Сон

               
                1.

Семёнов проснулся среди ночи - просто открыл глаза. В комнате было темно, сквозь приоткрытые шторы слабо отсвечивали уличные фонари и  изредка доносился шум одинокой машины по мокрой дороге. Где-то далеко на кухне, в полной тишине, часы тихонько постукивали секундной стрелкой. Он смотрел в темноту, молча, без мыслей,  пытаясь понять,  почему он так внезапно проснулся или хотя бы вспомнить сон, разбудивший его посреди ночи. Он почувствовал, что щека его лежит на чём-то влажном. Поморгав, он понял, что глаза его только что были полны слёз, они текли по лицу, и это от них подушка стала мокрой у него под щекой.  Странно. Он мужчина сорока четырёх лет, добропорядочный гражданин с хорошей работой, не состоял, не привлекался, не изменял, никому не был должен и вдруг внезапно проснулся глубокой ночью с глазами полными слёз и теперь лежит без чувств, без эмоций,  в полутёмной комнате и  не может найти этому ни объяснения, ни оправдания. Всё  так же лёжа неподвижно он вдруг вспомнил, что плакал так сильно последний раз очень давно, после смерти отца, и то даже не на похоронах, а много позже, через несколько лет, в одну из родительских суббот.
Похороны он помнил очень смутно, какими-то отрывками. Запомнился большой сельский дом, молчаливый и пустой, в котором по традиции оставляли на ночь усопшего. Гроб с телом отца стоял на  табуретах  в большой комнате, с завешенными чёрной тканью зеркалами и окнами. Вспомнилось,  как несли на отпевание  в небольшой сельский храм, как тётка сунула ему в руку сложенный платочек – «если захочется поплакать», как горячий воск свечей капал на пальцы, и сладкий запах ладана. Потом, как шли на кладбище, где уже была вырыта могила на семейном участке рядом с дедом и бабушкой. Желтый бугор свеженасыпанного песка и простой деревянный крест – пока не осядет земля и можно будет ставить памятник. «Хорошее кладбище, - подумалось ему тогда, - тихо, и тополя так шумят так спокойно…»
Вспомнились поминки за длинным столом, оказавшаяся неожиданно вкусной гороховая каша, которую он ел в первый раз в жизни.  Тогда ещё он был слишком молод, воспринимал всё отстранённо и как бы со стороны – без чувств, без эмоций, без слёз…


Великим Постом он пришёл на вечернюю службу  накануне родительской субботы. Немного опоздал, и стоял теперь самом начале длинного канунного стола, заставленного всем тем, что обычно приносят на поминание усопших – банки с домашними заготовками, пироги, хлеб, коливо, печенье, батоны – и каждый постарался прикрепить одну, а то и несколько свечей за своих родственников. Служба уже началась и Семёнов замер, слушая торжественное, стройное, проникновенное пение хора, уносящее раздумья  далеко-далеко от повседневных забот, успокаивая мысли, настраивая их на серьёзные размышления, заставляя задуматься о жизни и о смерти.  Он любил постоять на этих протяжных, неспешных службах. И сейчас задумавшись об отце, он вдруг вспомнил, как вернувшись домой после второго курса университета, сели они с отцом за стол, и первый раз тогда вместе выпили «по-маленькой»,  ужинали, тихо-спокойно разговаривали о чём-то своем, мужском. Мать даже в разговор не вмешивалась, только осторожно подавала тарелки на стол и тихонько улыбалась про себя, глядя на своих «мужичков».  Даже и не думалось тогда, что может быть приятно вот так просто выпить за ужином с отцом, как сильно это сближает. И навсегда запомнилось чувство родной, пусть маленькой, но доброй и надёжной, своей семьи.
Слушая хор, он не мог разобрать всех слов, но основной смысл был ясен и чувствовался каким-то внутренним сознанием – прости нас всех, Господи. Прости всех наших усопших родственников и друзей, прости, ибо сами за себя они уже попросить не могут, прости, «иже несть человек яко жив будет и не согрешит, Ты бо един токмо без греха»...
И теперь, глядя на дрожащее пламя свечей, на эту поминальную дорогу, упирающуюся в маленьком храме прямо в открытый алтарь, таинственно поблёскивающий золотом в полумраке, под проникновенное пение парастаса, под негромкое и тягучее «Вечная память», он вдруг осознал, как давно  уже живёт без отца. И мысль эта неожиданно резанувшая душу, расколола его сердце и наполнила глаза слезами. Он вышел и побрёл по улице, не разбирая дороги. В тот день он по-настоящему остро, до сердечной боли, до судорог, прочувствовал, насколько ему не хватает отца. Его понимания, доброго и ласкового взгляда, его твердой руки, всегда готовой поддержать и прийти на помощь. Он отчётливо и глубоко ощутил чувство утраты – отсутствие и невозможность отеческой любви и заботы, которой больше уже не будет. И никогда уже не вернётся это чувство семьи, домашнего тепла и уюта. Это ощущение  незаменимости иногда накатывало на него и раньше, но сейчас прорвалось наружу со всей силой, и он шёл, рыдая как ребёнок, неумело и как-то сбоку тыча кулаком в глаза, размазывая слёзы по щекам. Ему  даже пришлось свернуть в парк, чтобы никто не видел его растерянного лица, полного горя и не слышал стонов. Какая сильная боль была в его груди сейчас, как страдала душа, ощутившая свою потерю, какие горячие слёзы текли по его щекам. Трагедия – вот что чувствовал тогда Семёнов, катастрофа, обречённость. Поэтому он рыдал, не скрывая слёз, всхлипывая, тяжело и громко вздыхая. Он брёл по парку, пока не вышел на набережную, где вид воды немного успокоил его и постепенно привел в чувство. Там он простоял в задумчивости довольно долго, и пошёл домой, только когда уже зажглись фонари. В темноте ему стало легче. Но с тех пор, в душе его печаль залегла так глубоко, что он долго боялся пошевелить её мыслью или воспоминанием, пока наконец с годами, боль не утихла, и не ушла уже почти совсем…
 
 
                2.               

За окном было слышно, как снова зашумел по листве осенний дождь, крупные капли, срываясь с крыши, размеренно стучали по карнизу. С того трудного дня, наполненного переживаниями, прошло несколько лет. Работа, семейные хлопоты, каждый новый день, требующий своих решений - всё это не давало ему времени остановиться, спокойно подумать, куда так стремительно уходит время, на что тратиться жизнь  и так быстро пролетают дни...
 Вдруг ему припомнился сон, вернее промелькнула какая-то часть сна, полусвет, движение или ощущение пути по которому он шёл куда-то, куда он сам не мог прийти, но должен был там быть обязательно. Он ухватился за эту ниточку и стал напряжённо вспоминать, пытаясь сосредоточиться. Какой-то коридор или вернее проход. Его поддерживают под руки, помогая ему идти, но он никак не может увидеть кто это, только чувствует иногда касания плеч и бережное, но твёрдое влечение вперёд. Они приближались к свету, который показался Семёнову необычным. Яркий, но не резкий, сильный, но не слепящий глаза. Совсем не похож на электрический или полуденный свет.  Скорее - белое и мягкое сияние, на которое приятно смотреть. Свет становился всё ближе и ярче, как будто они вышли  наконец из тёмного и мрачного помещения на бескрайний простор, залитый этим мягким, чистым, тёплым сиянием, наполненный радостным и безмятежным ощущением свободы. Спутники его незаметно уже оставили его, он был один и вдруг заметил, что свободно витает в воздухе. Свет поддерживает его, и он парит легко и без усилий. Вдали прямо перед ним  блистал источник этого сияния – ещё более яркое «облако». Семёнов вспомнил свои детские сны, в которых он с удовольствием любил летать над городом, разглядывая с высоты знакомые проспекты, улицы, дома,  дворы, школу. Он, то забирался под облака, так что становилась видна вдалеке серебристая линия залива, то опускался на крыши высоток, полюбоваться закатным солнцем и потом снова, оттолкнувшись, взлетал повыше, расправив руки как крылья. Сейчас же, душа его наполнилась этим светом, дышалось легко  и свободно, не было ни страха, ни  тревоги, ни любопытства. Чувство доброжелательности и покоя словно защищало и покрывало всё его существо.
Пока он предавался детским воспоминаниям, сияющее облако, будто целиком состоящее из этого нематериального,  притягивающего, живого сияния немного прояснилось и  Семёнов увидел Лик. И сразу оказался как бы в луче света исходящего из Его глаз. Христос смотрел на него спокойно, просто, открыто, будто радуясь встрече. Этот взгляд, несомненно,  видел его всегда, во все дни его жизни, с пелёнок и до сегодняшнего  дня, все его прегрешения и ошибки, но всё равно смотрел на него ласково, заботливо и с любовью. Мыслей у Семёнова в голове не было никаких, но постепенно, он как будто проник в этот луч света, слился с ним  и теперь уже сам чувствовал Его любовь. Её энергию, мощь, необыкновенную чистоту, живительные свойства, изгоняющие всякую печаль и сомнение. Она оказалась очень сильной, горячей,  животворной, действенной. Побуждающей человека к смелым поступкам, к открытиям, к творчеству,  к движению вперёд, призывающей к жизни. И человек наполненный Любовью в этом движении обретал счастье. Это совершенно нормально и естественно для человека - быть счастливым. Бог создал мир, вселенную и человека в ней изначально для счастливой жизни. И ничего нового придумывать уже не нужно и невозможно. Инъекции или таблетки никогда не заменят истинного чувства. Счастье человеческое может быть разным. Личное счастье, семейное - сейчас это редкость, прямо таки Божий дар. Счастье побед, достижений в работе, от успехов в творчестве. И самое обыкновенное чувство человеку даёт всё же жизнь спокойная и праведная, в соответствии с теми простыми и понятными  словами, произнесёнными две тысячи лет назад на холмистых берегах Тивериадского моря.  Только живи, думай и исполняй, не делай глупостей или роковых ошибок. И будет тебе счастье в жизни, «мир в доме и покой  душам вашим…». Остальное всё от - лукавого.         
Семёнову вдруг стало жаль себя. Жаль потраченного времени на бесконечные хлопоты – то на новый забор, то на прибавку к премии. Жаль несбывшейся жизни, неумения или нежелания довериться этому любящему заботливому взгляду, который - теперь он это точно знал - видит его всегда и стоит только отвлечься от забот, стоит только попросить, обратиться…
«Как же так, Господи?» - думал он, чувствуя, как горячие слёзы уже текут по его щекам, - «Как же так получается? Как же нам жить-то? Как же нам любить Тебя, если мы даже не  ищем,  Твоей Любви?»….



                3.

Занавески в комнате слегка колыхались, отражая на стенах бледный свет уличных огней. Дождь почти перестал, и только мокрые листья тихонько шелестели на ветру, сбрасывая в лужи большие капли. Всё так же тикали часы в темноте. Семёнов медленно поднялся, поняв, что больше не заснёт. Вышел на кухню, включил  свет, выпил стакан воды. Сел за стол, и положив голову на кулаки, крепко задумался… 
«По вере вашей, да будет вам…»