Интеллигент

— Ми-ха-лень, Ми-ха-лень, Ми-ха-лень, — задумчиво и добродушно повторял Циклоп, ритмично барабаня маленького, ушастого Михаленю по коротко стриженной голове. —Hу где, где оно такое воспитывалося? Где? Ты же ведь наш, простой, белорусский Михаленя. Как ты до этого дожил? Как ты, вообще, выжил вот такой вот, убогий? Слушай, а может быть ты просто баптист? Тогда все понятно. Ты же знаешь, я не заложу. Ну, скажи, по-честному, баптист?
— Не, товарищ сержант, не баптист. У нас их всех давно из деревни куда-то выслали.
— Ну, хрен с тобой, раз не баптист. Но кто ж ты тогда? Интеллигент, что-ли? Вот Брагинский со второго взвода, Ленинградец. Папаша врач. Вот он, наверное, интеллигент. Ну дак, что с того? Так завернет, что просто любо-дорого. Наш зав кафедры, Френкель, тоже, вроде, интеллигент. А вчера, гад, вернул мне лабораторную и с подковыркой так спрашивает: "Что это здесь у вас, сержант, нарисовано?"
Я говорю: "Установка с генератором высокой частоты, товарищ полковник."
А он мне: "У вашей установки херовые ножки. Херовые ножки — херовые знания." —и вкатил два шара.
— Ну ты мне скажи, — продолжал Циклоп, — на хрена ты вообще в училище поперся? Ведь ты же без году советский офицер. Как ты, вообще, служить собираешься? Тебя ж просто никто не поймет. Ты ведь должен будешь людьми командовать. Понимаешь? Людьми! Ко-ман-до-вать! А ты что? Ты ж по-человечески ни одного слова сказать не можешь! Ни одного, мать твою за ногу! Мне ж ведь тебя жалко. Ну, хочешь, я с тобой буду заниматься индивидуально командирской спецподготовкой?
— Хочу, товарищ сержант, — смиренно согласился Михаленя.
— Ну смотри, это же просто. Объясняю. Например, ты в субботу намыливаешься в увольнение к своей бабе. Так?
— Никак нет, товарищ сержант.
— Что нет? Что здесь не так?
— У меня ее нет. В смысле, девушки—нет.
— Хрен с ней, с девушкой. Ну ладно, тогда по-другому. Вот, например, ты собираешься в увольнение идти, в Железнодорожный музей. Годится?
— Годится, я, правда, там уже был.
— Ну черт с ним, что был, неважно, — постепенно распалялся Циклоп. — А я у тебя прямо на проходной отбираю увольнительную и говорю: "Курсант Михаленя, увольнение отменяется. Пойдете со вторым взводом чистить картошку." А ты мне: "Да шел бы ты на хер, Саня, с этой картошкой." — Понял? Ну, давай, повтори.
— Не могу, товарищ сержант, не получится.
— Что не получится? Ты же ведь даже и не попробовал.
— Не могу я так, товарищ сержант. Никак не могу я эти матерные слова говорить, — смущаясь признался Михаленя.
— Ну, и хрен с тобой тогда, — устало махнул рукой Циклоп. — Попомни мое слово — дальше старлея не дослужишься.
Вечером после отбоя батарея укладывалась спать. Михаленя обстоятельно, по-хозяйски, наматывал на сапоги портянки. В это время к нему подошел Витька Гусев и что-то прошептал ему на ухо. Судя по скабрезной Витькиной роже, это было что-то гадкое и непотребное. Нам показалось, что с Михаленей вот-вот случится удар. Он покраснел и покрылся испариной. Губы его шевелились, он тщетно силился что-то ответить, но никак не мог.
— Ну, давай Михалень! Ну, вдарь! Вдарь по Гусю! Скажи ему, кто он такой есть, — напористо наседал и подбадривал Михаленю, свесившийся с койки Циклоп.
И, наконец, Михаленя, чуть не плача, заикаясь и запинаясь, громко выдавил:
— Сам. Сам, сам ты...Гусев — то, что ты сказал!
Этим так навсегда и закончилась Михаленина командирская спецподготовка. Циклопово предсказание сбылось. Михаленя не дослужился даже до старшего лейтенанта.