Глава I. Из глубины веков. Рогуновы

Начну с Рогуновых, ибо в этой линии вижу свои главные корни.

Мой прадед, Никита Титыч Рогунов, жил в селе (теперь городе) Александрове Владимирской губернии. Был ямщиком из крепостных крестьян, невысокий, крепкий, светловолосый, спокойный по характеру. Жена его, Фекла (отчества не знаю), наоборот, похоже, была рослой, черноволосой, с сильным, решительным характером. Оба трудились не покладая сил, вели обычное крестьянское хозяйство, растили детей. Сколько их родилось – не знаю. Но точно знаю, что сыновей было несколько, так как мой дедушка, Владимир Никитич, всегда говорил о брате Гавриле как о «любимом братце». Моя мама его видела – небольшой, тихий рыжеватый мужичок. Кем он был – не знаю, не успела узнать. Его потомки живут в Калуге.
 
А вот история дедушки овеяна легендами и содержит много загадок.

Родился он в 1860 году. С детства отличался статностью и красотой, сильным, гордым характером, умом и любознательностью. Был талантлив необыкновенно, особенно по художественной части. У меня хранится красивая шкатулка с инкрустированной крышкой и инициалами «ВР» его работы.

Внешне он не был похож ни на мать, ни на отца – простых русских крестьян. Весь его облик дышал аристократизмом и значительностью. Высоченный – под два метра, крупный, широкоплечий, жгучий брюнет с восточными – черные с поволокой – глазами и орлиным носом. Семейная легенда гласит, что он был сыном не то турка, не то француза, занесенного судьбой в Россию, плененного чарами нашей Феклуши. Отец, может быть, из-за неких подозрений, невзлюбил Володьку и рано, по 12-му году, отправил его в Санкт-Петербург в ученье и на заработки к знакомому приказчику в магазин. Тот поставил парня в дверях завлекать покупателей. Приказчик знал, что делал: редкая красота мальчика, его статность, изящество не могли не останавливать на себе взгляды прохожих, и покупатели не обходили лавку. Не думаю, чтобы дедушке нравилась роль зазывалы, но приходилось терпеть.

В один прекрасный день на красивого подростка обратил внимание некий князь. Он переговорил с хозяином, договорился и взял отрока к себе в дом в услужение. Почему-то определил его в поварята. И это определило последующую судьбу дедушки.

Он выучился поварскому искусству, специализировался по кондитерским изделиям, особенно тортам, украшая которые, изощрялся в художественных фантазиях.

Но работу свою не любил («Терпеть не мог», - говорила тетя Маруся, младшая дочь), так как она была сопряжена с постоянными унижениями. Ведь он был слугой, обязан был угождать хозяевам, господам, и те не стеснялись в случае чего накричать, оскорбить как угодно, а то и побить, швырнуть в лицо не понравившееся блюдо. У дедушки была несчастная, трагическая жизнь. Ведь характер был гордый, независимый, натура сильная, таланты сказывались во всем.
Почему же он терпел, не пытался что-либо изменить? Думаю, по двум причинам. Во-первых, в нем было необыкновенно развито чувство долга. Добросовестность, честность, обязательность, дисциплинированность были основой его натуры. Эта черта свойственна всем Рогуновым. Во-вторых, дедушка был глубоко религиозным человеком. Он постоянно читал Библию, молился на икону, изображающую голову Христа (рисунок его дочери Насти), в разговоре ссылался на религиозные притчи и догматы. В церковь в те годы, что я его знала, он ходить не мог, они все были закрыты. Но я забегаю вперед.

Дедушка стойко нес свой крест. Когда подрос – служил в армии, в кирасирском полку. В каком звании – не знаю. Образования он не имел, нигде не учился, но писал красиво, грамотно, как и все Рогуновы.

Военную службу проходил в Питере. Есть фотография в кирасирском мундире. Бравый воин с живым открытым взглядом – 21 год.

Воинская служба у дедушки оборвалась внезапно и едва не трагически. Дело было так. Однажды утром дедушка понес своей лошади овес в мешке. А мешок возьми и порвись как раз посреди двора, вокруг которого стояли конюшни. Овес просыпался, и к дедушке подскочил разгневанный капрал. Он обрушился на юношу, который и так был расстроен происшедшим, с грубой бранью. Даже стал размахивать кулаками и чуть ли не ударил по лицу.

Тогда дедушка с высоты своего роста, размахнувшись во всю ширину плеч, нанес такой сокрушительный удар по распаленной физиономии начальника, что тот рухнул наземь без сознания.

Дедушку схватили, препроводили в Петропавловскую крепость и приговорили к расстрелу. Но капрал не умер, и дедушку пощадили и только лишь уволили с военной службы. Когда список помилованных был подан коменданту Энгельгардту, тот, прочитав данные о дедушке и узнав, что он по гражданской специальности повар-кондитер, заинтересовался им и взял его к себе в дом в услужение. Жена коменданта, сластена и гурманка, была очень довольна кулинарным искусством бывшего кирасира, и дедушка спокойно прослужил в этом доме до самой революции, сохранив неизменными теплые отношения с хозяевами.

Потом дедушка рассказывал, что он потому так вспылил в истории с капралом, что ему показалось слишком циничным и оскорбительным какое-то его выражение. Ведь Рогуновы отличались наряду с порядочностью редкой скромностью, аскетичной целомудренностью нравов.
До женитьбы он прижил внебрачную дочь Валентину – хорошенькую черноволосую девушку, очень похожую на моего папу. Эта Валя была семейной тайной Рогуновых. Когда дедушка женился, она приходила к ним в гости, все ее любили за ласковость и скромность.

Женился дедушка в 1889 году на милой, сердечной девушке Паше, Прасковье Семеновне. Девичью фамилию ее, к сожалению, не знаю. Она была на 10 лет моложе мужа.

Среднего роста, изящная, с волнистыми темными волосами рыжеватого оттенка, спокойная, неизменно доброжелательная, веселая, мягкосердечная, заботливая – она была полной противоположностью своему сдержанному до суровости супругу. Жизнь ее была нелегкой. За 20 лет семейной жизни она родила семерых детей – четырех сыновей и трех дочерей.

Жили они во флигеле недалеко от дома коменданта на территории Петропавловской крепости. Прислуга была одна единственная. Так что бабушке доставалось от трудов по уходу за домом, мужем и детьми. Папа рассказывал, что маменька никогда не сердилась, как бы ни уставала, оставалась доброй и ласковой. Говорила тихо, любила напевать, детей обожала и баловала. Зато папенька был строг и нередко прибегал к ремню.

Дедушка и бабушка друг друга очень любили, никогда не ссорились. Трудились и трудились, содержа дом и детей в образцовом порядке. Бабушка была очень симпатичная, легкая на ногу, любила красиво одеться, принарядиться. На фотографиях она всегда смотрит с улыбкой и одета скромно, но со вкусом и не без изящества.

Дети пошли у них вскоре и «дружно». Самый старший – Виктор 1890 года рождения. Он был самым талантливым художником. Закончил училище поощрения художеств барона фон Штиглица, был крайне любознательным: всю жизнь занимался самообразованием, изучал языки, литературу, музыку, философию. В детстве отличался «неадекватным» поведением, за что часто и сильно был порот суровым отцом. Видимо, был настоящим сорванцом («хулиганом» - говорил папа), но учился и в школе, и  в училище блестяще. Стал профессиональным художником, специализировался в живописи на стекле, создавал шедевры. Несколько картин остались у моего двоюродного брата Виталия в Николаеве. Я их не видела. У меня хранится только его рисунок акварелью, изображающий распятого Христа. Тончайшая работа! И маленький акварельный же автопортрет. Я тоже рисовала очень тонко, и папа говорил, что по манере акварельного письма я напоминала дядю Витю. Был Виктор темно-рыж и густо конопат. Как есть вождь краснокожих. Все время выдумывал разные каверзы, и чем «остроумнее» была выходка, тем более жестоким было наказание.

В 1892 году родился второй сын, Алексей. Он получил только начальное образование, тоже любил и умел рисовать, но больше был привержен к технике, причем точнейшей. Так и проработал всю жизнь специалистом по точной технике. Имел много ценных изобретений. Когда в 1918 году в Нижнем Новгороде организовалась радиолаборатория (ЦВИРЛ), его пригласили как специалиста по точным приборам, и он без всяких чертежей и инструкций конструировал очень сложные радиотехнические приборы. А в ранней молодости работал в Санкт-Петербурге у Бурхарда, владельца огромного магазина оптической техники. Потом был на военной службе. Будучи раненым в I мировой войне, в санитарном поезде познакомился с сестрой милосердия, тетей Стасей, своей будущей женой, уже бывшей беременной своим первенцем, тоже Алексеем. Тетя Стася – Станислава Викентьевна Лукашевич, полька, так никогда и не избавившаяся от сильного польского акцента. Она была экстравагантной особой, бурно проявляющей свои чувства, очень доброй и радушной. Я ее видела всего один раз, в Москве, (как и дядю Леню) и она подарила мне дюжину старинных десертных ножичков с позолоченными лезвиями. Дядя Леня боготворил свою жену и во всем ей подчинялся.

В 1894 году родился Илья, дядя Илюша. Тоже красавец, тоже художественно и музыкально одаренный. Но он избрал другую профессию – пошел по коммерческой части. Закончил, как пишет тетя Маруся, «Торговую школу», начал работать в какой-то фирме. Во время войны, в 1915 году, был в чине офицера, из-за чего потом долго скрывался в подполье от красных ( это было в Николаеве), женился на одной из двух сестер, ухаживающих за ним, Лине, и потом всю жизнь был бухгалтером.

В 1898 году появился на свет Шуринька, мой папа. День рождения – 26 августа. Это был тихий, робкий, слабенький мальчик. Молчаливый, он смотрел вокруг своими раскосыми черными глазками – и рисовал, слушал – и напевал. Все его любили за незлобивость и послушность. На всю жизнь у него сохранилось прозвище «тишайший Шура». Сестры его обожали, потому что он их никогда не обижал и всячески старался услужить.

Папа тоже кончил начальную школу (3 класса) и учился в Училище прикладного искусства барона фон Штиглица по специальности «художественная резьба по дереву». Но не доучился, так как пришлось идти работать с 15 лет. Рисовал он (карандашом и акварелью) изумительно. Резал – высокопрофессионально. Особенно хорошо получались у него мелкие вещи – статуэтки и камеи. Сколько он вырезал деревянных камей с головой вакханки! Конечно, наиболее виртуозно он резал в молодые годы. У мамы, меня и сестры есть по камее с нашими собственными портретами.

Папе везло на встречи с историческими деятелями – Лениным, Троцким, был на концерте Шаляпина. Он оказался в толпе, когда Ленин выступал с балкона дворца Кшесинской, и ему понравилось то, что он говорил. Потом во время какого-то большого собрания в Таврическом дворце (не на съезде ли Советов?) он слушал выступления Ленина и других, притаившись на балконе. Им, рабочим-столярам, разрешили поприсутствовать, а были они во дворце по причине реставрации перил парадной лестницы, пострадавшей в дни революции. Мало что понял, но Ленин понравился своей простотой. А вот Троцкий показался слишком надменным.

Всю жизнь папа проработал столяром-краснодеревщиком, много рисовал, особенно стенгазеты, и почти до самой смерти пел в хоре. Вместе с мамой.

В 1900 году родилась первая девочка – тетя Настя. Настенька, волшебное существо, папенькина любимица. Прекрасная, как восточная пери, столь же прекрасная душой и характером. Это была сама красота и доброта, умница и послушница, всех старалась порадовать, всем услужить, всех утешить. Блестящая художница и рукодельница, обладающая талантом ко всему. Училась только на отлично, окончив начальную 3-хклассную школу, потом 4-хклассное Петровское училище. Закончила гимназию с золотой медалью, подала документы на естественный факультет университета, но учиться не пришлось, так как семья переехала в Нижний Новгород. Потом закончила фельдшерско-акушерский техникум и всю жизнь проработала медсестрой. Замуж так и не вышла, хотя поклонники и случались. Но – сплошные несовпадения. Да и скромна была до дикости. Как и все Рогуновы.

Тетя Маруся, 1902 года рождения, тоже уродилась красавицей. Высокая, здоровая, крупная в кости, цветущая, как маков цвет. Да еще с беспокойным, живым (и неуживчивым) характером. Она учиться не любила, закончила 3 класса – и все. Проработала всю жизнь секретарем-машинисткой, сплетничая направо и налево обо всех и обо всем. Ошибок не делала никогда, за что ее и ценили. Отличалась немецкой аккуратностью, хорошим вкусом, скромно, но очень красиво и эффектно одевалась, следила за прической. Любила хорошие духи и цветы. Детей у них с дядей Сережей Мещерским не было, прожили 55 лет душа в душу. У тети Маруси было сильное, серебристое, хорошо поставленное лирическое сопрано. Она училась в музыкальном училище, но кончила ли – не знаю. Тоже рисовала, а еще фотографировала. С дядей Сережей они кончили курсы фотографии. Как они только себя и друг друга не запечатлели!

В 1905 году родилась еще одна девочка, Катя, но она рано, трех лет, умерла от скарлатины.
Как вы, дорогие мои, заметили, я только начала рассказ о семье Рогуновых – старших  и их детях. Как же сложилась жизнь у них в дальнейшем? И что делало жизнь семьи такой гармоничной, такой богатой духовно?

Думаю, дело не только в природных талантах и доброте. Тетя Маруся отмечала, что как у папеньки, так и у маменьки были врожденные благородство, скромность, доброта, культура. Будучи людьми скромного происхождения и достатка, они впитали в себя лучшие черты русской интеллигенции, обильно рассыпанные в окружающем их петербургском обществе. Я бывала несколько раз с мужем в Ленинграде и почему-то чувствовала себя там удивительно легко и уютно, а все ленинградцы казались родными, родственными душами. Мне было с ними легко и приятно. Наверняка, говорят гены. Я ничего не знаю о семье бабушки Прасковьи, но уверена, что она коренная петербурженка. Семье, детям она служила самозабвенно и передала детям всю свою прекрасную душу. Папа и тетя Маруся не раз говорили, что я очень похожа на нее характером, повадками, движениями, улыбкой. Лестно, конечно. И низкий поклон тебе за все, моя дорогая бабушка Паша.

К сожалению, говоря о подведении итогов жизненного пути семьи Рогуновых, приходится прежде всего обратиться к судьбе бабушки Прасковьи. Умерла она рано, в 40 лет, в 1910 году. Мыла пол в кухне и уколола палец костью от селедки. Сначала палец воспалился, потом началось заражение крови, и чуть ли не за три дня бабушка скончалась. Видимо, здоровье было подорвано частыми родами и постоянными физическими и эмоциональными нагрузками.

Владимир Никитич остался один с семерыми детьми. Уж не говоря о том, что он потерял любимую жену.

Удар был страшный. Что делать? Сердобольные друзья поспешили сосватать ему чью-то родственницу, старую деву 35 лет, Анну Власьевну. Не знаю, нравилась ли она дедушке, но он женился.

И жизнь пошла наперекосяк. Мачеха терпеть не могла детей, они ее раздражали, мешали, она постоянно кричала на них, ругала. Дети так и запомнили ее вечно визжащей, с красным от злости круглым лицом и растрепанными белобрысыми волосами. Ненавидя детей, она требовала, чтобы те называли ее маменькой. Мужа третировала, и тот ее попросту боялся.

Началась мировая война, началась нехватка средств. Подросших детей заставили работать. Двое – Леня и Илюша – стали военными, воевали в разных местах. Папа работал на мебельной фабрике, дядя Витя занимался оформительскими делами. Девочки учились.

Перед самой революцией случились неприятность с дядей Витей. Легенда гласит, что на богемных молодежных «тусовках» он познакомился и подружился с сыном министра внутренних дел Церетели. И тот уговорил Витю подделать подпись министра на каком-то векселе. Сынка тут же разоблачили и пожурили, а художника посадили в тюрьму, в ту самую Петропавловскую крепость. Условия там были ужасные, и хотя он просидел недолго (освободила революция), здоровье подорвал, «обезножил» по выражению тети Маруси (заболел ревматизмом), ослаб и вскоре умер от воспаления легких. К тому времени он уже завел семью, у него, кажется, остался сын.

В 1918 году дядю Леню и папу в числе других пригласили на работу в только что организованную ЦВИРЛ (Центральная военно-индустриальная радиолаборатория), и они переехали в Нижний Новгород. Должны были ехать только дети, но с ними тайком сбежал и дедушка. Анна Власьевна бросилась вдогонку и чуть не настигла беглеца. Но «чуть» не считается. Подробностей я не знаю, но от Анны Власьевны Рогуновы избавились.

Квартиру в Нижнем Новгороде дали дяде Лене с семьей в доме №49/51 на улице Лядова, недалеко от Сенной площади. Сначала все жили вместе, потом сняли квартиры в других местах. Вскоре обзавелись семьями папа и тетя Маруся, найдя своих суженых в секте евангельских христиан – баптистов. Дядя Илюша, выйдя из подполья, так и остался жить в Николаеве. Тетя Настя оказалась в Калуге и жила в доме своей начальницы – врача Веры Николаевны, ставшей ей верным другом до конца дней. Тетя Настя раз в год наезжала в Горький погостить к папеньке и Мане – так звали тетю Марусю в семье.

В 1923 году дядю Леню перевели работать обратно в Ленинград с повышением. Папа тоже рвался на родину, так как нижегородские нравы угнетали его нежную душу своей грубостью. Но его не взяли. А за то, что хотел оставить работу в ЦВИРЛе, уволили. А как раз в этот момент родились мы с сестрой. Но об этом позже.

Папа с семьей остались в квартире дяди Лени. Правда, их вскоре уплотнили, поселив в одной из трех комнат жильца.

А тетя Маруся с дядей Сережей и дедушкой поселились в подвале старого дома в тупике улицы Гоголя. Одну из двух комнат они сдали на время (оказалось, навсегда) маминой сестре, тете Нюре с бабушкой, Марией Ивановной.

Приходя в гости, мы навещали тех и других, но уютнее чувствовали себя, конечно, у тети Маруси.

Дедушка умер летом 1942 года от инсульта.

Каким он мне запомнился? Высоким, слегка сутулым стариком с пышной белой бородой и густой шевелюрой. Он был молчалив, сдержан. Очень тепло разговаривал с папой и суховато с мамой. Нас не замечал, потому что мы, вредные, подтрунивали над его религиозностью. Он вел хозяйство – готовил, ходил в магазин и на базар, колол дрова, топил печку и т.д.

У него был густой звучный бас, он не говорил, а рокотал. Так говорят певцы. А еще он очень громко чихал. Так громко, что однажды до смерти напугал соседку.

В том подвале было несколько квартир, а туалетик один, в коридоре. Однажды днем там была соседка. Видимо, сидела, глубоко задумавшись, а дедушка возьми и чихни. Через две двери и коридор этот чих до того оглушил соседку, что та подпрыгнула до потолка, ударилась головой о трубу и упала замертво. Потом ее нашли мертвую, всю окровавленную. И смех, и грех.
Все дети, в том числе тетя Маруся, относились к папеньке с глубочайшим почтением. Это почтение, уважение передалось и нам, внукам. Для нас это был патриарх, символ мудрости и аристократизма. И хотя они, как мы поняли впоследствии, жили очень стесненно, никогда не жаловались и гордости не теряли.