Две радуги

Рита Кубанская
                Две радуги

Нелли

– Синицына, сколько можно смотреть в окно? Там что, принц на белом коне к тебе прилетел? – Математичка Павла Ивановна горой нависла над Ларисой. – Или, может, инопланетянин навестил тебя?Ну ведь не зря ее все ученики зовут ехидной!
– Нет, Павла Ивановна, просто на небе две радуги, посмотрите, как красиво! – отвечала взволнованная увиденным за окном Лариса.
На обновленном послегрозовом небе раскинулись две радуги: одна яркая, а рядом – через более светлую полосу неба, нежели весь небосклон – другая, нежнее, как будто отражение первой. Весь класс прильнул к окнам. Зрелище, конечно, было потрясающим. Не оценить сие чудо природы мог только совершенно равнодушный к красоте человек, коим и была Павла Ивановна.Ларисе в дневнике была сделана соответствующая запись и вызваны на собеседование родители. Мама устало махнула рукой: «Вся в отца! Вот пусть он и разводит мосты». Папа эти самые мосты разводить совсем не умел, потому что был романтиком, и дочь, действительно, была похожа на него.
Когда Павла Ивановна выпустила весь пар из своего огнедышащего паровоза, папа снял очки с близоруких глаз – он это делает в момент сильного волнения, – посмотрел в ту сторону, откуда шла лавина возмущения его девочкой, и сказал: «Вы-то сами хотя бы один раз в жизни видели двойную радугу?» В ответ математичка только развела руками: «Ну и семейка!».Семейка у них, действительно, была еще та. Сразу после выпускного бала мама сообщила – как неожиданно ударила из-за угла, – что уходит от них, от папы и Ларисы. «Я устала, – сказала она, – устала быть старшей (мама была на семь лет моложе папы). Ты уже взрослая, Лариса, – обратила мама свой взор к дочери. – А ты… – теперь объектом внимания был отец, – ты так и останешься до конца жизни ребенком!» И ушла к своему начальнику отдела, который, оказывается, тоже вместе с мамой долго и терпеливо ждал, когда же, наконец, подрастет эта девочка.
Эта девочка вмиг стала взрослой. Была семья, были мама и папа. Пусть у них и часто были разборные дни, которых очень боялась Лариса, да и сам папа, потому что инициатива всегда была в руках у мамы. Но ведь и у них в доме бывали праздники. И маме было хорошо вместе с ними, так нельзя лукавить. А ведь праздники устраивал не кто иной, как папа.
Жизнь продолжалась. Ларик – так папа звал дочь – поступила в институт на сложнейший факультет, где девочек практически не было, – машиностроительный, чем очень удивила маму. Мама периодически звонила и делала к ним набеги, держа под своим бдительным оком их с папой пребывание. «Надо же, дом содержите в порядке», – удивлялась она. «А вот воротнички у отцовых рубах надо прежде намылить и потереть щеткой. Отец хоть и аккуратно носит вещи, но не надо, чтобы они занашивались», – поучала она Ларису. Папа сначала встречал маму, потом, если и был дома, уходил в другую комнату. Где-то через полгода он отдал дочери новые ключи от двери – поменял замок. Мама, вне себя от негодования сим безобразным, по ее мнению, папиным поступком, долго выговаривала Ларисе по телефону: папе она этого сделать не могла – он не брал трубку.
Им было трудно, папе и Ларисе. Они, всегда находящие в той, старой жизни бесконечные темы для разговоров, теперь практически и не разговаривали. И не потому, что не о чем было говорить. Делать это было катастрофически тяжело. Лариса слышала, как спящий в соседней комнате отец несколько раз за ночь курил в тихонько открываемую им форточку. А ведь бросил курить в тот день, когда родилась она, Лара. Так он пообещал тогда маме, которую очень любил. Он и сейчас ее не разлюбил, Лара это видела. «Па, ты не спишь?» – не выдерживала под утро она. «Сплю, дочь, сплю», – отвечал совсем не сонным голосом отец.Со стены родительской спальни исчезла фотография: там они сняты были в пору их знакомства – молодой преподаватель университета и его студентка. Папа счастлив, он и смотрит не в объектив, как положено, а на маму. Мама же, юная и неотразимая, – на фотографа. «У вашей мамы «лицо», – так всегда говаривала ее подруга Анастасия. Мамино лицо, действительно, обращало к себе взоры, особенно мужские. В ней, как это принято сейчас говорить, была харизма...
Учиться Ларе было нелегко, особенно напрягала математика. Но даже это было не так страшно, как то, что произошло у них дома. Приходилось осваивать и гастрономические высоты. Подчас даже себе на удивление у Лары получались «до обалдения» вкусные борщи, пловы и даже пироги. «Дочь, – однажды расслабившись от приготовленных фаршированных блинчиков с капустой и грибами, над которыми Лара колдовала не двадцать минут, сказал папа, – у тебя они еще вкуснее, чем у нашей мамы». И замер на полуслове от собственного бессилия. А Лара, проклиная эти самые любимые отцом блинчики, и то, что она ухлопала впустую столько времени, и то, что все, что бы делалось и что бы не делалось у них в доме, было связано с мамой, тихо плакала, уткнувшись в махровый мамин халат, висевший в ванной и почему-то оставленный ею в их жизни.
Лара в первый свой университетский год мало общалась с одногруппниками: торопилась домой, к папе. А папа достал из стола свою докторскую диссертацию, которую он откладывал на потом – все собирал на своих многочисленных раскопках для нее материал и был поэтому вечной мишенью для маминых насмешек: «Сколько можно, Валентин, у тебя многие твои ученики уже защитились!» Папа в ответ только близоруко улыбался: «Всему свое время, Мила». Вот оно и пришло это время.
Лара ни разу за весь год не навестила маму в ее новом доме. Зачем? Мама ее встречала у университета или в сквере, где они поочередно с папой выгуливали нового жильца их дома – пуделя-хромоножку, найденного Ларой в подъезде – жалко скулящего, продрогшего и больного. Единственный, чудом не пострадавший глаз блеснул черным лучиком-надеждой: «Пожалейте меня!» Так в их терпящем бедствие доме появился Лучик, вероятно кем-то выброшенный на улицу за неправильный прикус. На языке собачников – был выбракованным. Судьбы Лучика и Лары с папой были схожи: их отвергли. И вероятно, и от этого тоже они трое были просто неразлучны. Больная маленькая собачка требовала большого ухода. Они с папой даже завели тетрадь для записок: «Папка, закапай Лучу капли в уши», «Ларик, Луч ничего не ел», «Я задерживаюсь. Улица за тобой». Вместе с Лучом в их дом вошли и радость, и печаль, и новые волнения. И все это не было связано с мамой.
А потом Лара увидела Максима. То есть она видела его и раньше – они второй год учились в одной группе. Но он был для нее как все. «Макс, что ты делаешь на нашем катке», – удивилась, увидев его, Лара. «Как что, катаюсь». И они стали кататься вместе. Макс все время удивлял Лару: «Ты сосульки сладкие пробовала?» – «А такие бывают?» (Нет, чтобы спросить: «А зачем?») – «Что за вопрос?» И на следующий день Лара лизала розовую малиновую сосульку. Вкуснотища! И совсем не страшно было, что она сразу свалилась с ангиной. Ухаживал за ней ведь весь виноватый-превиноватый сам изобретатель сосулек.
«Лариса, – звонил Сергеич – мамин начальник отдела и по совместительству муж, – мама просит приехать тебя, она в больнице. Пожалуйста, приезжай». Лара приехала.
Мама лежала на сохранении, беременность протекала тяжело. Оно и понятно: поздние роды. «Прости меня, Лариса. Я очень виновата перед вами – тобой и папой. Я была моложе тебя, когда твой отец обратил на меня внимание. Мне это было приятно, да и отец твой нравился. А вскоре ты родилась». Лариса смотрела на эту где-то незнакомую женщину с большим животом и пигментными пятнами на лице. Только глаза были мамины, но смотрели они на Ларису с новым, непривычным для ее мамы просящим выражением. «Понимаешь, вот Сергеич похож на папу, но я его почему-то очень люблю, а твоего отца я так и не смогла полюбить. Разве такое возможно, дочь?» – «Не знаю, мама», – ответила Лариса и ушла. Она чувствовала себя старшей, и ей было жаль эту женщину.Мама родила мальчика, Шурку. Когда Лариса увидела брата – маленького, сморщенного, красненького, она простила маму. Шурка, подрастая, становился почему-то похожим на нее, Ларису. А Лариса – всем известно – копия отца. Бывает же!
Максим приходил к ним в дом все чаще и чаще. Он стал необходим не только Ларе, но и Валентину Петровичу: они подолгу беседовали и играли в шахматы. А однажды взял да и остался у них навсегда. «Ты не Ларик, ты – мой Ларчик с сокровищами», – говорил Ларисе муж, расчесывая перед сном ее пепельные волосы.-«Ларик, Валентин Петрович, скорее идите ко мне на балкон, посмотрите, на небе – две радуги! Красота! Кто сказал, что на последнем этаже плохо жить?» Папа и Лариса понимающе переглянулись: никто и не спорит. Им ли этого не знать?