Ольга. Часть 11

Часть 11




После восьмого почти две трети класса разбежались и разлетелись в техникумы и ПТУ. Изо всех окружных деревень лишь два отличника - Свиридова и Бородин написали заявления в девятый, твердо решив поступать дальше в институт, пока ещё даже не определившись со специальностью. Я твердо хотел стать инженером по электронике или радио, а Оля знала лишь, что она не хочет быть ни педагогом, ни медиком, ни бухгалтером.
Среди всей школьной деревенской толпы мы были теперь самыми большими и самыми старшими, поэтому после уроков собирали всю нашу деревенскую малышню и вели их домой вдоль трассы и дороги. Оля легко и приятно суетилась с малышами, выискивала по школе затерявшихся первоклашек, помогала им одеваться, терпеливо выслушивая на ходу какие-то  детские жалобы и обиды друг на друга. Я ждал её, и эта обычная суета всё чаще и чаще мучительно сдавливала сердце. Ведь волей судьбы нам не суждено стать с Олей мужем и женой, нарожать кучу детишек и воспитывать их в любви и согласии. По воле нашего отца мы навсегда останемся лишь братом и сестрой, и у каждого из нас будет своя собственная семья и свои собственные дети. Мы по-прежнему тянулись друг к другу и каждый раз сами ставили перед собой тончайшую, но непреодолимую преграду. Оля часто прибегала ко мне, но если матери не оказывалось дома, тут же выдумывала наивные предлоги, чтобы поскорее уйти, лишь ласково обнявшись и слегка поцеловавшись перед расставанием. Наш класс сильно перетасовался, и взамен ушедшим появилось неожиданно много воинских, поселковых и даже приезжих из города. И в учебе, и в отношениях всё стало сразу по-другому, по-серьезному и уже совсем по-взрослому.

Её звали Лиза, она пришла в наш девятый класс с воинской и стала третьей, если не круглой отличницей, то, все равно, на голову выше, умнее и интеллигентнее всех остальных вновь прибывших. К нескрываемому удивлению всего класса, Свиридова не только подружилась с новенькой, но и очень спокойно отнеслась к тому, что робкие симпатии Лизочки к Бороде стали уже откровенно заметными и почти взаимными. Её папа был капитаном, а сама Лизочка оказалась прелестным, милым и почти неземным существом, каких я раньше никогда не встречал в своей жизни среди наших грубых и неотесанных деревень. Потихоньку, за глаза она стала в школе "Капитанской дочкой". Мне стало жалко её сразу, с самых первых дней. Мне казалось, что она постоянно нуждается в защите от снега, грязи, холода, дождя, от грубости и пошлости  всех тех, кто её окружает. Мы часто разговаривали о ней с сестрёнкой, и Оля молча одобряла то, что Лиза нашла во мне достойного парня, на кого может честно опереться, потому что ей, действительно, трудно привыкать к новому и незнакомому коллективу. Но в глубине души я уже чувствовал, что Оле очень трудно и мучительно даётся это искреннее дружеское одобрение. Она совершенно не показывала своей ревности, но как недавно в Лариске, я чувствовал это в сестре с каждым днем все сильнее и отчетливее.

На новогоднем балу белокурая Лизочка появилась в неожиданно роскошном, модном платье, импортных туфельках, с тонкой золотой цепочкой на очаровательной шее, вся подчёркнуто прелестная и явно желающая понравиться тому, кого горячо и тайно обстреливала красноречиво робкими взглядами. Что-то оборвалось во мне, и уже навсегда. Первый раз в жизни стало вдруг мучительно обидно не только за сестру, но и за себя самого. Конечно,  военные получают большую зарплату и ни в чем не нуждаются. Конечно, разъезжая по городам и зарубежным странам, они могут доставать своим детям дорогие, модные вещи, и в этом нет ничего плохо и предосудительного. Но здесь, в деревенской глуши, живут совсем другие люди, которым недоступны, не нужны и от этого малоинтересны подобные излишества.
Мы несколько раз танцевали с Лизочкой, я фальшиво восхищался её нарядами, но к моей огромной радости ей хватило ума и такта всё понять самой и совершенно не обидеться на своих простых деревенских одноклассников. Мы ушли с танцев вдвоём с Олей и долго целовались у её калитки под морозным декабрьским небом. Я, не говоря ни слова, просил прощения у сестрёнки, она одними лишь горячими губами да ласковыми ледяными руками отвечала, что всё понимает и гордиться мной. Все мы остались друзьями, настоящими, хорошими и честными друзьями, не сделав ничего предосудительного и даже ни разу не поцеловавшись с Лизочкой так, чтобы моя сестра могла страдать от жгучей ревности.

В десятом в классе появились ещё двое новеньких из воинской части. Первого сентября пришел Олег, который, тут же начал кидать завороженные взгляды на сестру, а через две недели неожиданно появился Боря по фамилии Салько... Его фамилия  красноречиво сочеталась с внешностью - круглой, жирной, мерзкой и, действительно, очень сальной. Боря только приехал на место новой службы отца, сразу же произведя на всех очень гадкое и неприятное впечатление. Он был мало похож на сына офицера и, действительно, его отцом оказался такой же круглый, тупой  и краснорожий прапор. Высокий, жирный и очень неопрятный Боря, которого тут же окрестили "сальным боровом" сразу начал строить из себя невероятно крутого, хвалиться направо и налево своими многочисленными победами над женским полом по всем гарнизонам страны и приставать ко всем девчонкам, без разбору. У всех создалось впечатление, что Боров просто болен на эту тему или попал сюда из какой-то глухой тундры. Фраза "Боров опять хрякует" сразу же стала самой популярной в классе, да и во всей школе. Конечно, Боров не смог обойти сальным вниманием и первую школьную красавицу Олю Свиридову. Но красота сестренки слишком уж сильно свихнула его поросячьи мозги, и Боров захряковал не на шутку. Сначала было просто смешно наблюдать, как глупый жирдяй пытается привлечь её внимание пошлыми и сальными шуточками, но Олино полнейшее и молчаливое игнорирование ретивого одноклассника постепенно начало выводить его из себя. Когда он приволок на урок целую охапку поникших, почти совсем увядших георгинов, которые тайком  нарвал возле штаба,  и бросил их Оле на стол, она неожиданно расплакалась. Её слёзы стали моим первым приговором жирной скотине. Я видел, как Олег все ещё скромно мучил себя тайной нерешительностью, поэтому сам отвел Борова в дальний конец коридора и, стараясь держать себя в руках, спокойно предупредил, что если он еще раз подойдет к Свридовой, то очень сильно пожалеет об этом. Боря мерзко заржал и вдруг ехидно захрюкал, кривя сальную рожу:
-- Что, поделиться жалко? Сами едим, а другим фиг? Я и так вашу Свирьку на два счета уломаю, спорим?
Я мгновенно закипел и просто вмазал по его кривляющейся морде. Он несильно ударился головой о стену, тут же начал вылизывать языком разбитую изнутри губу, но драться не полез и почти зашипел в ответ:
-- Ты еще пожалеешь... Козел...
Прикасаться к нему до омерзения не хотелось, внутри все уже просто клокотало.
-- Хоть пальцем её тронешь - прибью! -- я смачно, по-деревенски, плюнул перед ним на пол и просто ушел, чтобы уже не видеть перед собой это гадкое и поганое существо.
Надо было срочно найти Олю, успокоить её, пойти вместе домой и постараться не оставлять пока сестренку одну. Мы пошли, как обычно, собрав с собой всю толпу деревенских, а Боров долго наблюдал за нами, стоя у школьных ворот и что-то насвистывая разбитой губой.
На следующий день все было, как обычно. Боров вел себя на редкость тихо и спокойно, но на каждой перемене убегал куда-то и появлялся только со звонком. Перед последним уроком в коридоре собралась вдруг целая толпа ржущих школьных дебилов изо всех классов. Оля влетела в класс вся красная и рыдающая, и тут же выяснилось, что Боря весь день сегодня ходит по своим дружкам-ублюдкам и живописно хвалится, как он вчера вечером совершил подвиг - переспал со Свиридовой в одном укромном сарайчике у нее в деревне. Вроде, как она сначала даже для виду поломалась немного, а потом ТАКОЕ выдавала... и далее во всех подробностях...
Красный и по уши довольный Боров ввалился в класс с самым звонком. Все встретили его молчаливой ненавистью. Сводить с ним счеты прямо на уроке было глупо. Сдерживая и успокаивая себя, я тихо считал минуты до финального звонка, стараясь не глядеть на его самодовольную поросячью тушу. Наконец звонок взревел прямо за дверью класса, учительница выплыла, оставив нас одних, и я, уже почти полностью успокоившись, неторопливо пошел к поджидающему меня Боре. Оля плакала и прятала лицо ото всех, понимая, что останавливать меня сейчас нельзя, просто нельзя. К ней тут же подсела Лизочка и очень искренне обняла за плечи, утешая и гладя по темным волосам своей тонкой, белой ручкой. На душе сразу стало хорошо и очень спокойно от такого честного и дружеского поступка. Все уже понимали, что с Боровом должен разобраться я сам и я один. Это неписаный закон чести и только в этом случае Боров останется сволочью для всего класса и для всей школы. Если я позову друзей и он позовет друзей, это будет просто деревенская разборка, в которой будут виноватыми все, и я буду виноват во всем не меньше, чем эта краснорожая скотина. А этого я допустить не мог никак.
-- Так, Боров... Выйди вот сюда, -- я указал на школьную доску,-- И извинись перед ней, чтобы слышали все...
-- А чой-то я буду перед каждой б****ю извиняться?
Перехватило дыхание, кулак сжался до хруста, но бить его в классе было нельзя. В гробовой тишине мой негромкий голос прозвучал мучительно и страшно.
-- ... Пойдём отсюда...
-- Пошли... Гы-гы!
Глупый Боров принял мой вызов один на один, еще не понимая, что здесь и сейчас он стал для всех нас полным ничтожеством и окончательно превратился в откровенное дерьмо. Тут же ребята в классе участливо поинтересовались:
-- Борода, тебе помочь?
-- Да... Берите у Саныча лопаты. Тогда позову Борову могилку копать...
Оля еще сильнее спрятала лицо в ладони, и Лизочкин осуждающий взгляд сразу дал понять, что моё бравое пацанское красноречие сейчас совершенно ни к чему. Мы взяли сумки, оделись и вдвоем молча вышли из школы. Боров шел за мной, как тупая свинья за кормушкой. Я показал пальцем влево, где за углом была совершенно глухая лужайка в окружении молодых липок и кустов сирени, куда все курильщики бегали тайком подымить на перемене.
Два дуэлянта стояли друг против друга, уперевшись люто ненавидящими взглядами. Он криво, как дурачок, ухмылялся тупой и сальной рожей, а я понимал, что для меня сейчас главное - постараться не выходить из себя и тогда всё будет хорошо.
-- Ну что? Что мне сделаешь, козёл? Я вашу Свирьку в пять минут уломал! А она все целку перед вами корчила... Ха... Отличнички деревенские...
Ну вот, всё и решилось. Теперь я буду бить его первым и, наверняка, убью, если кто-то или что-то не помешает мне удавить его или забить насмерть. Я уже знал, что Боря не умеет драться и, кроме роста и массы, одолеть меня ничем уже не сможет.
-- Ну вот сейчас и поглядим, кто кого уломал...
Я указал пальцем и кивнул головой в пустоту за его спиной. Он повелся на уловку, машинально оглянулся за моим взглядом и тут же получил самый первый, самый  сладкий и самый страшный удар ботинком между ног в середину мешка, на который были  похожи его брюки. Его туша согнулась и с гнусным уканьем сложилась пополам в одно мгновение. Очень хотелось одним ударом раз и навсегда отбить все его поросячьи гениталии, чтобы больше никогда уже на свете не рождались такие ублюдки, поэтому я вложил в этот пинок все самое мстительное наслаждение. Дальше было проще. Свиная голова оказалась в самом низу, и мне ничего уже не стоило просто  влепить ему кулаком куда-то в рожу, не разбираясь. Боря отлетел и упал сначала боком, а потом мордой в землю. Ну вот и все. Я подошел к корчившейся и зажимающей себя между ног туше, сладко и смачно плюнул прямо в его перепачканную грязью и кровью морду.
-- Даю тебе двадцать четыре часа, чтобы ты при всем классе извинился перед ней. Понял?... Придурок...
-- Я тебя зарежу, козел вонючий!!! -- Боров визжал истерично и совсем по-бабски, но встать и разогнуться никак не мог.
За Олин стыд и ее пролитые слезы я готов был забить его ногами до смерти, до бесформенного куска тухлой свинины, раздавить, растоптать, разнести каблуками все, что осталось у него между ног, а потом разодрать и разорвать его тухлый и поганый язык.  Но в голове уже гулко стучало, что делать этого  совершенно нельзя. Нельзя не из-за себя и не из-за него, а ради Оли. Иначе от этой драки ещё раз невольно пострадает она. Я просто брезгливо повернулся и, медленно дойдя до угла, неторопливо пошел к выходу. Заплаканная и испуганная Оля в распахнутой куртке уже спешила из школьных дверей мне навстречу. За ней торопливо шел директор, Бармалей и другие учителя. Конечно, Оля, в страхе и отчаянии, не выдержала и рассказала директору все и про Борова, и про то, что мы пошли, наверняка, драться. Она с тревогой схватила меня под руку, заглянула в глаза и, ничего толком не поняв, потянула к воротам.
-- Пошли, Гошка... Пошли отсюда...
Но все учителя, словно по команде, вдруг разом перевели взгляд от нас куда-то на угол школы
-- Салько, стой!!!
Я обернулся на этот внезапный, громкий крик за спиной, и плавно сменяющие друг друга жуткие картинки, как первые осенние листья, полетели вдруг медленно и неторопливо в неярких лучах прохладного осеннего солнца.
Он несся по газону прямо на Олю из-за того угла, где я избил его несколько минут назад, с бешено вылупленными кабаньими глазками, весь в крови и в грязи. В опущенной и крепко сжатой пухлой руке ярко блестело длинное и загнутое острие, на котором узкой полоской темнело зловещее углубление кровостока. Нож!  Настоящий, бандитский нож с широким и фигурно выточенным лезвием! Мое сердце взорвалось. Нет, жирная  скотина, ты не посмеешь! Я загрызу и удавлю тебя, прежде чем ты даже попробуешь приблизиться к ней! Я уже рванулся закрыть собой тело сестры и вступить в смертельную схватку, но откуда-то взявшийся военрук Василь Василич первым вылетел с тротуара ему наперерез, готовясь схватить обезумевшего Борова за смертельно вооруженную руку.
-- Стой!!!-- снова заорал он во всю свою оглушительную командирскую глотку.
Боря и не думал останавливаться. Всю его жирная туша, ничего не видя и не слыша, неслась прямо на нас с Олей.
-- Стоять!!!
Я уже прижимал цепенеющую Олю к своей спине, чтобы закрыть всю ее собой от Бориного ножа. Василь Василич схватил Борова за левый рукав, но тот на ходу повернулся, и правая рука наотмашь полоснула старого военрука блестящей острой молнией по шее и по плечу. На зеленую военную рубашку черными волнами тут же хлынула кровь. Он упал на траву, увлекая за собой Борину руку.
-- Убью!!! Не трогай меня!!!
Боря завизжал дико и хрипло, действительно, как зарезанный боров, и вдруг, изогнувшись, быстро пырнул ножом лежащего на земле учителя, тут же выдернул его и снова занёс высоко над головой  окровавленное лезвие для главного и смертельного удара.
Вокруг вдруг страшно охнули и заорали все, кто выскочил из школы и со всех ног уже бежал на помощь Василь Василичу - учителя, директор, бровастый Бармалей. Я был ближе всех, и я уже  не думал больше ни о чем, глядя на замершее под солнцем острие.
-- Гошка, не надо!!! Гошка!!!
Но этот умоляющий, полный жуткого отчаянья крик сестренки за моей спиной уже не мог остановить и успокоить проснувшегося во мне дикого зверя. Ведь мгновение назад тот, другой обезумевший зверь несся с ножом на мою единственную сестру и, если бы не крик военрука, смертельное оружие могло бы уже вонзиться не в него, а в мою или Олину спину!
Наши звериные взгляды встретились всего на одно мгновение, но ему было не до меня. Его обезумевшие мозги уже спустили самый последний курок и рука, сжимающая нож, начала свой последний смертельный полет вниз к лежащему на земле окровавленному учителю.
Кто-то опять жутко охнул и заорал: "Щас зарежет!!!" Но я услыхал лишь смертельного ужаса голос:

-- Гошка, стой!!!!

Жуткий, уже совершенно нечеловеческий вопль сестренки удесятерил мои силы и в миллионные доли секунды обострил все чувства, волю, напрягшийся разум. Успеваю! Да, я успеваю сделать все, что задумал! Совершенно бесшабашная радость победы уже сверлила летящую вперед голову.  Правая рука поднялась к плечу и сжалась в кулак, а туловище в первое мгновение прыжка повернулось в вполоборота, чтобы со всей силой всадиться в полете своим плечом в его жирное плечо...
Нож в самое последнее мгновение изменил траекторию смертельного полета и почти по рукоятку воткнулся в мягкую землю в нескольких сантиметрах от плеча Василь Василича, а сбитый с ног Боря уже летел обезумевшей головой по грязной отмостке в бетонный фундамент школы, оставляя на пыльном асфальте содранную кожу и волосы . Я упал рядом с военруком и уже через мгновение самые родные на свете руки, сотрясаясь от жуткой дрожи, схватили меня за плечи.

-- Гошка, ты живой???!!!

Да, она все видела. Она и все, окружившие нас, уже видели, что я не пострадал, что я успел в последнюю долю секунды и нож пролетел мимо, ударившись  в землю, что Василь Василич с двумя жуткими ранами жив, хоть и весь истекает кровью. Кто-то невдалеке с криками и диким матом крутил руки грозящему всех убить, визжащему, как свинья, и кусающему всех подряд  Борову, кто-то поднимал страшно порезанного, окровавленного и  уже теряющего сознание военрука, кто-то хлопал по плечу и обнимал меня...

Рядом со мной стояла она, моя сестренка, смертельно бледная, перепуганная, но живая, целая и невредимая. И все остальное в одно мгновение  стало вдруг каким-то глухим, далеким и совершенно нереальным, словно происходило не здесь, не сейчас и не с нами, а  в каком-то детективном кинофильме, который мы просто смотрим на невидимом экране, натянутом прямо  вокруг нас.

-- Гошка, ты слышишь меня? Гошка!!!

Сестренка трясла мои плечи, заглядывая черными, бездонными глазищами в мои глаза. Я увидел на экране Лизу. Она торопилась к нам, испуганно прижимая тонкие пальчики к бледным, посиневшим  губам.

-- Оля, что с ним???

В этом кино в тот момент я был уже самым главным героем и мог совершить любой, даже самый киношный поступок. Я протянул руки девчонкам, с силой притянул их обеих к себе и, никого уже не стесняясь, спрятал лицо в  прижатых друг к другу светлых и темных душистых волосах. Две дрожащие руки легли на мои руки, две руки крепко обхватили спину. Две пары пушистых ресниц щекотали мне лицо, два горячих дыхания обжигали кожу, два взволнованных шепота уговаривали успокоиться и не переживать - ведь всё самое страшное уже позади...

Потом был кабинет директора, скорая и милиция, какие-то мужики и в милицейской, и в военной форме. Был краснорожий, потный прапорщик, от которого жутко несло тухлым одеколоном и перегаром, какие-то расспросы, протоколы, прочтения и подписи. Две девушки не отходили от меня ни на мгновение, гневно кидаясь на любого и каждого, кто даже пытался повысить на меня голос. Толстый прапор трусливо повизгивал на Лизу, что её отец вообще из другого дивизиона, на что она, уже ничего не стесняясь, гневно рассказывала всем, как Боря не давал прохода ни одной девчонке в части, и командир полка не зря предупреждал Бориного отца уже много раз.
Борю куда-то уволокли, и его жирную перекошенную тушу со зверски стертой об асфальт рожей я не увидел больше никогда.
Мы не пошли на суд. Даже без нашего участия Боря получил по полной и на очень долгие годы отправился туда, где таких, как он, очень быстро превращают в девочек, поскольку ещё до суда всплыли его многочисленные делишки и условная по малолетству судимость за соучастие в изнасиловании несовершеннолетней.
Василь Василич очень долго лежал сначала в больнице, потом в своей крошечной квартирке на поселке. Левая рука нормально двигалась, но оказались задетыми нервы и важные сухожилия, и высоко поднимать руку наш военрук теперь уже не мог. Все навещали его в больнице, мы с Олей и Лизой приходили к нему домой просто посидеть и попить чаю с тортиком, но каждая встреча с военруком была для меня и для моего сердца острее Бориного ножа. Я боялся смотреть в глаза Василь Василичу. Да, он поступил, как настоящий мужчина и настоящий боевой офицер-фронотвик, спасая меня и от Олю от убийственного ножа. Я тоже поступил, как мужчина, защищая честь сестры и просто женщины, но  меня не покидало чувство постоянной вины, что это я виноват в том, что Боря искалечил его, а не меня, потому что эту драку затеял именно я.

Что-то переломилось во мне с того жуткого дня. Я долго не мог отойти от воспаленного ощущения нереальной киношности всего окружающего мира, и Оля с Лизой, всё поняв и, наверняка, сговорившись, не оставляли меня одного ни на минуту. Оля шла со мной из школы всегда, каждый день, даже когда я задерживался после уроков, каждый вечер находила предлог, чтобы забежать домой, то вроде помочь задачку решить, то просто пройтись куда-нибудь погулять. Лизочка даже решилась пару раз пригласить меня в город в кино, но без сестры в своём ужасном состоянии я чувствовал себя совершенно потерянным, поэтому кино сменили на поездки втроём в городской театр, к которым постепенно присоединился и немного осмелевший Олег. Волшебный и удивительный мир театра и мои нарядные девчонки, сидящие рядом в этом необычном мире, стали вдруг самым неожиданным и самым лучшим лекарством от затянувшейся депрессии, поэтому Лизка постаралась и закупила нам билеты почти на весь театральный репертуар.
Впереди замаячили выпускные экзамены. Оля шла на золотую медаль, а мне история с Боровом, все-таки, вышла боком. Нет, я не скатился до троек, но после жуткого стресса мозги долго были ватными и словно прибитыми тупым молотком. Я завалил две важные итоговые  контрольные, и директор сокрушенно причитал в своем кабинете, что, к его величайшему сожалению, медаль мне уже не светит, даже при всём его искреннем желании. Я не хотел медаль, я не хотел ничего. Я хотел лишь вернуться в прежнюю реальность ощущения мира и пространства и  больше всего желал избавиться от непроходящей вины перед старым военруком…

===============================================
Часть 12:  http://www.proza.ru/2013/08/21/1052