А ты?

- Пойдем. Да пошли уже, чего ты ломаешься? Я тебя не съем, я здесь задыхаюсь!

Ответом послужил прохладный взгляд, в котором было больше обречённости, чем сопротивления. Но мне уже было всё равно, главное – куда-нибудь свалить.

- Мам, мы гулять! – и, прежде, чем она открыла рот, чтобы ответить, я уже выволокла брата за калитку. Впрочем, мы успели услышать её: «Ну вот, может, хоть разговорит его».

Мы хором закатили глаза. Уверена, что оставшиеся в доме тоже. Брат не говорил уже десять лет. Моя мать любитель сморозить всякую ерунду, которая вгоняет всех в краску. Ну, знаете, когда в воздухе  повисает неловкое молчание, которое в итоге прерывается какой-нибудь глупой фразой, вроде: «Кому ещё чаю?». Это я привыкла, а вот для родственников это было в новинку, поэтому, не дожидаясь очередной паузы, я махнула рукой в сторону дороги, и мы молча двинулись вперед.

Вообще-то он мне не родной брат, и виделись мы в последний раз, когда были еще совсем детьми. Но родных у меня никогда не было, и любого мало-мальски кровно связанного со мной человека я считала родным.

Какое-то время мы шли в тишине. В относительной: в воздухе носились маленькие жуковертолёты, в траве стрекотали разные скачущие и ползучие; по чьей-то крыше ритмично стучал молоток, хотя уже смеркалось. В общем, обычная дачная «тишина».

- Как меня  всё достало.

Видимо, в последнее время я так часто крутила эту фразу у себя в мозгу, что даже не заметила, как произнесла её вслух. Мой верный спутник никак не отреагировал на мой внезапный порыв. Он так же шёл вперёд и смотрел под ноги, а значит, можно было продолжать.

- Ты не представляешь, как это тяжело, когда на тебя возлагают какие-то надежды. Они всё чего-то ждут, мол ты же такая умница, сделай так, чтобы мы тобой гордились. А я не хочу. Понимаешь?

Конечно, он не ответил. На самом деле он никогда не был немым. Просто когда ему было четыре, он вдруг взял и перестал разговаривать. Не знаю, игра у него такая была, или из вредности, или решил, что может обойтись без этого. Предки прыгали перед ним, таскали по всяким клиникам, хотя конечно же, все анализы показывали, что говорить он может. Просто не хочет. Как бы там ни было, он жил в этом молчании и ему это нравилось.

А вот меня начинало это бесить.

- Взять хотя бы мою мать. Стоит мне сделать хоть что-нибудь, она сразу вся переполняется, чуть не плачет от умиления. Господи, мне восемнадцать уже, а она всё умиляется! Другие дети мечтают, чтобы ими гордились, а я всегда мечтала от этого избавиться.

Дорожные камешки кололи босые ноги, и мне приходилось балансировать на узенькой травяной дорожке, лежащей между двумя следами от сотни раз проезжавших здесь шин.

- И ещё никогда не дают по-настоящему высказаться. Никто. Играешь им сложнейший соляк, мэтры рок-н-ролла обзавидовались бы, а они: «Ух ты, здорово, а теперь можешь «Рюмку водки»?». Это переходит всякие рамки, мне уже сбежать хочется, а тут и бежать некуда, только дома да дорога!

Внутри словно прорвало трубу, и слова градом сыпались на тощего темноволосого мальчика. Другой давно бы сломался под такой лавиной, но этот и бровью не повёл. Его взгляд не блуждал, было видно, что он внимательно меня слушает, хотя его лицо выражало абсолютно такое же ничего, как двадцать минут назад. Он не поддакивал, не утешал, не уговаривал, как это делали все, кому доводилось слушать мои излияния. Даже  не кивнул ни разу. Он просто шёл и молчал.

- Чёрт, думаешь, ты самый умный? – мы уже завернули в последний ряд дачных домов, которые постепенно редели, но даже если бы мы остались на прежнем месте, я бы всё равно прибавила громкость. – Думаешь, если ты молчишь, то больше всех понимаешь? А ты хоть понимаешь, как твои родители места себе не находят? Ты хоть раз задумывался о том, что людям вокруг тяжело общаться с тобой? – к повышенному тону добавились жесты и ядовитые нотки, - Что же такое случилось, что ты перестал говорить? Я же помню, как  мы  играли, и ты трындел ещё похлеще меня! Каково по-твоему мне теперь распинаться перед столбом? Эгоист ты!

  - А ты?

На секунду мне показалось, что меня обдало горячим паром. Или ударили пыльным мешком. Или влепили пощёчину, от которой зазвенело в ушах. То, что он заговорил, меня  удивило меньше всего – где-то в глубине души я ждала этого. Меня  поразило что он сказал. Я всегда думала, что я особенная, что меня ждёт ослепительное будущее, ради которого можно пренебречь близкими, учёбой, нервами и прочей «ерундой». И вдруг два коротких слова, сказанные этим сутулым, почти незнакомым мне мальчиком, заставили меня понять, что я ничуть не лучше других. И самое главное – я видела, что он чувствовал сейчас то же самое. Он по-прежнему смотрел вперёд, но теперь лицо было сосредоточено, а брови сдвинуты. Наверное, как и я, не хотел принимать свою истинную сущность,  но ничего не мог поделать.

За всем этим мы и не заметили, как оказались практически на окраине посёлка.
Справа от нас стояли два ветхих домика, потихоньку доживавшие свой век и окруженные кучей строительного мусора. Наверное, кто-то хотел подарить им новую жизнь, но отчаялся – по строениям было видно, что человеческая рука не касалась их уже очень давно. Несмотря на свою заброшенность, они совсем не вызывали страх, скорее…жалость.

Единственными обитателями этого клочка планеты были утки, плавающие в прудике, ютившемся меж домами и мусором. Мы молча смотрели, как они друг за другом ныряют в зелёную воду, оставляя после себя круги, похожие на виниловые пластинки. Внезапно я задалась вопросом, куда птицы деваются зимой и сразу по нескольким причинам почувствовала себя Холденом Колфилдом . Но не успела я это как следует осознать, как сзади кто-то присвистнул.

В нескольких метрах от нас стояла полудохлая вишнёвая «шестёрка» (наверное, мы так засмотрелись на уток, что даже не услышали, как она подъехала). Из машины на нас глазели два парня - из тех, кто знает о южных странах не понаслышке. Третий, от которого, видимо, исходил свист, направлялся прямо ко мне.

- Эй, красавица, нам с друзьями так скучно, залезай к нам в … (должно быть, он хотел сказать лимузин) … машину!

- Обойдусь, - выдавила я, лихорадочно прикидывая, сколько и в какую сторону лучше бежать. Но сильные пальцы уже успели сомкнуться у меня на запястье.

- Зачем так грубо, красавица, мы же по-хорошему, а ты кидаешься, - без малейшего акцента выводил он, пока его вторая рука тянулась к моей талии.

В последний раз я дралась в пятом классе. Да, с мальчиком, но даже тогда это был всего-навсего ребёнок. А теперь меня сковал почти сформированный мужчина. Сколько ему, двадцать, двадцать три? Не очень здоровый, но достаточно сильный, чтобы одним ударом выбить из меня весь дух. На время… или навсегда. Но если сопротивляться до последнего, то есть шанс выиграть пару секунд и удрать.

Целясь практически наугад, свободной рукой я изо всех сил ударила своему «кавалеру» в челюсть. Но, похоже, у подобных рыцарей свои правила этикета, потому что меньше, чем через секунду мне  прилетает точно такой же удар. Ослепнув от боли, я потеряла равновесие, и противник сумел этим воспользоваться. Крепкие руки сцепились в кольцо, и я почувствовала, как меня отрывают от земли и куда-то тащат. Уже не было никаких сил, чтобы дать малейший отпор, и я мысленно стала прощаться со всем и со всеми. Внезапно в памяти всплыл только-только сломавшийся мальчишеский голос: «А ты?»

А потом случилось сразу несколько вещей.

Послышался глухой удар и короткий вскрик. Краем сознания поняв, что меня уже ничего не держит, я мешком рухнула на землю и отползла подальше, не в силах открыть глаза из-за невыносимой боли. Завизжали шины, дорожные камешки захрустели под весом мчащейся колымаги. А потом всё стихло.

Я села и ощупала то место, куда пришелся удар. Челюсть на месте. Из груди вырвался облегчённый вздох. Хоть что-то радует. Медленно, превозмогая боль, открываю глаза, и…

Было такое ощущение, что замолчало всё. В воздухе буквально звенело от тишины. Даже все ползучие и квакающие, как по команде, словно застыли в один момент.

Парень без движения лежал на земле. На лбу у него алым пятном пылала здоровенная рана, и кровь постепенно заливала его ухо и землю под головой. А над ним стоял мой брат с поднятой рукой, в которой был большой окровавленный камень. Его грудь так бешено вздымалась, что мне казалось, я слышу, как о его рёбра колотится сердце. Рот приоткрыт, глаза широко распахнуты, и в этот момент он больше не походил на  скептика, обернувшего молчание властью, или мудреца, которого по ошибке запихнули не в то тело. Он был обыкновенным напуганным четырнадцатилетним мальчишкой.

Всё ещё держась за челюсть, я не без труда встала и подошла к поражённому. Крови было много, как это обычно бывает с ранами на голове, но кость осталась целой. Похоже, у парня чугунный лоб, однако, это не спасло его от потери сознания. На смуглой шее яростно билась жилка, намекая, что когда её хозяин придёт в себя, нам лучше быть подальше.

- Не бойся. Он жив. Надо уходить отсюда.

Я отвернулась от своего побежденного врага и обняла брата за плечи. Его трясло.

- Идём, вызовем ему скорую, только нужно уйти.

Он растерянно посмотрел на камень, который всё еще сжимал в руке. Я взяла его и, к досаде пернатых, небрежно швырнула его в пруд.

- Не бойся. Мы никому не скажем, какой ты герой.