О чем плачет домовой

«Снова осень». – подумал про себя Домовой, сидя на груде кирпичей обвалившейся русской печи. Сколько зим и лет было на его памяти – не перечесть. Но такая безысходно горькая – впервые.
Его дом, с тех пор, как умерла его последняя хозяйка, дряхлая старушка Пелагея, уже давным-давно заброшен. Старушку свезли на погост, а окна и двери заколотили крест на крест старыми досками. Дети еще смолоду обосновались в городе, лишь изредка навещая свою старую мать, а внуков сюда и палкою было не загнать. По началу дом хотели продать, но кому нужна эта покосившаяся холупка. Со временем добрые люди оторвали доски с дверей и окон, вынесли все, что посчитали нужным для собственного хозяйства. Когда из имущества ничего не осталось, в ход пошли дверные рамы и оконные, вместе со стеклами и рассохшимися ставнями. А после посрывали полусгнившие доски пола.
Как тяжело было смотреть на все это бесчинство Домовому – словами не передать. Но что он может сделать? Только попугать. А жадность к чужому бесхозному добру сильнее страха. Временами сюда забредали разные люди, что бы просто распить бутылочку-другую, подальше от глаз своих сварливых жен. Их Домовой даже и не хотел прогонять. Забившись за печь, под лепет ослабевших языков, домовой погружался в воспоминания. Он вспоминал те застолья, что проходили в этом доме. Свадьбы, именины, крестины, поминки. Сколько поколений сменилось в этом доме, а обычаи оставались все те же. Все те же запахи от стола, те же повадки людей. Чинность и степенность в начале застолья быстро переходили в шумный гомон перебивавших друг друга пьяных голосов. Песни, пляски (если это не похороны или поминки), нередко и драки. А что то за праздник без драки? Как свадьба без водки. И уже за полночь, самые стойкие, уставшие от всяких излишеств, лениво переговариваются заплетающимися языками и засыпают по очереди прямо тут, за столом, а бывает, что и под ним. Вот уже и стола нет в брошенном доме, а незваные гости расположились вокруг старого ящика, сидя на каких-то чурках, а кто-то и просто на корточках. Сквозняк задувает огарок свечи, найденный тут же. Бранные слова больно режут слух домового. Не те уже «застолья», что были при хозяевах, а все ж таки тут люди, не так одиноко Домовому. И будто бы смирился со своей теперешней участью, а привыкнуть все одно не может
А в начале осени, когда ночи были еще теплыми, забрели сюда какие-то чужие люди. По их разговору Домовой понял, что они хотят остаться тут надолго, потому, что у них нет дома. Немытые тела, нечесаные, спутавшиеся волосы, грязная, истрепанная одежда пропитана всеми отвратительными запахами, какие только можно представить. Они постоянно ругались, пили, дрались и снова пили, а после засыпали. А проснувшись, справляли нужду тут же в доме, ненадолго уходили и снова пили. Вот этих «гостей» домовой стерпеть уже не мог. Он пытался из напугать, зная, что люди боятся всего непонятного и неизвестного, именуя нечистой силой. По началу тихо шуршал старыми газетами, ронял вещи. Потом стонал, завывал в печной трубе. После, видя тщетность своих усилий, в беспомощной ярости бросал пустые бутылки в стену, дергал «гостей» за одежду. У нормального человека от всего этого волосы встали бы дыбом. Но они в своем не проходящем хмелю даже не замечали того, что он делал.
Так прошло около месяца и терпенье Домового было исчерпано. Он долго думал, все надеялся, что они все же покинут его дом. Но они даже не собирались уходить. Дом для домового – святое, он должен его беречь и охранять. А если не смог его отстоять от непрошенных гостей, как быть? Оставить на поругание, бессильно сложив руки?
Не мог он больше сносить надругательства над своим домом. И в один из поздних вечеров, когда его постояльцы дружно отправились обносить погреба соседей, Домовой решился. Бросил в догорающий костер, что развели посреди дома его «гости», какие-то их тряпки и, подождав, пока они занялись пламенем, разложил их по углам и вдоль стен. Старое дерево быстро занялось. Языки пламени лизали старые бревна, обнимали проемы выбитых окон, ползли по откосам все выше и выше, подбираясь к самому потолку. А Домовой стоял в середине большой комнаты и смотрел на бушующее пламя. Но видел он не огонь. Он видел эту комнату в лучах утреннего солнца, что пробиваются сквозь накрахмаленные занавески и скользят по чистому полу, домотканым дорожкам. Солнечные зайчики отбиваются от старинного зеркала в резной раме и щекочут спящих еще ребятишек на пуховых перинах. А из кухни слышен не смрад горящих сейчас вонючих тряпок, а аромат свежеспеченного в  русской печи домашнего хлеба.
А языки пламени уже рвались в небо, освещая заревом ночь. С грохотом рушились балки, разбрасывая снопы искр.
Домовой плакал. Плакал не так, как понимают это люди. Душа разрывалась на части.
Домовой прощался со своим домом…

***
Рассвет обнажил печальную картину. Над местом ночного пожарища где ни где курились струйки ползущего горького дыма. Останки обгоревшего остова примяли и обожгли заросли высокого, давно не кошенного,  бурьяна. Мелкие капли дождя прибивали к земле черный пепел. И только высокая труба полуразваленной печи высилась на фоне хмурого осеннего неба как памятник скорби. Скорби по ушедшим временам.
«Домовой без дома…» - с горечью подумал он. Вдыхая горький запах пожарища, домовой блуждал рассеянным взглядом по окрестности. Старых, таких, как его, домов, осталось совсем мало. Все больше новостройки, где в один этаж, а где и в два. Оставшись один после смерти старой Пелагеи, он, скучая за теплом и уютом, украдкой заглядывал в окна этих домов. Хотелось хоть посмотреть на чужое счастье, которого теперь лишен. А счастье было только там, где жили домовые. Не зря же их называют настоящими хозяевами дома. Домов без домовых было мало. А про хозяев-людей этих домов он думал с сочувствием. «Мы – друзья по несчастью: у меня есть дом, но нет в нем людей. У людей тоже есть дом, но в нем нет домового. Мы одинаково несчастны, только я это понимаю, а они – нет»
А теперь Домовой остался без дома. Жалел ли, что так поступил? Он еще и сам этого не понял…
А дождик все капал и капал, пытаясь отмыть воздух от запаха гари. Он то стихнет и будто даже по горизонту небо начнет слегка светлеть, давая надежду, что проглянет солнышко. Но ветер-хулиган снова нагонит тяжелых, свинцовых туч и природа, придавленная их гнетом, вновь начинает плакать. Порывистый ветер треплет полуобнаженные ветви, срывая последние пожухлые листья. Холодно, промозгло, тоскливо…
«Теплая, как когда-то… - с безысходной горечью подумал Домовой, прижавшись щекой к печной трубе, еще не остывшей после пожара. Крепко обняв ее, прижался всем телом, словно желая сохранить это тепло как последнюю драгоценность. Ощущал это последнее тепло умершего дома и рвал душу воспоминаниями.
Сколько раз, разнежившись теплом этой печи зимними, морозными вечерами, он, с нежностью смотрел на играющих ребятишек, сытых и ухоженных. На их родителей, тоже выросших на его глазах, что сейчас отдыхали после трудового дня и с любовью внимали каждому слову друг друга. Дед, под треск поленьев, выстругивает игрушки для внучат, а бабушка, что-то тихо напевая, прядет на прялке, доставшейся ей еще от прабабки. А метель бросала снежные комья в окна, заметая стекла чуть ли не до половины, но в уюте этой тихой идиллии ни кому не было до нее дела.
А теперь вот все. Все кануло в небытие. И только четкие, будто только что увиденные образы давно минувшего, всплывали в памяти Домового. И боль. Тоска. Отчаяние…
Домовой отчаянно жаждал умереть. Дом без домового жить может, Домовой без дома – нет.
- Не надо, не умирай! – вдруг услышал за своей спиной жалобный голосочек.
Утонув в своем бесконечном горе, Домовой перестал замечать все вокруг, а обернувшись на голос, увидел маленькую девочку, с глазами, наполненными слезами.
- Мы новый дом построили, сегодня въезжаем, вот и кошка есть, - распахнув полу курточки, показала черного, с белыми лапками котенка, - а домового у нас нет. Пойдешь жить к нам? Ну пожалуйста…