Не спи, замёрзнешь!

Зимы в Киргизии – далеко не сибирские. Очень редко глаз порадует вид заснеженных полей, покрытых шапками снега деревьев. Если ночью и выпадает снег, то с наступлением дня остаётся смотреть только на серую кашицу подтаявшего снега, перемешанного с грязью неасфальтированных дорог. Зато по солнцу соскучиться не успеешь. Оно, кажется, полюбило наш край и не изменяет своей любви даже зимой. Оно лениво и заспанно выглядывает из-за гор и, кажется жмуриться от своего же света. А ещё через несколько минут не спросясь заливает мою комнату холодным серебром.
...Я не помню, чтобы когда-то я любил зиму. Зато очень хорошо помню, сколько неприятностей и всякого рода проблем доставлял мне холод. Дом у нас был старый саманный, который согреть зимой было очень трудно. Мы, шестеро детей с мамой просто привыкли к тому, что тепло бывает только с наступлением весны.
Я помню, как, растопив в доме печь с вечера, утром я просыпался и видел пар от своего дыхания. Первое, что приходилось делать, растапливать ненавистную печь, которая прежде чем согреть теплом комнату, пол часа травила нас едким дымом. Я помню, как, укладываясь спать, я поверх трикотажного костюма одевал ещё один и только тогда мог уснуть.
Как я завидовал тем, у кого в доме было настолько тепло, что можно было ходить по полу босиком; у кого на кухне к утру не замерзала вода в стакане.
Как я мечтал когда-нибудь ещё в своей жизни пожить по-королевски - в квартире! Там, где не нужно топить печь, по многу раз в день бегать через дорогу к обледенелому колодцу за водой. Там, где даже туалет не в конце огорода! В то время в нашем посёлке уже начинали строить микрорайон многоэтажных домов, однако, я видел все эти блага жизни только по телевизору и в школьных учебниках.
Я вспоминаю об этом сейчас с печальной улыбкой. Вспоминаю сидя в широком кожаном кресле на балконе своей 4х комнатной квартиры. Уже далеко заполночь. Моя жена сидит на другом кресле, оперевшись локтем о журнальный столик, она увлечена чтением книги.
Тихо, только где-то вдалеке слышен шум проходящего поезда. В ста метрах от нас в темноте можно различить контуры соседнего с нашим многоэтажного дома. Дальше ещё один и ещё... Кое-где ещё светятся сиротливо окна и там тоже кто-то не спит.
Завтра первое ноября последний месяц осени, а там и зима. Но что такое зима на юге Германии...
Я опять улыбаюсь про себя. Жена, отвлекшись от книги, смотрит на меня с улыбкой
– Иди уже в дом, продрог весь.
Очнувшись от воспоминаний, одёргиваю полу халата, кутаю ноги. Холодно, но заходить в дом ещё не хочется.
- Да, да,- отвечаю, сейчас пойду...
Но ухожу не в квартиру, а в 1987год. В холодные, пропахшие солдатским потом и сапожным кремом казармы первого, отдельного, строительно-технического батальона краснознамённого дальневосточного военного округа. Подхожу к контрольно пропускному пункту части, где разминает заиндевелые на морозе руки рядовой Пиль - один из ста двадцати приговорённых к воинской повинности, иначе называемой «почётной обязанности гражданина СССР»
Все они: узбеки, украинцы, русские, грузины, азербайджанцы волею судьбы стали товарищами буквально месяц назад. Всех их, таких разных объединяет теперь ненависть к сержантским погонам, страх перед наказанием за малейшую провинность, голод, холод и сознание абсолютной невозможности изменить их бесправное положение, их скотское существование.
Узбеков в батальоне большинство. Половина из них впервые услышали, как звучит русская речь лишь в областном военкомате в день отправки по частям. Поэтому для них в курс молодого бойца добавлен ещё и «факультатив по обучению великого и могучего...» Начинается он обычно сразу после отхода ко сну.
Дослуживающим последние пол года сержантам лучше спиться днем, а ночью они полные сил и энергии приступают к занятиям с новобранцами. Занятия начинаются с команды:
- «Узбеки - подъём!»
Слышится шорох сбрасываемых торопливо одеял, скрип кроватей и хохот подвыпивших уже сержантов. Потом после серии глухих ударов и следующих за этим мучительных стонов начинается «урок»:
- Фамилия?
Определённо не поняв смысла вопроса, дрожащий голос, едва сдерживая слезы, шепчет единственную заученную фразу:
- Так тошно!
Слышится смех вперемежку с отборной бранью.
- Чё ты сказал козёл вонючий, тебе «тошно»?! Доблестный сержант великой советской армии разговаривает с тобой, а тебе «тошно»?- Смотри мужики что делается!
Слышится звук удара, стон и шорох падающего тела.
Урок продолжается.
- Фамилия?
- Рядовой Эсламасоп.
- Какой, какой «масов»?
- Рядовой Эсламасоп.
- Э, подожди, подожди, ты откуда такой взялся? Я тебя вчера не учил русскому языку, вчера тебя здесь не было.
- Таварища сэянта, моя балной ,мая санцас ходим. Эсламасоп совсэм умрай-санцас ходим!
- Что-о-о? «Балной» говоришь? «Санцас ходим»? Да ты же здоровый как бык - по роже видно!
«закосить под дурака» решил? Мужики вы видали, что делается! Да это же дезертир! Что будем делать с ним?
- А что делать, лечить нужно «балного»! А ну-ка покажи, где у тебя болит? Сердце? Так у нас Симонов врач, специалист по внутренним органам, Давай-ка ефрейтор, покажи, чему тебя в твоём институте учили. Подлечи беднягу, он у нас «балной»
- Почему же не попробовать, это же святое дело «балного» на ноги поставить! Клятва Гиппократа...
Под пьяное улюлюканье сержантов начинается очередное истязанье. Те, кто проснулся от звуков ударов и харканья кровью, сжимая до хруста в суставах кулаки, в отчаянии накрывают голову подушкой. Но и через сплющенный блин подушки ещё долго слышится:
- Фамилия...?
- Рядовой Сабиров...
- Рядовой Букаев...
- Рядовой Мамедханов...
Полная луна, недавно печально глядевшая в окно солдатского ада, поднимается выше и теперь уже заливает холодным светом заснеженный батальонный плац. В свете луны и неоновых фонарей по периметру - группы новобранцев. Одни, с трудом передвигая ноги, из последних сил пытаются чеканить строевой шаг, другие уперевшись руками в снег, отжимаются, с завистью поглядывая на счастливчиков, которым досталось только очищать щитами полуметровый слой снега на плацу. Огромные, с кулак звёзды, перемигиваясь между собой, словно спрашивают друг у друга:
-Что это? Почему эти люди не спят?
Люди не спят. Уставшие сержанты сменяются другими, а измученные новобранцы продолжают бессмысленно ходить строем по очищенному уже наполовину плацу под аккомпонемент злобных ругательств новоиспечённых командиров. Один из них, бурча проклятия в адрес сырости и мороза, медленно идёт к железным воротам КПП. Не дойдя несколько шагов до них, останавливается и резко поворачивается в направлении землянки. Там освещено окно и, кажется, даже растоплена «буржуйка»! В помещении он, переминаясь с ноги на ногу, согревает озябшие руки над затухающей уже печкой. Затем, лениво глядя в потолок, мочится на ещё красные местами угли:
- Совсем страх потеряли духи!
Застёгивая на ходу ширинку, выходит за ворота.
- Дежурный! Так твою...Ко мне!
Из темноты ночи появляется фигура в бушлате
- Дежурный по КПП рядовой Пиль.
Сержант мутным взглядом измеряет фигуру солдата и едва слышным шепотом цедит:
- А-а-а, немец, ты что ли?.. Кто разрешал огонь на посту разводить?
- В момент приёма мною дежурства печь была уже растоплена.
Сержант, закуривая папиросу, сопит явно неудовлетворённый лаконичным ответом солдата.
- Замёрз? (Следует секундная пауза). Не слышу ответа, солдат!
- Так точно товарищ сержант.
- Ну, тогда за мной! Будем греться.
Чувствуя неладное, солдат с тоскою смотрит на звезды, и, придавив покрепче шапку-ушанку, идёт за сержантом. Губы беззвучно шепчут молитву: Господи, будь со мною, Аминь! Диск луны обрамлён мутной каймой. Снег хрустит под ногами, словно идешь по битому стеклу. Холодно. От мороза давно покраснели руки, и, кажется, уже побелел нос. Пропотевшая днём нательная рубашка теперь стоит колом прихваченная морозом. Сырые портянки давно уже примёрзли к обледеневшим сапогам и теперь при ходьбе простреливают ноги тысячами иголок!
Выходят на плац, где по-прежнему кипит жизнь. Сержант, подозвав ближнего из солдат, что-то говорит ему и тот, откозыряв, убегает в направлении казармы. Через минуту возвращается с противогазом в руках.
Пояснять что-то ещё - лишне, но комментарий всё-таки следует:
- Общевойсковой противогаз, служит для защиты дыхательных путей от оружия массового поражения. В момент применения рекомендуется дышать ровно, спокойно, короче наслаждаться жизнью! Вопросы есть?
- Никак нет товарищ сержант.
- Ну, тогда вперёд и с песней!
Сняв шапку, солдат пытается натянуть на голову задубевшую на морозе резину противогаза. После нескольких неудачных попыток решается обратиться к мучителю:
- Товарищ сержант, противогаз второго размера. Мой противогаз четвёртого размера, этот я не могу одеть.
На лице сержанта не шевелится ни один мускул. Затянувшись глубоко дымом сигареты, он секунду соображает, потом отвечает
- Не можешь, - научим, нехочешь, - заставим. Авдотьев,- обращается он к старшине, муштрующему невдалеке группу солдат строевой подготовкой. Поди, подсоби мне.
Тот, отдав какую-то команду занимающимся, вразвалочку подошел:
- Проблемы?
- Противогаз одеть не можем. Ты видал, чё делается! Кругом газы и всё такое прочее, а ему противогаз мал размером!
Авдотьев, смекнув, в чём дело - улыбается в предвкушении забавы. Побросав в снег окурки, оба, потирая руки, приближаются к солдату. Один пинком сбивает его с ног и садится на грудь, другой в это время изо всех сил едва не раздирая противогаз силиться натянуть его на голову несчастного. После продолжительного барахтанья в снегу оба поднимаются довольные: получилось! Поднимается и солдат. Через стекляшку противогаза видны в свете фонаря широко открытые глаза. Со свистом, раздувая резину, вырывается воздух из противогаза,- впускной и выпускной клапаны наполовину забиты бумагой. Это популярная в советской армии шутка.
Сержант, отряхнув полы шинели и переведя дыхание, командует:
- По периметру плаца бегом марш!
Солдат безропотно выполняет команду. Скользя на обледенелом асфальте, бежит вдоль цветочных клумб, портрета Ленина, пожарного щита... Снова клумбы, Ленин, щит, клумбы...
Сержанты, переминаясь с ноги на ногу, докуривают уже по второй сигарете
- А немец то крепкий! Вчера я так с одним татарином пошутил, так тот на третьем круге копыта откинул. А этот ещё шевелиться.
- Кажется и этот отшевелился, замечает его собеседник, глядя на остановившуюся вдруг фигуру солдата. Идем-ка, глянем что там.
Они не спеша, идут через плац к пожарному щиту, возле которого виден шатающийся силуэт в бушлате.
- Кто давал команду останавливаться?! Вперёд! Бегом марш!
Солдат в противогазе делает ещё три шага вперёд и вдруг со всего размаха падает на землю. Слышится глухой стук падающего тела и грохот пожарного ведра ,сорванного с щита при падении. Последнее, что видит он в запотевшие стёкла противогаза, – руки, сдирающие маску, хоровод огней перед глазами, и, сквозь всё более нарастающий противный гул, слышатся где-то вдалеке испуганные голоса, говорящие на каком то непонятном языке. Потом всё затихает и по телу разливается приятное тепло. Из темноты вдруг выходит мама и улыбается:
- Ёсик, все уже за столом, тебя ждем. Берет его за руку и ведёт за собой. Во дворе под пушистым деревом цветущей сирени накрыт стол. За ним вся семья. О чём-то негромко переговариваются между собой, а в воздухе кажется, висит густой сладкий запах цветущей сирени. Солнце обливает верхушки деревьев золотистым пожаром. Запах свежевскопанной земли с огорода кружит голову, пьянит, манит к себе. Тополя, перешептываясь о чём-то между собой, с завистью смотрят свысока на сидящих за столом. Слышится их смеющийся голос:
- Аллё-о, не спи - замерзнешь....
Чувствую прикосновение к плечу и прихожу в себя. Жена теребит меня за рукав халата:
- Ты уже спишь на ходу! Давай-ка ты папочка в постель. Завтра рано вставать. Мы обещали детям свозить их в парк.
Жена собирает со столика чайные чашки.
- Наташ,
- Ну.
-...Ты знаешь, что такое ...холод?..
- Так, всё, тебе уже и впрямь пора спать.
- Да, конечно, улыбаюсь устало я, и, взглянув ещё раз на диск луны, захожу в тёплую квартиру.