Дырка на глобусе

Не знаю – как этому относиться и как об этом писать. Но если бы можно было вытирать из памяти некоторые страницы – эту я вырвал бы от самых корешков. Вся беда в том, что такое отравляет жизнь на долгие годы. Если не навсегда.
Школа наша старая рушится. Оба здания – деревянное и каменное. Деревянное совсем покосилось, в него опасно входить. Каменное пошло трещинами, навесные узорные углы вот-вот отколются от стен. С тех пор, как десять лет закрыли школу, она и начала умирать.
У школы – славная история. Основана она, как «Боровское училище», о чем сообщает каменная надпись на фронтоне, еще при государе Александре !!. Двуклассное заведение с четырехлетним сроком обучения, школа давала знании я детишками из села и окрестных хуторов. Все местное население за сто пятьдесят лет прошло через её классы. Дала она Родине строителей, военных, трактористов, учёных, честно служа не царям и генсекам, а всем нам, кого Господь осчастливил родиться в этих краях.
Всякий раз, приезжая к истокам, я захожу в старую школу. И всякий разх всё печальнее эти посещения. Постепенно исчезли двери, оконные рамы, всё меньше разбитых парт оставалось в классах. Теперь из большого класса в учительскую можно пройти прямо через пролом в стене. В учительской чуть не по подоконники свалены книги, журналы, драные географические карты, большой глобус с рваной дырой на месте Индостана. Видимо – школу закрыли столь внезапно, что сохранить книги и инвентарь просто не успели.
Теперь в пустых классах – взорванный пол, вывороченные прямо от пустых глазниц толстенные подоконники. В оконные проемы , словно слёзы, с вековых деревьев у стен , залетают молчаливые листья.
Чуть лучше сохранился большой класс в каменном здании. Я в этом классе не учился – в начальной школе нашим был малый, а большой – проходным. Но лишь переступаю порог – и память тут же включает голоса времени. Слышу мягкий и по-старорежимному грамотный голос Иды Михайловны. Перекрывая шум, рокочет приятный баритон директора Кузьмы Егоровича. Петухом взвивается под потолок визгливый крик Вальки Бекетова. Он заикался, и всякий раз, отвечая, переходил на крик. И помогало!
В классе тоже раскиданы книги, и весь пол, и все, что на нем, словно прикрыто ватным одеялом пыли. Много раз приезжал я сюда, но никогда не встречал в зданиях никого. И следов на пыльной поверхности никогда не находил. Такое впечатление, что нога человеческая не ступала в школе со времени её закрытия.
Печально всё это. И по-настоящему светло и свято. Если ещё и остались духовные скрепы – так они здесь, на руинах покинутой Родины.
Вчера село встретило меня громкой музыкой и дымом костров. Оказалось – студенческий отряд прибыл в наши места. Знакомые сказали : «То ли дно рыбхоза приехали чистить. То ли какую-то руду искать. Самогон покупают – с ценой не считаются»
Студенческий бивак разбит в старом школьном саду. Студенты какие-то подержанные, в мятых куртках, парни плохо бриты. На спинах надписи – аббревиатура, похожая на неприличное слово. Подняли высоченный шест антенны, как бы чуть надломленный посередине. Две большие палатки, цвета выцветшего неба. Понятно – не в разбитых зданиях же им селиться.
Я обошёл студенческий лагерь и забрался в большой класс через окно.
И тут же увидел от двери чёткие следы на пыльном полу. Следы прямо на середину класса и назад, к двери.
И в этой середине, среди книг и классных журналов, кучкой, ещё курясь парком и заполняя воздух известным ароматом, лежало оно. Видимо, человек, устроивший это, ушел минуту назад.
Я понимаю, что он – пришлый. Ему все-равно, где опорожниться.
Но не настолько же всё-равно! Он же студент, мозг нации. Видел ведь, что гадит в школе!
… Послушайте. Может – правильно,что мы вымираем. Обречен народ, гадящий себе же на голову. Вот рыбы в пруду – они достойны жизни. Потому и среду их обитания надо чистить.
И достойны жизни те, кто послал студентов найти руду. И найдут. Опять же – на нашу голову.