Оригами

Лепесток.
– Мирра не знает, когда цветёт сакура.
– Глупая.
– Но она знает, как вылечить бронхиальную астму.
Всё относительно. Разве нельзя вспомнить, что любая вишня, даже японская, отцветает весной? Разве нельзя пережить любую болезнь на эффекте плацебо?
Или нельзя.
Лепесток.
Ребёнок, складывающий журавлика, скрестил ноги под собой на больничной простыне. За ним приглядывают двое: дерево-дракон, свесившее тонкие зелёные усы до земли, и чайный божок, свесивший хрупкие святые ножки с белой чашки. У паучка, обуявшего пенными сединами палату, восемь ног. У носорога, нарисованного тушью по стоящей навытяжку стене, видно три ноги, и одна непропорционально велика.
Ноги – это такой странный предмет. Ими можно бегать. Ими можно делать шаги. Важно, когда парализует, оставить в себе веру в шаги – хотя бы палец должен вздрогнуть. Пробуй. Пробуй. Пробуй.
Лепесток и лепесток.
– На её столе запылилась журналистика.
– В её голове запылилась журналистика, вот что. Да и зачем ей, она даже два плюс два не помнит.
– А это же неважно.
– А что важно?
Отцветают волосы. Медленно сгорает последний принадлежащий кому-то организм – как любимая переношенная футболка. Сглатывают тёплый красный сок – для медицинских архивов этот неловкий звук можно осторожно скормить диктофону.
Лепесток.
– Я вот не понимаю, зачем она рисует.
– Да оставь ты её в покое.
Красный вихрь за окном заполняет синюю, опрокинутую в уличный потолок воду. Шуршаще-тихие облака стрекоз заполняют рыжую, вкусно размокшую почву. Не бывает здесь стрекоз. Но, наверное, сознанию так интересно – смешивать и смешивать времена и эмоции, как сахар ссыпают в соль.
Кто-то стареет, а кто-то не успевает стареть. Кто-то учит косинусы – но слышен стук пяток, и неуверенные локти, и это тоже: стук, стук, ругательства.
Лепесток. Шорох.
– По-моему, она учит ушу. Или не ушу.
– А какая ей уже разница?
– А какая нам разница?
Смех такой, что облетают носороги со стен. Бесполезные навыки зависают в ноющих мышцах. Бессмыслица. Такая важная бессмыслица.
Обрита или облита гладкостью голова, радужка синяя, радужная. Мухи ужасаются и улепётывают в форточку – так страшно болеть, так страшно довериться тому, что рано или поздно лапки кто-то неминуемо подъест.
Лепестки. Лепестки. Лепестки.
На первом журавлике уже надоело. Захотелось есть, потом спать, потом выкрасить ногти в сиреневый. Захотелось стать мухой, но ужасаться было скучно.
– Может, вообще про неё забыть?
– Да не, как-то не по-божески.
– А по-моему, она и без нашего любопытства счастлива.
– Шутишь.
А не пошло бы всё, когда носорог не дорисован. Секунда, минута, две недели равняются розоватому мазку по взбитому сонному воздуху.
Лепесток. И хватит.
Весна прошла. Как в сочинениях.
Жди новую смоковницу и никого не хорони.

***
– А всё равно мне постоянно кажется, что она вернётся.
– А, всё равно.

***
Дерево рухнет.
Не затеняет листва
Радость потери.