Витюшкины истории. История четвёртая - речная

     "…Кто сказал, что Волга впадает в Каспийское море? Волга в сердце впадает моё…" пела в своё время известная, ныне уже почившая певица, слывшая символом России со времён  Никиты Сергеевича Хрущёва, единственного советского лидера, вполне серьёзно объявившего на XXII партийном съезде, что к 1980 году в СССР будет-таки построен коммунизм. По этому случаю тут же был сочинён анекдот из серии "Армянское радио", что-то вроде вот этого:
     "У армянского радио спрашивают:
     - Скажите, что такое коммунизм?
     На радио подумали и спросили в свою очередь:
     - У Вас сколько пар туфель?
     - Известно сколько – одна, и та фабрики "Скороход"!
     -Так вот, когда у Вас их будет столько же, сколько у Никиты Сергеевича, да ещё они рядом с хрущёвскими будут стоять, вот тогда коммунизм и наступит!"
     Давно уж нет и самого Хрущёва, а над его могилой на Новодевичьем стоит памятник работы Эрнста Неизвестного, выполненный в два цвета – чёрный и белый, символизирующие извечную борьбу Добра и того самого Зла, из которого упокоенный под памятником начал выводить страну. Через тернии к звёздам, так сказать…
     Да вот, правда, коммунизм обещанный, как и утопический Город Солнца, описанный когда-то Томмазо Кампанеллой, ни при Хрущёве, ни после него не состоялся. Россия, уже в девяностых годах, пережила ещё одну трансформацию, только в отличие от семнадцатого года, когда наряду с ломкой сознания происходило массовое физическое уничтожение людей, новая, вроде бы бескровная, революция снова ломала безжалостно человеческое сознание, теперь уже, так сказать, со сменой полярности. Мнимое равенство отринуто – мы сейчас строим капитализм с отечественным лицом. И задавать вопросы армянскому радио нет смысла – Армения, как и мы, уж другая страна. Но туфли-то, туфли по-прежнему разные! И разница эта приобрела просто катастрофические размеры – у одних они от лучших мировых, отнюдь не отечественных, производителей, а у других из магазинов "Дешевле всех", продукция в которые попадает опять же не с фабрики "Скороход", скончавшейся вместе с СССР, а с какого-нибудь турецкого берега, который, как пелось в известной песне, в своё время нам вместе с Африкой был не нужен. Теперь же Турция стала роднее Грузии с Арменией.
     Иду как-то по своему городу, любуясь на окрестные заборы, за которыми красуются различные городские предприятия. И вот вам пример. За красивой решёткой, окружённый ухоженным зелёным газоном, в тени сосен стоит офис электрической компании-монополиста, живущей на наши с вами деньги за счёт неуклонно поднимающихся тарифов на электроэнергию. А рядом – за невысоким убогим кирпичным забором эпохи раннего застоя, расположилась городская "Скорая помощь", на которую вроде бы тоже наши денежки из фонда обязательного медицинского страхования уходят, только, видать, застревают эти денежки где-то между…
     Тем не менее, несмотря ни на что, всё как-то меняется вокруг, и только Волга по-прежнему впадает, но не в сердце певицы, а как и предусмотрено законами географии, в Каспийское море, неся в него всю слитую в реку грязь, потому как стала она, как когда-то немецкий Рейн, бесхозной всероссийской помойкой. Впрочем, Рейн-то после наведения порядка в Европе в конце концов вычистили – даст Бог, и великая русская река вместе с нами доживёт до таких времён. Ну, а в Волгу впадает уральская река Кама, в которую в свою очередь несёт свои малые воды, наряду со многими другими речушками, сливаясь с рекой Очёр, та самая речка Смоленка, где, если помните, утонуло однажды платье мамы героя нашего повествования.
     Речка эта стала первой Витюшкиной водной стихией, благо на её берег глядели своими задами огороды противоположной стороны улицы. Выходишь из дому, поворачиваешь направо, а сразу за  соседским домом поворачиваешь уже налево в проулок и мимо забора зажиточного ветерана войны, того самого, державшего теплицу и имевшего "Москвич", в которой росли даже лимоны – это на севере-то, где и обычные помидоры вызревали только в искусственном тепле – либо на подоконниках, либо в валенках на полатях! Напротив ветеранского забора на углу проулка жила этакая нелюдимая одинокая женщина, которую вся окрестная детвора с неосознанной беспричинной жестокостью дразнила Брындой с батогом, каждый раз выводя тем самым бедолагу из себя. Почему-то в детском воображении облик этой сутулой женщины с суковатой палкой в руках ассоциировался с ожившей Бабой Ягой в киношном исполнении актёра Георгия Милляра.
     Сразу за огородом Брынды на обрыве, спускавшемся к речке, осыпалась с обрыва стружкой, опилками, навозом и прочими хозяйственно-бытовыми отходами свалка мусора, не достигая впрочем самой реки. И мусор этот был не чета сегодняшнему, пластмассово-полиэтиленовому да с примесью всяческой химии – был он, если можно так выразиться, экологически чистым, поэтому на  свалке всегда копали вилами замечательных красных червей для рыбалки, собирая их в пустую консервную банку. А вы можете представить себе червей на любой из нынешних свалок?
     Пойма Смоленки летом зеленела изумрудной травой, а на траве то тут, то там грели на солнышке свои просмолённые бока перевёрнутые деревянные лодки-плоскодонки. Можно было на любой из них при желании, если только лодка не протекает и сил хватит, доплыть до самых Таборов – посёлка, стоявшего на берегу Камы, где была пристань, к которой причаливали большие речные пассажирские теплоходы, идущие либо в Пермь, либо из Перми по фарватеру, отмеченному деревянными пирамидальными плавучими бакенами. Недалеко от пристани стояла одинокая полуразрушенная церковь, на поляне возле которой, Витюшка хорошо это помнил, когда его ещё водили в детский сад и привозили сюда на экскурсию вместе с другими детьми, воспитатели с поварами кормили детвору изумительной,  с мелкими кусочками отварного мяса, окрошкой на квасе, настоянном на настоящем чёрном хлебе. С тех пор окрошка стала самым любимым Витюшкиным блюдом после пельменей. Да и как иначе, если зеленью и приправами северная земля уральцев не баловала? Но это, опять же, отдельная история.
     Лет до семи Витюшка плавать не умел и всегда с завистью наблюдал, как приятели плескались в заводи, бесстрашно с визгом и восторженными криками прыгая в воду с крутого обрывистого берега. Такое место на речке, нёсшей свои воды мимо пологих берегов, было только одно. Там ещё пацанва глушила рыбу, взрывая бутылки с карбидом. Делалось это так. На дно полулитровой бутылки насыпались мелкие камешки карбида, стащенного у отцов-сварщиков, наливали туда немного воды, плотно затыкали бутылку и как можно быстрее бросали снаряд подальше в воду. Выделяемому в результате реакции с водой ацетилену некуда было деваться и он, накапливаясь, разрывал бутылку. Не дай Бог, если бы это произошло не в воде, а в руках – разрыв стеклянной гранаты вмиг посёк бы осколками всех вокруг. Конечно же, оглушённая таким подводным взрывом рыба, если её угораздило здесь в это время находиться, всплывала кверху брюхом – садись на лодку и подбирай. И зачем тут динамит, как это показано в знаменитой комедии Леонида Гайдая "Пёс Барбос и необычный кросс"? А уж если бы о таком способе браконьерства узнали взрослые – тут точно досталось бы на орехи всем участникам события!
     Так вот, в этой самой заводи и принял Витюшка однажды водное крещение. Пацаны, более старшие по возрасту, взяли его покататься на лодке и поплыли вниз по реке, по очереди меняясь на вёслах. Витюшка сидел на нагретом солнцем носу лодки, там была такая съёмная скамейка со стенкой, под которую складывали мелкие рыбацкие снасти, и смотрел в воду, пытаясь сквозь её толщу разглядеть, что там творится на дне. А там было ух как интересно: на ряби мелкопесчаного бурого дна то тут, то там были прочерчены неглубокие борозды – их оставляли речные моллюски, раскрывавшие свои перламутровые раковины-укрытия и ползавшие в поисках пропитания; между редкими водорослями скользили темноспинные рыбки, убегавшие от накрывавшей их тени скользившей по водной поверхности лодки. И так хотелось Витюшке нырнуть туда, в это царство, но… не умел плавать! Он не замечал, что пацаны за его спиной о чём-то шёпотом договариваются. И когда лодка, достигнув заводи, вышла на её середину, сорванцы дружно подхватили брыкавшегося Витюшку за руки, за ноги и со смехом выбросили в речку. Очутившись в воде с головой, мальчишка нахлебался, но инстинкт самосохранения выбросил его как пробку на поверхность. Он что есть силы замолотил по воде руками, хватая спасительный воздух раскрытым ртом и вдруг, надо же, поплыл, поплыл! Теперь уже осознанно подгребая под себя воду руками, Витюшка повернул к берегу и вскоре почувствовал под ногами мягкое песчаное дно. А пацаны-то плыли на лодке неподалёку, готовые в случае чего броситься на спасение тонущего. Кашляя и выплёвывая набравшуюся в лёгкие воду, мальчишка обессиленно сидел на берегу и не знал, то ли обижаться, то ли смеяться от счастья – он научился плавать, правда, по-собачьи!
     Обычно летом, накопав червей и взяв дома удочки, мальчишки уходили подальше от посёлка по старым торфяным разработкам с густыми зарослями крапивы мимо заброшенной полуразрушенной мельницы с покрытым мхом большим водяным колесом на перекат, где стоя по колено в воде, ловили рыбу, нанизывая добычу на кукан – леску на поясе с привязанной к нижнему концу спичкой или кусочком сухой ветки. Это для того, чтобы рыба, когда леску продевали сквозь жабры, не соскользнула с кукана.
     Удочки были простецкие, из стволика какой-нибудь молоденькой осинки с привязанной на верхнем конце леской – длина лески должна быть примерно в два раза больше длины самого удилища. На удилище изолентой были примотаны две рогульки из проволоки, между которыми леска наматывалась, и за одну из которых цеплялся крючок. Поплавок, как правило, выстругивался из куска толстой сосновой коры, и на его нижний конец натягивалось колечко из резинки или какого другого подходящего материала, сквозь которое пропускалась леска. Передвигая с помощью этого приспособления по ней поплавок, выбирали глубину, на которую опускался крючок с наживкой – кусочком дождевого красного червя длиной сантиметра три. Целого червя никогда не насаживали, разве что самого маленького – какой смысл, если голодная рыба подплывёт к крючку, объест болтающуюся на нём длинную приманку и преспокойно уйдёт. Даже поплавок при этом не дрогнет.
     Конечно, у профессионалов были и бамбуковые удилища да ещё с катушкой – спиннинги, но это было редкостью. Так же редко применялись покупные пластмассовые, похожие формой на жёлуди или сделанные из гусиного пера поплавки, наполовину выкрашенные красной краской. Бывалые рыбаки ходили на рыбалку с двумя, а то и тремя удочками сразу. А ребятня – с одним, да и попробуй на перекате удержать сразу два удилища в руках – тут с одним-то едва управляешься. И так для того, чтобы насадить наживку или снять добычу с крючка, приходилось нижний конец удилища зажимать между ног.
     Рыба ловилась небольшая – в ладошку или в полторы длиной. Обычно, была это марига этакого серовато-зеленоватого цвета или серебристая сорога, а вот если ловился красивый полосатый окунёк с морковного цвета плавниками, то это считалось ребячьей рыбацкой удачей. Попадались усатые вьюнки, но их либо отпускали, либо брали только на корм кошке.
     Водилась в речке, конечно, и более крупная рыба – голавль, лещ с подлёщиком или щука, но это была уже добыча взрослых, на неё надо было ходить не только с удочкой, но и с сачком.
     Зимой взрослые рыбу ловили на пруду, долбя в толще льда лунки пешнёй – этаким длинным стальным долотом с деревянной ручкой, буры тогда ещё не применялись. Однажды сосед дядя Вася принёс домой с подлёдной рыбалки щуку таких размеров, что держал её на плече за голову, а хвост по снегу волочился – и как только он такую громадину сквозь лунку-то протащил!
     Был ещё один, теперь уже весенний, способ рыбной ловли, только ловили её не в речке, а… на окрестных лугах. Весной река разливалась и затапливала близлежащее пространство. А потом, когда вода возвращалась в своё законное русло, на зеленеющих уже просторах оставались огромные лужи-озёра, вода в которых была тёплой, прогреваясь на солнышке. Высыхало всё это дело где-то к середине июня, покрываясь к тому времени богатой порослью жёлтых мелколистных лютиков и похожих головками цветов на маленькие капустные кочанчики купавок. Вот в этих-то озерцах и застревала довольно крупная рыба, не успевая уйти с большой водой.  Так мужики приноровились, обувая болотные сапоги и вооружаясь большими треугольными саками на толстой деревянной ручке, ходить в луга на сухопутную рыбалку. И ведь приносили неплохой улов – лещей до килограмма весом, а то и та же полосатая хищница-щука попадалась.
     Из такой вот щуки рукодельница-мама, вычитав где-то рецепт, на свадьбу дядьки, младшего папиного брата, приготовила экзотическое блюдо. Щука была выпотрошена таким образом, что от скелета остались только голова и хвост. Вместо природных внутренностей её начинили рисом, смешанным с фаршем из щучьего мяса, а шкуру зашили, после чего щуку вместе с новыми содержимым отварили в большом чугуне, который закатывался в русскую печь на папином изобретении – ухвате на колёсиках из шарикоподшипников. И вот это-то кулинарное чудо было подано на стол на длинном блюде, а из щучьей пасти в виде этаких усов торчали зелёные луковые перья. На гостей, не избалованных изысканными угощениями, это творение произвело неизгладимое впечатление.
     Ну, и конечно же, рассказывая о рыбалке, нельзя не вспомнить уху, только не домашнюю, а настоящую, приготовленную на костре и приправленную дымком. Сравнение между домашней ухой и ухой с костра примерно такое же, как если бы мы шашлык готовили вместо мангала с древесным углём на обычной сковородке, поставленной на газовую плиту. Как говорится, почувствуйте разницу, которая как раз и заключается в аромате дыма, ну и, безусловно, в соответствующем антураже, коим сопровождается процесс приготовления что ухи, что шашлыка – это кому что больше нравится.
     В семье Рычаговых, приготовление, я бы сказал, даже празднование дня ухи из свежей, только что пойманной рыбы, поскольку поводов для праздников в те времена было не так много, происходило на Сочном ключе – ручье из родников, находившемся практически на опушке леса. Неглубокое русло этого ручья рассекало её почти параллельно лесной кромке и, окружённое нечастыми деревьями и кустарником на всём своём протяжении, вскоре соединялось с рекой, неся в неё кристально чистые ледяные родниковые воды.
     В поход на Сочный ключ в одно из летних воскресений взрослые собирались заранее сразу двумя-тремя семьями. С собой брались рыбацкие снасти и всё, что полагается в таких случаях класть в уху, а также хлеб и какая-никакая дополнительная закуска. В качестве главного инструмента несли большую алюминиевую кастрюлю литров этак на пятнадцать, ну и, конечно, поварёшку соответствующих размеров с посудой, включая неизменные гранёные стопочки, сложив всё это посудное снаряжение в эмалированное ведро, потому как, само собой разумеется, такие походы не обходились без выпивки – в магазине для этой благой цели закупалось бутылок пять водки "Московской" по два рубля восемьдесят семь копеек за штуку.
     Заранее пара самых удачливых в рыбной ловле мужиков шли на рыбалку. Остальные, прибыв на место, перво-наперво опускали в воду  авоську с водкой, закрепляя её во избежание уноса этой драгоценности либо за ближайшую низко свешивавшуюся над ручьём ветку, либо вбиваемым в дно колышком, поскольку уха должна быть горячей, а водка – холодной. Затем команда разделялась: часть мужчин с топорами шли собирать сушняк для костра да вырубать рогульки и вытёсывать из наиболее крепкой ветки перекладину, на которой над костром должны быть подвешена кастрюля – для этого использовались только молодые не засохшие деревья, а женщины, дождавшись принесённого улова, чистили рыбу и готовили всё необходимое для ухи. В отличие от приготовления шашлыка, которое было исключительно мужским занятием – кавказское блюдо всё-таки, тем более, что в их посёлке и названия-то такого не слышали, разве что те немногие, кому удавалось раз в жизни побывать на Кавказе. Во всяком случае, когда на заводе появился однажды командированный откуда-то с юга армянин в фуражке-аэродроме, на него смотрели как на инопланетянина.
     Так вот, здесь приготовление ухи ложилось почему-то на женские хрупкие плечи. Мужики, правда, разводили костёр, забивали по его бокам рогульки на таком расстоянии от огня, чтобы те не загорелись, подвешивали на перекладине кастрюлю, для чего использовался моток припасённой алюминиевой проволоки, да подкладывали дрова в костёр. И вот тут можно было осушить первую стопочку, занюхав вместо закуски водку корочкой хлеба.
     Ну, а женщины наливали в кастрюлю ведром родниковую воду, запускали туда после закипания чищеную и порезанную ломтиками картошку, лавровый лист и перец горошком, солили содержимое по вкусу, и, наконец, в кипящую кастрюлю бросалась выпотрошенная рыба – больше всего в такой ухе ценился окунь, рыба хоть и костлявая, зато дававшая особый навар. И вот когда брошенная в кипяток рыба всплывала с побелевшими и вылезшими из орбит глазами, варево заправлялось зеленью – зелёным луком и укропом. На этом процесс приготовления ухи считался законченным.
      На траве расстилались клеёнки – одна или две в зависимости от количества участников события. Каждому, включая, конечно же, детей, наливалась чашка ухи с пылу с жару и под стопочку водки начиналось пиршество. Первая чашка ухи опустошалась мигом, после неё следовала добавка, за ней вторая, пока на дне кастрюли не оставалась одна гуща, которая впрочем тоже достаточно быстро расходилась по посудинам.
     Трапеза сопровождалась шумными разговорами, шутками, смехом, как это обычно водится в застолье, после чего вся компания начинала петь, а детвора между тем разбредалась по опушке леса собирать поспевшую к тому времени терпкую костянику да играть в свои детские немудрёные игры. И так часов до пяти-шести вечера, когда взрослые собирали, наконец, вещи и потихоньку начинали движение в сторону дома – как ни хорошо возле ручья, а назавтра рано утром всем надо было опять на работу. Кое-кому из них, правда, обратный путь давался ох как нелегко! Зато воспоминаний о походе потом хватало не на одну неделю.

25.07…19.08.2013