Наши вернулись!

    В их фамилии изначально заложено несчастье. Хоть она и чуть ли не княжеская.
    А с Валеркой Енгалычевым я познакомился на вступительных экзаменах. Правда, тогда он был записан, как Беленко. По матери.
   Мы оказались земляками, хоть наши соседние села лежали в разных областях. Я приехал во Львов  из Белгородской, а он – из Воронежской.
   Поступили легко. Особенно я, поскольку уже заканчивал срочную службу, и много печатался в окружной газете «Защитник Родины». А Валера не мог не поступить потому, что был великолепно подготовлен. Я до сих пор не уверен, что он чего-нибудь не знает. Весь гуманитарный курс училища он еще до учебьы впитал, пожалуй, лучше самих преподавателей. А над специальной подготовкой и шагистикой он откровенно издевался.
  Я спрашивал его тогда – зачем ему военное училища? В квартире, что мы снимали с ним на пару, он разливал из графина рубиновое вино по кружкам и откровенничал:
  - А куда еще? В агрономы? В учителя? Шалишь, братишка. Там же после окончания работать надо. А после нашего училища – только языком болтать. А это единственное, что я умею. И еще – диплом училища – это щит, без которого меня быстро сотрут в порошок. Как всех родных.  Нам после революции так и не дали поднять головы. Э…э, да что там..Твоё здоровье! ..От злости отец, пятнадцатилетний пацан, в оккупацию в полицаи записался. Да не делай ты круглые глаза – в анкете об этом известно. Отец потом десять лет отсидел – по малолетке не расстреляли.  Сейчас живет один – мы с мамой его бросили. Ну – они фиктивно развелись, чтоб на меня тень не бросать. Как-нибудь поедем на каникулы – я тебя познакомлю.
   Уже с первого курса нас с Валерой на «Научном атеизме» выставляли за дверь аудитории. Ставили пятерки – и выгоняли. Это потому, что на первом же занятии мы дружно заявили, что того бога, о котором учит предмет, на самом деле не существует. И это сразу делает никчемным весь научный атеизм.
  Тогда, в семидесятые годы, именно политучилища становились рассадниками вольномыслия. Здесь, на острие догматического коммунизма, как нигде была видна несостоятельность коммунизма практического. Потому и преподаватели никого не гоняли, а весь учебный процесс просто тек, куда вынесет.
  К середине четвертого курса поток окончательно вынес Валерку на берег. Никто в училище, и я в том числе, не знали настоящей фамилии курсанта. Но тут из его родной деревни на адрес генерала, начальника училища, пришёл донос…
  И Валерку отчислили. Он опять разливал вино из графина, и с жизнелюбием висельника говорил:
  -И черт  с ними! Да кто они все, эти хамы, по сравнению со мной – потомком адъютанта самого военного министра Российской империи, графа Алексея Андреевича Аракчеева?! Нет, ты мне верь: придёт время, и наши возвратятся. Вот тогда все узнают, кто есть князь Валерий Дмитриевич Енгалычев!
   Уезжать Валерке в село не захотелось, и он остался во Львове. Чтобы не бросать тень на мою анкету – съехал на другую квартиру. Жил тем, что писал кандидатские и докторские работы тем преподавателям, кто и выгнали его из училища.
  После пятого курса, когда отчислили и меня, я уехал из Львова. А Валерка остался. Насколько я знал – ему позволили закончить там же Пожарное училище – и мы на долгие годы потеряли друг друга.
  А вчера вечером выхожу на стук за порог: батюшки-светы! Высоченный монах, норовит поцеловаться, щекоча волнистой бородой.
   Валерка Енгалычев !
  -Нет, - смеется гость, - для тебя – брат Варлаам. В дом пустишь-то бродягу!
   …Всю ночь проговорили. Стал Валерка еще ученее, тоньше и как бы на голову морально выше меня. Он прибавил мне уверенности в том, что  России ещё светит  большое будущее.
   Утром поехали к нему, в Глуховскую.  Остановились на окраине, пошли пешком. Валерка…, извините – отец Варлаам  - останавливал встречных, долго распрашивал.
  В селе оказалось много полицейских, мигали их машины. Здесь развернулась  запланированная операция «Законность».
  И вот мы вошли  в родительский дом Валерки. Мать его давно умерла. Отец жил один, почти ослепший, кормящийся лишь с маленького огорода. На наш шум пришла соседка. Заговорила часто, скогроговоркой: 
   -Совсемплох  дед.  Свесныникогоне узанает. Тыужбатюшка попригляди заним. Амненеколи – свинейпопрятатьнадопокачума ненапала.
  И баба ушла. В большой комнате дома - чисто . Пол вымыт, На столе – чистая скатерка со складками от утюга.  На высокой резной этажерке в углу – школьные  учебники.  По моему – брат Варлаам сам не был в отчем дому лет двадцать.
  Отец его – гладко выбритый старик, в чистой красной рубахе, в светлых штанах, лежал на большой двуспальной кровати, и никак не отозвался на наше появление. Валерка подошел, поцеловал отца. Их вполне можно было поменять местами, ибо сын выглядел старше родителя.
  И потом, сколько мы ни пытались расшевелить старика, он лишь бегло перебирал пальцами край одеяла и отворачивался к стене . Он был словно жилец другого мира.
   Валерка раздвинул шторы на окнах, указал пальцем на черные тени:
  - Никуда от них не спрятаться - всю жизнь на пятки наступают.
   Едва мы сели к столу- сильный повелительный стук в дверь.
Старый хозяин дернулся на кровати и тонко спросил, поворотясь ко входу:
  -Хто там?
 Оттуда в три голоса рявкнули:
  -Откройте – полиция!
 Дед  молодо скинул ноги на пол, сел и широко перекрестился левой рукой:
  -Слава те господи! Наши вернулись…