОВ. На вид ему около двадцати двух лет, он в погонах старшины десантных войск.

Поезд продолжает набирать ход. Тарантас настигает открытую дверь, в которой замер в изумлении Проводник.

Арсений подводит повозку вплотную к поезду. МОЛОДОЙ СОЛДАТ поднимает со дна тарантаса ЧТО-ТО упакованное в армейский вещмешок, и свистом выводит Проводника из оцепенения:

- Эй, батя, лови! И-и-и-р-раз!

Проводник хочет что-то возразить, но, приняв на грудь брошенную с повозки вещь, теряет равновесие и катится вместе с ней вглубь тамбура. Следом в тамбур влетает большая дорожная сумка.

- Держи руль! – кричит Арсений Сержанту, бросает ему поводья, примеряется и прыгает с тарантаса на подножку набирающего скорость поезда.

Арсений, держась за поручни, повисает на подножке и видит, как тарантас налетает колесом на фонарный столб и опрокидывается. Десантники вываливаются на перрон, один за другим вскакивают, бегут вслед уходящему поезду и машут руками.

Махнув на прощание приятелям, Арсений поднимается в тамбур. Проводник кряхтя встаёт с пола, сердито отстраняет Арсения, закрывающего дверь вагона, опускает напольную защитную плиту. Арсений протягивает ему руку:

- Не серчай батя! Давай дружиться. Меня Арсением зовут.

Проводник отталкивает протянутую руку.

- Ты мне тут арапа не заправляй! Дружиться… У тебя воинское требование есть? Или билет? Кто ты вообще такой? У тебя что в мешке? Я чуть-ма контузию в грудь не получил, понимаешь, через этот твой багаж! Вот мы тебя во Франкфурте разъясним! Я сейчас к начальнику поезда…
- У меня тут вино, бать, - улыбается Арсений широко и открыто.
- Как, то есть, вино? – тихо произносит слегка ошарашенный Проводник.
- Так, десять литров рейнского, молодого. Союзники подкинули.
- Это ж контрабанда!
- Ну, а я что говорю! Надо ж уничтожить… пока не конфисковали, - Арсений «взвешивает» вещмешок в руке, оттуда призывно «булькает», - А, батя?

Поезд мчится по просторам Германии, проезжает аккуратную немецкую деревушку с возвышающимся над крышами шпилем кирхи. День клонится к закату. Колёса грохочут по мосту через Одер, мелькают мимо полосатых столбов с орлами, отмечающих германо-польскую границу.

Купе проводника. За окном – ночь и неподвижные станционные огни. Арсений в полосатой сине-белой майке, тяжело навалившись на стол, смотрит в окно. На столе - стаканы, закуска.
Где-то гудит сигнал электровоза. Поезд  дёрнулся, медленно пошёл, плавно набирая ход. В купе входит Проводник, снимает фуражку, вытирая пот со лба, произносит с одышкой:
- Всё, Тересполь проскочили, теперь до Буга кочумаем.
Арсений не двигается. Проводник садится, делает глоток из своего стакана.
-Не тоскуй, парень! Люди везде живут. И ты в своей Макеевке проживешь не хуже других.
Арсений поворачивается к Проводнику, его глаза покраснели будто от слёз, но слёз не видно.
- Ни хрена ты, батя, не понял! Не жизнь это - вой собачий! Мать пишет: Витька, дружок мой, на мотоцикле расшибся. Вот, - Арсений кладёт перед Проводником фотографию, на которой он изображён в обнимку с молодым усатым красавцем, - С серпантина соскочил - и об скалу. Два дня от камней отскребали, чтоб было хоть чего-нибудь в гроб положить. Думаешь, он поводья случайно бросил? Кремень был! Мужичище! Отчаянный, весь в отца сорвиголова…
Пока Проводник надевает очки, рассматривает фотографию, Арсений наливает из канистры, в которой уже почти ничего не осталось, вино. Проводник откладывает фото, снимает очки.
-  Чего же он, молодой-то такой?.. Царствие небесное. Помянем…
Арсений залпом выпивает свой стакан. Проводник бросает беглый взгляд на фотографию, вздыхает, делает глоток.
- Летят перелётные птицы…
- Я бы сейчас вылетел, да приземлиться некуда. Вот осенью учиться поеду…
Проводник выпивает, отирает губы,  хитро подмигивает Арсению.
- А ты женись.
Арсений пристально глядит на Проводника, беззвучно шевеля губами, словно матерясь. Затем резко сжимает сигарету в кулаке.
- Я тебе битый час за нашу жизнь толковал…
- Погоди! Я не о том. Найди себе в Москве вдову богатую, и женись. Постарше себя бери – они посговорчивей. Поживешь, пооботрешься, а там видно будет.
- Ага, мы завтра причалим, а на вокзале этих вдов – большие тыщи, и все по мою душу…
- В Москве всего в достатке. Остановиться есть где?
- Не знаю пока… Вроде, отец у меня там.
- Ну, тем более! На случай дам свой адресок. Я ведь тоже в Москву в своё время, как Ломоносов, в лаптях пришёл. А теперь, видишь, в полном порядке. И тебя благоустроим, – Проводник оживляется, будто вспомнив что-то,- А ну, облачайся. Пойдём-ка…
- Куда ещё?..
- Тут недалече…

Купе международного класса. Шторы на окне сдвинуты. Уютно светит ночник на столе. На диване - чемодан с поднятой крышкой. Его содержимое говорит о привычке владельца много путешествовать: дорогие дорожные принадлежности, тщательно уложенная одежда.
На противоположном диване, укрывшись простынёй, спит ТАТЬЯНА ПОЛТАВЦЕВА.
Раздается стук в дверь. Полтавцева открывает глаза. Некоторое время лежит, прислушиваясь. Поднимается, садится. На вид ей не более тридцати пяти лет.
Раздаётся еще один короткий стук в дверь, за ним – из коридора голос Проводника:
- Подъезжаем к границе! Готовим документы и вещи для досмотра.
Полтавцева нехотя встаёт, раздвигает шторы, поднимает верхнюю створку окна. Некоторое время стоит, вдыхая струю свежего ночного воздуха.
Стук повторяется. Полтавцева с явным неудовольствием запахивает халат, поправляет причёску, приоткрывает дверь.
В образовавшемся проёме возникает  Проводник. Он едва заметно нетрезв. Юркие глазки из-под нависающих кустистых бровей мгновенно «раздевают» стройную фигуру женщины.
- Я дико извиняюсь, - Проводник поперхнулся, - Добрый вечер!
Полтавцева замечает его смущение.
- Добрый? Х-м… Вы меня только что разбудили.
- Я… кхе-м… Дык это, всё равно граница… Извините, что ж…
- Ну-ну, слушаю вас?
Проводник беззвучно шевелит губами, соображая с чего начать.
- Тут-ма такое дело… В Лукове начальство воина подсадило… Парень молодой, красивый…
- Прекрасные качества!
- Так и я говорю! - распаляется Проводник,- Вот-ма, приказано разместить. Что тут скажешь! А положить его некуда! Сами видите, что творится,- выдерживая паузу, Проводник театрально разводит руками, смотрит вправо и влево вдоль коридора, - А вы, как я понимаю, одна едете?
Полтавцева усмехается недоброй улыбкой.
- И поэтому вы решили положить его ко мне? Забавно!
- Я подумал…
- Что мне скучно? Мне не скучно. И потом, разве я не заплатила за всё купе? – Полтавцева руками в воздухе соединяет два полукруга,- За целое купе?
- Оно конечно так, но… - азарта у Проводника явно поубавилось.
- Ничем не могу помочь, - холодно заключает Полтавцева,- Ещё что-нибудь?
В проеме двери, чуть подтолкнув Проводника, появляется Арсений.
- Пошли, нечего тут…
- Эх-ма! Погоди ты, селезень!..
- Чего годить?
Полтавцева, лучезарно улыбаясь Арсению, распахивает створку двери полностью, чуть выпячивая грудь.
- Постойте! А вы, вероятно, тот самый начинающий донжуан – затейник? – произносит она низким грудным тоном.
Арсений от стыда готов сквозь пол провалиться, по этой причине говорит с вызовом:
- Ну, почему же начинающий?
- А-а-а! В таком случае, заходите… (Арсений напрягается) завтра днём! Поболтаем! Спокойной ночи!
Полтавцева захлопывает створку купе, закрывает замок. Стоя у двери и глядя на себя в зеркало, она слышит продолжение диалога в коридоре.
- Ты, отец, хотя бы предупредил бы…
- Ничего-ничего! Чем слаще мёд, тем злее пчёлы! А как ты хотел! Но видал - какая! Крейсер Аврора, а не женщина, только не холостыми стреляет.
Проводник и Арсений удаляются.
Полтавцева включает свет в купе, разглядывает морщинки возле глаз, проводит ладонью по лицу, произносит с горькой усмешкой.
- Скучающая стерва… М-да…

Панорама Москвы, раннее утро. Дрожат и переливаются в воздухе очертания зданий. Мачты уличных фонарей вдоль Тверской напоминают вереницу пленников в путах, уныло бредущих с опущенными головами.

Мастерская художника в мансарде. За окном занимается заря. Слышно воркование голубей.
Оригинальный интерьер. У мольберта – высокий, крупный мужчина лет сорока пяти, в одежде, перепачканной красками. Это АРКАДИЙ РОМАНОВИЧ ДУБОВ. На его левом плече кусок материи, о который он время от времени вытирает кисти.
Дубов вдохновенно работает, пишет картину. Сюжета не видно, но по выражению лица понятно, что работа удаётся. Он откладывает палитру, кисть, чуть отходит от полотна, смотрит с прищуром, склонив голову набок, довольно улыбается.
- Да! Да! Ай да Дубов!

Площадь Белорусского вокзала. Проходит поливальная машина. Потоки людей входят и выходят из метро. Пожилой ДВОРНИК восточной внешности метёт мостовую.

Поезд «Берлин – Москва» стоит у перрона. В коридоре плотное движение: пассажиры спешат к выходу.
Распахивается дверь купе, Полтавцева выглядывает в коридор, беспокойно высматривая кого-то. На диване виден огромный чемодан.
Из открытой двери одного из соседних купе выходит Арсений с сумкой на плече, за ним две блондинки - ДЕВИЦЫ-БЛИЗНЯШКИ. Следом НОСИЛЬЩИК выносит чемоданы девиц.
- Я не понимаю, как же это: в свадебных костюмах – и с парашютом? – одна из Девиц сзади дергает Арсения за рукав, - А невеста была в фате и на шпильках?
По лицу Арсения видно, что он злой и не выспавшийся.
- Да, а как же! А жених в смокинге и ластах, - Арсений натыкается на Полтавцеву,- Мадам, вам помочь?
- Ничего-ничего, не отвлекайтесь… - Полтавцева скептически оглядывает Девиц. Девицы этого не замечают, они увлечены разговором с Арсением.
- В ластах? – удивляется вторая Близняшка.
- Ну да, - тяжело вздыхает Арсений, - он же в морском десанте служил.
Арсений с Девицами уходят. Полтавцева  провожает взглядом его фигуру и видит, как к ней пробирается по коридору ВОДИТЕЛЬ МИША.
- Здравствуйте, Татьяна Львовна! – восклицает он, переводя дыхание,- Как доехали? А я уж весь поезд дважды туда-сюда пробежал, вас нет как нет…
- Ходить, Миша, нужно медленно. Думать надо быстро.
Полтавцева решительно направляется к выходу из вагона.
- Понятно…
Водитель Миша подхватывает чемодан,  и, сгибаясь под его тяжестью, семенит за Полтавцевой.

Полтавцева сидит на заднем сидении своего автомобиля, нервно пролистывает буклет. Выражение лица у неё сосредоточенное и недовольное. Она не глядя достаёт дрожащими от волнения пальцами сигарету, закуривает.
- Катастрофа! Это позорище, а не программа…
Через заднее стекло видно, как водитель Миша опускает крышку багажника. Через мгновение он садится в машину. В руках у него букет цветов.  Он поворачивается, вручает цветы Полтавцевой.
- С днём рождения!
Полтавцева не глядя берет цветы, кладёт их рядом на сиденье.
- Спасибо. В галерею, и побыстрее!
- Слушаюсь!
Через зеркало заднего вида Миша бросает взгляд на Полтавцеву, высовывает язык и корчит гримасу. Но Полтавцева её не замечает.
Машина трогается. Сквозь боковое стекло видно, что она проезжает мимо Арсения. Арсений один, без девиц, остаётся стоять на площади, хмуро глядя по сторонам.

В полном мраке открывается с протяжным скрипом тяжелая дверь. В образовавшемся световом проёме возникают силуэты двух мужских фигуры. Мужчины  входят в темноту, и, судя по звукам, начинают спускаться по лестнице в подвал.
Мужчин не видно, виден только луч фонарика, скользящий по стенам и ступеням, и слышен их разговор, гулко звучащий в пустоте.
- Ну что, Михалёв. Как служится? Какие у нас тобой проблемы?
- Со мной – никаких!
- Похохми мне ещё, остряк-самоучка.
- Извините, Казимир Янович! Вот, бузит, вас требует.
- Чего говорит?
- Про совесть там, про демократию. А я ему: если ты дядя такой умный, то чего такой бедный. Зануда он, одним словом. А баба у него ещё ничего, смазливая.
- Михалёв, я тебя всё спросить хочу: тебя в детстве часто били?
- Не понял? За что?
- Ты давай смотри, не споткнись…

Небольшая комната в подвале. Старинные кирпичные своды. Видна попытка создать подобие жилого помещения. Обшарпанная мебель, скудные пожитки.
В комнате - реставратор КОВАЛЕВИЧ ВИКТОР МАРКОВИЧ, его жена НИНА, дети – погодки АНДРЕЙ и МАША, плохо одетые и бледные. Семья вокруг стола под низким абажуром. Освещение тусклое, лица угрюмые и измученные.
Открывается дверь, входит КАЗИМИР ЯНОВИЧ СЕПП, за ним МИХАЛЁВ.
- Здравствуйте, господа!
Пауза, все молчат.
- Виктор Маркович, вы хотели меня видеть?
Ковалевич молча встает, выходит из комнаты. За ним следуют Сепп и Михалёв.

В темноте загорается лампочка. Мы видим наскоро оборудованное под живописную мастерскую помещение. Строительные козлы вместо стола, на которых лежит несколько картин без рам, беспорядочно разбросаны кисти, краски, палитра. Пустующий мольберт, несколько разномастных колченогих стульев.
Входит Ковалевич, садится. Михалёв на один из стульев стелет газету, на которую садится Сепп. Сам встаёт рядом. Ковалевич молчит, мрачно глядя на Михалёва. Сепп:
- Михалёв, пока свободен.
- Я же при исполнении!
- Пошёл вон!
Михалёв исчезает.
- Ничего не меняется! Любите вы плодить вокруг себя холуёв, любезный Казимир Янович?
- У всякого барина свой каприз. Как говаривала моя покойная бабушка – возвышенная была старушка, царствие ей небесное! – с лысинкой родился, с лысинкой и помрешь.
- А вы барин?
- Пожалуй, что и барин. Если ты в другом признаёшь барина, с полным основанием можешь считать себя холопом. Вот я и не признаю. Итак, что вы имеете мне сообщить?
- Вы зачем вытащили меня из Грозного? Чтобы уморить в Москве? Что вы молчите?
- Гении капризны,-  Сепп встаёт со стула,- А злодеи, как правило, терпеливы.
- Постойте! Сядьте, - Ковалевичу трудно даётся то, что он собирается сказать,- Я… согласен. Только два условия.
- Какие? – видно, что Сепп едва сдерживает ликование.
- Во-первых, Мы живём здесь как крысы на помойке. Я не могу работать в таких условиях!
- Это проза, дорогой мой. Быт организуем.
- Я хотел бы знать – когда?
- А прямо сейчас,- Сепп приоткрывает дверь помещения, зовет, - Михалёв!
- И уберите от меня Михалёва. Это второе условие. Иначе я за себя не ручаюсь.
- Хорошо. Он, конечно, не мать Тереза, но… Преданные люди сегодня большой дефицит! Время такое, всё на продажу… Приходится терпеть.
Входит Михалёв.
- Я здесь!
Сепп треплет Михалёва за щёку.
- Куда же ты от меня денешься! Виктора Марковича с семьёй ко мне на дачу. Там всё готово?
- А то! Как вы распорядились, всё в точности.
- Останетесь довольны! – Сепп дружески треплет Ковалевича по плечу,- Пришлось потратиться. Увы, дорогой мой, за всё в этой жизни приходится платить, особенно за удовольствия.

Арсений, с дорожной сумкой, выходит из метро на станции «Аэропорт», проходит мимо памятника Тельману. Заходит в огороженный кованой решёткой тесный двор, идёт вдоль вереницы машин у тротуара.
 Две молодые мамаши оживлённо болтают на скамейке, дети играют в песочнице. Арсений проходит мимо них. Мамаши словно по команде перестают болтать, провожают Арсения взглядами.
Мрачный подъезд сталинского дома. Арсений поднимается по лестнице на второй этаж. Некоторое время колеблется, затем звонит в дверь, ждёт. Звонит ещё раз, подольше, ждёт. Звонит в третий раз.

Квартира, в которую звонит Арсений. Слышен долгий звонок в дверь. В квартире никого нет. В кабинете на столе фотография: Арсений лет пятнадцати, и молодой мужчина могучих пропорций, с чёрной бородкой – его отец, АРКАДИЙ РОМАНОВИЧ ДУБОВ.

Арсений нетерпеливо терзает кнопку звонка. Соседняя дверь приоткрывается на вытянутую цепочку, в образовавшейся щели возникает любопытный глаз. Почувствовав взгляд, Арсений оборачивается.
- Здрасьте.
Из-за двери раздаётся скрипуче-низкий старушечий голос.
- Здорово… Чего гудишь-то!? Разгуделся, твою мать… Чего те надо?
- Мне бы Аркадия Романовича.
- Аркадий Романыч со всей фамилией на даче. А вы, собственно, кто будете?..
- Я? Родственник.
- Щас вот милицию вызовем, проверим, какой ты родственник.
- Бабань, чего так строго? Я сын его.
- Сы-ын… То-то, я смотрю, родственник… Сына у него отродясь не было. Дочь у него!
Из недр квартиры в препирательство с надтреснутым  старушечьим контральто вступает неожиданным контрапунктом детский дискант.
- Ба, вот ты всегда - не знаешь, а говоришь. Дядя Кадя сегодня на выставке. И про сына своего он мне рассказывал…
- Ты много знаешь, егоза, - огрызается на Внучку Старуха, - Помалкивай лучше.
- Знаю. И фотоРГафию его мне дядя Кадя показывал. Тебя ведь Арсением зовут, да?
- Да.
- Вот видишь! Дядя Кадя меня тоже с собой звал картины смотреть. Одна ты вечно против, бабка-ляпка!
- А не знаешь, куда он тебя звал? – Арсений пытается рассмотреть обладательницу дисканта.
- Знаю! В галерею на Солянке.
- Вот спасибо тебе! Можно от вас позвонить?
- Щас, разбежался, - Старуха захлопывает дверь, – Ты ещё переночевать попросись! – скрипит из-за двери дребезжащее котральто.

Галерея на Солянке. Вернисаж. Играет «живая музыка». Разношёрстная богемная тусовка, много публичных и «медиа» лиц: Жириновский, Янковский, Церетели, Глазунов, и другие. Вездесущие журналисты.
По залу, останавливаясь у картин прохаживаются  КАЗИМИР ЯНОВИЧ СЕПП и ОЛОФ ТАЙС, адвокат из Западного Берлина. В руках  у последнего небольшой плоский кейс, в зубах – нераскуренная трубка.
- У русских есть два бесспорных достижения,- Тайс бросает плотоядный взгляд на грудь проходящей мимо официантки, – мозги русских мужчин и красота русских женщин.
- Совершенно с вами согласен… Однако, справедливости ради надо заметить, что у женщин любой нации есть свои тайны.
- Любопытно?
- Например, японки… - Сепп раскланивается со знакомыми,- На первый взгляд они постижимо женственны и покорны, но обладают поистине несгибаемой волей. Англичанки, напротив, холодны и чопорны внешне, однако темпераментны и неукротимы внутри. О, это наука!
- А вы, как видно, неутомимый исследователь,  уважаемый Казимир Янович!- Тайс смеётся в голос, затем понижает тон,- Однако, перейдём к делу. Извините за бестактность, время, знаете ли,- Сепп едва заметно кивает в знак согласия, - Где мы можем переговорить?
Сепп берёт Тайса под локоть, подводит к двери с латунной табличкой «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД».
- Прошу, - Сепп пропускает Тайса вперёд, и, бросив беглый взгляд в зал, скрывается за  дверью.

На другом конце зала Дубов, окружённый журналистами, с видимым удовольствием даёт интервью. Дубов вальяжен и снисходителен, цепко держит за локоть НИКАСА СОФРОНОВА. Арсений в стороне, с иронией наблюдает за отцом.
- Импрессионисты всегда стремились разглядеть и показать удивительное богатство цвета в природе. Вот «духовный отец» движения импрессионистов, Камиль Писсаро, например. Он писал главным образом пейзажи. Он считал, что в пейзаже главное - передать трепетный свет, воздух, в который как бы погружены фигуры людей и предметы. В его картинах чувствуется ветер, влага, исходящая из земли, согреваемой солнцем после дождя…
Дубов смотрит поверх голов и замечает Арсения.
- Сенька! Ты!? - пробирается к сыну, налетает, обнимает, тормошит,- Ай, да Сенька! Ай, да сукин сын! Откуда ты взялся? - Софронову, журналистам, - Никас! Господа! Рекомендую: Арсений Аркадиевич, мой сын! Кстати, бесспорно талантливый художник.
Софронов протягивает руку для знакомства.
- Никас.
- Арсений, - Арсений пожимает протянутую руку; он смущён и говорит басом.
- Вот, господа, Родина может спать спокойно, пока на страже такие орлы! А сейчас прошу извинить,- поворачивается к Софронову,- Попомни мои слова: будущее не за талантами, а за поклонниками. В сущности, так оно всегда и было!
Софронов отмахивается руками.
- Да я не спорю с тобой, Аркадий Дубов! Ну тебя!  С тобой спорить, что вилкой щи хлебать: щи остынут, и слюной изойдёшь.
- То-то!- Дубов грозит Софронову пальцем, смеётся, обнимает Арсения,- Пойдём, я тебя кое с кем познакомлю. Великая женщина!

Сепп и Олоф Тайс сидят рядом друг с другом на углу длинного полированного стола. Тайс достаёт из кейса объёмистый конверт, кладёт его перед Сеппом.
- Здесь предложения по условиям и срокам реализации контракта, - Сепп едва заметно кивает, вертит конверт в руках,- Для подписания контракта понадобится ваше присутствие. Вы готовы приехать?
- Конечно, с огромным удовольствием!
- В таком случае, вот,- Тайс извлекает из кейса несколько листков,- Бланки приглашений, заверенные нашим консулом. Это облегчит процедуру получения визы… Заявленные вами к экспонированию полотна нам весьма интересны. Однако, моего клиента из Кёльна интересует возможность расширения списка.
Тайс что-то пишет в блокноте, вырывает листок, протягивает его Сеппу. Сепп читает: «Сезанн – Пьеро и Арлекин, Матисс – «Танец», «Музыка»
- С двумя последними я предвижу большие сложности, Сепп рвёт бумажку, обрывки кладёт в карман. Тайс замечает этот жест, – Работы слишком монументальны.
- Тем не менее… Моего клиента крайне интересует судьба всей коллекции Сергея Щукина, национализированной в 1918 году по декрету Ленина за номером 851. Всего 269 полотен. Мы подготовили некоторые документы. Вот прошу, -Тайс извлёкает из кейса и протягивает Сеппу другой конверт.
Сепп недовольно передёргивает плечами.
- Информация пока закрыта, - Сепп не в силах скрывать раздражение,- Национализированной! Без какой-либо компенсации, без гарантий неприкосновенности! Это, сударь, чистейшее воровство! Моё мнение: украденное должно быть возвращено.
- Наши друзья за океаном считают иначе. Согласитесь, невозможно переделать омлет, съеденный в 1917 году. Согласитесь, где-то должен быть положен предел, иначе потомки фараонов потребуют в собственность египетские пирамиды.
- Меня не беспокоят гробницы фараонов!- Сепп бесцеремонно перебивает собеседника,- Извините… Мне досадно, что купцам на Руси-матушке от века вменяли в обычай «сморкаться в скатерть» и утираться рукавом, а теперь потомки ограбившего их Хама жируют за счёт по крупицам собранных нашими предками сокровищ. Мы же, законные наследники этих купцов, которым сокровища принадлежат по определению, не смеем даже заявить о своих правах.
- Понятно,- учтиво, но равнодушно парирует Тайс, - Второй вопрос?
- О приобретении имения у синьора Гуэрра.
- Да-да… Процесс идёт, хотя и крайне медленно… Старик очень несговорчив.
- Вы предлагали ему альтернативу? Явите вашу изворотливость ума, придумайте что-нибудь. Вы же адвокат, в конце концов!
- Хорошо, хорошо… э-э-э… Казимир Янович! Вы мой клиент, и я сделаю для вас всё, что в моих силах.
Тайс решительно встаёт. Сепп внимательно смотрит на него.
- Ах, да, чуть не забыл. Вот последняя информация из вашего банка. Прошу, - Тайс передаёт Сеппу запечатанный конверт.
Они с чувством пожимают друг другу руки. Тайс удалаяется. Сепп садится, достаёт из кейса заправленную в жёсткое паспарту дореволюционную фотографию. На пожелтевшей поясной фотографии запечатлен господин во фрачной паре - Иван Щукин.

Приёмная перед кабинетом Полтавцевой. На цыпочках, утрированно крадучись входит ДУБОВ, с цветами и бутылкой шампанского в руках. За ним смущённо – Арсений.
Миловидная СЕКРЕТАРША, зная выходки Дубова, улыбается. Дубов подходит, берёт цветы и шампанское в одну руку, другой рукой подносит к губам руку Секретарши, целует.
- Здесь? – Дубов кивком головы указывает в сторону кабинета Полтавцевой. Секретарша, млея, кивает,- Я войду? - Секретарша повторяет свой жест,- Сонечка, вы – чудо!
Дубов целует Секретарше ручку, жестом фокусника достаёт из левого внутреннего кармана пиджака шоколад «Вдохновение», кладёт на стол перед Секретаршей.
- От сердца!
Секретарша заговорщицки улыбается.  ДУБОВ, подмигнув ей и Арсению,  достаёт из кармана белый носовой платок, просовывает руку в приоткрытую дверь.
- Нихт шиссен! Нихт шиссен! – скулит он жалобным голосом, размахивая за дверью платком.
Полтавцева с легким хохотком отзывается:
- Надоел! Ну, чего тебе ещё?
- Погоди! Стой здесь,  - Дубов подмигивает Арсению, исчезает за дверью кабинета.
- Демон!- восторженно выдыхает Секретарша.

В кабинете много цветов. Татьяна сидит в глубоком кожаном кресле с прикрытыми глазами. На пороге – сияющий Дубов, с шикарным букетом и бутылкой шампанского в руках.
- О, богиня! Дай же, дай я тебя расцелую!
- Воистину, от тебя нигде нет спасения.
Дубов наклоняется, троекратно целует в обе щёки, вручает цветы.
- С днем рождения, с днём рождения! Чего от гостей сбежала?.. Великая женщина! Уму непостижимо: собрать такую экспозицию за три месяца! Нашествие двунадесяти языков! Заманить итальянцев в Россию почти задаром! Снимаю шляпу вместе с париком. Ах!..
Дубов опять целует Полтавцеву, но уже совсем не по-дружески. Полтавцева устало отстраняет ухажёра.
- Тебе не надоело?
- Что? – Дубов вскидывает брови от притворного удивления.
- Соблазнять меня не надоело?
- И не думал! Исключительно поздравить. Где у тебя фужеры… Я давно замечаю: у тебя предвзятое ко мне отношение, - Достаёт из шкафа фужеры, открывает шампанское, разливает в бокалы, - А это обидно. Во-первых, потому что не справедливо. Во-вторых, я, как Дон Жуан со стажем… 
Твердый взгляд Полтавцевой останавливает обычное словоизвержение Дубова. Он берет фужеры, протягивает один имениннице.
- Ну, в общем, за тебя, за твои достоинства и недостатки, которые одинаково прекрасны.
Пьют. Дубов берёт из коробки конфету, закусывает.
- Сколько лет в Москве живёшь,-  усмехается Полтавцева,- а пить шампанское без закуски так и не научился.
- Сермяга!- Дубов присаживается на краешек стола поближе к Полтавцевой,- Вот кстати, известно тебе, в чём разница между Дон Жуаном и бабником? Нет? – Дубов выдерживает небольшую паузу,- Дон Жуан перед женщиной преклоняется, бабник же, заметь, её элементарно пользует. Каково?!
Полтавцева закуривает, пристально смотрит на Дубова.
- Послушай, Дубов… Уже много лет ты не оставляешь надежды завалить меня в койку…
- Татьяна, фи! Увы тебе!
- … но мне абсолютно всё равно, какие переживания тобой при этом владеют. Ты знаешь кто? Старый ловелас и словоплёт. И ничего тебе не обломится. Допивай и проваливай. У меня ещё дел до зубов.
- Погоди, у меня для тебя сюрприз! - Дубов выходит на середину кабинета, вздевает руки к двери, громко командует,- Появись!
Полтавцева с интересом наблюдает за происходящим. На призыв Дубова ответа нет. Дубов подходит к двери, приоткрывает её.
- Ну, что ты, телепень! Вваливайся давай!
Арсений входит, узнаёт Полтавцеву. Полтавцева и Арсений смотрят друг на друга с удивлением. Дубов наслаждается произведённым эффектом.
- Татьяна, веришь, слух о тебе прошёл по всей Руси великой. Вот, парень специально из Германии приехал, чтоб тебя повидать. Не сойду, говорит, с места, пока не увижу великую Татьяну Полтавцеву.
Первой приходит в себя Полтавцева. Она подходит к Арсению, протягивает руку, не то для поцелуя, не то для пожатия.
- Здравствуйте. Полтавцева, Татьяна Львовна.
- Угу, здравствуйте.
Нависает неловкая пауза. Арсений, несколько смутившись и не зная, что предпринять, пожимает кончики пальцев протянутой руки. Дубова изнутри взрывает весельем.
- Да это же Арсений! Имею честь представить – мой сынище, Арсений Аркадьевич Дубов.
- Вот как? У тебя есть сын?- Полтавцева подмигивает Арсению,- А мы уже немного знакомы, правда?
- Правда… Отец, ты забыл, моя фамилия Ермолов.
- Ну, пока что Ермолов! Суть дела от этого не меняется. Воссоединение семьи! Великая вещь! Каков, а? Необычайной силы молодец! Когда это вы успели познакомиться? Впрочем, это же мой сын! Всё, исчезаем. Тань, только слово: завтра – к нам на дачу. Договорились?
Арсений выходит. Дубов оборачивается в открытых дверях.
- Знаешь, всё-таки очень жаль. Очень жаль…
- Чего?
- Жаль, что ты не разделяешь точку зрения Чехова. Подумать только, ведь сколь годов уже могли бы добрыми друзьями быть!
Дубов резко захлопывает дверь. В неё тут же тяжко влетает увесистый каталог только что открытой выставки.

Дубов и Арсений едут в «Мерседесе» по Кремлёвской набережной. Дубов о чём-то оживлённо говорит. Арсений рассеяно смотрит по сторонам, погружённый в собственные мысли.
- Да ты меня не слушаешь!
- Извини… Что?
- Я говорю, не нравятся мне твои намерения.
- Почему? Что плохого в том, что человек хочет обзавестись семьёй?
- Послушай, но не в двадцать два года и не ради московской прописки!
- Я не собираюсь жениться на ком попало. Понравится – женюсь. А прописка – это так, маленький приятный пустячок. Довесок к приданому,- Арсений проводит рукой по деревянной отделке салона,- Хороша Маша, жаль, что ваша… Разве ты, когда нас бросил, уехал не затем же самым?
- Во-первых, прописка у меня была. Во-вторых, я полюбил! А в-третьих, не тебе судить мою жизнь. Посмотрим, как ты проживёшь свою!
- Не вашего разума, девственник, дело – судить воспалённую кровь!- Арсений примирительно похлопал отца по руке,- Да я не сужу…  Извини.
- Проехали… И с чего ты взял, что московские дуры выстроятся в очередь за такой, с позволения сказать, партией?
- Не понял иронии?
- У тебя пока нет привычки жить в интеллигентном обществе. Над тобой ещё надо поработать, придать, так сказать, отдельные штрихи. Придётся Сеппа попросить…
- Он что, учитель танцев?
- Я бы сказал – мастер социальной адаптации. Этим и живёт.
- Сам справлюсь. Не веришь? Ну-у, я же твой сын!
- И что, уже есть кандидатки?
- Пока нет… А чего далеко ходить! Вон Ксюха, к примеру. Ей, кажись, аккурат восемнадцать? Что она, хороша собой?
- Даже и не думай! Она твоя сестра.
- Сводная…  Ладно, шучу. Поищу богатую вдову на стороне, где-нибудь в Замоскворечье. Слушай, дай руль!
- Имей в виду, машина новая!
- Не дрейфь! - Арсений, словно фокусник, показывает пустые руки, - Мастер!
Машина останавливается у тротуара. Арсений и Дубов меняются местами. Арсений вставляет в магнитолу кассету. В салон врывается оглушительный аккорд битловской  «Rock'n'roll music». Резко взяв с места, машина теряется в потоке.

Дача Дубовых в Загорянке - увитая плющом постройка 30-х годов, мрачноватая и запущенная, настоящий барский дом. За домом виден такой же старый и запущенный сад.
Просторная терраса уставлена плетёной мебелью. На стене – часы с боем в резном корпусе тёмного дерева. В обстановке и убранстве чувствуется консервативный вкус хозяев.
За окнами темно. Уютно светится торшер. ЛОРА сидит в кресле-качалке, ноги накрыты пледом, читает. Ей нездоровится. На вид ей лет сорок. Это красивая печальной красотой женщина восточного типа с огромными темно-бархатными глазами.
КСЕНИЯ, миловидная блондинка лет восемнадцати,  говорит по телефону (по-английски).
- Когда? Так скоро? Да, я согласна. Конечно, согласна, дорогой! Конечно, позвоню. Всё, целую. Чмоки, чмоки, чмоки! - кладет трубку, по-русски,- Придурок!
Лора смотрит на дочь, укоризненно качая головой.
- Что?! Ну что! Хватит меня воспитывать, взрывается Ксения,- Поздно уже, понятно? Раньше надо было розгами махать!
- Я всегда старалась тебя просто любить, а не воспитывать.
- Ты замучила всех своей любовью! От твоей любви у меня вся жизнь наперекосяк!
- Что делать, я не могу иначе. А твоя жизнь,  глупышка, ещё вся впереди. Подойди ко мне.
- Отстань.
- Ну, не надо. Давай хотя бы сегодня не будем ссориться. Отец скоро приедет…
- Мой отец умер двенадцать лет назад. А этот жизнерадостный чурбан мне не отец. Ясно тебе? Всё! Ты, если хочешь, можешь продолжать считать его своим мужем, - Ксения жестоко усмехается,- Хотя любопытно бы знать, кому он больше муж, тебе или Полтавцевой?
- Не смей так говорить!
- Не я начинала этот разговор! - достает из корзинки котёнка,- Ты мой маленький! Ты мой зайка! Соскучился, бедненький! Пойдем, мамочка тебя покормит.
Ксения уходит в дом. Лора пытается овладеть собой, чтобы не разволноваться. На ступеньках террасы появляется Дубов с загадочным видом. Подходит к жене, целует.
- Здравствуй!  Как ты?
- Сегодня лучше.
- Кого я тебе привёз!? Ни за что не догадаешься! Где дщерь моя! - кричит в дом,- Сенька, иди сюда!
На веранду входит Арсений, с цветами в руках. 
- Куда ты! Ну, всё испортил! - Дубов расстроено плюхается на диван.
- Ты ж сам меня позвал!
Лора наблюдает за происходящим с улыбкой.
- Кого! Я кого звал? -  диван под Дубовым жалобно скрипит, - Я Ксению…,- Дубов оглушительно смеется,-Придётся кого-то из вас переименовать! Ксюша, дочка, иди, чего покажу! – Лоре,- Каков молодец, а?! Порода!
Лора протягивает Арсению руку.
- Здравствуйте, Арсений.
- Здравствуйте, Лолита Модестовна. Это вам.
Лора почти погружает лицо в букет.
- Спасибо. Ах, какой прекрасный запах!.. Я не люблю этого своего имени. Зовите меня лучше Лорой.
- Опять твои предрассудки! Вычитала где-то, понимаешь, что по-испански «лолита» означает скорбь, иначе - печаль. Вот, маемся теперь.
- Ничего не предрассудки!
- А что означает «Лора»? - Арсений придвигает стул поближе к Лоре.
- Ничего, просто Лора…
Арсений не успевает сесть. Вбегает Ксения. Мгновенно оценив обстановку, она с радостным криком кидается к Арсению, запрыгивает на него, обхватив руками и ногами.
- Арсений! Приехал! Братище! Во какой братище у меня теперь! Девки с ума сойдут от зависти!
- Сенька, полегче! Имей в виду, молодой человек отвык за два года от женского общества,- Дубов растроган, смахивает непрошенную слезу,- Ну вот, теперь мы все вместе. Видишь, брат, как! А ты сомневался.
В первый момент Арсений растерян, не знает, как реагировать. Потом нерешительно обнимает сестру.

Утро следующего дня. Двор у подъезда Полтавцевой. В середине – круглая клумба с чахлой растительностью. За высокой кованой оградой – улица с оживлённым движением.  Водитель Миша укладывает вещи в багажник. Полтавцева усаживается на водительское сидение.
- Миша, сегодня суббота. До семи тридцати понедельника вы свободны. Документы на машину?
- В бардачке.
- Бардачок, Миша, бывает в головке.
- Извините. В перчаточном ящике. Ещё раз, с днём рождения, Татьяна Львовна!
Из-за угла дома появляется местный СТАРИЧОК бомжеватого вида. Полтавцева замечает Старичка, торопится уехать.
- Спасибо. Оленьке привет. Пусть звонит мне на будущей неделе. Думаю, смогу помочь ей с работой.
Полтавцева лихо разворачивается, решительно выезжает из ворот, едва не столкнувшись с машиной, ехавшей по улице. Слышится визг тормозов.
Водитель Миша провожает взглядом машину Полтавцевой – «Альфа-Ромео» ярко-апельсинового цвета.
- Стерва холёная!
Рядом с Мишей останавливается Старичок.
- Кого?
Миша показывает подбородком в сторону ворот.
- Да вон!.. – достает сигарету, закуривает,- Год у неё работаю, понять не могу, что она за человек?
- Танька-то? Закурить угостишь – скажу.
Миша переводит недоуменный взгляд на Старичка. А это и не старичок вовсе, а сильно потрёпанный мужчина лет пятидесяти. Миша протягивает ему пачку.
- На…
Старичок берёт зажженную сигарету изо рта у Миши, с удовольствием затягивается.
- Ништяк баба! – решительно протягивает Мише початую бутылку пива, - Пивка глотнёшь?
- С утра не пью.
Водитель Миша и Старичок смотрят друг на друга изучающее.

Дача Дубовх в Загорянке. Берег реки. Арсений и Ксения лежат рядом, смотрят на реку. Ксения продолжает начатый рассказ.
- И вот тогда я окончательно поняла, что миром правит Эрос.
- Сколько ж тебе было на момент прозрения?
- Пятнадцать. А что?
- Достойно!
- А женщины вообще раньше взрослеют,- Ксения ложится так, чтобы Арсению было видно всё её ладное молодое тело.
Арсений пробегает по нему взглядом, переворачивается на спину, закрывая глаза от солнца руками.
- Послушай, это ты положила мне ночью цветы на подоконник?
- Тебе неприятно?
- Что ты, спасибо! Просто я  не заметил, что у наших с тобой комнат общий балкон.
- Не только балкон. Если что понадобится – просто постучи в стенку, - Ксения выразительно медлит,- В любое время.
Арсений поднимается, смотрит  вокруг, мнет в руках стебель травинки. Чувствуется, что он взволнован и пытается это скрывать.
- Здесь, наверное, зимой красотища?
- Да, красотища - окосеешь… Слушай, денег хочешь? Много денег?
- Сегодня что, день солидарности молодежи?
- День защиты детей!
- Ну-ну, не обижайся.
- Я не обижаюсь. Не люблю дураков. И слюнтяев тоже.
- Ого! Это вызов? Ладно… Будем брать ближайшую сберкассу? Или грабить инкассаторов?
- Нет, зачем, - Ксения, нимало не смущаясь, снимает лифчик купальника, натягивает майку. Арсений с деланным спокойствием отворачивается - Дубова. Только грабить никого не нужно – сам отдаст. Ласковый телёнок любую матку высосет.
- И каков план?
- План есть, тебе понравится. Для начала ты должен на мне жениться…
- Наши желания радостно совпадают.
- …а потом – выпотрошим супчика. Освежуем законным образом!
Арсений молчит. Он собрал в горсть речные камешки, задумчиво бросает их в воду.
- Что ты молчишь?
- А не жалко? Отец всё-таки.
- Он меня не рождал, тебя не растил. Какой он нам отец!
- Но тебя-то растил!
- Присутствовал. Не в этом дело! Сволочизм в людях надо лечить. А неизлечимых уничтожать. Мой родной отец умер, когда Дубов увел у него жену. Отец любил маму без памяти. А ведь Дубов был его лучшим учеником!
- Любовь нельзя судить.
- Какая любовь! Да он реагирует на всё, что тёплое и шевелится! Он уже лет пятнадцать таскается за одной юбкой, потому что она все эти годы его динамит.
Арсений медленно достаёт сигареты, закуривает. Ксения протягивает руку.
- Дай мне.
- Перетопчешься. Терпеть не могу курящих баб!- хочет встать и уйти, но сдерживается,- Не боишься, что отцу расскажу?
- Нет, не боюсь. Во-первых, тебе никто не поверит. Дубов меня любит. А во-вторых, я найду достойный ответ, не сомневайся.
- Не сомневаюсь. Значит так: ты не говорила, я не слышал.
Арсений решительно гасит окурок о ладонь.

Дача Дубовых. Поздний вечер. Ярко освещённая терраса. На террасе веселье в самом разгаре. Играет лёгкая музыка. Дубов и Сепп в дальнем углу террасы, в плетёных креслах, раскуривают сигары.
Ксения, Татьяна, Лора, Критик и Популярная телеведущая неспешно беседуют за кофе. Арсений танцует с Анне. Ксения исподтишка ревниво наблюдает за танцующими.
- Я же не говорю, что в искусстве не осталось никаких идеалов, - говорит Критик, обращаясь к Полтавцевой,-   Речь о том, что идейный центр тяжести сместился сегодня, скажем так, в материальные сферы.
- Пасторали вам более по душе?- по лицу Полтавцевой заметно, что её что-то беспокоит.
- Отнюдь. Но согласитесь что современный архетип героя излишне брутален.
- Ого! - Ксения выпрямляется в кресле, - А попроще выражаться нельзя?
- Сергей Николаевич хотел сказать, что любовь рэкетира и проститутки – для искусства тема сомнительная,- Полтавцева садится так, чтобы не видеть танцующих.

Арсений осторожно держит Анне за талию, чувствуя на себе взгляды окружающих. Анне говорит с очаровательным акцентом, а когда смеется, забавно морщит носик.
- Тогда господин Руммо написал соответствующее распоряжение, и меня отправили в командировку, в Москву… Казимир был моим гидом и куратором проекта,- Анне кокетливо вздохнула,- Так уж получилось, что через три недели мы были женаты.
- А кто это – господин Руммо?
- Руммо Пауль-Эрик – наш министр культуры. Между прочим, известный писатель, и не только у нас в Эстонии…
- Мне нравится скандинавская культура… Асгард, Вальхалла, и всё такое…  Говорят, что скандинавские мифы довольно жестокие…  А меня они завораживают своей суровой красотой.
Анне довольно смеётся.
- О-о! Я тоже увлекаюсь мифологией…
- Давайте вместе ходить в библиотеку…

Арсений и Анне танцуют. Дубов и Сепп в благостном настроении рассматривают окружающих.
- Откуда сынище?
- Оттуда…- Дубов стряхивает с брюк пепел от сигары,-  Начало семидесятых помнишь?
- Нет. Всё помнить – совесть замучает.
- Они тогда с неперспективными деревнями затеяли бороться. Ну, а мы – ясное дело, супротив! Лицом к народу, сохраним глубинку! Были времена… В общем, поехал я в Архангельскую губернию материалы собирать. На этюды, так сказать.
- Так это, что же, генитальные плоды твоих творческих исканий?
- Э-эх, как был ты дремучий литвин, так и остался! Пошляк  и скабрезник, боле ничего. Ты дослушай! У нас с его матерью любовь была – тебе такая и не снилась! Мы ночью спали – друг дружку за руки держали.
- Что ж расстались?
- Это уж потом, когда в Крым переехали. Сенька от рождения шибко хворый был. Пришлось климат сменить. Вот и стал я постепенно в Москву отлучаться, сперва редко, потом всё чаще.
- Затосковал?
- Да не то, что бы затосковал…  А что мне оставалось, сам посуди? На курортных набережных акварелями торговать? – Дубов переводит на Анне добродушный взгляд, - А ты, я чаю, хват! Ей-ей! Простёр-таки ветвь родовую! Запустил корень в землю предков! Супруге двадцать-то есть?
- Двадцать три…  Да боюсь, засохнет корешок-то.
- Что так? Не справляешься?
- Какое там, наоборот! Каменную бабу подсунуло. Что с ней к старости будет? Запишусь в монахи, ей-Богу. Баб менять – только время зря терять.
- Монахи и воины – существа высшего порядка. Мы с тобой, Казик, не того калибру. Куды уж тут…

Компания за столом продолжает дискутировать.
- Ну, уж ты, по-моему, излишне драматизируешь, -  говорит Телеведущая обращаясь к Критику и поигрывая пустой рюмкой, -  Существует понятие моды. А мода преходяща. У нас на телевидении…
- Дорогая, у вас – может быть. Телевидение я вообще искусством не считаю. Оно в такой же мере искусство, как, например, расклейка афиш. К тому же мода не так уж безобидна, как тебе кажется.
- Нынешнее поколение растёт при телевидении, хочешь ты этого или нет. Это их выбор.
Ксения потягивается, вскинув руки вверх и нарочито зевая.
- Любовь, инстинкты… Забавные вы! По-моему, всё гораздо проще.
- Поведай нам истину, дитя. Ну-ка, ну-ка!
- Наше поколение растёт на примерах вашего поколения! И вы так же росли, на примерах предыдущего. Только вот чапаевых среди вас что-то не густо. А уж в сказки про аистов даже в песочнице никто не верит. Значит, все ваши идеалы – сплошное враньё. Когда это было, чтобы дети рождались исключительно по любви? У нашего поколения это происходит по другим причинам, например, от скуки. У нас это даже называется по-другому. Это вы всё стремитесь к вершинам любви, а у нас это называется секс. Коротко, ясно, и никаких разночтений.
Видно, как Лора наливается пунцовой краской.
- Ксения!
- Вот! Вам ясно! – Полтавцева иронично смотрит на Критика,- Собака лает, а караван идёт.
Музыка прекращается. Анне и Арсений отходят к дивану, продолжают разговаривать. Со стороны заметно, что им не скучно вдвоём. Ксения встаёт, подходит к Арсению, обнимает за шею, целует.
- Спокойной ночи, братик.
Подходит к Дубову, целует его.
- Папуля, я пойду, поздно уже.
- Скоро, однако, вы сдружились! Ну, иди, иди…
- Мамуля. Всем спокойной ночи! Прошу меня простить.
Входя в дом, Ксения слышит, как Дубов говорит на террасе:
- Сенька! И ты готовься. Завтра на рассвете подниму, в пять. Нас с тобой завтра ждут великие дела.
- Мне, что ли, привыкать?
- Смотри!
Ксения слышит смех Анне, останавливается, закусывает  губу. Потом недобро усмехается и идёт к себе наверх.

Лунная ночь. В предрассветном сумраке через балконную дверь в комнату проникает фигура. По очертаниям угадывается женщина. Слышится возня и скрип кроватных пружин.
Ещё через несколько секунд Дубов с возгласом «Рота, подъём!» зажигает свет в комнате Арсения. От увиденного Дубов столбенеет, его лицо искажается гневом, багровеет.
На кровати – растерянные спросонья Арсений и обнажённая Ксения.
- Это… что! – грохочет Дубов, Ксении - Ты что тут делаешь?
Ксения неспешно прикрывается простынёй.
- Маленький, не понимаешь? Я здесь сплю,- она наклоняется к Арсению, целует его в щёку,-  Доброе утро, любимый! Похоже, нас тобой накрыли. Теперь придётся во всём сознаваться.
Арсений со стоном откидывается на подушку, закрывает лицо руками.
- Это чего тут происходит!!!

Полтавцева в своей комнате открывает глаза, слышит шум и крики Дубова. Накинув халат, она выходит в коридор, сталкивается с перепуганной Лорой.
- Что случилось?
- Не знаю!
Вместе они поднимаются на второй этаж. В дверях комнаты Арсения топчется Дубов. На последней ступени лестницы – Сепп в банном халате и тапочках.
- Я вам покажу женитьбу, мать вашу!!- как иерихонская труба гремит голос Дубова.
- Может быть, ты выйдешь! – доносится из комнаты переходящий на крик голос Ксении,- Мне нужно одеться!
- Я вам прям щас такую свадьбу организую!.. Чтобы через пять минут были в столовой! Оба!!
Дубов выходит, хлопает за собой дверью.
- Я думал, пожар, - Сеппа одолевает зевота,- Ладно тебе. Как говорится, чем бы дитя не тешилось, лишь бы детей не рожало.
- Как раз от этого они и рождаются!.. Ты-то тут чего?! Какого ещё лешего!
- Худо дело! Пойду-ка я лучше спать. А то, неровён час, попадёшь Дубову на клык, будешь потом раны зализывать.
Сепп уходит, Дубов кричит ему вслед:
- Во-во, иди лучше! - замечает страдающий взгляд Лоры,- Чего смотришь? Иди вон теперь, принимай в подол.
Дубов спускается вниз по лестнице. Лора и Полтавцева – за ним.

Комната Арсения. Не стесняясь наготы, Ксения неторопливо встает с постели, набрасывает на себя коротенький халат.
- Моё предложение остаётся в силе. Отступать тебе теперь некуда.
- Думаешь? Всей душою рад бы, да не могу.
- Что так?
- Разглядел тебя как следует…
- Может, лучше попробовать?
- Не-а, ты не в моём вкусе. Грудь ещё ничего, а вот задница подкачала. Худовата.
- Были бы кости, мясо нагуляем.
- Знаешь, нагуливай без меня. Да, тебе зубы надо бы полечить!
- Дебил! - Ксения резко поворачивается, уходит, хлопая дверью.

Комната Сеппа и Анне. Горит ночник. В полумраке, на кровати сидит Анне, накинув одеяло на плечи. Входит Сепп, снимает халат, передёргивает от холода плечами.
- Ух-х! – ныряет под одеяло, - Чего не спишь?
- Я слышала шум. Что там случилось?
- Детки пошалили, папа огорчился. Проштрафился твой ухажёр, - Сепп усмехнулся, тихо,-  Да, девочка умна не по годам. Бедный Аркаша!
- Что?
- Ничего, спи!- Сепп поворачивается на бок, выключает светильник.
- Мира, мне холодно.
- Лёд не мёрзнет,- Сепп резко меняет тон, тянется к Анне под одеялом,- Ты моя снегурочка прибалтийская, замёрзла. Иди ко мне…
На кровати происходит невнятная в сумерках возня, слышен громкий шёпот.
- Казимир, ты с ума сошёл! Мы не дома!
- Ничего, ничего, ничего…
Анне издаёт глухой, протяжный и томный стон.

Хмурое утро. Небо постепенно заволакивает серая пелена туч. Столовая, она же терраса. За столом Лора и Полтавцева, успевшие переодеться, но наспех причёсанные.
Дубов, заложив руки за спину,  нервно ходит взад-вперёд, напевая «И пока за туманами видеть мог паренёк…". Полы террасы под его шагами издают неприятный скрип.
Татьяна невозмутимо разливает по чашкам кофе. У Лоры мокрые глаза. Дубов резко останавливается.
- Ну, что? Прохлопала глазищами-то!
- Аркадий, ну причём же здесь я!
- А кто причём? Я причём? Сигизмунд Лазаревич Вайнштейн причём?
- Кто такой этот Вайнштейн? – спрашивает Полтавцева, пытаясь сбить градус накала у Дубова.
- Не знаю! Надо же, как полы скрипят… Ах, доктор Шпок сказал, будь он неладен! Ах, ребенок должен иметь равные права! Ты, ты с ней вечно шушукалась, секреты разные секретила. И ни единого слова назидания. Ни единого! Какие подруги! Молодцы! Вот, дошпокались.
- Спок здесь абсолютно ни причём. Я берегла в ребёнке личность. Сломать очень легко… 
- Ничего! Уж нас били-били, ломали-ломали, ан вот выросли, слава тебе Господи! Как говаривал незабвенный Василий Макарович, нас у-гу, а мы крепчаем.
Полтавцева наливает Лоре кофе.
- Ты меня прости, Аркадий, что я вмешиваюсь, но ты как каток, равняешь всё без разбору.
- Действительно, Аркадий, надо же разобраться! Может быть девочка не виновата.
- Да перестань, Лора! Ты не первый раз замужем? Он что, насиловал её? Сука не захочет, кобель не вскочит!
- Аркадий, держи себя в руках! – Полтавцева резко встаёт с кресла.
- А-а-а, ну вас!
Входит Арсений, ищет глазами место, куда сесть. Почти сразу за ним - Ксения, с напускным спокойствием на лице. Все садятся вокруг стола. Нависает пауза. Слышен только ход часов. Ксения наливает себе кофе.
- Тебе налить? – Арсений отрицательно машет головой.
- Ну, прям голубки! Значит, уж замуж невтерпёж? А ты что скажешь, интриган доморощенный? – Дубов хлопает ладонью по столу, встаёт, с шумом отодвинув стул,- Не постигаю! Нет, ты мне объясни! – нависает он над Арсением,- Ведь тебя приняли с открытым сердцем. Ты здесь свой, равный. И так плюнуть в душу! Уж лучше – не знаю! – ложки бы крал, что ли!
- Не надо со мной, как с подкидышем! – Арсений твёрдо смотри Дубову в глаза,- Что, собственно, случилось?
- Хватит Ваньку валять! Не мытьём, так катаньем решил своё добыть.
- Арсений, правда, ну зачем же! Ведь мы вас любим, - Лора произносит последнее слово, и на её лице отображается испуг.
- Ты-то помолчала бы!- Дубов отшвыривает ногой стул, плюхается на диван.
Арсений угрюмо молчит.
- Объяснений хотите? Хорошо.
Он выжидающе смотрит на Ксению. Полтавцева замечает посланную исподтишка и явно адресованную Арсению ироничную ухмылку Ксении.
- А-а-а, ну вас! – Арсений машет рукой, в точности повторяя жест и интонацию Дубова. Поднимается из-за стола, идет в дом. Дубов в дверях перегораживает ему дорогу.
- Коли ты такой гордый – проваливай на все четыре стороны!
Взгляды Дубова и Арсения упираются друг в друга. Создается впечатление, что они готовы броситься друг на друга. Через секунду этого противостояния Арсений обходит Дубова, уходит вверх по лестнице.
Пауза. Нарушает её Полтавцева.
- Что ж, пожалуй, мне тоже пора.
- Не уезжай, прошу тебя! – Лора с мольбой смотрит на Полтавцеву, готовая расплакаться.
- Не могу, дружок, дела. Свежо… Видно, дождь будет.
- Что так скоро засобиралась? – Дубов буравит стоячим взглядом пол,- У нас по-купечески гуляют: по три дни не вставая.
- Когда гуляли, тогда гуляли. А копаться в чужом грязном белье – «есть тьма охотников, я не из их числа». Увольте.
- Брезгуешь?- Дубов переводит свой тяжёлый взгляд на Полтавцеву.
- Хотя бы и так. Подруга, поможешь мне собраться?
Полтавцева и Лора уходят в дом. Дубов выходит в сад. Ксения остаётся одна, с аппетитом завтракает.

Дубов в саду. По лицу видно, что его терзает забота. Он выходит через заднюю калитку к реке. Над рекой стелется туман. Где-то слышен шум водопада плотины.
Дубов сбегает вниз к берегу по крутому откосу, быстро скидывает с себя одежду, бросается в воду, плывет на середину реки. Ложится на воду, раскинув руки в стороны, смотрит в небо. Затихает, не шевелится.
Течение потихоньку, подкручивая, сносит его в сторону. Из тумана прямо на Дубова выплывает лодка. На ней двое рыбаков, МОЛОДОЙ и ПОЖИЛОЙ.
- Где-то здесь плескалось…,- Молодой рыбак замечает Дубова,-  Мужик, ты чего?
Дубов не отвечает. Пожилой рыбак зачерпывает горсть воды, плескает её в Дубова.
- Э-э, парень, ты жив ли? Лёха, а ну торкни его веслом.
- Да не, живой. Кабы окочурился – канул бы. Мужик, ты чё, зимородок, что ли?
Пожилой рыбак трогает Дубова концом удочки.
- Парень, не дури, слышь!
- Ну, чего, чего, чего!.. Балуй мне! Натуралисты, мать вашу!
- Мы ж думали, ты того, утонул!
- Утонул! Хе!.. Оно не тонет.
Дубов подныривает под лодку, выныривает с другой стороны, крупными сажёнками гребёт к берегу. Молодой рыбак восхищённо наблюдает за ним.
- Здоров кабан! Другого давно бы скрючило.
- Значительный мужчина,- Пожилой рыбак закручивает самокрутку,- Знает себя. Такого не скрючит.
Начинается сильный дождь. Водяные струи, гонимые порывами ветра,  упруго хлещут по поверхности реки.

Хмурое утро. Над дачным посёлком идёт проливной дождь. Вдоль дороги на станцию справа и слева возвышаются многолетние липы.
По пустынной дороге движется одинокая фигура Арсения. Его догоняет «Альфа – Ромео» Полтавцевой, обгоняет, перегораживая дорогу, останавливается. Арсений обходит машину, идет дальше. Полтавцева распахивает дверь машины.
- Арсений! Ты не мог бы мне помочь!
Арсений нехотя возвращается. По лицу, по волосам стекают обильные капли дождя.
- Ну?
- Ты сейчас в Москву?
- Не знаю…  Да, в Москву.
- Сядь за руль. Я ночью плохо спала, просто засыпаю. А тут ещё дождь.
- Да я тоже вроде как плохо спал. Разве вы не в курсе?
- Именно, что в курсе. Нормально ты спал. Садись.
Полтавцева пересаживается на пассажирское кресло. Арсений садится за руль.
- Интересно, в чём он меня обвинит на этот раз?

Лестничная площадка перед дверью в квартиру Полтавцевой. Арсений нагружен сумками. Татьяна ищет ключи в сумочке. За её спиной неслышно приоткрывается соседняя дверь. Полтавцева не оборачивается и не прекращает поисков ключей
- Доброе утро, Полина Александровна. У меня всё в порядке.
Дверь резко захлопывается. Татьяна находит ключи, открывает квартиру. Входит сама, приглашая Арсения.
- Прошу.
Арсений с усилием протискивается в квартиру.
- Зачем столько вещей, если едешь на два дня?

Дверь сама собой захлопывается, будто от сквозняка. Арсений и Татьяна разом оборачиваются, смотрят на дверь, потом друг на друга.
- Что на два дня, что на две недели – разницы нет. Люблю комфорт.
- Кто это был?
- Это? Эталон общественной морали. Мерило нравственности. Ум, честь и совесть нашей эпохи. Понятно объясняю?
- Вполне. Ну всё, пойду я. Спасибо, что подвезли.
- Сам подвозил, однако. Послушай, во-первых переоденься, ты весь промок.
- Да высох уже…
- А во-вторых, может, перекусим? Я что-то проголодалась.
- Честно говоря, я бы тоже не отказался.
- Ну и чудно. Что есть будешь?
- А что есть, то и буду.
- Тогда пошли в кухню.

На кухне Полтавцева наскоро собирает разложенные на столе бумаги, авторучки, карандаши. Одновременно включает автоответчик, прослушивает сообщения. Арсений осматривается.
- Евгения Александровна придёт только в понедельник. Придётся довольствоваться тем, что найдём.
- Кто это - Евгения Александровна?
- Домработница.
- Широко живёте.
- Не жалуюсь, - Полтавцева открывает холодильник,- Разносолов не предлагаю, по причине их отсутствия.
Арсений заглядывает в холодильник через плечо Полтавцевой.
- Так, понятно. Обед в опасности. Сейчас чего-нибудь сварганим. Ну-ка…- берёт Татьяну за талию, осторожно подвигает её в сторону. Татьяна вздрагивает, Арсений этого не замечает,- Что тут у нас? Так, майонез есть, яйца есть, брынзы нет… Ладно, сыр подойдёт. Чеснок есть?
- Не знаю…  Вон там посмотри. А без него нельзя?
- Нельзя, - Арсений открывает шкафчик, достаёт чеснок,- Не бойтесь, запаха не будет.
Открывает поочерёдно другие шкафчики, достаёт хлеб, чистую посуду, нож, тёрку, начинает готовить. Татьяна наблюдает за ним с лёгкой иронией.
- Я тебе не мешаю?
- Нет. Посидите пока. Хотя, если не трудно, сварите кофе.
- Вот уж дудки! Назвался груздем – так будь любезен…  Включи телевизор, чтобы не скучать. Я сейчас.
Татьяна запирается в ванной. Через некоторое время оттуда доносится шум воды. Арсений берёт пульт, включает телевизор.
- «В рамках подписания договора об общественном согласии, представители различных общественных и политических сил собрались сегодня…»
Арсений переключает программу.
- «… государственной думой в феврале текущего года было принято постановление об амнистии лиц, осужденных за политические и экономические преступления. Объявленная амнистия распространяется так же на участников событий августа 1991 года и сентября – октября 1993 года. В связи с этим…»
Арсений переключает подряд несколько программ. Звучит композиция саксофониста Kenny G. «Гавана» (или музыкальная тема фильма).
- Вот, другое дело.

Полтавцева в душе. Сквозь шум воды пробивается музыка с кухни. Татьяна с наслаждением подставляет голову под ласкающие, тёплые, упругие струи. Мысли её текут стройно и плавно:
- А не пропадёт паренёк-то. Самостоятельный. Чувствуется отцовская хватка. Вообще они с Аркадием удивительно похожи. Два буйвола на одной тропе. Как он ему врезал: «Не надо со мной, как с подкидышем!» Аркадий растерялся. Я уверена, Арсений не виноват. Вот Лору жалко. Ксюха ещё задаст ей перцу! Заноза – девка! Не может простить Дубову смерти отца. Ненавидит. Все это знают, один Аркадий понимать ничего не хочет.
Татьяна в халате и «чалме», наводит макияж: подкрашивает ресницы, подводит карандашом глаза.
- Чем же мальчишке помочь? Он ведь, кажется, даже жениться был готов, чтобы в Москве остаться?  Забавный! Диковат, правда, но пооботрётся. Зато настоящий, искренний. Татьяна, ответь сама себе честно: зачем тебе это надо? Не знаю… Он мне чем-то симпатичен. Ладно, потом разберёмся. Надо будет обзвонить кое-кого. Сейчас главное – чтобы он не исчез…

Арсений в гостиной, сложив руки за спиной, рассматривает картины. Останавливается около картины над диваном, рассматривает её, читает подпись. «Пьетро Гуэрра «Тоскана. Окрестности Пьенцы. Аббатство Сант-Антимо.»
Полтавцева выходит из ванной в длинном розовом махровом халате, украшенном её именным вензелем.
- Хочу заметить: вот здесь, на этом полотне, колористика, по-моему, не того...
- Да, колористика не того,- Полтавцева досадливо кривится, - Для сведения: этой картине шестьдесят два года… Ну что? Всё готово?
- Прошу,- по тону чувствуется, что Арсению неприятен ответ Полтавцевой, он обиделся.
Арсений берет с полки книгу, идёт вслед Полтавцевой в кухню.

Стол сервирован не без изящества. Красиво нарезан и разложен по тарелке хлеб, чашки на салфетках. В чашках дымится горячий кофе. В середине, в хрустальной салатнице – блюдо, приготовленное Арсением.
Полтавцева с удовольствием осматривает это великолепие.
- Красота! Я сама на такое не способна. Как называется сие творение?
- Название придумайте сами.
Арсений мажет бутерброд, передаёт Полтавцевой. Делает бутерброд себе, косится в раскрытую книгу.
- Регулярно читаешь, или так, от скуки?
- «Войну и мир» читал, если вы об этом. Первый раз ещё при жизни автора.
- Что ж, стало быть, грамотный,- пробует блюдо,- У-у-у, это ещё и вкусно!
- И на том спасибо.
- Ты за «колористику» обиделся? Не обижайся. Терпеть не могу высоколобых разговоров на кухне. 
- Да не… Сам виноват. Мы, мужики, вообще как канадские лесорубы: в лесу о бабах, а с бабами о лесе.
Полтавцева от неожиданности заходится в кашле. Арсений смущён.
- Извините, я не вас имел ввиду. Я так, вообще, о тенденции…
- Ничего, ничего… Я, тоже некоторым образом баба. Слушай, ты, кажется, в Москве хотел остаться? В общем, так: поживешь пока у меня. Пару недель отдохнёшь. С работой помогу. Начнешь зарабатывать – снимем квартиру.  Согласен?
- Спасибо, конечно… Только вам-то зачем это надо?
- Минуту назад я сама себе задавала этот вопрос. Не знаю… Ты не веришь в мою искренность?
- Как вам сказать?.. Я должен знать, что взамен.
- Скорбный у тебя, однако, опыт! - Полтавцева хлопает в ладоши. В глубине квартиры совершенно явно отзывается эхо,- Вот… Живой голос мне слышать приятнее, чем звук собственных шагов.

Ярославское шоссе. Оживлённое движение. Дубов, Лора и Ксения в «Мерседесе», едут в Москву. Тяжелое молчание прерывает беззаботный голос Ксении.
- Я скоро уезжаю.
- Как уезжаешь? - Лора встревожена,- Куда?
- Не куда, а откуда. От вас подальше! Далеко и, надеюсь, надолго. Сначала в Швейцарию…
- Аркадий, ты слышишь?
- Слышу… Прекрасно! Пусть пришлёт мне оттуда альпийский рожок. И непременно бандеролью.
- Как ты можешь сейчас смеяться?
- Чего ж не посмеяться: он четыре метра длиной, этот  рожок.
- Ведь девочка уезжает!
- Никуда она не уезжает.
- Ты можешь хохмить сколько угодно. Я сказала.
- Она сказала!… Кто тебя отпустит? И на какие шиши, осмелюсь спросить?
- Ты забыл - мне скоро девятнадцать. Поэтому ваших разрешений мне не нужно. А что касается денег… Во-первых, мне кое-что оставил отец, и я собираюсь в ближайшее время предъявить свои права на наследство. Во-вторых, меня пригласил с собой Бертран. Он меня любит и хочет, чтобы я вышла за него замуж.
Дубов резко сворачивает к обочине. Раздается визг тормозов. Слева, надрывно сигналя, проносится «девятка» с тёмными стёклами. Пролетев метров тридцать вперёд, «девятка» останавливается. Из неё выходят два молодца, направляются в сторону машины Дубова.
Дубов, насколько позволяют ему габариты тела, поворачивается в сторону Ксении.
- Кто! Этот француз гунявый?
- А ты-то хочешь за него выйти? – чувствуется, что Лора не может поверить в серьезность намерений дочери.
- Мне всё равно… Он француз только наполовину.
- Тем хуже! Полукровки – люди без корней, без традиций! От них одни неприятности… Постой, это он тебя надоумил про наследство? – Дубов замечает направляющихся к машине молодцов,- Оч-чень кстати. Ну, мать вашу…
- Аркадий, прошу тебя, поосторожнее.
- Как получится! Сами напросились…
Дубов выбирается из машины, выпрямляется во весь свой гигантский масштаб. Увидев его, молодцы в нерешительности останавливаются. Дубов двигает к ним, сжимая кулаки, размерами с литровые пивные кружки. Молодцы начинают пятиться.
Дубов ускоряет шаг. Молодцы бегут. Дубов кидается за ними, но не успевает – «девятка» рвёт с места, выбрасывая из-под колёс очереди камней. Единственно, что успевает сделать Дубов – увесисто пнуть уезжающую машину.
Он возвращается, тяжело дыша.
- Послушай, а как же Арсений? Спишь, значит, с одним, а замуж за другого собираешься?- Дубов с трудом устраивается на сидении,- Знаешь, как это называется?
- Я с Арсением не спала. Это ты так решил.
- Я, по-твоему, слепой?
- Ещё какой слепой!
- Ксюша, не надо!- предчувствуя беду, просит Лора.
- Нет, мама! Надо! Когда-то это надо было сказать. Да, ты слепой! Ещё какой слепой! Я нарочно всё подстроила. И не было у нас с ним ничего, так только, чтобы тебе досадить. Это моя вендетта по-московски. И лучше мне сейчас от греха уехать, чтобы я чего покруче не сотворила!
Дубов растерян.
- За что!?
- За что?! За всё хорошее! И за детство моё счастливое. И за мать в сорок лет постаревшую. И за смерть отца одинокую. За всё! И не видать тебе больше сына, как своих ушей. На вот тебе, радуйся теперь.
- Дрянь! Дрянь!!
- Аркадий, не надо! Остановись, умоляю!
- Прокляну!
- Опомнись!
- Убирайся, мерзавка, с глаз моих!
Из стоящего у обочины «Мерседеса» Дубова выскакивает Ксения, бежит вперёд, останавливает «попутку», уезжает. Через лобовое стекло видно, как Лора со стоном валится набок. Дубов выбирается из машины, открывает правую дверь, хлопочет возле жены. Мимо по шоссе проносятся и проносятся машины.

Арсений и Полтавцева в модном супермаркете, покупают Арсению одежду: джинсы, рубашки, костюм. Длинные ряды товарных полок. Им нравится «изображать  семью». Окружающие смотрят на них с недоумением: кто они друг другу? Арсений, как «глава семьи», на кассе платит сам. Полтавцеву происходящее забавляет.

Дубов в мастерской. Ему не работается. Он бросает кисти, закуривает, садится в кресло, встает, ходит, опять садится. Затем переодевается, уходит, гасит свет.

Солнечный день. Арсений и Полтавцева на смотровой площадке Воробьёвых гор. Идут вдоль ряда торговцев сувенирами, разглядывают товар на лотках. Едят мороженое, любуются видом Москвы. Полтавцева что-то рассказывает Арсению, показывая рукой то в одном направлении, то в другом.

Дубов на Курском вокзале. Беседует с капитаном милиции, показывает ему фотографию Арсения. Вместе они обходят билетные кассы, предъявляя кассирам фото. Те отрицательно качают головами.

Ранее солнечное утро. Арсений и Полтавцева едут на машине за город. Арсений дремлет на правом сиденье. Прокол колеса. Полтавцева осторожно выходит, прикрывает дверь. Стараясь не шуметь, достаёт из багажника запасное колесо, инструменты. Арсений подкрадывается сзади, поднимает её на руки, сажает в кабину, захлопывает дверцу. Полтавцева обхватывает руль руками, задумывается.

Дубов дома, в своем кабинете за столом, задумчиво смотрит на фотографию сына. Входит Лора, приносит ему чай. Подходит к Дубову сзади, обнимает его за шею, прижимается к нему. Некоторое время они неподвижны, затем Лора уходит. Дубов достаёт из стола записную книжку, листает, раскрывает перед собой. Некоторое время в нерешительности мнёт руки, затем осторожно снимает трубку телефона.

Бассейн элитного загородного пансионата. Избранная публика, много знакомых лиц. Арсений выходит из воды. Полтавцева неподвижно лежит в шезлонге, надвинув на глаза шляпу. Арсений стоит над ней, вытираясь полотенцем, рассматривает её фигуру.
Полтавцева дремлет и видит сон.

Панорама: залитые солнцем пологие склоны гор Кьянти. Бесконечные виноградники. Тот же большой старинный дом, уединённо стоящий на вершине холма. Увитая диким виноградом просторная терраса.
ТИТР:  ПРОВИНЦИЯ ТОСКАНА, ИТАЛИЯ
За столом, в плетёных креслах, - ослепший от старости художник ПЬЕТРО ГУЭРРА и ТАТЬЯНА ПОЛТАВЦЕВА. На столе – белая скатерть, красное вино в фужерах.
Гуэрра облачен в римскую тогу. На Полтавцевой белый полупрозрачный хитон, стянутый под грудью атласной лентой. Легкий тёплый ветерок шевелит волосы Татьяны. Её глаза закрыты, она счастливо улыбается.
Гуэрра пробует вино.
- Изумительный вкус. Третий возраст лозы, мой любимый.
- Третий возраст лозы?
- О, синьора! Виноградная лоза – она как женщина. Первый возраст, когда она совсем младенец, проходит быстро и незаметно. Лоза ещё не плодоносит. Она питается соками матери–земли, растет и набирается сил. Стебелек покрывается корой, листья год от года становятся крупнее и ярче.
Голос Гуэрра замолкает. Татьяна открывает глаза.
Тот же вид на горы, тот же дом, та же терраса. Гуэрра наощупь раскуривает трубку. Мы видим, что на нем широкая клетчатая рубаха и берет. Гуэрра с удовольствием делает затяжку, выпускает дым.
- Вот, через несколько лет появляется первое цветение, и лоза приносит добрый урожай. Это возраст второй. Ягоды сочные, спелые, почти прозрачные. Из них делают молодое вино, легкое и пьянящее. Если взглянуть на просвет, вино искрится. Кажется, само солнце живет в нем.
Пройдёт всего несколько лет, и лоза войдёт в третий возраст. Грозди станут обильными и тяжёлыми, вино обретёт терпкость. Оно уже не играет, его плотный цвет словно скрывает некую тайну. Это мудрость Луны.
Татьяна на вершине блаженства. Откуда-то доносится песнь кукушки. Пьетро, помолчав, продолжает.
- Наконец приходит возраст четвёртый. Лоза быстро стареет, ягоды становятся безвкусными, пресными. Вина из них уже не приготовишь, только уксус. Но в последний год лоза приносит скудный урожай неожиданно сочных ягод с неповторимым вкусом. В этих ягодах заключена вся её жизненная сила. Лоза стремится вернуть Матери-Земле то, что когда-то взяла у неё. Этот возраст недолог. И вот лоза засыхает совсем.
- А если привить ей молодой росток? Возможно, новая кровь оживит и саму старую лозу? Жизнь её продлится?
- Молодое вино не разливают в старые мехи. А впрочем, на всё воля Божья…
Полтавцева открывает глаза. В кресле Пьетро Гуэрра – Арсений. Он встаёт, подходит к Полтавцевой, поднимает из кресла. Арсений берёт её лицо в ладони. Ладони скользят вниз, по шее, по плечам, по рукам, увлекая за собой бретельки платья.
Платье спадает, открывая высокую упругую грудь. Арсений приникает к её груди. Полтавцева обхватывает его голову, прижимает к себе, издаёт стон страсти. Затем, словно очнувшись, отталкивает его. Со вскриком «Нет! Не надо!» просыпается.
Арсений полулежит в соседнем шезлонге, смотрит на неё вопросительно. Окружающие посмеиваются,  шушукаются. Полтавцева решительно поднимается с кресла.
- Нам пора…

Дубов заходит в ресторан ЦДЛ, в синий зал. Навстречу ему, улыбаясь, идёт Андрей Битов.
- Аркадию Романовичу, наше вам!
Обнимаются, троекратно целуются.
- Привет, привет, Андрей. Зашёл, по обыкновению, набить морду Вознесенскому?
- Ядовитый ты мужик, Аркаша! И юмор у тебя мрачный. Но ты один из немногих, кого я всегда рад видеть. Посидим?
- Посидим…,- Дубов замечает в углу зала, за декоративной решёткой, Ковалевича с женой. Нина сидит за чашкой с остывшими остатками кофе. Ковалевич наливает себе водку из графина. Перед ним – нетронутый салат, - Андрей, извини, я сейчас…
Дубов подходит к столику Ковалевича.
- Виктор!?. Нина!?. Каким ветром?
- В кои-то веки выбрались в город. Погулять, купить кое-что.
-  Так вы в Москве? Я думал, вы в Грозном остались.
- В Грозном ужас что творится! Нам Казимир Янович помог выехать. Мы уже пол-года здесь. На даче у него живём.
- Чего не звонили?
Ковалевич, уже изрядно пьяный, нетвёрдо поднимает вверх указательный палец, грозит им Дубову.
- Отцу на могилу не поставили креста - камнем придавили…
- Виктор, ты о чём? Марк Исаевич умер? Когда?
- Не смерть, не смерть страшна,
  А день, в который мёртвых речи
  Услышу я, и, не найдя креста,
  Тот камень тяжкий воздыму на плечи…
- Нина, чего он несёт? Камень, на плечи… С ним всё в порядке?
- Переживает из-за работы. Ему Сепп работу предложил. Он-было взялся, а теперь – вот…
Ковалевич прикладывает палец к губам.
- Т-с-с!… И судимы были живые и мёртвые по делам своим! - грозит пальцем Дубову, -  Мэмэнто мори!
- Какую работу? - Дубов берёт стул от соседнего стола, присаживается, - Ну-ка, поподробнее!..

Летний день. Квартира Сеппа с видом на Патриаршие пруды. Сепп на просторной лоджии, в шёлковом халате и шлёпанцах, на голове – сетка для укладки волос. Он сидит в кресле – качалке, курит трубку и читает газету. Слева от него -  изящный резной столик.
Сепп сворачивает газету, ворчит:
- Что хотят, то и творят… Если так пойдёт, через границу скоро таракан не перебежит. Надо будет активизировать Ковалевича… Похоже, кормить сегодня не будут, - в комнату, язвительно,- Аннушка, дружочек, хотелось бы чего-нибудь скушать.
Анне выходит на лоджию в полупрозрачном пеньюаре.
- Может быть, спустимся в кафе?
- Нечего с молодых лет привыкать по кабакам шляться.
- Я подумала, так будет быстрее… Хорошо, я сейчас что-нибудь изготовлю.
- Не «из», а «при»! Приготовлю! По-русски это звучит «при-го-тов-лю»! Изготовляют обычно взрывные устройства. Всякие там сепаратисты, в том числе  эстонские, и разная прочая нечисть, из-за которой потом закрывают границы для добрых людей!
- Хорошо, я при-готовлю, только не сердись.
- Принеси мне пока коньяку. И чего-нибудь закусить.

Анне уходит в комнату. С Большой Бронной раздаётся звук живой музыки. Сепп сбросив тапочки, подходит к перилам, выглядывает на улицу.
У дверей кафе «На углу у Патриарших» оркестрик в составе тубы, банджо, скрипки и   барабанов  «режет» кантри. Музыка разом стихает. Зазывала-скоморох ходит кругом:

- Почтеннейшая публика!
Заходи в  заведение!
Всего за два рублика –
Еда на удивление!
Котлеты московские,
С пылу, с жару,
Рубль – штучка,
Пятачок – пара!
Суп с потрошками!
Индейка с кашей!
Заходи, прохожий,
В заведенье наше!
Э-ге-гей!!!
Музыка грянула с новой силой, подняв на крыло стайку голубей. Сепп одобрительно качает головой:
- Ловко! – садится обратно в кресло.
Анне возвращается с подносом, на котором рюмка коньяку, нарезанный лимон на блюдечке.
- Пожалуйста.
На подходе к столу спотыкается об отставленные в сторону тапочки Сеппа, опрокидывает на мужа поднос. Падая сама, увлекает за собой столик с газетой и трубкой.
Страшный грохот. Трубка раскалывается надвое, рассыпается пепел. Сепп вскакивает, кричит на жену:
- Ну, нигде от тебя проку нет! Ни на кухне, ни в постели. Одни убытки. Пошла прочь, глыба!
Анне поднимается, закрывает лицо руками, с плачем убегает.
- Колода чухонская.

Квартира Полтавцевой. За окнами догорает вечерняя заря. Арсений в белой рубашке, наглаженных брюках и начищенных ботинках, поправляет перед зеркалом галстук.
Раздаётся звонок телефона. Арсений спешит на кухню. Проходя мимо двери в комнату Полтавцевой, стучит в дверь. Дверь от стука приоткрывается, Арсений этого не замечает.
- Мадам!
Полтавцева манерно откликается из своей комнаты.
- Да-да!
- У нас есть реальный шанс не успеть даже ко второму отделению! - снимает трубку телефона, - Алло! Нет, это не женское общежитие. Это фабрика резиновых изделий Минздрава… Я хулиганю? Это вы хулиганите! Послушайте, вы уже четвёртый раз за сегодняшний вечер звоните. Да я вас по голосу узнал! А что «удивительно», если вы половину букв не выговариваете! - кладёт трубку, - Ты подумай, я же ещё и хам!
Арсений поворачивается. Через приоткрытую дверь в комнату Полтавцевой он видит, как в зеркале трюмо со спины отражается почти обнажённая Татьяна, которая, поставив ногу на канапе,  натягивает чулок.
Арсений, не таясь, смотрит на неё с восхищением. Татьяна, словно почувствовав взгляд Арсения, неспеша набрасывает халат и исчезает из зеркала. Дверь  в её комнату  тут же захлопывается.
Звонок в дверь. Арсений открывает. На пороге – мрачный Дубов. Минутное взаимное замешательство. Первым заговаривает Дубов.
- Ты… здесь?
- А где мне быть? Ты же меня выгнал.
- И давно?
- Давно. Ты по делу, или так? А то у меня мало времени, извини.
- Вообще-то я не к тебе… Татьяна дома?
- Да.
- Зови.
Дубов решительно двигает в квартиру, закрывает за собой дверь.
- Не могу. Она не одета.
- Как это… не одета?
- Не одета - значит, раздета. Голая. Совсем. Что с тобой? Раньше такие вещи ты хорошо понимал.
- А ты… что?
- Что - я?  Я уже одет. Вот, видишь, теперь жду.
- Так… Нам надо поговорить, - Дубов указывает подбородком в сторону кухни, - Пойдём-ка.
- Ну, пойдём… Обувь сними. А то у нас полы чистые.

Кухня в квартире Полтавцевой. Арсений стоит спиной к окну, скрестив руки на груди. Дубов, без обуви, в носках, сидит на краешке дивана, крутит в пальцах карандаш. По лицу видно, что он раздражен.
- Ты знаешь, я не привык извиняться, но… Ксюха всё рассказала. Ты меня извини, ладно?
- Ладно.
- Вот… А здесь-то ты чего?
- Живу.
- В качестве кого? Постояльца?
- Да как сказать?.. Вроде того. Тебе-то что за печаль?
- Я думал, мы по-другому встретимся!
- По-другому мы уже встречались.
- Послушай, квартирант…
- Нет!
- Что – нет?
- Совести у меня нет!
- Хорошо, я понял, - Дубов поднимается во весь свой могучий рост, - Я хочу, чтобы ты оставил Татьяну в покое. Навсегда, слышишь! Чего ты хочешь, твои условия?
- Ровно того же, чего захочешь ты, чтобы никогда здесь больше не появляться! Купец, ё! А не пошёл бы ты!
- Что! Да я тебя…
Нагнув голову как бык, Дубов решительно идёт на Арсения. Арсений спокоен, но напряжён. В этот момент раздаётся властный голос Полтавцевой:
- Аркадий! Стоять!
Из-за спины Дубова появляется Полтавцева. Она с причёской, с законченным макияжем, но ещё в именном халате и домашних туфлях на каблучках. Она удивительно свежа.
- Что здесь происходит? Вы оба, вы с ума сошли?
- Пока ничего! Как ты могла! Я его, - Дубов тычет пальцем в сторону Арсения, - по всей Москве ищу, все вокзалы, милиции, морги прочесал, ноги по колено чуть не стёр. Даже матери его звонил! А он всё это время у тебя, и ты даже не соизволила позвонить!
- Кто тебя просил матери-то звонить! – Арсений отваливается от подоконника, но Полтавцева прижимает его обратно.
- Аркадий, я не желаю разговаривать в подобном тоне!
- Ах, извините, что вам мой тон не по нраву! Тон – моветон… А ведь мы, кажется, были друзьями?!
- Разве я обязана тебе докладывать о своей личной жизни?
- Ага, так у вас тут уже личная жизнь! То-то, я смотрю, ты вся цветёшь!
- Тебя это не касается.
- Может быть, ты ещё выйдешь за него замуж?
- Как это мне самой не пришла в голову эта светлая мысль!
- Ну, ты совсем ополоумела! В зеркало чаще смотрись, старая дура!
Арсений делает рывок в сторону Дубова.
- Убью!
- Арсений, не смей! -  Полтавцева упирается ему в грудь руками, - Не смей! Он твой отец.
Арсений останавливается.
- Он мне не отец - портянка!
- Аркадий, пока ты не извинишься – между нами нет отношений. Но сейчас тебе в любом случае лучше уйти!
- Я уйду! Наплевать! Но я вам создам уют! Я вам ещё устрою райскую жизнь! И тебе, и твоему хитромудрому братцу! Дубов добрый, пока его не начинают хватать за яйца! Придёт время, ты сама у меня попросишь прощения! А ты, визгливый щенок!.. Теперь у тебя точно больше нет отца!
Дубов пинает стол, энергично грозит пальцем. Поворачивается, уходит в коридор. За ним с грохотом захлопывается дверь. Нависает пауза.
Татьяна закуривает, отворачивается к окну. В окно виден храм. Прихожане расходятся после вечерни.

Лестница в подъезде дома, где живёт Полтавцева. Спустившись на два пролёта, Дубов смотрит на свои ноги, и понимает, что он без ботинок. С досады сплёвывает, продолжает спускаться вниз.

Кухня в квартире Полтавцевой. Звонит телефон. Арсений снимает трубку.
- Алло… Алло! Замоскворецкая межрайонная прокуратура слушает! - вешает трубку, - Боится…
- Что за шутки?
- Какие шутки! Какой-то картавый пол-дня в женское общежитие названивает, - Арсений снимает галстук, - Я так понимаю, что в театр мы не идём?
- Нет, не идём…  Послушай, Арсений. Нам действительно нужно подумать о твоём будущем.
- Сейчас об этом не надо, ладно?
- Нет, ты все-таки послушай… Тебе нужна постоянная московская прописка. У себя я не могу тебя прописать, нет оснований. Но! Есть одна семейка… Глава семьи, некто Карпов, бывший диссидент. Лет двадцать назад едва не сел по политическим мотивам. Прозвище у него было смешное - РЫБ. Потом его перевербовали, стал «стукачом». В общем, фрукт ещё тот! Он кое-чем обязан моему отцу… Короче говоря, он согласен, естественно, не бесплатно, фиктивно выдать за тебя свою дочь.
- Без меня меня женили, я на мельницу ходил!
- Тебе с ним детей не заводить…
- Этого ещё не хватало!
- … женишься, пропишешься, разведёшься – всё! Московский житель, живи где хочешь! Разве ты не этого хотел?
- Раньше хотел, теперь не хочу! Я вам так сильно надоел?
- Не об этом речь! – Полтавцева начинает раздражаться, - День сегодня, что ли, такой – никто никого не понимает! Объясни, что тебя не устраивает?
- Это моя жизнь. Моя! И я никому не позволю её кроить на свой манер, даже вам. Понятно? Извините меня за тон, если что!..
- Пожалуйста! Из-за чего весь сыр-бор, собственно?! Уверяю тебя, никто не посягает на твою драгоценную жизнь. Поступай, как знаешь. Но если ты в элементарном желании помочь углядел какие-то происки – мне тебя искренне жаль!
- Помогать надо, когда об этом просят.
- Знаешь, ты удивительно похож на Аркадия: когда не хочешь чего-то слышать, ты глух, как тетерев.
- Большего оскорбления для меня придумать нельзя! Нашли с кем сравнить - с Дубовым! Указали бы мне на дверь, просто, без обиняков! К чему такие изощрения!
- Ты слишком серьёзно к себе относишься. Мужчиной не рождаются, мужчиной становятся. И даст Бог, у тебя это ещё впереди!
- Когда я должен освободить комнату?
- Не вали всё в одну кучу! Иди лучше спать, глупый мальчишка!
Арсений уходит из кухни, запирается в своей комнате. Полтавцева открывает окно. В кухню врывается свежий вечерний ветер.
Церковный двор пуст. Из Храма выходит Священник, крестится, кланяется. Татьяна в задумчивости поднимает руку, крестится, но получается это у неё неуверенно и криво.
В этот момент в конце коридора хлопает входная дверь. Полтавцева выбегает в коридор. По квартире разносится гулкое эхо её каблучков.
Полтавцева видит распахнутую настежь дверь в комнату Арсения. Комната ярко освещена. Цепочка на двери снята. Рядом с дверью, на ключнице раскачивается комплект ключей с брелоком в виде Эйфелевой башни.
Полтавцева подходит к двери, решительно закрывает замок, навешивает цепочку. Поворачивается, приваливается спиной к двери, будто хочет удержать. Её лицо сохраняет строгое выражение, но на глазах наворачиваются слёзы, губы начинают подрагивать.

Арсений выходит из подъезда, останавливается на крыльце. У подъезда Старичок бомжеватого вида подманивает собачонку, протягивая ей хлеб.
- На-на-на-на-на! - издаёт звук, нечто среднее между свистом и шипением, - Шьуть-шьуть… Слышь, лохматый, как тебя звать-то? Пойдём ко мне, я тут недалеко живу. Вдвоём-то всё веселее помирать! Шьуть-шьуть… Пойдём, лохматка, пойдём!
Старичок уходит, собачонка трусит за ним. Арсений роется в карманах, собирает в кучку всю наличность, пересчитывает. Немного подумав, направляется к воротам.

Панорама ночной Москвы начала девяностых – воистину город контрастов. Рядом с глухими темными переулками зарево неоновых вывесок казино, стайки истрепанных нищих у зеркальных витрин элитных ресторанов. На стоянках, рядом с шикарными джипами «новых русских» - убитые «копейки» тайно разбогатевших «кавказцев».

Арсений в казино. Вокруг несколько человек играющих. Перед ним небольшая горка фишек. Напряжённый взгляд устремлён на вращающийся круг рулетки. Шарик бешено скачет по кругу, замирает в ячейке. По взгляду Арсения понятно, что ещё один проигрыш. Напротив него за столом - МИЛОВИДНАЯ ДАМА  средних лет в вечернем платье. Она внимательно наблюдает за действиями Арсения. Секунду поколебавшись, он ставит последнее.

Полтавцева говорит по телефону, вешает трубку. В прихожей надевает плащ, идёт к выходу. Замечает забытые Дубовым ботинки, берёт их, выходит из квартиры.

Казино. Шарик останавливается в ячейке. Арсений опять проиграл. Он встает из-за стола, направляется к выходу. Ряд играющих за столом тут же смыкается. Дама направляется за ним. У барной стойки Арсений на задерживается на минуту, раздумывая. Дама окликает его, призывно машет рукой. Арсений подходит, садится рядом на высокий табурет. Они о чем-то говорят.

Полтавцева въезжает в своей машине в плохо освещённый двор, останавливается, высматривает кого-то. Из подъезда, кутаясь в плащ, выходит Лора. Полтавцева сигналит ей фарами. Лора садится в машину, они о чем-то говорят.

Дама что-то вкрадчиво говорит Арсению. Арсений греет в руках стакан с коктейлем, мрачно глядя перед собой и периодически кивая головой. Дама замолкает, осторожно покрывает руки Арсения своей рукой.
Арсений пристально смотрит на Даму, оглядывает её с головы до ног, усмехается, затем резко встаёт и уходит. Дама огорчена. На улице Арсений покупает в ближайшей палатке бутылку водки и скрывается во мраке соседнего сквера.

Ночь. Полтавцева и Лора на кухне в квартире Дубова. На столе, бутылка вина, рюмки, чашки с дымящимся кофе. Полтавцева непрерывно курит – в пепельнице горка окурков.
- Вот так-то, подруга! – Полтавцева гасит очередной окурок,- За этот месяц, пока он был со мной, многое изменилось. Мне казалось, что он был всегда, и останется навсегда. Во всяком случае, мне этого хотелось бы…
- Ты хочешь выйти за него замуж?
- Сегодня к нам приходил Аркадий и высказал эту мысль. Правда, в издевательской форме, но… Пока он этого не сделал, я не позволяла себе даже думать об этом. Теперь я не хочу думать иначе… Кстати, Аркадий оставил у нас свои ботинки.
- Представляю, что там было!
- Что было… Два буйвола на одной тропе. Ты заметила, я уже не говорю «у меня», я говорю «у нас» - Полтавцева горько усмехается, наливает вино себе и Лоре, пьет,-  Замуж… Сколько мне осталось? Лет пять? А потом - неудержимо цветущая старость и вежливо-холодное сосуществование на коммерческой основе? Ведь мне уже сорок семь! А ему всего двадцать два…
- Мне казалось, больше…
- Слабое утешение… Ах, этот возраст проклятый! Ну почему, зачем полжизни живёшь пустоцветом, зачем суетишься, чего-то достигаешь…  И вот когда встречаешь мужчину своей мечты… нет, не так… своего мужчину! да, своего, созданного Природой именно для тебя,  всё прошедшее, все твои достижения в миг оборачиваются мусором, который хочется вымести из твоей никчемной жизни.
- Татьяна, ты несправедлива к себе…
- К черту справедливость! Я объективна! Что я могу ему предложить! Эту чудовищную разницу во времени? Я не хочу быть для него богатой матерью! Я не в силах оставаться его другом! В лучшем случае я могу стать его любовницей! И я точно знаю, что когда-нибудь он уйдёт!
- Ты любишь его?..
- Называй это как хочешь! Я просто хочу всегда быть рядом с ним! Всегда, понимаешь!- из глаз Полтавцевой текут обильные слёзы,- Я хочу рожать ему детей, вечерами встречать с охоты! Я хочу простого, тихого, первобытного женского счастья. А это невозможно! Возможно всё бросить, уехать куда-нибудь в горы, построить дом…  Даже обнести его высокой стеной! Но стены времени не помеха! Господи, ну почему… почему… почему…
Полтавцева падает Лоре на грудь, беззвучно бьется в рыданиях. Лора приживает голову подруги к своей груди, из её огромных, бездонных глаз текут слёзы.

Утро следующего дня. Анне просыпается, встаёт с кровати, набрасывает пеньюар, идет на кухню.
На кухню полумрак, шторы задёрнуты.  Анне включает чайник, отдёргивает шторы. Ей чувствует посторонний неприятный запах. Анне открывает окно. Теперь ей слышится, будто кто-то стонет. Она идёт на звук, выходит в гостиную. В гостиной, на полу у раскрытой балконной двери лежит мужчина. Лицо его в крови, одежда перепачкана.
Анне осторожно выходит из комнаты, бежит в спальню. Сепп спит, забавно похрапывая и чмокая губами. Во сне он напоминает большого ребёнка. Анне начинает его тормошить.
- Мира, Мира, проснись,- говорит она страшным шепотом,- Да проснись же!
Сепп недовольно морщится, мычит, наконец просыпается, садится на постели с закрытыми глазами. Даже вчерашняя щетина и растрёпанные остатки волос не придают ему вида отталкивающего, но скорее забавного.
- Ну что такое? Что тебе нужно?
- У нас в гостиной кто-то спит!
- Кто – спит?
- Проснись, наконец! Я не знаю – кто! Он весь в крови!
Глаза Сеппа постепенно принимают осмысленное выражение!
- В крови? Он же мне все диваны перепачкает! Кто это может быть? – Сепп начинает быстро натягивать пижаму, останавливается, - постой, а как он к нам попал?
- Откуда я знаю? Может быть, влез через балкон!
- У нас третий этаж!
Сепп и Анне осторожно заходят в гостиную. Сепп подходит к мужчине, заглядывает ему в лицо.
- Мать честная!
На мраморном полу гостиной лежит Арсений. Его лицо перепачкано грязью, из разбитой брови сочится кровь.
- Ну-ка, давай его в ванну.
Сепп и Анне поднимают Арсения на ноги, ведут в ванну. Арсений что-то невнятно бормочет.
Несколько минут спустя они сидят на кухне. Арсений в банном халате, бровь заклеена, на подбородке ссадина. Медленно пьет чай, держа чашку в обоих руках. Сепп насмешливо смотрит на Арсения. Анне, уже в домашнем брючном костюме, священнодействует у плиты.
- Ну, рассказывай, сердешный? Во-первых, как ты сюда попал?
- Если бы я знал… Влез, наверное.
- А боевая раскраска откуда.
- Точно не помню. Помню, гулял, менты подъехали. Садись, говорят, подвезём. Я говорю, сам дойду. Они говорят, садись, не выё… - Арсений покосился на Анне, вздохнул, - Короче, я их послал, они обиделись. Потом я обиделся. Потом не помню.
Сепп смеётся.
- Ну, ладно… Ешь давай! Сыр, масло, колбаса… Весь в отца, такой же чумной, – он хватает стоящую рядом Анне за талию, притягивает к себе, - Погляди на него! С таким народом воевать – что с быком бодаться. И чего всё лезут на Русь-матушку? – Анне, - Наши с тобой предки тоже, сколь зубов тут оставили?
- Казимир Янович, я это… мне с вами поговорить нужно.
- Я так сразу и понял. Коли с разбитой мордой человек – не за пустяками пришёл, - смеется, - Шучу, шучу, не обижайся! Ну, говори.
- Мне при Ане неудобно…
- Пойдем в кабинет.  Извини, дорогая. Ты продолжай тут, мы недолго. И принеси нам туда чего-нибудь… ну, ты понимаешь, - Арсению, - ты с утра что предпочитаешь: шампанское, водку, коньяк?
- Лучше кофе… - бросает виноватый взгляд на Анне, - Извините меня…
- Вот. Нам два кофе.
Анне кивает. По выражению лица видно, что она о чем-то напряжённо думает. Берётся за крышку кофеварки, обжигается, роняет её с грохотом на пол. Досадливо морщится, смотрит на дверь кабинета мужа.

Домашний кабинет Сеппа. Арсений и Сепп сидят в низких креслах у кофейного стола, курят. Арсений молчит.
- Ну что ж… Ситуация твоя мне понятна. Обустраиваться надо, это - святое… И выбор одобряю. Да и денег дать взаимообразно – не фокус. Но есть вопрос, хоть постыдный, но важный: а чем ты их отдавать собираешься? Сумма сама по себе очень красивая…
- Заработаю - отдам…
- Ну, брат!.. Это ещё бабушка надвое сказала. Не аргумент, знаешь ли…
- Я понял. Вам нравится, когда вас просят…
- Это смотря кто и о чём просит…
- Хорошо, я попрошу, как вам хочется.  Чего вы хотите взамен?
- Я? Да, собственно, ничего!..
- Денег дадите!?
- Не дам! - Арсений молчит,- Извини, брат, прямой вопрос – прямой ответ. Что не спрашиваешь почему?
- А какая разница… На «нет» и суда «нет»…
- И туда «нет»! Никуда «нет»! - смеётся, потом серьёзно,-  И ничего нет…  Есть разница! Посторонним в долг не даю принципиально. Друзьям тоже опасаюсь. Но друзьям можно и нужно помогать, - Сепп хитро косится на Арсения – если они, конечно, друзья.  Есть одно дельце… Пустячок, мелочь - смеётся, потом неожиданно серьёзно, жёстко глядя Арсению в глаза,- Но если пустячок выгорит, на три жизни хватит. И тебе, и твоим цыганятам.
- Что нужно делать?

Дубов открывает дверь, заходит в квартиру.
- Есть кто живой?
Из комнат выходит Лора, целует мужа. Дубов протягивает ей букет цветов.
- Вот. Как ты?
- Спасибо… Все хорошо. Знаешь, у нас была Татьяна,-
Дубов настороженно смотрит жене в глаза, - Ночевала.
- Вот как?
Дубов двинулся на кухню, Лора - за ним.
- Говорит, ты вчера опять устроил скандал, - Дубов молчит,- Скажи мне, ты её очень любишь?
- Прекрати говорить глупости!
- Я была в твоей мастерской… Ты пишешь её портрет. Теперь этот скандал. Я не хочу жить во лжи. Если я тебе мешаю – я уйду.
- Послушай…
- Скажи мне правду, Аркадий! Я прошу тебя! – Лора встаёт на колени, - Я тебя умоляю! Только не лги мне!
Дубов подбегает к ней, поднимает с колен.
- Что ты, что ты, опомнись! – он прижимает Лору к себе, - Правду!... Как я могу сказать тебе то, чего не знаю! Всё так запуталось в последнее время… - Дубов отстраняет от себя Лору, смотрит ей в глаза, - Я знаю только одну правду: без тебя не будет ничего. И вот в этом можешь не сомневаться.

Кабинет в квартире Сеппа. Сепп и Арсений продолжают разговор. Перед ними на столе чашки с кофе.
- Дорогой мой, всё абсолютно законно и достоверно! Страховки, гарантии принимающей стороны, деньги… Через три месяца всё вернётся в исходное состояние: мы в Россию, картины в галерею. И никто ни о чем не догадается! Зато деньги – деньги останутся при нас. Пойми, я, как госчиновник, не могу заниматься частным бизнесом в этой сфере. Приходится привлекать третьих лиц.
- Например, Михалёва…
- И Михалёва! А чем плох Михалёв? Вороват? Да! Подхалим? Безусловно! Так мы с тобой об этом знаем, значит, сюрпризов не будет. Зато исполнителен. Взятки всовывает как фокусник, не спрашивая согласия. Большой талант! И важный талант!
- Синдром навязчивого предпринимательства.
- Это что-то новенькое в психиатрии.
- Где вы его откопали?
- Перекупил у эстонцев… Ему там грозило до пяти лет за попытку сбыта поддельных рисунков из коллекции Кеннигса. Кранаха - Старшего, Бальдунга и ещё кого-то, сейчас не вспомню… Уверял, подлец, что рисунки из киевской, засекреченной части коллекции, - Сепп вспоминает, смеется, - Так ты не поверишь: Михалёв сам всё и обстряпал. Будучи под следствием! Мне осталось только деньги передать. Нужнейший человек!
- А не боитесь, что он вас подставит?
- Нет! Не родился ещё тот человек… Ну что, по рукам?
- У меня есть выбор?
Сепп отрицательно качает головой. Арсений разводит руками и неохотно кивает.
- Ну вот  и чудненько! Можешь считать себя принятым в дело… Аванс плачу моментально! Да, ещё одно…  Не надо никого больше посвящать в детали. Пока. Дело, сам понимаешь, очень конфиденциальное.
- А Татьяну… Львовну? Вы же с ней компаньоны…
- Именно поэтому и не надо! А то, представь, как я буду выглядеть в её глазах, - Арсений кивает в знак понимания и согласия,- А с Татьяной я вас помирю! Помирю запросто! Через неделю в галерее назначен прием. Чествуем одного заслуженного деятеля. Оденем тебя в смокинг, надраим, представим. Никуда не денется! А пока поживешь у меня, портрет свой подретушируешь, а то смотреть страшно. Ничего, пускай соскучится!

Большая, отделанная дубовыми панелями, дорого обставленная приемная. Арсений при полном параде, сидит в кресле, листает журнал. Открывается массивная дверь, из-за нее высовывается Сепп, приглашает Арсения войти.
В глубине огромного кабинета восседает  большой НАЧАЛЬНИК. Сепп представляет Арсения Начальнику. Начальник сдержанно кивает в знак одобрения.

Арсений и Сепп идут по длинному коридору, заходят в один кабинет, в другой, собирают справки, ставят печати. Сеппа везде встречают, как хорошего знакомого, желанного гостя.

Сепп, за ним Арсений выходят из дверей загадочной конторы на Никольской. Сепп кладёт на ладонь небольшую черную папку, прикрывает другой рукой.
- Вот тут – гляди - твое будущее, вполне определённое. Ну что, с Богом?
- С Богом,- Арсений устало улыбается.
-Ну-ну, не раскисай, сегодня вечером у нас большо-ое мероприятие,- Сепп бросил взгляд на двери «Славянского базара»,- Я, конечно, не Станиславский, да и ты, прямо скажем, не Немерович-Данченко… Но люди мы все ж достойные, а начало нового дела отметить надо. Зайдем-ка, а то что-то жрать больно хочется.
- Зайдем. Хорошо бы ещё успеть отдохнуть до приема.
Сепп берет Арсения за локоть, уводит к ресторану.
- Успеется. Помню, я в твои годы неделями не спал… С утра до ночи в московских дворах пропадал, этюды писал…

Храм на улице Неждановой – тот самый, который виден из окон квартиры Полтавцевой. В тёмном проёме открытых дверей Храма различимы только мерцающие огоньки свечей. Громко щебечут птицы.
Слева от входа в Храм  столбиком стоит Старичок бомжеватого вида с закрытыми глазами. Старичок неожиданно «прозревает», отвешивает Татьяне поясной поклон и возвращается в исходное состояние.
Полтавцева неуверенно заходит внутрь, останавливается, осматривается.
В Храме сумеречно и тихо. Теплятся огоньки лампад, потрескивают свечи на подсвечниках, неярко блестит позолота. Идут приготовления к венчанию.
 Новобрачные, ЖЕНИХ и НЕВЕСТА средних лет неслышно переговариваются о чём-то с ШАФЕРАМИ, двумя высокорослыми бородачами. Невеста, волнуясь, то и дело поправляет белоснежный газовый платок на голове.
Пожилой СВЯЩЕННИК разговаривает с женщиной, Прощается, благословляет её, подходит к Полтавцевой.
- Доброго вам дня! Слушаю вас?
Из-за круглых стёкол очков на Татьяну ласково и внимательно смотрят добрые глаза Священника.
- Святой отец, я хотела бы… - Полтавцева умолкает.
- Ну что вы, какой я святой! Просто отец Михаил. Какая у вас печаль, матушка?

Ведомственная, хорошо оборудованная поликлиника. Анне идёт по коридору поликлиники, читая надписи на дверях.
Останавливается перед дверью с надписью «Сексопатолог. Приём ведёт Вайнштейн В.М.»
Дверь приоткрыта. Анне хочет постучать, но слышит разговор в кабинете. Она закрывает дверь, отходит, садится на кушетку. Дверь опять приоткрывается.
В кабинете за столом – доктор ВАЙНШТЕЙН ВАЛЕРИЙ МОИСЕЕВИЧ, весьма пожилой, обширно лысый, с полукругом седых, от уха до уха кудрей. Дужка сломанных очков укреплена скотчем.
Перед ним у стола сидит, скрестив ноги, коренастый МУЖЧИНА лет сорока, с брюшком. Из-за квадратных академических очков смотрят колючие глаза, над очками кустятся густые чёрные брови.
Вайнштейн листает карту больного.
- Так… Угу… Ага… Чудесно, снимочек! - смотрит на просвет, - Красиво! - читает карту, - Так, в анамнезе… это не смертельно… Что ж, понятно! Ну-с, голубчик… Что вас беспокоит?
- Доктор, я пришёл  с вами посоветоваться. У меня большие проблемы… в смысле… женщин.
- Из ваших данных этого не следует. Вы практически здоровы.
- Доктор, это драма всей моей жизни. О вас говорят, вы кудесник… Понимаете, моя первая жена была немая. Вот, прошу…
Мужчина расстёгивает портфель, достаёт оттуда портрет, протягивает Вайнштейну. На портрете изображена крупная дама с едва заметными усиками.
Вайнштейн бросает беглый взгляд на портрет.
- Дивная женщина…
- Да… Я не знаю почему, но это обстоятельство, то есть её немота, меня сильно возбуждало. И в моменты… ну вы понимаете… она издавала такие звуки!.. Ни одна женщина не может их повторить!
Анне, едва сдерживаясь, прыснула со смеху. Вайнштейн и Мужчина одновременно покосились в сторону двери.
- Может быть, вам вернуться к ней?
- Ах, доктор, если бы это было возможно! Ей сделали операцию. Теперь её зовут Виталием. Мы по-прежнему общаемся, но…
- Голубчик вы мой, вам надо к психотерапевту. Сейчас принимает доктор Левенсон, идите к нему. Постойте, я напишу ему записку,- пишет коротенькую записку.
- Спасибо, доктор, вы мне очень помогли. Я-то испугался! Думал, что-то физиологическое.
Вайнштейн провожает Мужчину до двери, видит Анне.
- А-а-а, моя девочка! Проходи, проходи! Прошу, - Мужчине, - Вам на второй этаж, в тридцать восьмой кабинет.
- Благодарю, доктор!
Вайнштейн садится на свое место, Анне – напротив.
- Как дела? Как Танечка? Как Казик?
- Спасибо, Валерий Моисеевич, всё хорошо.
- Достойные люди! Очень, очень! Их мама была моей пациенткой. Софья Васильевна! Великолепная женщина! Я помню её молодой! Так я тебе скажу, что в её присутствии все мужчины в радиусе пятидесяти метров теряли головы. У неё была поражающая способность осколочного снаряда…
- Валерий Моисеевич, вы мне скажете что-то неприятное?
- Ну, что я могу тебе сказать, дитя моё! Только одно: твоё тело ждёт лишь доброго семени. С тобой всё в полном порядке.
- Как же мне быть?
- Послушай, что я тебе скажу, детка! Я уже старый еврей, и я имею что тебе сказать. Конечно, старый конь борозды не портит, но и пашет неглубоко…  Я люблю Казика, как родного. Но предупреждаю, он сильно удивится, когда узнает о твоей беременности. Впрочем, подозрение не есть уверенность…
- То есть, вы мне советуете!?..
- Таки да!
Со стороны двери раздается деликатное покашливание. Вайнштейн и Анне оборачиваются на звук. На пороге кабинета – Мужчина.
- Извините, доктор, я забыл у вас фото, - подходит, укладывает фото бывшей жены в портфель, обращается к Анне,-  Какой у вас волшебно приятный акцент! Вы, извините, замужем?
Анне испуганно смотрит на Вайнштейна.

Прием в галерее. Галерея украшена гирляндами воздушных шаров. Море цветов. Играет «живой» оркестр: две скрипки, флейта, виолончель, контрабас, фортепьяно. Снуют длинноногие официантки с подносами. Много знаменитостей: Шилов, Церетели, Слава Зайцев, Жириновский, другие. Подходят,  приветствуют Полтавцеву и Сеппа.
На противоположных стенах картины Матисса – «Танец» и «Музыка». Рядом толпятся зрители. Татьяна Львовна окружена группой журналистов и поклонников. На ней декольтированное тёмно-бордовое вечернее платье, бриллиантовое колье. Она удивительно естественна и великолепна. Она величественна.
Дубов поодаль, в окружении зевак. Внешне он, как всегда, весел и артистичен. Рядом с ним Лора, кутается в меховое боа. Даже сквозь изрядный макияж видно, что она нездорова.
Сепп неторопливо беседует с Олофом Тайсом. Из служебного помещения появляется Михалёв. Их взгляды с Сеппом встречаются. Сепп незаметно для Тайса глазами указывает Михалёву  на одиноко стоящего у колонны Арсения. Михалев в ответ едва заметно кивает головой.
Арсений одиноко стоит у колонны, с пустым бокалом в руке. Он гладко выбрит, причёсан. На нём темный костюм, покроем напоминающий смокинг, белая рубашка. Арсений издали мрачно наблюдает за Полтавцевой. Подходит Михалёв.
- Ну, что, позабыт-позаброшен?
Арсений молча смотрит на Михалёва, переводит взгляд обратно на Татьяну. Подходит Официантка с подносом, на котором фужеры с шампанским, улыбается Арсению.
- Не желаете?
Арсений ставит на поднос пустой фужер, помедлив, одну за другой выпивает две фужера. Михалёв:
- Опа! Ну, брат, газировкой не скоро нагрузишься! Слушай, чего тебе здесь? Пойдём в подсобку. У меня там есть кой-чего из прежних запасов. Посидим путём, потрещим о том, о сём. Мы чужие на этом празднике жизни!
Арсений бросает тяжёлый взгляд в сторону Полтавцевой.
- Идём.
Арсений и Михалёв пересекают зал. Полтавцева с полуулыбкой беседует с Глазуновым. Краем глаза она замечает уход Арсения. Её полуулыбка застывает.

Ярко освещённая часть улицы перед Галереей. Подъезжают и отъезжают машины. На противоположной стороне улицы – Анне. По её лицу текут слезы. Постояв некоторое время и посмотрев на освещённые окна Галереи, Анне медленно  уходит.

Подсобка в Галерее Полтавцевой. Слышна отдалённая музыка из зала. Облезлый кожаный диван. На нём, развалясь – Михалёв. Арсений напротив, на колченогом стуле. Оба курят.
Между ними на ящике, покрытом газетой – бутылка «Белого аиста», нехитрая снедь. Дымно, душно. Арсений без пиджака, уже изрядно пьян. Михалёв рассказывает о своей жизни.
- Вот я и прикинул, что ежели «следока» не сломаю, они меня по-полной приморят. А кому за чужие грехи охота чалиться? Я смекнул, что Сеппу расклад тоже не без интересу будет. Кинул ему через вольных маляву. Так, мол, и так, знаю, где камешки, могу указать. Он впереди собственного визга примчался.
Арсений разливает по стаканам коньяк.
- Ты хочешь сказать, что Сепп скупает краденное? – залпом выпивает,- Врешь!
- Ну, ты прям как маленький! Сам посуди, чудак-человек, это ж не просто камешки. Это ж музейный экспонат. Они денег стоят. И каких! А ему почти даром достались.

Выставочный зал. Полтавцева улыбаясь и раскланиваясь с гостями, подходит к Сеппу и Тайсу, обращается к собеседникам по-английски.
- Прошу меня простить, господа! Господин Тайс! Позвольте мне похитить у вас на несколько минут моего дорогого братца.
- Пожалуйста, госпожа Полтавцева. Сожалею, что вы не желаете похитить меня.
Тайс целует Полтавцевой руку, уходит.
- Вероятно, случилось что-то серьёзное, раз ты решилась нарушить мою беседу с Тайсом.
- Послушай, я волнуюсь… Что-то давно не видно Арсения. Его увёл этот твой… по особым поручениям.
- Не сходи с ума! - кланяется проходящим гостям, -Здравствуйте…
- Ты не знаешь, где они?
- Разве сторож я брату моему?
- Я тебя прошу: найди его и приведи ко мне в кабинет.
- Надеюсь, ты всё это не всерьёз. Ты уже взрослая девочка, и можешь…
- Иди!
- Хорошо, - Сепп равнодушно пожимает плечами.
Подсобка в Галерее Полтавцевой. Слышна отдалённая музыка. На полу - несколько пустых бутылок из-под коньяка.
Михалёв взволнован:
- Чего ты взъелся-то! Я с тобой говорю откровенно, потому что ты мне друг. И мужик! Чего ты его защищаешь! Он тебе родной? Нет!
- Скотина ты! Ведь с ладошки у него ел! А теперь вон как поёшь! Чисто прокурор!
- А чего, это факты. Я на его месте, может, ещё и не так бы хапал. Да только бодливой корове Бог рогов не даёт… Пойми, мы для них,- Михалёв пьяно мотнул головой в сторону музыки, - туалетная бумага! Ты думаешь, сестрица его из другого теста? Видали мы таких!
- Её не трожь.
- Да ладно! А ты что, никак виды имеешь? Ха! Герой-любовник!
- Не твоё дело.
- Молодец! Я думал, ты – полный лох, а ты ничего, кумекаешь…  Куй железо, пока горячий! Иначе поживешь у неё в альфонсах, пока не надоешь, а потом скроит она тебе козью морду – мама не горюй! Не ты первый, не ты последний.
- Убью!!
Арсений кидается на Михалёва, опрокидывает ящик, бутылки со звоном разлетаются. Михалёва будто ветром сносит с дивана. Арсений кидается вдогонку, но поскальзывается на куске колбасы и ударяется головой  в ребро распахнутой двери. Зажав голову руками, валится на пол, переворачивается лицом вниз и затихает.

Ночь. «Мерседес» Дубова летит по ночной Москве. Дубов за рулём, Лора, прикрыв глаза, полулежит на заднем сидении, закутавшись в боа. Дубов мрачно молчит.
Лора неожиданно широко открывает глаза.
- Останови!
- Что случилось?
Дубов видит в зеркале заднего вида глаза жены, резко сворачивает к обочине, останавливается.
- Что с тобой, душа моя?
- Что-то с Ксюшей… Что-то случилось с нашей девочкой!
Дубов тяжело вздыхает, выходит из машины, направляется к ярко освещённым дверям ночного магазина.

Подсобка в Галерее Полтавцевой. Слышна отдалённая музыка. На полу неподвижно лежит Арсений. Рукав рубашки, на котором лежит его голова, испачкан кровью. Арсений издаёт стон, переворачивается. Его лицо в крови, на лбу рассечена кожа.
Арсений открывает глаза, медленно поднимается, садится. Трогает голову руками, видит на ладонях кровь. С трудом встаёт, идет к зеркалу над раковиной. Рассматривает себя, осторожно умывается.

Не найдя полотенца, снимает с себя рубашку, вытирает лицо. Бросает рубашку в ведро. Подходит к дивану, тяжело опускается на него, откидывается на спинку, запрокинув голову.
Несколько мгновений лежит неподвижно, затем подаётся вперёд, обхватывает голову ладонями, упирается локтями в колени, застывает. Постепенно его широкие плечи начинают сотрясать беззвучные рыдания.
Приоткрывается дверь, в подсобку протискивается Сепп. Брезгливо ступая, он проходит на середину, оглядывает помещение, видит окровавленную рубашку Арсения.
- Ну, и что у нас тут? Что за побоище?
Арсений поднимает голову, смотрит на Сеппа глазами, красными от слёз.
- У-у-у, как всё запущено! М-да… Всё гораздо серьёзнее, чем я думал,- Арсению,-  Ну, долго собираешься узду жевать? Послушай меня, юноша бледный со взором горящим… Есть одна старая истина: если знаешь, что нельзя, но очень хочется – можно! Ты меня понял? Можно!… Только осторожно… А теперь ступай за мной.
- Куда ещё?
- Пошли-пошли! Ещё ерепенится! Куда… Домой!
Сепп выходит. Арсений берёт пиджак, надевает его на голое тело, и, шатаясь, выходит вслед за Сеппом.

Подъезд дома, где живут Дубовы. Дубов и Лора поднимаются по тёмной лестнице домой. Дубов поддерживает Лору под руку, в другой его руке «шуршит» пакет с продуктами.
- Ну, бардак! Лифт не работает, в подъезде темно как в погребе! Везде бардак! За что только мы платим деньги…
Тускло светится лампочка на площадке. Лора останавливается, поворачивается к Дубову. Даже в полумраке видно, как блестят её глаза.
- Знаешь, мы скоро расстанемся…
- Да что с тобой сегодня! Не слишком ли много предсказаний для одного дня!
- Нет-нет, я это знаю…
- Ты устала… - Дубов, перекладывая пакет из руки в руку, шарит по карманам, ищет ключи,- Ты просто устала, ты плохо себя чувствуешь. Столько событий за последнее время!- находит ключи,- Хочешь, поедем куда-нибудь вместе…- продолжают подъём по лестнице,- Дача мне самому порядком надоела…
- Я чувствую…  Это как новогодний праздник в детстве: ждешь его, ждёшь… Ещё веселье в самом разгаре, играет музыка, а уже грустно, знаешь, что всё это скоро кончится.
Останавливаются перед дверью. Лора переводит взгляд на Дубова, словно приходя в себя.
- Я очень люблю тебя, Аркадий. Ты должен это знать…
- Я знаю… Я тоже тебя люблю… Ты меня пугаешь.
Дубов открывает квартиру. Лора проводит по груди Дубова ладонью руки, уходит в квартиру. Дубов пытается задержать её руку; рука ускользает. Дубов заходит в квартиру, оглядывается, будто услыхав что-то, прислушивается, медленно закрывает дверь квартиры.

Ночь. Служебная «волга» Сеппа останавливается у подъезда Полтавцевой. Из передней двери выходит Водитель, из задней – Татьяна. Они вместе извлекают Арсения из машины. Взяв под руки, ведут к подъезду. На голове Арсения белеет пластырь.

Лестничная клетка перед дверью в квартиру Полтавцевой. Тусклое освещение, тишина. Полтавцева подходит к своей двери.
- Ну вот, пришли. Подержите его, пожалуйста, я сейчас.
Полтавцева, повернувшись к свету, роется в сумочке. Арсений, утратив вторую опору в виде Татьяны, клонится в сторону соседней квартиры. Водитель не в силах его удержать, вместе они проваливаются в черноту проёма распахнувшейся двери.
Из глубины квартиры раздаётся слабый старушечий вскрик. Татьяна кидается на выручку.
- Полина Александровна! С вами всё в порядке? Вы живы?
Из квартиры раздается скрипучий голос Полины Александровны.
- Ох! Жива, жива!..
- И отец мой давно умер, и КГБ уже нет, а вы всё шпионите!
Водитель, пыхтя, выбирается из-под громадного тела Арсения. Вместе с Полтавцевой они пытаются поднять его на ноги. Полтавцева старается больше всех:
- Да вставай же!.. Вот медведь, - Соседке,-  Уж хоть дверь не открывали бы!  А то, не дай Бог что случится – возись потом с вами…
- А мне так плохо слышно!
Полтавцева и Водитель выводят Арсения на лестничную клетку. Дверь соседской квартиры тут же захлопывается.
Полтавцева находит ключ и открывает свою квартиру. Вдвоём они укладывают Арсения на кровать в его комнате.
Полтавцева провожает Водителя до двери.
- Весьма вам признательна! Не знаю, как я одна справилась бы, - протягивает Водителю деньги, - Вот, возьмите.
Водитель смущается.
- Что вы, что вы! Если Казимир Янович узнает…
- А мы ему не скажем… Берите, ну!
- Спасибо…
Водитель уходит. Татьяна снимает плащ, идёт к себе в комнату, переодевается.

Водитель на лестничной площадке оборачивается на дверь Полтавцевой, замечает оставленные ею в замке ключи. Он возвращается к двери, тянется к звонку, но медлит и не решается позвонить.
Он осторожно поворачивает ключ. Дверь открывается. Водитель извлекает ключ из замка, заглядывает в квартиру и видит перед самым своим носом ключницу. Он вешает ключи на ключницу и захлопывает дверь.
Полтавцева в своей комнате, уже в халате.  Услышав хлопок входной двери, встревожено выбегает в коридор.
В квартире тихо. Идут башенные часы. Полтавцева подходит к двери. Цепочка снята,  рядом на ключнице раскачивается комплект ключей Арсения с брелоком в виде Эйфелевой башни.
Полтавцева с опаской, осторожно открывает дверь и входит в комнату Арсения. Арсений лежит на кровати в костюме, рядом валяются ботинки. На лбу сияет белый квадратик пластыря с проступившим розовым пятном.
Облегчённо вздохнув, Полтавцева прислоняется к дверному косяку. Постояв так несколько мгновений, решительно подходит к кровати. Снимает с Арсения пиджак, расстёгивает и стаскивает брюки, потом носки. Всё это её на удивление легко удаётся.
Тут только до неё доходит, что она сама ботинки с него не снимала. Полтавцева некоторое время пристально смотрит Арсению в лицо. Арсений неподвижен. Полтавцева накрывает его одеялом, собирает вещи в охапку, намереваясь их унести. Арсений приоткрывает глаза, замечает Полтавцеву.
- Вы?!. Я где? – Арсений приподнимается.
- Дома… Не тошнит? Голова не кружится?
- Нет?.. Пить хочется,- делает попытку встать.
- Лежи, я принесу…

Полтавцева входит в комнату со стаканом воды. Арсений спит, глубоко дышит во сне, глаза закрыты. Она ставит воду на тумбочку,  некоторое время смотрит на Арсения. Потом поправляет ему одеяло, осторожно присаживается на кровать рядом с ним, убирает волосы со лба, нежно проводит пальцем по контуру лица, касается губ.
Неожиданно рука Арсения крепко перехватывает за запястье руку Полтавцевой, тянет её в сторону, к углу кровати, отчего она всем корпусом наваливается Арсению на грудь. Другой рукой он обхватывает её за талию, прижимает к себе.
Они оказываются лицом к лицу, глаза в глаза. Полтавцева видит осмысленный, абсолютно трезвый взгляд Арсения. Опешив, первое мгновение она не сопротивляется. Арсений освобождает левую руку и пригибает голову Полтавцевой к себе, впиваясь губами в её безответные  губы. 
Опомнившись, она подтягивает руки к груди, упирается ими в грудь Арсения, рвётся вперёд и вверх, так сильно, что налетает на тумбочку. С тумбочки падает и разбивается стакан с водой.
Полтавцева решительно выпрямляется, растрёпанная и сердитая.
- Никогда больше не делай так! Слышишь?! - входит, выключает свет, резко захлопывает за собой дверь.

Полтавцева входит в свою комнату, бессильно приваливается к двери спиной, тяжело дышит от гнева. Её голос за кадром
- Дура! Дура! Дура! Аркадий прав: старая дура! Что ты вытворяешь! Зачем ты провоцируешь парня? Тебе захотелось унижения? Ты его получишь! Ещё бы чуть-чуть -  и всё…  Всё! Возврата не будет…
Некоторое время она стоит, успокаивается, затем медленно и устало идёт к туалетному столику, садится на канапе, роняет голову на руки.
- Любви! Не унижения… Я хочу любви! Я хочу любить и быть любимой! Разве я не женщина? Господи, почему ты обделил меня любовью!? Почему от меня все хотят что-то получить, ничего не предлагая взамен? Разве я не достойна того, чтобы меня любили?
Полтавцева поднимает лицо к свету.
- Этот мальчик… Он может, я чувствую, он способен любить. Бескорыстно, любить ради любви. И он мой! Мой и больше ничей! Может быть, это последнее, что у меня осталось. И я его не отдам! Один раз напиться Жизни, досыта!.. А там… Плевать на всё!
Она поправляет причёску, халат.
- Значит, ты этого хотела? Может быть… Но не так! Не так!
Полтавцева с грустью осматривает себя, в задумчивости проводит рукой по лбу.
Дверь в комнату резко распахивается. На пороге возникает Арсений. Выражение его лица пугает Полтавцеву. Арсений решительно направляется к ней. Женщина встаёт, защищаясь, выставляет перед собой руки.
- Что тебе? Что? Чего ты хочешь?
Не говоря ни слова, Арсений подходит, отбрасывает её руки в стороны, обхватывает, крепко прижимает к себе, впивается  в губы страстным поцелуем. Полтавцева пытается вырваться.
- Нет!.. Не надо!.. Ну, я прошу тебя!.. Я не хочу так!
Арсений присаживается, обхватывает её бёдра, поднимает вертикально вверх. Халат распахивается. Полтавцева, сопротивляясь, упирается руками в плечи Арсения, откидывается назад, запрокинув голову.
Арсений покрывает страстными поцелуями её скрываемый ажурными  трусиками низ живота, пытается дотянуться до груди. Женщина затихает, затем издаёт протяжный сладострастный стон.
Полтавцева подаётся всем телом вперёд, прижимает голову Арсения к себе. Арсений чуть ослабевает хватку, и её тело ползёт вниз. Полтавцева приникает к губам Арсения, и они сливаются в страстном поцелуе. Их тесно сплетённые тела опускаются на ковёр…

Квартира Полтавцевой. Арсений и Полтавцева лежат на ковре в её комнате, голова к голове, обнаженные, взмокшие, стараясь не смотреть друг на друга. На их лицах нет радости. В квартире слышен только ход башенных часов.
Полтавцева встаёт, стыдливо прикрываясь, одевает халат, тихо произносит:
- Нам нужно поговорить,- и уходит на кухню.
Арсений нехотя натягивает плавки, выходит следом за Татьяной.
Татьяна нервно курит. Арсений садится за стол.
- Ты меня очень обяжешь, если оденешь хотя бы брюки…
- Да я одел бы, но ты же их унесла…
- Разве мы перешли на «ты»? То, что произошло, ещё не повод…
- Так давай перейдём… Что тебе мешает?
Нависает неловкая пауза.
- Надеюсь, ты понимаешь, что здесь оставаться тебе нельзя…
- Почему я не могу остаться в доме своей собственной жены?
Пауза. Полтавцева дрожащей рукой гасит окурок в пепельнице.
- Арсений, это слишком серьёзно…
- По-твоему, я не способен на ответственные поступки?
Татьяна отворачивается к окну, чтобы скрыть предательскую слезу.
За окном ночь, виден пустынный, едва освещённый двор Храма. Арсений подходит сзади, нежно охватывает Татьяну кольцом рук. Татьяна приникает к нему спиной, склоняет голову к голове Арсения. Они вдвоём молча смотрят в темноту.
С улицы виден их силуэт на фоне светлого окна.

Крупно – обложка путеводителя серии «Окно в мир» с надписью «Италия».
Путеводитель на коленях у Полтавцевой.
Они с Арсением - в «первом классе» самолёта. Полтавцева смотрит перед собой невидящим взором и улыбаясь своим мыслям едва заметной улыбкой. Она приклонила голову к плечу Арсения и обхватила его руку. Арсений с закрытыми глазами слушает музыку через наушники.
Звучит голос стюардессы по трансляции:
- Уважаемые пассажиры! Через несколько минут наш самолёт совершит посадку в аэропорту «Леонардо да Винчи» города Рима. Просьба пристегнуть привязные ремни, не курить и оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. Благодарим вас за сотрудничество.
Стюардесса повторяет своё сообщение по-английски. Её голос тонет в звуке турбин и нарастающей лёгкой музыке.

«Боинг» кампании AlItalia касается колёсами земли, бежит по полосе. Аэропорт. Многоликая и разноязычная толпа. Чемоданы, тележки. Бегущая строка на табло «Benvenuto a Roma! Welcome to Rome!» Вереницы такси у портала.

Панорама Рима с высокой точки. Сквозь дымку видны купола базилик, вершины монументов, неясные очертания зданий. Потоки машин двигаются по площади Венеции, мимо «Алтаря отечества» и памятника королю Виктору – Иммануилу.
Полтавцева и Арсений в машине. Арсений за рулём, сосредоточен и важен. Проезжают мимо Колизея. Татьяна рассказывает что-то, указывая рукой то влево, то вправо.
Они любуются видом римского форума с высоты Палатинского холма. Пьют кофе в кафе с видом на площадь Ватикана перед собором Св.Петра. Сидят на парапете фонтана «Треви» среди счастливых влюблённых. Полтавцева зачёрпывает рукой воды, брызгает на Арсения. Оба веселятся от души. Дно фонтана сплошь усеяно монетами. Взявшись за руки, они бросают монету в фонтан.
Ночной Рим. В номере беспорядочно разбросана мужская и женская одежда. Арсений и Полтавцева на темном белье постели. На их телах сквозь открытое окно бликует отсвет рекламных огней.

Дубов в своей мастерской. Сосредоточенно и хмуро смотрит на картину на мольберте, над которой он работал всё это время. Глубоко, взатяжку,  курит. По лицу видно, что его терзают тяжёлые раздумья.
Он встаёт, проходит по мастерской, возвращается к мольберту.  Гасит окурок в пепельнице. Лицо его уже спокойно. Дубов берёт нож, крест-накрест режет картину, бросает нож на мольберт, уходит.
На мольберте остаётся разрезанный накрест портрет Полтавцевой «Женщина в белом». Куски холста завернулись, открывая перекладины мольберта.

На виа Кондотти,77, неподалёку от Пьяцца ди Спанья, в бутике «Армани», Полтавцева выбирает себе свадебное платье. Распахивается малиновый бархатный полог, она входит из примерочной кабины.
На ней облегающее платье стального цвета, со шлейфом и сильно открытой спиной. Лиф платья отделан жемчугом. Платье подчёркивает красоту её фигуры.
Арсений напротив на диване, ждёт, пьет кофе. Рядом ПРОДАВЕЦ бутика, молодой человек субтильного вида.
Арсений восхищён до немоты.
- Ты будешь самой красивой невестой Москвы!
Продавец разделяет восторг Арсения. Он складывает пальцы в кольцо, цокает языком.
- Прекрасно! Прекрасно!
Полтавцева светится от счастья.
Дубов в домашнем кабинете за столом. Подперев голову руками, он долго и неподвижно смотрит  на фото Арсения. Затем бросает его в верхний ящик стола, достаёт оттуда записную книжку. Раскрывает её, надевает очки. Снимает трубку телефона, набирает номер.
- Алло? Это отдел экспертиз? Пригласите Ряховского… Здравствуй, здравствуй, старый друг. Сколько же мы не виделись? Надо повидаться. Тем более есть повод. Такой, что ты ахнешь. Мне кое-что известно о махинациях с картинами в галерее Полтавцевой…
В дверях кабинета – Лора, взгляд её сердит и тревожен, лицо бледно. Губы едва слышно шепчут:
- Мерзавец… Мерзавец…
Внезапно глаза Лоры округляются, она начинает хватать воздух ртом, словно выброшенная на берег рыба. Лора приваливается к дверному косяку, сползает на пол.

Венеция, площадь Сан Марко. Многолюдно. Рестораны на первом этаже здания Старых  Прокураций заполнены пестрой туристической толпой. Проносятся юркие официанты в разноцветных жилетах, опоясанные белыми фартуками.
В самой гуще столиков, на небольшой крытой эстраде ресторанный оркестр играет увертюру из «Летучей мыши» Штрауса. МАЭСТРО во фраке, он же первая скрипка, виртуозно двигая смычком, без устали улыбается посетителям.
Полтавцева кормит голубей. Голуби суетятся у её ног, сидят на плечах, клюют зёрна с рук. Арсений непрерывно фотографирует её счастливое лицо.
Они забрались на портик собора Св.Марка с видом на лагуну и Дворец Дожей. Пьют вино в одном из многочисленных ресторанчиков с видом на Большой Канал. Проплывают в гондоле под мостом Риальто. Полтавцева привалилась к Арсению, он обнимает её, защищая от прохладного ветра.

Москва. На дверях галереи Полтавцевой табличка «Галерея закрыта на переоформление». В кабинете Татьяны, за её столом - Сепп, непривычно задумчив и суров. Серьезные люди копаются в бумагах. В залах картины сняты со стен, разложены на столах. Идет экспертиза.

Неаполь. На набережной Арсений по приказу Татьяны покупает у СТАРИКА В СОЛОМЕННОЙ ШЛЯПЕ всю рыбу, плескавшуюся тут же на мостовой в тазике, и выпускает всю её в море.
Татьяна и Арсений в обнимку бродят по улицам древних Помпей. Возле стендов с загипсованными телами людей Татьяна вдруг мрачнеет. Арсений обнимает её.
- (Виновато) Я подумала… Просто пришло в голову… Среди них были такие же, как мы… И вдруг всё кончилось! Сразу, за одну ночь! Ужасно…
- Ну что ты, глупыха! У нас с тобой всё только начинается…  А Везувий – видишь? - он спит…
Влюблённые едут в машине по живописной горной дороге: слева склон горы, справа – обрыв и море. Машина проезжает указатель «Sorrento».

Подвал в галерее Полтавцевой. Почти полная темнота. Сепп и Михалев, светя себе карманными фонариками, запирают ящики с картинами. В этом освещении их лица обретают зловещее выражение. Сепп спешит.
- Тэк-с… Теперь быстренько пломбируем! - извлекает из кармана пломбир, начинает зажимать на ящиках свинцовые пломбы. Михалёв ему помогает.
- Казимир Янович, я так понимаю, что вскорости нашему предприятию конец.
- Не конец, Михалёв, дорогой ты мой, а счастливое, надеюсь, завершение!
- Суть одна…  Хотелось бы, так сказать, понять, определить, так сказать, цифру…
- Восемь…
- Восемь – чего? В какой… это… валюте?
- Твой номер – восемь! – смеётся,- Шучу… Шучу… Наградой тебе, Михалёв, будет золото…
- Золото?
- Ну, не то, которое блестит… А то, которое молчание. Молчишь больше – живёшь дольше… Твои года – твоё богатство! – смеётся,- Постой-ка: года – богатство, молчание – золото. Ты же состоятельный человек, Михалёв!
Михалёв улыбается, однако его улыбка больше напоминает оскал. Сепп снисходительно похлопывает Михалёва по плечу.
- Ладно, ладно, шутки в сторону… Довезёшь товар до Кёльна, там тебя встретят. Сдашь - десять процентов и вид на жительство… Устраивает?
- Угу… Вид на жительство – где?…
- В Европе. Какими языками владеешь?
- Обратно в Эстонию хочу…
- И только-то? Поедешь!- оглядывает место действия,- Ну вот, господа эксперты, теперь доказывайте, что вас тут не стояло,- по-итальянски,-  Bravo, Puscikin! Bravo, figlio d’un cane!
- Кого?
- Ай, да Пушкин, говорю! Пошли.
Сепп уходит, Михалёв провожает его глазами.
- Это мы ещё поглядим, кто из нас и куда поедет…

Узкая улочка в Сорренто. Вечереет. Бесчисленные сувенирные лавки. Арсений и Полтавцева забредают на веранду ресторана, нависающую высоко над морем.
Ресторан закрыт, веранда пуста. С улицы их скрывает пышная растительность. Они садятся за столик у самой балюстрады; отсюда видна только бескрайняя линия морского горизонта и белая яхта в отдалении. Арсений держит руки Татьяны в своих руках.
Полтавцеву переполняют чувства, может быть впервые в жизни.
- Ты меня любишь?
- Больше жизни…
- Даже больше такой жизни, как сейчас?
- Даже…
Полтавцева смеется:
- А есть все-таки хочется!..
Пока Полтавцева любуется закатом, Арсений подходит к дверям ресторана, некоторое время возится с замком, открывает. Заходит внутрь, выносит вино, сыр, колбасу, хлеб. Полтавцева в ужасе.
- Ты с ума сошел! Сейчас тут будут карабинеры! С ними не договоришься, не поспоришь!
- Не волнуйся, сигнализации нет, я проверил.
- Мы будем воровать?
- Зачем же, я оставил деньги на кассе, даже чаевые.

Вечер в Москве. Анне выходит из ресторана на Арбате. Её ведёт по руку высокий ПЛЕЙБОЙ, стильно одетый, в  очках с дымчатыми стёклами. Анне натянуто улыбается. На ней короткая юбка, светлая блузка «в обтяжку», непривычно яркий макияж.
Они усаживаются в «крутую» Ауди. Машина лихо выруливает на Арбат, отъезжает. Останавливается на светофоре у кинотеатра «Художественный». «Плейбой» кладёт руку на обнажённое колено Анне, пытается продвинуться под юбку.
Анне замирает, затем отбрасывает руку нахала, выскакивает из машины, с силой захлопывает дверь.
Плейбой заметался возле машины,  кричит вдогонку Анне:
- Э, киса! Аллё! Мы так не договаривались! Слышь, ты! А-ну стой! Ну, ё!...
На Плейбоя пристально смотрит постовой ГАИ. Анне, не оборачиваясь, спешит ко входу в метро.

Капри. Яркий солнечный день. Вилла Тиберия. Бесконечное фотографирование на фоне развалин. Влюблённые в глухом уголке острова, неподалёку от «Голубого Грота». Рядом пролегает маршрутная тропа, по которой то и дело проходят разноязыкие группы туристов.
Это обстоятельство придаёт ситуации некоторую пикантность. Длительный поцелуй. Арсений и Полтавцева стоят, тесно прижимаясь друг к другу, смотрят на море.
Арсения завораживает движение волн.
- Какого странного цвета здесь вода…
- Знаешь, как называли этот остров древние римляне?
- Нет. Вероятно, что-нибудь ужасно чувственное…
- Остров наслаждения…
В страстном поцелуе Арсений и Татьяна опускаются в высокую густую траву. Нежно плещется море.

Бывшая дача Сеппа. Поздний вечер. С улицы на террасу входит Ковалевич. Его вид дик и ужасен; внешне обликом и поведением он напоминает сумасшедшего. Ковалевич крадучись проходит через террасу. В руке у него канистра.
Отвинтив крышку, он разбрызгивает из канистры по стенам, по мебели прозрачную жидкость. Отбрасывает канистру, вытаскивает из кармана спички, пытается зажечь. Спички ломаются, не зажигаются.
На веранду выходит Нина, жена Ковалевича. Зажигает свет. Принюхивается.
- Чем здесь пахнет? - оборачивается, замечает Ковалевича,- Витя, что с тобой?
Ковалевич прижимает грязный палец к губам.
- Тссс! Иудино гнездо – в огонь! Немедленно! Всё в огонь! - продолжает чиркать спичками.
Нина кидается к Ковалевичу, пытается отобрать спички
- Витя, опомнись! Витя!! Детей пожалей!! Ведь сгорят дети!!
Ковалевич отталкивает жену; Нина падает.
- Уйди!!. Иудино семя – в огонь!.. Серебряники! Здесь везде - серебряники!
Спички рассыпаются. Ковалевич отбрасывает коробок, судорожно ищет по карманам другой. Из дома на шум выбегают дети – Андрей и Маша. Ковалевич выхватывает из кармана коробок. Нина поднимается с пола.
-  Андрей! С отцом беда!
Андрей кидается к отцу.
- Отец, брось! Брось, говорю!
Ковалевичу удаётся зажечь спичку, бросить её на плетёный диван. Диван вспыхивает как порох. Андрей хватает отца сзади, валит на пол, падает вместе с ним. Нина на коленях, наваливается на Ковалевича с другой стороны, пытается вырвать у него коробок из рук. Маша в истерике бегает вокруг, боясь подойти ближе, визжит от страха.
- Папа, папочка! Не надо!
Андрей начинает выдыхаться.
- Машка, дура, ремень давай!
- Папа, папочка, родненький, любимый…
Нина вырывает спички из рук Ковалевича, сдёргивает с себя пояс от халата, связывает им руки мужа за спиной.
Ковалевич поворачивает к огню перекошенное, окровавленное лицо. По его впалым щекам, бороде текут крупные слёзы вперемешку с кровью. На лице отражаются отсветы пламени. Ковалевич рыдает.
- Как жить! Как жить!
Андрей и Нина выбрасывают горящий диван на улицу.

Раннее утро. Солнечно. Дорожный указатель: «PIENZA – 9 km, MONTEPULCIANO – 22 km, CHIUSI - 43 km». Мимо проезжает белый FIAT Bravo - машина, на которой путешествуют Татьяна и Арсений. Арсений за рулём, Татьяна дремлет рядом. Арсений включает радио. Звучит красивая музыка.

Местность из сна Татьяны: залитые солнцем пологие склоны гор Кьянти. Бесконечные виноградники. Большой дом, уединённо стоящий на вершине холма. У ворот - белый FIAT.
На террасе, у стола, в плетёных креслах, - художник Пьетро Гуэрра, Арсений и Татьяна. На столе – белая скатерть, красное вино в фужерах. (В продолжение разговора Гуэрра ведёт себя так, будто вслушивается в присутствующих людей). Говорят по-итальянски. Полтавцева:
-  Синьор Пьетро, мы благодарим вас за  тёплый приём. А вино, которым вы нас угощали, было просто изумительно!
Гуэрра.
- Да… Третий возраст лозы, мой любимый,- Полтавцева вздрагивает, её лицо застывает. Гуэрра звонит в колокольчик, - Очень тронут вашим визитом! Меня теперь редко посещают. Вероятно, стали забывать…
- Вряд ли это возможно. Ведь вы – классик…
На звук колокольчика приходит СЕКРЕТАРЬ - мужчина средних лет.
- Я здесь, синьор Гуэрра.
- Паоло, прошу вас, принесите бутылку «Брунэлло ди Монтальчино»  восемьдесят пятого года для синьоры Татьяны.
- Сию секунду. (Уходит)
- Синьора Татьяна, позвольте один вопрос. Ваш муж моложе вас, не так ли?
- Собственно… мы пока ещё не женаты.
- Это не важно.
- Да, моложе… Как вы догадались?
- Пусть вас это не смущает… Могу я попросить его пожать мне руку?
- Конечно. (По-русски) Арсений, синьор Гуэрра просит тебя пожать ему руку.
Арсений подходит, пожимает протянутую суховатую руку старика. Гуэрра задерживает руку Арсения в своей, будто пытаясь что-то почувствовать, затем крепко пожимает.
Арсений вполне оценивает рукопожатие.
- А старик ещё – ого-го!
Гуэрра вздыхает с облегчением, словно закончил долгую, тяжелую работу, закрывает глаза.
Арсений вопросительно смотрит на Полтавцеву.
- Что он?
- Не знаю…  Подожди…
Гуэрра некоторое время сидит неподвижно, затем открывает незрячие глаза.
- Теперь скажите вашему мужу, пусть ни о чём не беспокоится. Он же художник, не так ли?
Полтавцева изумлена до крайности.
- Художником ему только предстоит стать…
- Нет… Он уже художник, поверьте. И большой художник!
Секретарь приносит бутылку «Brunello di Montalcino», полулежащую в плетёной корзиночке на белой льняной салфетке. Ставит корзиночку на стол.
Гуэрра ловко набивает трубку табаком. Полтавцева и Арсений встают прощаться. Гуэрра напутствует их:
- Дети мои, позвольте мне на прощание дать вам один совет. Не спешите к вершине, ибо с неё предстоит спускаться. Много лучше остаться на склоне среди буйства жизни, и предоставить солнцу согревать ваши души,- лицо старика становится печально,- На вершине нет ничего, кроме сияющего снега. Там холодно и одиноко…
Белый FIAT удаляется по извилистой дороге, оставляя за собой облако пыли. Секретарь стоит рядом с креслом Пьетро Гуэрра, провожает взглядом машину.
- Синьор Гуэрра, час назад звонил господин Олоф Тайс из Кёльна. Спрашивал, как вы отнесётесь к идее создания в вашем доме Заповедника Живописи. Он сказал, что в России есть заинтересованные люди, ваши почитатели…
- Теперь я согласен… Паоло, пригласите нотариуса.
Гуэрра тяжело поднимается, старческой походкой идёт в дом. Он проходит мимо стены с фотографиями, на которой среди прочих – фотография Ивана Щукина.

Аэропорт Шереметьево. Голос диктора:
- Произвёл посадку самолёт, рейс номер 296 из Афин. Встречающих просьба пройти в сектор «А».
Михалёв смотрит на табло расписание рейсов. В руках у него небольшой черный кейс. Он достает из кармана билет, смотрит на табло, направляется к эскалатору на второй этаж.
Зал пересекают Арсений и Полтавцева, загорелые и счастливые. Арсений катит тележку, нагруженную чемоданами, коробками, сумками.

Вечереет. Шумит ливень. Водитель Миша, сидя в машине, тревожно разглядывает кого-то в толпе. Вылезает из машины, накрывает голову курткой и скачками бежит в здание  аэропорта, перепрыгивая потоки воды.

Михалёв проходит паспортный контроль. ДЕВУШКА–КОНТРОЛЕР долго рассматривает его фотографию в паспорте, сличает с оригиналом. Михалёв суетится, нервно улыбается.
- Что-то не так?
- Одну минуту.
Девушка–контролер уходит из кабины с паспортом Михалёва. Михалёв заметно нервничает.

На выходе из зала прилета Миша встречает Полтавцеву и Арсения, перехватывает тележку. Компания направляется к выходу на стоянку.

Девушка-котролер возвращается. С ней - ДВОЕ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ В ФОМЕ СОТРУДНИКОВ ТАМОЖНИ.
- Господин Михалев?
- Да… А что, а что, собственно…
- Пройдемте с нами. Небольшая формальность. Это недолго.

Машина Татьяны, с трудом лавируя между припаркованными машинами, отъезжает от аэропорта. Они с Арсением на заднем сидении. Арсений пытается обнять Полтавцеву. Она глазами даёт ему понять, чтобы он сдерживал себя. Миша заводит разговор.
- Как отдохнули, Татьяна Львовна? Как Италия?
- Как всегда волшебна… Миша, расскажите лучше, что тут происходило, как вообще дела.
Водитель Миша смотрит на Полтавцеву в зеркало заднего вида.
- Дела-то?.. Дела – как сажа бела.
- Что случилось?
- Да как вам сказать?.. В общем, наехали на нас.
- Давайте без уголовного жаргона.
- По-другому и не скажешь… Ворота на запор, и полный шмон. Разве только штукатурку не отбивали…
- Так! (Сухо) И что искали? - берёт у Арсения сигарету, нервно закуривает.
- Да я сам толком не знаю…  Лучше у брата спросите. Только, Татьяна Львовна, умоляю – я вам ничего не говорил!..

Комната в пункте таможенного контроля. Михалёв приходит в сопровождении двоих сотрудников таможни. В комнате ещё несколько человек и контейнеры с картинами, которые Сепп и Михалев пломбировали в подвале Галереи.
ПОЖИЛОЙ МУЖЧИНА В ШТАТСКОМ просматривает за столом бумаги. Увидев Михалева, поднимается навстречу.
- Гражданин Михалев, это ваши контейнеры?
- Мои. То есть, я сопровождающий. А в чем проблема?
- У нас есть сведения, что в них содержатся запрещенные к вывозу художественные ценности.
- Какие такие ценности? Мне об этом ничего не известно. Да, там находятся картины, но это копии. Я могу предоставить документы, подтверждающие…
- Вы готовы предоставить контейнеры для прямого досмотра?
- Минуточку! Контейнеры опломбированы в присутствии владельца. Сделайте запрос в свое управление. Поймите, я отвечаю за сохранность пломб. Если они будут нарушены – я пропал.
- Мы знакомы с правилами. Не надо нас учить работать. По документам, этот груз не числится прошедшим таможенный досмотр.
- Как это? – Михалев стихает,- Хорошо, открывайте.
- Понятые, пройдите сюда…

Салон машины Полтавцевой. Полтавцева нервно курит, роняя пепел на платье. Арсений пытается отобрать у неё сигарету.
- Ты же хотела бросить… Дай сюда.
- Оставь, пожалуйста!..
Арсений пожимает плечами, отворачивается к окну. На лице Арсения тревога.

Комната на пункте таможенного контроля. Контейнеры открыты, картины разложены на столе. На полотнах какая-то бессмысленная мазня в стиле работ Остапа Бендера: цветочки, человечки… На лицах у всех присутствующих, в том числе Михалёва – выражение растерянности и недоумения.
Пожилой мужчина в штатском держит в руках лист бумаги, читает:
- Предоставленные картины, - навнятно бормочет,- принадлежат… м-м-м… исследованы на предмет м-м-м-м… художественной ценности не представляют. Эксперт отдела… а-а-а… м-тров, - протягивает лист Михалёву,- Извините, недоразумение вышло. Сейчас акт составим, картинки упакуем, опломбируем – всё честь по чести, комар носа не подточит.
Михалев подавлен и растерян.
- Да-да, уж пожалуйста, уж будьте так любезьненьки… Я могу идти?
- Конечно! – несколько пар глаз сочувственно и насмешливо смотрят на Михалёва.
Михалев выходит в коридор, проходит несколько шагов, попадает в тамбур. Прислоняется к стене. По его лицу текут слезы, лицо перекошено бессильной злобой.
- Обманул, сука! Обманул! Кинул! Как же, а? Как же?...
Михалев наотмашь лупит кейсом, по стене, по уборочной машине. Кейс разлетается в клочья. Михалёв садится на пол, прячет голову в колени, рыдает.

Квартира Полтавцевой. Вечер. Чемоданы, коробки и сумки свалены горой на полу в гостиной. Арсений и Полтавцева на кухне. Арсений стоит, прислонясь к подоконнику, потягивает вино из бокала, смотрит на Полтавцеву.
- Я был уверен… То есть, Сепп уверил меня, что всё законно…
- Что такое?
- Просил не болтать лишнего… Так ты совсем ничего не знаешь?!
- Ничего! Кроме того, что в галерее болтаются паршивые копии!
Раздается звонок в дверь, Арсений идет в коридор
- Я открою…
- Не утруждайся. Лучше подумай о том, как рассказать мне всё, и остаться живым.

Татьяна открывает дверь. На пороге – промокшая и дрожащая Лора. Мокрые волосы прилипли к её лицу, губы посинели от холода. Минутное обоюдное замешательство.
- Не прогонишь?
- Ты с ума сошла! Входи быстрее,- обнимает подругу, затаскивает её в квартиру,- Арсений! Принеси, пожалуйста, плед в мою комнату! Пойдём, пойдем скорее, тебе надо переодеться,- уводит Лору к себе в комнату.
Арсений приносит плед, передает его за закрытую дверь, в кухне набирает номер телефона.
- Привет! Нормально отдохнули… Казимира позови, пожалуйста. Уехал? Не сказал куда? Жаль… Случилось. Надеюсь, пока поправимо… Да… Вот я и хочу поправить…

Ресторан гостиницы «Метрополь». Вечер. ШВЕЙЦАР то и дело услужливо распахивает дверь в зал,  пропуская очередных посетителей. Публики немного. Оркестр играет поппури на темы оркестра Рэя Кониффа.
Отдельный кабинет с видом на оркестр. За столом Дубов и РЯХОВСКИЙ, чиновник отдела экспертиз Художественного фонда, сутуловатый пучеглазый человек с большими залысинами. Оба уже навеселе. Ряховский всё время хихикает и жуёт. Дубов поднимает бокал.
- Ну, за успех сего безнадёжного предприятия.
- Да-да-да…
Чокаются, выпивают.
- Ну?
Ряховский мычит, торопливо дожёвывая.
- М-м-м-м… Сейчас… Всё гениально просто. В Галерее Полтавцевой экспонируется 124 полотна различного художественного достоинства. В отдельных залах – часть щукинской коллекции. Манэ, Дега, Матисс… Всего 12 полотен, в том числе «Танец» и «Музыка».
- Ближе к теме можешь?
- Э-э-э! Тут важны детали. Сепп всё-таки умнейший человек, даром что немец.
- Ну да, для вас, евреев, все немцы – пивные бочки и пожиратели сосисок!
- Я поляк!… Моя бабка из рода Радзивиллов, а прадед при Николае I-м был сослан в Акатуй за участие в Польском восстании.
- Так ты шляхтич? Подумать только! С какими людьми пьём! Ну-ну, не обижайся!… Где нам, безродным, над вами глумиться… Так что Сепп?
- Что Сепп… Сепп - большая умница. Из двенадцати полотен семь самых ценных – копии!.. В том числе и «Танец», и «Музыка»… Копии, надо признать, очень хороши!
- Ну и!? Ты издеваешься, что ли?
- Ну и всё!
- А при чем здесь Сепп?
- В том то и дело, что совершенно не причем! Существует распоряжение по Министерству культуры за номером…  Учти, сведения сугубо конфиденциальные! Я тебе как другу…
- Ну! Нешто мы не понимаем…
- За номером… Не важно… Короче, об изготовлении копий щукинских сокровищ по заказу частных коллекционеров из Европы и Америки. Вот это распоряжение – и есть дело рук Сеппа, хотя и там он нигде не засветился. Схема проста: галерея Полтавцевой получает полотна на ответственное хранение с правом экспонирования. Под видом реставрации готовятся копии. Копии возвращаются в галерею как отреставрированные оригиналы, а оригиналы уезжают в Европу под видом законно изготовленных копий.
- Красиво! А кто отправлял копии за бугор?
- Права на осуществление необходимых мероприятий делегированы Министерством некоей фирме «Феникс – Арт», учреждённой неким господином Ермоловым. В результате, Полтавцева – жертва, Ермолов – обвиняемый, Сепп – ни причем! Гениально!
Дубов вздрогнул.
- Как ты сказал, каким господином?
- Ермоловым… Мы думаем, что это какая-нибудь «мёртвая душа». Прокуратура разберётся.
Дубов ошеломлён.
- Очень даже живая душа…
- Что?
- Интересная, говорю, комбинация вызревает!
- Не то слово! Но главное – копии! Подобные копии просто так не изготовить. Это, брат, что-то уникальное! Нужны специальные технологии и не один месяц работы целого коллектива… Одному человеку это не под силу…
Дубов мрачно наливает себе коньяк.
- Под силу… Такой человек есть. Его зовут Виктор Маркович Ковалевич.
- Вот-вот! С ним и был заключён договор на якобы реставрацию полотен. Постой, а ты откуда его знаешь?
- Пили вместе…
- А-а-а… Подозреваю, что картины уже за пределами России.
- Даже так! Не думал я, что всё так скорбно… И что за этим последует?
- Что? Если в течение определённого срока оригиналы не будут предъявлены - в международный розыск… Продать их, понятное дело, будет уже невозможно, если только в частную коллекцию. Но таким образом их цена резко снижается. Участникам афёры – небо в клеточку. Чистая уголовка!
- Ну уж!.. Не гони лошадей!
- Потерпим, сколько сможем… Но учти: не от одного меня всё зависит.
- Понимаю… Терпение – первейшая добродетель, и должна щедро вознаграждаться… Извини, дружище, мне нужно срочно позвонить…
Дубов поднимается, уходит. Ряховский дожевывает, делает глоток вина. Замечает сидящую у самой эстрады одиноко сидящую грудастую БЛОНДИНКУ. Не спуская с неё глаз, вытирает губы салфеткой, встаёт, выходит из кабинета.

Квартира Полтавцевой. Татьяна и Лора на кухне. Лора зябко кутается в плед. Её мокрые волосы зачёсаны назад. На столе перед Лорой в чашке дымится горячий чай. Лора греет о чашку замерзшие руки.
Татьяна курит, стоя у окна. Глаза её прищурены, то ли от дыма, то ли от задумчивости.
- Ты прости меня, если сможешь. Я всем приношу одни несчастья. И у Ксюши судьба наперекосяк…  И к тебе приехала плакаться, вместо того, чтобы порадоваться за подругу.
- Ещё порадуешься… Перестань себя казнить! У Ираклия Исаковича – сама знаешь - сердце было больное, ему жить оставалось два понедельника. Мне тогда показалось, что он даже рад был, что ты не останешься одна. Ты же помнишь, как он любил Дубова и как доверял ему? «Старик Гуревич вас приметил, и, в гроб сходя, благословил…»
- Ты правда так думаешь?
- Когда я тебе лгала? Вот в чём ты была действительно не права, так это в своём замужестве. Надо додуматься - выйти замуж за друга собственного отца.
- Меня не спрашивали… Но потом, позже, я ведь полюбила его?
- Сердце у тебя большое, вот что! Всех вмещает, каждому место отыщется. Как бы ему не разорваться,-Полтавцева подходит к Лоре, смотрит в глаза,- Не изводи себя. Ты была хорошей женой. Собственно, почему была? Ты и сейчас хорошая жена. И мать.
- Уже не жена… То, что от меня осталось, трудно назвать женщиной… Знаешь, а ведь Аркадий влюблён в тебя. Мы никогда не говорили с тобой об этом, но… это так.
- Едва ли! Дубов слишком избалован. Страсть – да, дело иное… Согласись, любить женщину и желать женщину – не одно и то же. Любит он тебя.
- Не думаю… Страсть - не долгожитель… Аркадий пишет твой портрет. Уже давно… Я видела, тайком от него. «Женщина в белом». Это великолепно!
- Послушай, он не Пигмалион, да и я не Галатея. Так что этот вариант не проходной. Странный у нас с тобой разговор. Ты будто сватаешь меня за собственного мужа.
Звонит телефон. Татьяна снимает трубку.
- Алло…

Дубов в вестибюле ресторана, говорит по телефону.
- (В  фойе) Здравствуй, красавица! С приездом. Как тебе Италия?
Полтавцева косится на Лору.
- Здравствуйте, э-э-э… Валерий Моисеевич!
- Ты что, с ума сошла? Какой Моисеевич?
- Валерий Моисеевич, разве я могу вас забыть? Что вы, что вы, дорогой мой!
- Понятно… Не удобно разговаривать… А мне, знаешь ли, крайне удобно! Даже комфортно.
- Валерий Моисеевич, говорят, у вас в жизни большие изменения?
- Ты уже в курсе. Тем лучше. Думаю, нам есть о чем поговорить.
- Хорошо, завтра я вас обязательно навещу…
- Завтра? Хм!.. У нас нет времени до завтра, моя богиня… Сегодня, сейчас! Ресторан «Метрополя».
- Ну, хорошо,- жеманно,- Как вы, однако, нетерпеливы!...
- Жду.
Дубов вешает трубку.
Полтавцева кладёт трубку.
- Прости, родная, мне нужно уехать ненадолго… Может быть ты переночуешь у меня?
- Нет-нет, я поеду… Мне надо домой…
- Тогда я тебя отвезу. Только переоденусь.
Лора остается одна.
- Да-да,- Лора насторожилась, будто что-то почуяла недоброе,- Отвези, меня, отвези…


Двор перед подъездом, где живут Дубовы. Останавливается такси, выходит Лора, захлопывает дверь. Машина отъезжает. Лора некоторое время провожает её взглядом, затем входит в подъезд, поднимается по ступеням, озирается, словно боится чего-то.
Останавливается перед квартирой, достаёт ключи. В темноте долго ищет ключом замочную скважину. Открывает квартиру, входит, зажигает свет. Раздаётся голос Ксении:
- Мама!
Лора торопливо выходит на лестницу. На фоне окна, освещённого уличными фонарями, виден силуэт спускающейся с верхней площадки Ксении. Постепенно она выходит из мрака.
Ксения шикарно одета. Но даже великолепная причёска и макияж не скрывают того, что её лицо сильно осунулось, под глазами тёмные круги. Волоча по полу чемодан, Ксения подходит к матери, падает на колени, утыкается лицом в ноги.
- Мамочка, прости меня… Я дура!… Дура!…
Лора прижимает дочь к себе, гладит её по голове. Ксения сотрясается в беззвучных рыданиях.

Зал ресторана гостиницы «Метрополь». Оркестр исполняет «Серенаду лунного света» Глена Миллера, в своеобразной обработке. Усач – аккордеонист, внешне похожий на Вили Токарева, стоя на краю эстрады и непрерывно скалясь в публику, виртуозно исполняет сольную импровизацию.
Швейцар распахивает дверь, входит Полтавцева. Оглядывает зал, ищет глазами Дубова. Дубов подходит сзади сбоку, будто дожидался Татьяну, жестом приглашает пройти. Он немного навеселе, развязен.
Кабинет. Ряховский о чём-то  с жаром рассказывает Блондинке. Входит Полтавцева. Ряховский переводит на Татьяну недоумевающий хмельной взгляд. За спиной Полтавцевой возникает Дубов с удивлением на лице.
- Кому мы видим! Здравствуйте, уважаемая Татьяна Львовна! Ручку пожалуйте поцеловать в знак, так сказать, искреннего душевного расположения.
Дубов:
- А ты, друг мой, лихой кавалерист!
Полтавцева входит, садится.
- Здравствуйте, господин Ряховский. Признаться, удивлена вашим присутствием здесь. Хотя, здесь сегодня можно было бы увидеть кого угодно, даже Джека-потрошителя.
- Право, Татьяна Львовна, напрасно вы так! Я всегда относился, и отношусь к вам с глубочайшей симпатией! Ей-богу, ничего личного! Работа есть работа. Просто вам не повезло с друзьями…
- Друзья мои, не пошли бы вы… потанцевать! А я вам «Чаттаногу чу-чу» закажу. А?
- Не надо, мы под «серенаду» душевно потопчемся, берёт Блондинку под руку,- Прошу! Так вот, вся история человечества неопровержимо свидетельствует, что отношения мужчины и женщины не могут не иметь прикладного характера…
Полтавцева выжидает паузу, Дубову.
- Итак, что ты хочешь мне предложить?
- Фу! Ну, зачем так сразу! Может быть, ты разденешься, присядешь? Выпьем чего-нибудь…
- Угу, а потом мы поедем в номера, где я должна буду лечь с тобой в постель. Ты же этого хочешь, не так ли?
- Зря говорят, что не бывает женщин одновременно красивых и умных!
- И из-за этого пустяка, из-за этой глупости, ты решился на подлость?
Оркестр доигрывает последний аккорд  «Серенады». Публика аплодирует. Усач - аккордеонист довольно лихо выводит вступление пьесы Миллера «В настроении», вступает весь оркестр.
Дубов морщится с досады.
- Ну, перестань! Слова-то какие: глупость, подлость… У меня есть цель. Мужчина должен уметь добиваться своего.
- Именно – своего! Тебе не приходила в голову такая простая и ясная мысль, что я – не твоя?  Я – жена твоего собственного сына! Я, в конце концов, лучшая подруга твоей обожаемой Лоры. Тебя это не смущает?
- Меня - не смущает. Ты пока не жена…
- Понятно…  И что я получу взамен?
- Это уже другой разговор! Я пока ещё могу остановить всю эту бодягу. Твой братец вернёт по-тихому недостающие картины… Заметь, я не произнёс слова «украденные»! Благородно с моей стороны, как ты думаешь?..  Так вот, Сепп вернёт картины – и всё будет тихо, я обещаю. Никто ничего никогда не узнает.
- А Ряховский?
- О-о-о! У него самого рыльце в таком пушку – будьте любезны!
- Так вот в чём секрет твоего успеха!
- Ха-ха! Обидеть хочешь? Не больно-то старайся! Как живописец я талантлив, и ты это знаешь… Так каков будет твой положительный ответ? Да или да?
- А если я тебя пошлю – что тогда?
- О как! Тогда, в лучшем случае - потеряешь галерею…
- А в худшем?
- Всё!
- Ты так ничего и не понял…
- Ну, так объясни мне, глупому, объясни!
Полтавцева встаёт, чтобы уйти.
- Тебе не понять, мелкая душа, ты не любил… Брюхо сердцу не указ! Я не то, что галереи – жизни не пощажу. Жаль мне тебя, Дубов. Искренне говорю – жаль!
- Ты лучше себя пожалей, молодка! Не о твоей жизни речь! Тебе соломенной вдовой жить не в диковину… Арсюша, птенчик наш, по Владимирке-то пойдёт в кандалах! Ведь твой родной братец его в это дело подписал, по всей форме!
- Вот как? А ты это знал – и всё-таки решился!
- Не знал… А если бы даже и знал! Я же тебе давеча докладывал - я привык добиваться своего.
Полтавцева усмехается в лицо Дубову.
- Проспись, снохач!- уходит.
Дубов наливает себе доверху большой фужер коньяку, залпом осушает его. Потом, повертев фужер в руках, со злостью швыряет его в стену. Отлетевший  осколок рассекает Дубову лоб.
Возле эстрады Ряховский,  под аплодисменты публики, «откаблучивает»  вокруг Блондинки невероятные и замысловатые «па», нечто среднее между «лезгинкой» и брейком.

Комната Ксении. Ксения лежит на кровати, натянув одеяло до подбородка. Её шикарные светлые волосы веером разложены по подушке. Лора сидит рядом, держит руку дочери. Ксения взволнованно говорит.
- О чем с ним было говорить, мама! Ты бы видела его лицо, когда он узнал, что кенгуру – это не государство в Африке, а Джон Леннон никогда не был президентом Америки. А когда я сказала, что на американском флаге целых 50 звезд нарисовано, он вообще в осадок выпал! «Ты слишком умна. У нас не принято, чтобы женщина была такой умной». Всё твердил: "Я люблю, когда меня балуют". Он хотел, чтобы я ему в рот смотрела – и умилялась.
- Ну, это не удивительно. Этого хотят все мужчины.
- Нет, мама, это был особый случай! Он, когда зевал, так пасть раскрывал, что не только пломбы - гланды видно было. Я тоже начала демонстративно зевать, прикрывала рот рукой, пример подавала. Думала, поймёт… Ага, жди!..
- Как же раньше, разве ты этого не замечала?
- Голова была другим занята… Однажды пол-дня атлас птиц Африканского континента листал. Шикарное издание, как раз для таких идиотов… У нас на вечер «приём» был назначен: его друзья обедать приходили. Тоже богема, мать их… Он меня за обедом спрашивает: «Знаешь, почему фламинго бывают розовыми?» С пафосом так спрашивает. Я говорю: «Потому что креветками питаются». Он аж бифштексом подавился. Напился, а вечером меня ударил. В тот день меня  первый раз в жизни ударили.
- Он тебя бил?!!
- Бил… Хм… Это не так называется. Он меня истязал. В основном по ночам. Я теперь боюсь ночей… Побудь со мной, пожалуйста, не уходи…
Ксения хватает руку матери, прижимается к ней, словно хочет спрятаться в её ладони.
- Не уйду, солнышко моё, не уйду…
- А утром ползал на коленях, гад, умолял простить. «Я художник, я могу быть излишне эмоционален…  Ты должна меня понять!» Скотина, скотина записная!..
Лора замирает в скорбной позе, по лицу текут слёзы. Она чуть отворачивается, чтобы дочь не видела этих слёз.
- Внешне мы вместе выглядели просто… Как это теперь говорят - круто! Ах, красивая пара, ах, высокие отношения. Это снаружи. А изнутри? Я сама по себе, он сам по себе… На людях утонченная салонная мораль, а за ее ширмой - грязь и ужас. Скотство кромешное! Какие чувства!? Что это еще за фигня такая - чувства какие-то!? Прости, мама! Без тошноты вспомнить не могу! Вначале – бесконечные, тупые, безо всякого повода, фуршеты, переходящие в попойку, а после - поголовная групповуха, чтобы заглушить одуряющую скуку… Кого сгреб, того и… Даже название придумали своему поскудству, и знаешь, вполне художественное – свинг! Бррр!
Ксения конвульсивно дёргается, как от реального приступа тошноты. Лора в той же позе, глаза расширены, будто от ужаса, и только рука механически гладит руку дочери.
- А я ведь думала, он мужчина с солнечными чувствами. Хотела только проверить его на прочность - и замуж. Чтобы навсегда… Семейная идиллия в горном раю! А там оказалась одна пустота… Пропасть! Господи, какая же я была дура!…
Ксения утыкается в подушку, трясётся в беззвучных рыданиях.
Лора говорит странным, механическим голосом.
- На чувства дышать надо, согревать, а не испытывать их на прочность. Зато теперь ты это знаешь…
Ксения поднимается на постели.
- Мама, с тобой всё в порядке?
- Да, всё в порядке…
Лицо Лоры оживает, взгляд теплеет. Она берёт лицо дочери в ладони, целует в заплаканные глаза.
- Я так и не смогла научить тебя любить… Прости меня. Это было главное, и главное ушло, не получилось… Наверное, этому научить нельзя… Научиться – можно!
- Перегорела я, мама. Сама себя изнутри выжгла, как пожухлую траву весной. Как жить теперь с такой почерневшей душой? Дымить, как уголь?
Лора прижимает голову дочери к груди; дочь не противится материнской нежности.
- Глупенькая моя! Счастье ещё сядет на ветку у твоего окна – постарайся больше не вспугнуть его.
Ксения плотнее прижимается к матери. Мать и Дочь замирают в объятиях друг друга.

В коридоре открывается и захлопывается входная дверь. Ксения быстро ложится, Лора укрывает её одеялом.  Гасит свет, идёт из комнаты. На пороге на мгновение задерживается, хватается за сердце, тяжело переводит дыхание.
В темноте звучит голос Дубова.
- В этом склепе есть хоть кто-нибудь живой?
Лора с усилием формирует на своём лице улыбку, выходит из комнаты, закрывает за собой дверь.

Квартира Полтавцевой. Арсений в своей комнате. Свет погашен. Арсений не спит, ворочается с боку на бок. Где-то наверху, в его сознании эхом звучат слова Татьяны:
«То, что ты сделал, имеет вполне конкретное название! По отношению к посторонним это, может быть, и недоразумение, а по отношению ко мне – предательство!»
Арсений вздыхает, садится на кровати. В темноте нащупывает брюки, надевает их, идёт на кухню. Проходя мимо комнаты Полтавцевой, он слышит её приглушенный стон. Арсений тихонько стучит в дверь – ответа нет. Он стучит сильнее – ответа нет.
Арсений приоткрывает дверь.
- Тань, Таня! Это ты стонала?
Из темноты эхом доносится голос, хриплый и низкий.
- Подойди ко мне!
Арсений входит в комнату Полтавцевой, зажигает свет. На подушке –  её бледное, покрытое крупными каплями пота лицо. Намокшие волосы спутались. Глаза закрыты, вокруг глаз наметились тёмные круги. Искусанные, посиневшие губы дрожат, зубы стучат как в ознобе.
В уголках рта запеклась розоватая пена. Под одеялом угадывается сильно согнутое тело.
  Арсений кладёт ей руку на лоб.
- Что с тобой, девочка моя!
- Скорую… Вызови скорую. Я умираю…
Полтавцева поворачивается, из-под края одеяла показывается пятно крови. Арсений рывком откидывает одеяло. Полтавццева лежит, подтягивая колени к груди, руки обхватывают живот. Ночная рубашка, простыня, одеяло – всё в крови.

Больница. Каталка с неподвижным телом Полтавцевой летит по коридору. ПОЛНАЯ ЖЕНЩИНА-ВРАЧ семенит слева, держа в руке пакет с физиологическим раствором. Бородатый САНИТАР почти бегом катит каталку. Арсений бежит справа, держась за поручень каталки.
- Родная моя, родная, ну что ж ты меня раньше не позвала, а? Ответь что-нибудь, только не молчи!.. Ответь!..
Санитар сердится.
- Будет причитать-то!.. Ты за руку её возьми.
Арсений несмело берёт Татьяну за руку.
Во-о! А теперь буди, чтобы не спала… Ей сейчас спать нельзя, а то уйдёт.
- Куда?..
- Туда! Где все будем.
- Я не хочу!- трясет руку Полтавцевой.
- Так никто не хочет, а все получим… Эй, эй, ты ей так душу вытрясешь, медведь. Ты говори с ней, зови…
Процессия в конце коридора. Навстречу им, из дверей с закрашенными стёклами и надписью «СМОТРОВАЯ» бежит МОЛОДОЙ ВРАЧ и МЕДСЕСТРА.
Арсений на бегу склоняется над Татьяной, силясь разглядеть хоть какие то признаки жизни на её восковом лице. До него доносятся обрывки и разговоров.
- Что здесь?
- Рецидивирующее кровотечение без боли, большая потеря крови…
- Температура?
- Субфибрильная…
- Что делали?
- Ввели двадцать кубиков сульфата магния…
- Какого?
- Двадцати пяти… Сделали два кубика двухпроцентного папаверина… Не помогло…
- Надо было ещё плазмозаменяющих…
- Как – плазмозаменяющих? При таком кровотечении?…
- Именно при таком… (Медсестре) Готовьте гемотрансфузию…
- У нас с собой не было… Да и времени в обрез, сами видите…
До Арсения доходит смысл сказанных слов.
- Как это без боли?! Да вы посмотрите, она ж себе все губы изгрызла! Без боли!...
Молодой врач кивает на  Арсения.
- Это кто?
- Не знаю… Сын, наверное,- говорит Санитар тяжело дыша.
Молодой Врач и Медсестра вкатывают каталку в двери смотровой. Санитар хватает Арсения за руку, останавливает его. Арсений пытается вырваться, но руки Санитара как стальные клещи. Каталка скрывается за дверьми.
- Слушай, брат, тебе туда нельзя. Здесь подожди.
- Они её там растерзают!
- Да справятся!.. Сядь посиди, слышь! Я пойду посмотрю, чего там…
- Через пять минут не вернёшься – сам приду! Смотри!
- Ладно-ладно, воин…
Санитар скрывается за дверьми. Арсений ищет глазами, куда бы сесть, не находит, садится прямо на пол у дверей.

Татьяна в палате, на больничной кровати. Веки её начинают дрожать, наконец она медленно открывает глаза. Сквозь муть она видит нерезкие очертания человеческого лица. Постепенно вырисовывается сначала тревожное, потом улыбающееся лицо Валерия Моисеевича Вайнштейна. Она очень слаба.
- Ну, слава Богу! Деточка, как ты меня напугала!
- Что… со мной?…
- Уже теперь всё будет хорошо! Если бы не этот молодой человек!… По-стариковски извини меня, однако имею любопытство спросить: он тебе кто?
-  Муж…
- Таки теперь мне понятно, откуда у тебя такой диагноз… Да… Ты превзошла свою маму… Я всегда говорил Софочке, что у неё талантливые дети!..
- Какой…  диагноз?...
- Жить будешь, долго и счастливо! Об остальном поговорим после. А сейчас – отдыхай…
- Валерий Моисеевич, почему вы до сих пор не уехали?
Вайнштейн смотрит на Татьяну поверх очков, улыбается.
- Я тебе так сильно надоел?
- Наоборот…
- Деточка моя, куда я поеду? Я уже два года не был в гостях, потому что все мои друзья умерли! Я же помню похороны Ленина! И потом, я уеду – кто останется? Половина бывших сотрудников союзного Минздрава уже там! А здесь, кто-то же должен спасать вот таких вот дурочек среднего возраста.
- Валерий Моисеевич, не пускайте его ко мне. Я не хочу его видеть.
Вайнштейн похлопал Полтавцеву по руке.
- Хорошо, хорошо! Это пройдет. Ещё что-нибудь?
- Не пройдет… Спасибо вам…
Полтавцева закрывает глаза. Вайнштейн выходит на цыпочках.

Больничный коридор. Арсений спит сидя на полу у двери, обхватив колени руками и положив на них голову. Валерий Моисеевич, постояв над ним минуту, осторожно будит его.
- Молодой человек, проснитесь уже. Вы слышите меня, любезнейший?..
- А?.. Который час?
- Половина шестого…  Скоро метро откроют. Идите уже домой.
- Нет, мне нужно узнать…
Арсений встаёт, на затёкших ногах направляется к дверям.
- Стойте! Подождите… Вам туда не надо, она спит… 
- Вы кто?
- Врач, Валерий Моисеевич Вайнштейн. Вы, как я понимаю, Арсений?
- Да…
- Танечка только что уснула, её дали снотворное… С ней всё будет правильно, уверяю вас!
- А что случилось-то?!
- Не вдаваясь в медицинские дебри… Одним словом, нарушение цикла по причине дисфункции, как следствие – обильное кровотечение… Общее нервное перенапряжение на фоне длительной гипертонизации всего организма…  Такое случается… Не бережёте вы её, дорогой мой Шекспир!
- Я думал, может быть это… ребёнок?
Вайнштейн долго и внимательно смотрит в глаза Арсению поверх очков.
- Ребёнок? Ребёнок… Кхе-е… Это возраст, драгоценнейший мой! Идите-ка лучше домой, отдыхайте. И не беспокойте её понапрасну. Договорились?
Валерий Моисеевич легонько подталкивает Арсения к выходу. Арсений подчиняется. Валерий Моисеевич смотрит ему вслед странным, изучающим взглядом. Арсений останавливается, оборачивается.
- Я хотел спросить…  Почему Шекспир?
- Потому и Шекспир,- Вайнштейн складывает руки перед собой, будто держит двумя руками удочку, встряхивает ими, смеётся,- С английского переводится как «потрясающий копьём».  Ты уж впредь поосторожнее, муж...
Арсений медленно идёт к выходу. Останавливается, оборачивается. Коридор пуст.

Квартира Дубова. Спальня. Утро. Дубов открывает глаза, некоторое время лежит неподвижно. Затем поднимается, садится на кровати. Снимает со спинки кровати махровый халат, одевает. Обходит кровать, подходит к окну, распахивает шторы.
За окном – яркое солнечное утро. Дубов распахивает форточку, некоторое время стоит, мрачно глядя в окно. Постепенно на его лице возникает едва заметная улыбка. Поворачивается и видит руку жены, безвольно свисающую с кровати.
Дубов осторожно подходит, берёт руку жены, но тут же отбрасывает её. На его лице – растерянность и страх. Рука Лоры, сильно похудевшая за последнее время, повисает плетью. С безымянного пальца соскакивает кольцо, катится по полу.
Дальнейшие действия Дубова напоминают легкое помешательство. Дубов некоторое время стоит неподвижно. Затем совершает несколько бессмысленных действий, опускается на пол, ищет закатившееся кольцо, что-то тихо бормоча. 
Перед его лицом оказывается рука жены. Сквозь побелевшую прозрачную кожу видны темно синие, почти чёрные сосудики. Дубов осторожно касается её руки, поднимает, надевает слетевшее кольцо и бережно кладёт руку на кровать.
Медленно встаёт, зачем-то отряхивает халат, выходит на цыпочках из комнаты, осторожно прикрывая за собой дверь.
Из своей комнаты выходит Ксения. Дубов её замечает.
- А, Ксюша, дочка! Когда ты приехала?
- Вчера…  Пап, ты прости меня…
- Да-да, - Дубов улыбается,- А с мамой что-то не так…. И кольцо слетело… Странно! Никогда не слетало… Наоборот, маловато было, она просила меня раскатать, говорила, давит палец. А теперь слетело. Ты не знаешь, к чему бы это? - Дубов садится на ближайший стул, смотрит в пол отсутствующим взглядом.
Ксения кидается в спальню матери. Через мгновение оттуда раздается надрывный крик:
- Мама!!!

Мощный аккорд похоронного марша.
Осень. Пасмурно. Моросит мелкий дождичек. Свежевырытая могила, множество цветов, венки. Большая фотография Лоры, молодой, улыбающейся.
Гроб опускают в могилу. У могилы Дубов и Ксения. Дубов постарел и осунулся, всегдашний блеск в его глазах потух. Ксения сжимается в комочек, прижимается у Дубову. Дубов обнимает её. Оба жалкие и потерянные.
Комья земли гулко стучат по крышке гроба. Множество знакомых, подходят, соболезнуют.
Арсений издалека наблюдает похороны, в руке у него четыре гвоздики. Поднимает воротник плаща. Подходит к могиле, кладет цветы, бросает горсть земли. Смотрит на Дубова, встречает его виноватый, ищущий взгляд. Отворачивается, уходит.
У выхода с кладбища замечает Анне, она покупает цветы.
- Привет. Как живешь?
- Здравствуйте, Арсений. Я опоздала?
- Беги, ещё успеешь
- Подождите меня…

Полтавцева с трудом встает с постели, надевает халат, выходит в коридор. Подходит к столу дежурной медсестры, звонит по телефону.
Звонок в квартире Дубова. На стене – портрет Лоры с черной полосой, тот же, что и на кладбище. Телефон звонит долго-долго.

Арсений и Анне выходят с кладбища. Анне зябко кутается в плащ. Она берет Арсения под руку, прижимается к его руке.
- Можно, - виновато спрашивает Анне,- Холодно…
- Пойдем куда-нибудь, помянем Лору. Хорошая она была, дураку досталась…
Анне недолго думает, потом произносит, глядя Арсению в глаза:
- Знаете что, едемте к нам. Правда, Казимира сейчас нет, но ведь это ничего, правда?

Квартира Сеппа. Гостиная. Ночь. Сквозь не зашторенное окно проникает свет уличного фонаря. На диване разобрана постель. Арсений лежит на спине, не мигая смотрит в потолок. Затем резко отбрасывает одеяло, встает с постели, начинает одеваться. Подходит к двери в спальню, приоткрывает, заглядывает.
Свет ночника. Анне спит, свернувшись в клубок.
Арсений осторожно прикрывает дверь.
Анне поднимается, садится на постели, обхватив колени.
Арсений в прихожей одевает куртку, выходит из квартиры.

Машина Полтавцевой. Арсений ведёт машину. Полтавцева на заднем сидении, привалилась к стеклу, смотрит на улицу. Она сильно осунулась и постарела, под глазами темные круги. На неровностях дороги ее голова подрагивает вместе с корпусом машины.
Открывается дверь в квартиру Полтавцевой. Входит сама Полтавцева, за ней – Арсений. Помогает ей снять плащ, раздевается сам. Полтавцева идет в свою комнату, Арсений следом за ней на кухню. Перед дверью Полтавцева останавливается, Арсений чуть не натыкается на неё.
- Свари, пожалуйста, кофе… Мне нужно принять душ, - Полтавцева  срывается на крик,- И не ходи за мной! От меня пахнет больницей… – скрывается в своей комнате.
Арсений на кухне, смотрит в окно.
Полтавцева, в халате, бледная и растрёпанная, подходит к плите, достает чашку, наливает себе кофе. Она успевает поставить чашку на стол, когда Арсений подходит, поворачивает ее к себе лицом, обнимает, целует. Полтавцева не отвечает на поцелуй, Арсений не отстраняется.
- Пойдем,- идет в свою комнату, Арсений послушно за ней.
В комнате она толкает его на кровать:
- Ложись, - отходит на два шага, поворачивается и распахивает халат.
Взору Арсения предстает ее пожелтевшая кожа, обвисшая грудь, изуродованный хирургическим шрамом живот.
- Ну, как, ты все еще хочешь этого тела? – Арсений не знает что ответить, - А это только начало.
Полтавцева запахивает халат, выходит на кухню. Арсений, чуть помедлив, за ней.
На кухне они молча пьют кофе. Чтобы разрядить тягостное молчание, Арсений включает телевизор. Звучит композиция саксофониста Kenny G. «Гавана». Чернокожий танцор бьет степ в такт музыке.
- Лору где похоронили?
- На Ваганьково с родителями…
Полтавцева допивает кофе, ставит чашку в раковину.
- Если хочешь, можешь жить здесь. Но больше никогда, слышишь, никогда не прикасайся ко мне!
- Тогда в качестве кого я буду жить здесь? Объясни! В качестве постояльца? Или со временем мне светит роль сиделки?
- Пошел вон!
- Ну вот, логично и понятно…
Арсений выходит с кухни. Полтавцева заходит в свою комнату, хлопает дверью. В ярости распахивает створку шкафа, видит фрагмент своего свадебного платья. Срывает его с вешалки, комкает, забрасывает подальше в шкаф. Срывает и срывает с вешалок одежду, прикладывает к себе, отшвыривает в стороны. Наконец в изнеможении падает на кровать, взвывает и затихает.
В коридоре хлопает входная дверь. Полтавцева выскакивает в коридор и в третий раз видит одну и ту же картинку.  Дверь в комнату Арсения распахнута настежь. Цепочка на двери снята. Рядом с дверью, на ключнице раскачивается комплект ключей с брелоком в виде Эйфелевой башни.
Полтавцева бросается к двери, пытается открыть её, замок не поддается. Наконец её удается открыть замок, распахнуть дверь. Она выбегает на лестницу.
- Арсений!- на лестнице тихо, - гулкое эхо её голоса, - Арсений вернись, ну пожалуйста!
Внизу хлопает дверь. Полтавцева бежит вниз по лестнице, выбегает на улицу, добегает до угла. Арсения нет. Она возвращается к подъезду, натыкается на Старичка. Сегодня он причесан, одет, благообразен. Старичок ясными глазами смотрит на Полтавцеву. Полтавцева хватает его за отвороты плаща, трясет.
- Ну что ты все ходишь за мной!? Что тебе от меня нужно? Уже двадцать лет, как мы развелись, а ты всё никак не отстанешь,- слезы брызгают из её глаз с новой силой,-  Что тебе нужно? Что вам всем от меня нужно?- она припадает на грудь Старичку, - Что тебе нужно?
Старичок гладит её по голове.
- Всё хорошо, все хорошо, все хорошо…
Полтавцева, изредка вздрагивая плечами, затихает, уткнувшись ему в грудь.

В Храме сумеречно и тихо. Теплятся огоньки лампад, потрескивают свечи на подсвечниках, неярко блестит позолота. Прихожан всего несколько человек.  На солее СТАРУШКА В ХАЛАТЕ протирает тряпочкой лик Спасителя, поправляет огонёк в лампаде.
Входит Ксения, покупает несколько свечек. Подходит к иконе Владимирской Божьей матери, зажигает свечу, ставит на подсвечник. Лицо Ксении сосредоточено и серьезно. Некоторое время она не отрываясь смотрит на огонек свечки, затем переводит взгляд на икону. Губы Ксении беззвучно шевелятся. Ксения видит, как сквозь стекло кивота на неё смотрят любящие глаза её матери.

Купе поезда. Заходит Арсений, забрасывает сумку на полку, садится, смотрит в окно. Он видит, как по перрону вдоль вагона проходит Дубов, глядя на окна. Дубов замечает Арсения, машет ему рукой.
Дубов заходит в купе, закрывает за собой дверь, садится напротив.
- Поговорим?
- Поговорим…
- Я Татьяне звонил… Говорит, ты там больше не живешь?
- Не живу… Какие претензии на этот раз?
- Никаких… - Дубов некоторое время молчит,- Просила впредь не беспокоить… Все правильно, сынок, все как следовает быть. Домой собрался?
- Да… Надо с матерью попрощаться.
- А, ты об этом… Брось! Не до картинок сейчас. Видишь, что в стране творится, - Арсений не реагирует,- В общем так: твоя вина в этом деле не доказана, учредитель ответственности не несёт… Картинки объявили в международный розыск. Сыщутся!
- Твоя работа?
Дубов пожимает плечами.
- Дорого отдал?
- Да почти всё, что было… Хрен с ним, ещё наживём!- Дубов придвигается к Арсению,- Дай-ка твой билет.
- Зачем?
- Ну… так, посмотреть.
- На.
Арсений протягивает Дубову билет. Тот, повертев билет в руках, кладёт себе в карман. Арсений удивлен.
- Ты чего?
 Дубов снимает с полки сумку Арсения, подает ему.
- Матери чего передать? – Арсений не двигается,- Ошибки, сынок, надо исправлять, пока живы, пока возможность есть. Иди, иди… Позаботься о Ксюше. Одна она теперь. Ну а летом ждем вас в гости! Всех! Иди. Иди, тебя ждут.
- Бать…
- А?
- Я бы тоже так поступил…
- Я знаю, ты же мой сын.
Арсений и Дубов встают, обнимаются.
- Позвоню матери, чтобы встретила.
- Не надо… Понимаешь, когда я уезжал, меня не провожал никто, так пусть и не встречают. Я сам должен, с начала, с чистого листа, - Дубов поворачивает Арсения за плечи, легонько толкает в спину, - Иди.

На выходе с перрона Арсений видит у журнального киоска знакомую женскую фигуру, одетую в черное пальто и платок. Арсений подходит, опускает сумку на землю.
- Привет.
Девушка оборачивается. Это Анне, она нерешительно подходит к Арсению, их взгляды встречаются. Анне порывисто  обнимает его за шею. Арсений и Анне стоят, обнявшись. Мимо них снуют пассажиры, тележки с чемоданами – обычная вокзальная суета.

Эпизод на титрах: местность из сна Полтавцевой. Залитые солнцем пологие склоны гор Кьянти. Бесконечные виноградники. Большой дом, уединённо стоящий на вершине холма.
На террасе, у стола, в плетёном кресле неподвижно сидит человек в венецианской маске Арлекина.
На столе – белая скатерть, красное вино, отпитый стакан красного вина. Вино в стакане по цвету больше напоминает кровь. К бутыли прислонен портрет Ивана Щукина.
Человек поднимает руку, сдёргивает с себя маску.  Это Сепп. Он небрит, растрёпан. От прежнего лоска нет и следа. Тусклый взгляд опущен вниз, выражение лица трагическое. Сепп внимательно рассматривает маску, бросает её на стол, тяжело поднимается из кресла, уходит с террасы.

Маска валяется возле портрета Ивана Щукина. Качается пустое кресло.

КОНЕЦ

Москва, 2005 г.