Амурная игра. 36 глава

Начало: http://www.proza.ru/2013/08/11/45



Я люблю тебя прочно, не минутной любовью, что искрою в полёте истает, сверкнув, а люблю на года, с обжигающей болью русских жён, одолевших годины разлук. Мне покоя не будет без плеч мужских рядом, в один час отцвету, как трава на лугу, и пожухлым упавшим нарядом в ливне слёз дождевых навсегда пропаду. И смешно, безрассудно, нелепо из пут крепких рваться – от любви без любви мне вживе не уйти, без тебя – точно с сердцем разбитым остаться, в немоту подземелья до срока сойти. Это столь очевидно, так истинно голо, я однажды насквозь, до корней поняла: Всемогущий судьбою наметил мне поле, чтоб любила на нём, и жила, и цвела! Шатров медленно грёб, а Ровская его целовала. Чередуя руки, подгребал слева и справа, держась середины Хвоинки. Спихивал вон проказницу, снова брался за весло, подгребал, а она его целовала. Лезла сесть на колени к нему, а лодка скользила гладью воды.


Не размыкая объятий, они дошли до лужайки, где в загороде жердей высился островерхий стожок. Озорно переглянулись и надёргали по охапке свежего сена. Спешно углубились с поляны в лес, с его бодрящими ароматами, пока не привлекла растущая на взлобке разлатая ель. Вечнозелёная и тенистая ель-красавица, статная и ладная вся. Здесь они быстренько, как наперегонки разделись. Устыдившись полной наготы своей, опустились на колени, обнялись, белея незагорелыми задами. Пронзая полог зелени, лучи солнца бликами пятнили кожу, отбрасывая на лесной перегной сдвоенную тень. Кружась и колеблясь в тёплом воздухе, с высоты крон срывался палый лист, плюхалась отсохшая шишка. Вразнобой долбили стволы дятлы, лазающие лесные птицы с крепким клювом; от ударов головами подрагивали макушки сухостоя. Потрескивала нагретая древесная кора, в ветвях вспархивали обеспокоенные птахи. В густой траве на ближнем лугу свербели невидимые кузнечики, а сухотелые комары слетались сюда.


Затем, потом они лежали на душистом сене из жухлых трав, мелко покалывающем нагие тела. Свислые ветви разлапистой ёлки качались, роняя пожелтелые иголки синеватой в полутенях хвои, снизу задетые ими. Теперь двое были сочленены в единую плоть, как очевидность желанного обладания. Пугающая гримаса сладострастия на пунцовом, запрокинутом лице сменилась вожделенной истомой. Хотя то не был тот множественный оргазм, что скоро они сполна вкусят в бане, ничто не разочаровало их. Изнемогшие лежали на жёсткой подстилке, и чувство сродства снедало обоих. Пальцами он убирал мокрые локоны с потного лба, и лесной мусор всю изукрасил её сзади.


– О, мой повелитель, что ты со мной сотворил? – благодарно молвила Лада, в ленном бессилии неспособная шевельнуться.  – Ты играл на мне как на клавесине, мой властелин. Взял в полон, как рабыню. Совсем нет сил! Хочу обнять и не могу. Тянусь поцеловать тебя, и обмираю!.. – томно жмурясь, тараторила она. Материнская нежность к нему и телесная немочь владели ею. Вновь хотелось пережить помрачающее томление, когда разом бы длить и скорее избыть его.   


– Мне так блаженно, парадно на душе. Запахи детства, смены года. Знаешь, милый, я хочу мальчика! Дождусь, когда вместе выспеем на это, и заранее условимся. Не сердись, тебе не ведома магия беременности. Ничто не сравнится с прикосновением к собственному ребёнку. В горниле тех чувств, что правят нами, родится гений! Пестуя его, мы не забудем нашу амурную игру.


Женщина соединяет мужчину с будущим через детей. Любовь к прекрасному телу порождает прекрасные мысли, утверждал Платон и называл любовь стремлением произвести на свет в прекрасном. Чем гармоничнее чувства в момент зачатия, тем красивее побочный продукт любви. Ребёнок, зачатый лишь похотью женщины и без желания мужа, родится бездарен и неказист. Совершая соитие с отвращением и против воли, плодишь потомство тупоумное, нездоровое.


– Как знать, кто родится? Ведь результат двоякий. Говорят, души младенцев сами избирают себе родителей. Ого, сколько хвоинок засело в волосах. И ложе у нас зелень, да обманулись деревьями. Смотри!.. Иглы ели каждая поврозь, а у сосны хвоя парная.


– Когда ты вошёл, я ощутила его частью себя. Отныне мы кто?  – пытливо взглянула Лада.


– О, да! Срочно регистрируем брак. Муравья беру в очевидцы. Похотливым комарам дыба!.. – Когда близко видишь женскую грудь, к ней рефлекторно тянешься губами. Шатров примял насекомых щекой и облизал тёмную ареолу оплывшей титьки. – Три убитых комарика – мизер, а два мужа – явный перебор!.. – Прутиком щекоча ей лобок, справился заботливо: – Не зябко, роднуля? Когда ты последний раз видела плывущие облака?


– Боже! – театрально раскинув руки, воззвала Лада. – Даруй мне одного мужа на каждый день!..


– О, прекраснейшая одалиска моего гарема!.. – белозадый Шатров выпятился на волю, встал в полный рост. Воздев руки, проскандировал: – Какое чудо из чудес!.. Листвою  шелестящий лес!.. Под ватной зависью небес!.. Между мною и тобою ни препятствий, ни одежд!.. Ого-го-го!.. Птицы и звери! Хочу орать по-русски о любви! От яблоньки яблочко, а от ели?..


– Шишка!.. Мне сладко быть твоей возлюбленной!.. – елозя спиной, раскорячившись, Лада выползала с лёжки вслед за ним. Содеяв, быть может, лучшее совокупление в жизни, молодые были раскованно наги и безмятежны.


Снайперы брали офицеров прицелом под левый сосок. Как заскучавший без дела киллер Сараков уже отползал из укромной засады. Не было спасу от насевшего комарья. Шкодливые вопли влюблённых вынудили торопливо вернуться в подлаз, снова напрячь зрение и слух. Подползти ближе соглядатай долго не решался, и зря. Брачующийся Шатров был невменяем как токующий глухарь в пору спаривания. Наблюдая за поплавками, буровик Сараков мирно рыбачил, когда неподалёку за кустами пристала лодка, и малоречивые инженера в обнимку ушагали в лес. Невольно помянув личный опыт подсматривания в дощатой уборной пионерского лагеря, рыбак поспешил за ними; кинув не смотанные удочки, взопрев от лихорадки преследования. Однако узреть ключевое сношение не удалось, хотя слежение за ненавистной парочкой окупилось сторицею.


В островерхих ёлках есть нечто грозное, с ними сочетаема ратная техника, а не голые Адам и Лилит из геологоразведки. Шаль эйфории забрала влюблённых. Они смазали тела пахучей мазью от комаров. Белыми трусиками, носками и лифчиком Лады, его плавками, майкой, накомарниками, всеми наличными предметами гардероба и ленточками располосованного носового платка украсили доступные ветви облюбованной ели. Потом с диким визгом и хохотом играли в нудистские догонялки вокруг нарядного дерева желаний. Неистовый разгул плоти, победный ор, пеан! Груди её смешно сотрясались на бегу, пряди спутанных волос развевались. Шатров хватал свою удирающую Ладу за ляжки и оглашал округу дикарскими кликами. «Хлебище дайте жрать ржаной! Дайте спать с живой женой!..» Кулём взваливал себе на загорбок и орал: «Брачных и законных наслаждений желаю!..» Мужскому глазу приятно женское мягкое, её возбуждает стоячее. Неэстетичный вид голого мужчины Ровскую распотешил. Чуден секс при ясной погоде! Эрегированный пенис задорно гонялся за регочущей вагиной. Настигши, похотливый сатир овладевал проказливой нимфой. «Обожаю твоё сытное семя! – пьяно облизывалась она. – Боготворю торчащего героя!..»


Дивный божий замысел обширнее проповедей моралистов. Венчали вкруг ели, а черти весело гудели. Щель любви повергает созерцателя в оцепенение эрекции. Плотоядный взор Саракова блуждал по открытой вульве Ровской, он возжелал её нестерпимо, и великодушный Господь ниспослал утоление. Наблюдая буколическую сцену пролонгированной активности, заедаемый гнусом вуайерист бурно кончил в собственные штаны. Подглядывание интимных сцен, цепная эрекция, издревле одно из лучших церебральных удовольствий. В прейскуранте борделей вдесятеро дороже стоит наблюдение за самим подсматривающим. При виде потных, ритмично налегающих тел Сараков испытал такое бесконтрольное возбуждение, какого не знавал при интиме с бабами. Был жуткий момент, когда любозритель, кипевший злобной ревностью к счастливцу, едва не выдал себя. Саракову показалось, что Шатров глядит на него пристально и долго. Эротизм виданного не забывался, будто он сам нагибал, как хотел, обезумевшую вакханку.


Возвращались в Хвоинку, резвясь и дурачась, как озорные дети, на ходу декламируя шатровские стихосказы. Я – Пушкин твоих ночей, Есенин буйных разгулов, Вознесенского заумь речей, без тебя – Маяковским на дуло!.. Вскочив на мшистый пень, как трибун простирая руку, Шатров чеканил выразительные строки. Я – Блок огня твоего, Лермонтов страстного пыла, хрип песен Высоцкого, я – твой, твоя нежная сила! Искусство оскудело бы, не вдохновляйся художник женщиной. К богине обращённый лицом, устремил миннезингер крылатые речи. Ты – бурная речка, в которой тону, влекомый теченьем то вверх, то ко дну, – горланил Шатров очередную эпиталаму. На узкой стремнине сжимает и бьёт, сажает на камни и дальше несёт, – наизусть выкрикивала Лада. Покажется глупому, что на мели, что силы земные власть обрели, что ткнулся лицом в твёрдый берег. Но ты улыбнулась, и мимо, и мимо, и мимо земли проносит ещё быстрее!.. Держась за ствол берёзы, обегая его, ещё громче орал распалившийся Шатров. Она повисала на нём, целуя в кричащие губы. Валились наземь, он вскакивал и вопил как буйно помешанный. Мутным потоком, зверем ревёт, то вдох глубокий, то полный глоток. Шатров подхватывал на руки свою Музу, неистово кружил; опускал на траву, садился рядом. И вдруг я вспомнил, учили – любая река, как бы она ни была глубока, широка и бурлива, вбирая в пути ручейки и сливаясь с другими, впадает в моря, в океаны солёной воды, где даже в бинокли не видно земли. Лада подносила сжатые кулаки к глазам, дурашливо изображая вперёдсмотрящего, вторя Шатрову, заполошно кричала. Там нет берегов, острова из воды и много течений, – хоть круглый год неустанно греби, не выйдешь на сушу из плена воды.


Дивное, триумфальное воодушевление, лёгкость в паху; забытые у причала велосипеды. Парочка невозможно, патриархально счастлива!.. После акта печаль, говорили древние. Проляжет срок, и медовый месяц на Хвоинке вспомнится апогеем любви. Не растут яблоки на высокой ели, перейдя Рубикон, ягода уничтожает цветок. Время предвкушений самое терпкое. Значит, я обречён, все попытки пусты, не стоит напрасно растрачивать силы. Всё равно пронесёт сквозь преграды земные, посты в гигантские воды любви молчаливой!.. Картинно преклонив колени, Шатров ронял на грудь богато одарённую голову. Взявшись за руки, уже на бегу, они вместе выкрикивали окончание поэзы. Растворюсь в океане, уйду в облака, ветра отнесут к истоку, и снова большая – твоя река: ссыплюсь дождями в водовороты!





Продолжение: http://www.proza.ru/2013/08/20/1667