Первый раз за границей

В конце августа - начале сентября 1994 года мне, обычному инженеру-электрику, проработавшему 25 лет в обычном московском НИИ, по счастливой случайности удалось побывать в Греции. До этого многие годы приходилось безнадежно завидовать всем тем, кто не имел допуска к секретным работам и за государственный счет или, накопив солидную сумму денег, и пройдя многочисленные проверки благонадежности до третьего колена или не проходя никаких проверок, мог съездить на две недельки посмотреть, как живут другие люди, наши соседи по планете.
Времена изменились и так случилось, что тогда заболел участник делегации, а билет пропадал. Быстро все оформили на меня, и вот я в замечательной компании московских музыкантов лечу в неведомые края.
Мы направлялись в небольшую греческую деревушку Хорто, что приуютилась между холмами на побережье залива Погасикос Эгейского моря, где в это время проходил музыкальный фестиваль "Экология в музыке", в котором приняли участие музыканты разных стран. Россию представлял симфонический оркестр Московского Баховского центра.
Поскольку я очутилась за границей первый раз, все мои чувства были обострены и схватывали самые мелкие отличия от нашей жизни. Я была человеком, наслушавшимся всякой всячины о чужих краях и теперь с любопытством сравнивала их с увиденным.
Дорога от афинского аэропорта до нашей деревни заняла шесть часов езды на автобусе. Сразу же за столицей, за ее фешенебельными пригородными коттеджами начинались поля, небольшие по российским масштабам прямоугольники красной земли, на которых зеленели кусты хлопчатника, перца, томатов. Удивило обилие поливных установок, далеко разбрызгивающих драгоценную влагу на поля. В водяной пыли рождались искрящиеся радуги - десятки, сотни маленьких переливающихся радуг.
За полями раскинулись оливковые рощи. Вот огромная плантация молодых посадок, где среди красной земли поднимались растеньица не выше человеческого роста. А вот зрелый оливковый сад, серебристыми кронами закрывающий землю. А дальше - старые, столетней и большей давности посадки. Огромные деревья с корявыми, закрученными причудливым образом, натруженными при добывании из-под земли влаги, кажущимися безжизненными стволами.
Вдоль дороги можно было увидеть и тополя и пушистые сосны, которые яркой нежной зеленью украшали выжженную 45-градусной жарой землю. Кое-где мелькали пальмы, кипарисы, акации.
Дальше дорога пролегла между холмами, каменистые склоны которых были также засажены оливковыми деревьями. Еще дальше верхушки холмов были срыты и распаханы под пшеницу.
Но вот и Хорто, который на несколько сотен метров вытянулся вдоль залива. Двух и трех этажные дома, стоящие фасадами к морю, почти все в первом этаже имеют кафе или ресторан со столиками у самой воды, куда вечерами стекается все здешнее население, а это и местные жители, и туристы, и горожане, как мы говорим, дачники. Один общий пляж проходит вдоль всего берега и лишь изредка прерывается нагромождением камней, пирсом или каналом, врезающимся вглубь материка, в котором покачиваются привязанные лодки. Среди них и обычные, простые, виденные много раз, и катера разных моделей, похожие на нарядные автомобили, сверкающие полированными поверхностями. Поодаль лежат сложенные серфы - доски с парусом, на которых после трудового дня любят покататься мужчины.
Берег гористый, и дома то прижаты к самому морю внизу, то взбегают на гору и радуют глаз с высоты своими белыми стенами, черепичными крышами, резными балкончиками, ажурными решетками, цветниками. Узкие улочки отходят перпендикулярно от моря, и там, в палисадничке среди листвы мелькнет заботливая хозяйка, поливающая цветы или чистящая овощи, или молодая мать, укачивающая ребенка, а то и хозяин с газетой.
Возле каждого дома - многолетние виноградные лозы, образующие шатры над двориками, с которых свешивались большие кисти крупных ягод. Здесь также росли груша, персик, оливки, в тени которых паслись козы. Что интересно, коз здесь привязывают не веревкой, которая врезается в шею, а надевают специальный намордник. Некоторые хозяева держат кур, индюков.
Каждый день на небольшую площадь у моря приезжает грузовик с овощами и фруктами. Его владелец выносит большие,  диаметром в полметра пружинные весы и выставляет корзины с помидорами, луком, картофелем, виноградом, перцем, баклажанами и огромными персиками.
Узнав, что я из России, продавец оживился, что-то быстро заговорил, особо выделяя слова "Херсон" и "Одесса". Я, до этого просто улыбавшаяся, вдруг, не узнавая себя, радостно закивала и с удовольствием заповторяла эти магические слова, которые сделали этого человека хорошим знакомым, своим на все остальное время.
Здесь же на площади среди пыли, высохших стеблей бамбука, мелких камешков стоит стеклянная будочка с телефоном. Купив рядом в киоске карточку, я через минуту разговаривала с Москвой. Причем не приходилось ни кричать, ни бить по аппарату, ни прикрывать трубку рукой, а просто нормально разговаривать. И только дрожание руки выдавало волнение от необычности для простого россиянина вот так запросто из деревни за многие тысячи километров поговорить с Москвой, да не с Кремлем или Белым Домом, а позвонить в обычную квартиру из спального района.
В Хорто два магазинчика, где можно купить все. В одном из них стоит музыкальный синтезатор, наверное, довоенного выпуска, на котором хозяин по имени Косто, подвижный веселый мужчина лет сорока пяти, иногда музицирует даже в присутствии покупателей. Наших ребят он полюбил сразу и от души каждый день всем дарил сувениры - открытки, зажигалки, редкие у нас специи, а то и угощал рюмочкой водки.
Каждое утро в магазин Косто привозят две большие корзины с вертикально торчащими палками свежего хлеба, который на вкус оказался абсолютно несоленым. Может быть это и полезно, но непривычно. Купив такую палку в Москве, я обычно домой привожу в лучшем случае половину, а здесь больше одного кусочка есть не хотелось.
Как и глаза, слух тоже находит много нового. Крик осла, быстрый греческий говор, необычный звуковой сигнал у промчавшегося автобуса. Но каждое утро начиналось с радости - раздавался чистый голос трубы, напевающей родное "Наверх вы, товарищи, все по местам...". Это наши музыканты играли "подъем". И вся деревня это слышала!
Армянские гены в моей крови почувствовали в Эгейском море что-то родное. Всегда присутствующий страх перед водой, здесь наконец-то отпустил меня, и я погрузилась на старости лет в родную стихию, отдала себя ее ласковому касанию, ее заботливому материнскому поддерживанию. Лишь время от времени она заигрывала со мной, щекоча неизвестно откуда взявшимися прохладными струйками. Прошел час, другой... Но нельзя же совсем не выходить из воды. Это же ненормально. Возникла мысль, что неплохо бы спать ночью в море. Явно перегрелась на солнце.
Первый концерт нашего оркестра состоялся вечером на открытой сцене деревенского театра, этакого мини Колизея. Музыканты расселись внизу на полукруглой каменной площадке, а зрители - на веером расходящихся древних каменных ступенях. Собралось около двухсот человек.
Греческий дирижер Георгиос Хадзиникос, выступавший в Москве с этим оркестром весной, был хорошо знаком нашим музыкантам. Зазвучала музыка Дебюсси, Пёрсела, Баха. Приятным сюрпризом для слушателей стало исполнение танцев для оркестра греческого композитора Николаоса Скалькотаса. Пели цикады, качался десятиметровый бамбук, стоящий стеной за спинами музыкантов, звучала прекрасная музыка.
С этого дня я как прикормленная собачонка ходила за оркестром на все его репетиции, концерты, на все выступления наших и других музыкантов, на мастер-классы по вокалу и ансамблю, которые проводились в рамках этого фестиваля, и даже на семинары, которые велись на греческом языке.
В один из дней я познакомилась с 25-летней гречанкой из Афин по имени Лица, которая прекрасно, почти без акцента говорит по-русски, хотя ни разу не была в России, является большой поклонницей русской культуры, любит наши стихи, переводит их на греческий язык, обожает русскую музыку, имеет прекрасный голос  и с удовольствием поет романсы Чайковского и Рахманинова. Использует малейшую возможность для выступлений с русской программой, однако с сожалением замечает, что русскую музыку в Греции знают плохо.
Отец и дядя Лицы партизанили в горах во время Второй Мировой войны, а Лицу воспитали в любви ко всему русскому, будучи в полной уверенности, что лучше русских людей на свете никого нет. Это слово в слово поведала мне сама Лица. И если она узнаёт, что в Грецию приехала русская делегация, особенно музыканты, Лица летит на эту встречу.
Сейчас она огорчена тем, что на нынешнем фестивале ее педагог по мастер-классу американка Гаелин Сабора не разрешает ей петь русскую программу. Лица говорит: "Я не могу без этого. Ну, разве ей объяснишь? Это надо рассказывать всю мою жизнь!"
Я сижу за столиком в кафе у моря. Поблизости никого нет. Лишь старик с черно-седой бородой и такой же роскошной гривой вьющихся волос налаживает серф. И вот он стройный, богоподобный несется вдали на фоне дальнего холмистого берега залива по гладкой поверхности воды, ловко подхватывая парусом ветер.
Как-то с виолончелисткой  оркестра мы решили пойти пешком в соседний город (или деревню) с красивым названием Милина. По дороге среди дикой флоры радостно было встретить в такой дали от дома синенькие цветочки цикория, сочную полынь, такой русский подорожник и бесконечные кусты ежевики, за которую то и дело цеплялись наши лучшие наряды. Идти минут сорок, но по дороге попадались такие уютные бухточки с неправдоподобно чистой изумрудной водой и зовущим песчаным берегом, что наше путешествие затянулось. Хотелось побыть в этой воде, понежиться, потрогать ее, рассмотреть как следует дно, пособирать камушки. 
Но вот и Милина. Чуть больше Хорто и вся распласталась вдоль шоссе, протянувшемуся у самой кромки моря, одетой в камень. Так что можно было спуститься на две-три ступеньки, искупаться и тут же сесть за столик ресторана и роскошно пообедать, что мы и сделали. Побродили по улочкам, полюбовались прекрасным православным храмом, купили карту Греции, кое-какие сувениры, но неизменно ноги приводили нас к морю, от которого невозможно было надолго оторваться.
Обратно идти не хотелось, надо было переждать жару. А тут как раз носатый молодой грек впрыгнул в свою моторку «Анастасию», которая покачивалась среди множества других лодок, и стал тихо отгребать от берега. Уловив наши завистливые взгляды, он не торопился и явно ждал чего-то. Мы не выдержали, извинились и хитро спросили, как нам добраться до Хорто. Он с готовностью показал на «Анастасию», подкатил ее к берегу, и вот мы летим по воде с бешеной скоростью, кричим что есть мочи от ощущения счастья: "Да здравствует Греция! Да здравствуют греки! Греция прекрасная страна!!!" На что он согласно кивал, улыбаясь и только в конце пути, причалив в Хорто, поинтересовался, не англичане ли мы. От русских такого поведения он явно не ожидал. И когда мы, желая расплатиться, спросили его: "Сколько?", свое отношение к русским он выразил, решительно ответив: "Никогда!"
Спать в Греции мне казалось преступлением. В шесть часов утра я была уже у моря. Старый рыбак в лодке у берега распутывал из сетей рыбу, которую уже успел наловить, и кидал ее старухе в клеенчатом переднике. То он, то она время от времени обращались ко мне по-гречески. Видя, что я ни бельмеса не понимаю, старик спросил: "Итальяно? Джёман?" Я отвечаю: "Роша"- так они называют Россию. Он спросил с видом знатока: "Роша Украйна?" Я: "Роша Москау". Они, кивая в знак того, что как же, знают, несколько раз повторили друг другу "Роша Москау". И пока старуха относила рыбу в дом, лукавый старик сумел на пальцах предложить мне в 10 часов покататься с ним на лодке, и даже показал, куда он меня повезет и как там прекрасно нам будет плавать. Вот это старик!
По поводу жестов еще один случай. Вчера вечером проходящему во дворе владельцу гостиницы постоялец безуспешно долго пытался сказать, что у него в номере кончилась туалетная бумага. Что русского, что английского хозяин не понимал. Парню пришлось перейти на выразительный язык жестов, что вызвало всеобщее веселье и долгожданное взаимопонимание.
Мы сидим в ресторане "Амбросиа" и пьем отличное греческое вино Кава 1989 года рождения, закусываем креветками, ягненком, тушеном в лимоне и каком-то соусе и смотрим на корявые палки молний, врезающиеся в холмы на противоположной стороне залива, поскольку невинный вначале дождь перешел в грозу. Внизу под нами молодые греки веселой стайкой высыпали на волны, и до нас долетают их радостные крики.
Картина перед глазами поминутно меняется. Вот холмы за заливом постепенно одеваются туманом, их контуры тают в дымке, вот их совсем не видно, сплошная сизая пелена над морем, но через минуту-другую край неба впереди светлеет, становится видимой первая гряда холмов, потом вторая, третья и вот уже полностью прояснились знакомые очертания. Пусть гроза продолжается, и дождь, утихнувший было, принимается жарить вновь, и опять затихает и возобновляется, но золотая полоса неба ширится от горизонта, растекается все дальше и дальше. Мудрая природа, умыв и напоив все вокруг, позволит своим неразумным детям выползти из укрытий, подставить горячему солнышку намокшие спины, плечи, головы, обласкает и приголубит всех.
Музыкальные вечера проводились и в деревенском музее. Сюда на концерты почти каждый вечер собирались местные жители, заезжие туристы и участники фестиваля. Большой длинный зал музея не имеет потолка как такового, потолком служит внутренняя поверхность крыши, перетянутая стропилами. Толстые желтоватые балки кажутся отполированными. Рельефные каменные стены внизу на полтора метра обшиты узкой вертикальной доской, покрытой светлым лаком. Белый лакированный пол кажется сделанным из карельской березы. По стенам развешаны картины, выполненные в наивной манере, из которых мне понравилась одна: изображен старый грек без руки, на поводке пасущий в лесу рыжую с белыми пятнами свинью, которая гуляет на задних ногах. 
Постепенно нарядные зрители заполнили зал. Хадзиникос извинился, что долго будет говорить по-гречески и по-английски и меньше по-русски, поскольку русская публика более остальных подготовлена к восприятию классической музыки. Что ж, неплохое начало.
Концерт начался с "Фантазии" Шумана в исполнении американского пианиста. Деревенский рояль звучал прекрасно.
Было удивительно сознавать, что из разных точек земли люди съехались сюда, в небольшую отдаленную от столицы деревню, пришли в этот зал, слушают музыку Шумана. А ведь живут за тысячи километров друг от друга, говорят на разных языках, имеют совершенно различные традиции, уровень жизни, культуры, образования. И вот здесь вместе сидят в маленьком на двести мест зальчике, и эта музыка что-то делает с их душами - ласкает, будоражит, успокаивает, извлекает из памяти множество разнообразных чувств. Меня поразила мысль - выходит, что мы все одно и то же?! В сущности? Получается, что так.
Выступление американской певицы Гаэлин Саборы на меня впечатления не произвело. Может быть оттого, что я все еще находилась под гипнозом удивительного пения нашей певицы Хибблы Герзмава, которое мне удалось послушать в Москве? До того мне еще не приходилось слышать такой поразительный по красоте голос, наслаждаться необыкновенной чистотой интонации, восхищаться профессионализмом, всем тем, что делает певицу прекрасной, любимой, известной. Что же касается американки, то она пела довольно нежно, но даже я могла заметить, что она расходится с пианистом, шумно набирает воздух, что ей совсем не даются низкие ноты. Весь голос булькал в ее больших щеках.
Хотя, впрочем, это я чересчур. Пусть поет женщина. Но милосердная публика терпеливо выдержала  затянувшееся пение и аплодировала искренне.
Вечером у скрипачки нашего оркестра отмечали день рождения. Двое парней - трубач Илья и валторнист Миша - нарядились римскими патрициями, в тогах из простыней и в лавровых венках приветствовали нас сдержанным поднятием руки. Правда, у одного патриция вместо руки оказался протез, под который он приспособил детские грабельки и все норовил ими по громкому требованию повеселевшей от возлияний публики почесать имениннице спинку.
Совсем поздно, вернувшись в свою гостиницу, я очень хотела присоединиться к моим соседкам из Голландии, которые беседовали у меня под окном, попивая кофе. Но проклятое косноязычие, вернее незнание языка, который я много лет "изучала", не позволило вклиниться в их разговор и дальше худо-бедно изъясняться.
А ведь очень хотелось рассказать им, как мы живем, чтобы они не думали, что у нас ходят медведи по улицам, а все мы носим исключительно шапки- ушанки и тулупы. Хотелось рассказать, что наши ребята - отличные музыканты, веселые и остроумные люди. Что наша Россия - слегка приболевшая матушка, которая, без сомнения, скоро выздоровеет, потому что у нее могучий организм от природы и в ней заложены великие силы. И хотя многие бегут из России, ей от этого хуже не будет. Да, сейчас уровень исполнительского искусства снизился, но это все временно, появятся новые люди, новые таланты, их в России на душу населения больше, чем где бы то ни было. Это абсолютно точно, это проверено.
Мало кто в мире может отдать другому последнее. От полного яств стола бросить кусок - это да, бывает, а вот последнее отдать - кроме как в России - нигде. Знаю массу примеров этому. Когда старая женщина каждую пятницу, купив на свои пенсионные копейки кефир, булку, молоко, что-то еще, идет в больницу и навещает какого-нибудь одинокого, чужого ей человека до его выздоровления, моет, убирает. Потом другого, и так много лет подряд. Когда другая женщина побирается, потому что ей на свои деньги не прокормить 60 кошек, которых она подобрала на улице. Когда в одну небогатую семью взяли из детского дома пятерых детишек с другим, чем у нас цветом кожи, так как их никто не хотел брать. Когда моя знакомая делает бесплатно людям массаж, облегчает их боли, а сама потом обессиленная еле идет, держась за стены. Каждый из нас вспомнит подобные примеры. 
Это и многое другое - высокий профессионализм, чувство юмора, огромные пространства нашего Отечества, былая, да и теперешняя военная мощь его и прочее и прочее - позволяют нам вести себя за границей спокойно, с достоинством, с гордостью произносить слова Россия, Москва, несмотря на удручающую статистику по уровню жизни, техническому оснащению, медицинскому обслуживанию и другому. Это все дело наживное.
Но вернемся к Хорто. Греческий альтист Димитрис предложил нашим ребятам сыграть вместе флейтовый квартет Моцарта. Они сели попробовать, и родилось чудо. Все сбежались послушать, даже из соседних домов. Было такое впечатление, что они вместе играли много-много раз. Димитрис сказал, что это чудо сотворила музыка Моцарта, и, конечно же, он был прав. Сами музыканты с удивлением обнаружили, что трехчасовая репетиция пролетела несколькими минутами.
Вечером того же дня в деревенском театре при большом стечении народу состоялся очередной концерт. Программа включала музыку Нильсона "Гелиос" в исполнении российско-греческого оркестра, концерт для двух гитар и камерного оркестра Вивальди, романсы Рахманинова в исполнении греческой певицы, концерт Мендельсона, который с нашим оркестром играла 14-летняя армянская скрипачка. Завершился концерт 1-й симфонией Сибелиуса в исполнении составного российско-греческого оркестра.
На мой взгляд, лучше всего прозвучали русские романсы, хотя на фоне стрекотания цикад, шелеста листвы и шуршания ветра сопрано звучит несколько необычно. Но публика отдала свои симпатии оркестру и юной скрипачке. Сами оркестранты своим исполнением остались недовольны, но известно, что настоящие музыканты бывают иногда излишне требовательны к себе. Хорошее вино в ночном ресторанчике слегка исправило упавшее было настроение, а греческие блюда с большим количеством перца вообще переключили внимание от этой темы.
Удивительные закаты в Греции. Желтое, красноватое, алое и изумрудное море, фиолетовое, пепельно-синее небо и стремительно падающий, быстро меняющий очертания по нижнему краю оранжевый с синевой потухший диск солнца. Добавьте сюда кружева аспарагуса, растущего здесь кудрявым деревом, через которые смотришь на эту картину, и вы поймете, что если бы вся прелесть Греции заключалась только в этом, то и тогда стоило бы ехать за три девять земель, чтобы не пропустить эти мгновения.
Понятно, что повсюду на земле можно увидеть не менее прекрасные закаты и восходы нашего солнца, не одной Греции оно светит, но для северян южное очарование такого вечера подсознательно окрашено всплывающими из памяти стихами, живописными полотнами, музыкой, волшебными сказками, собираемыми как бы просто так, про запас, до поры нашим чутким восприятием жизни, и лишь теперь, на отдыхе, когда голова и душа не обременены будничными заботами, силою приятных обстоятельств отодвинутыми на задний план, на потом, глаза отрываются от земли под ногами, душа распрямляется, выставляя на поверхность то огромное знание, которое копилось на протяжении жизни, навстречу морю, закату, этому чудному вечеру и ночному небу.
Поначалу в Хорто вызывало беспокойство то обстоятельство, что там по утрам в рупор произносят какое-то объявление или предупреждают о чем-то, да так громко и строго, как будто везут контейнеры с ядерным топливом и просят всех разойтись по домам по добру по здорову. Оказалось немного не то. Это торговцы арбузами на своих машинах, в основном хондах и сузуках, проезжая по деревне, объявляют о своем товаре. Так же хозяева развозят лук, картофель и другие овощи и фрукты. Вот тебе и ядерное топливо.
Занятия по мастер-классу струнного квартета вела мадам Морган из Франции. Замечания она делала только на французском языке. Димитрис же переводил их нашим ребятам на английский. А если у них возникали какие-то вопросы, перевод происходил в обратном направлении. Но жесты, мимика, экспрессия и обаяние мадам Морган делали порой перевод ненужным.
Мне, однако, показалось странным, что она не знает английского языка, хотя, быть может, это принципиально. Ведь французы ревниво оберегают свой язык, свою культуру от надвигающегося американского поп монстра.
Мадам осталась очень довольна игрой наших ребят и предложила им сыграть этот квартет на одном из фестивальных концертов, что они и проделали в один из вечеров с большим успехом, повторив этот квартет на бис.
Удалось мне побывать на репетиции исполняемого совместно с греками концерта для трубы и струнных Торелли. Странное на взгляд новичка сочетание инструментов оказалось удивительно приятным. Мягкий, нежный голос трубы гармонично ложился на бархатные звуки виолончели, альта и скрипки. Хотелось слушать еще и еще, но нас ждали автобусы, и надо было всем срочно отправляться в город Волос, где должен состояться концерт. Ребята шутили, что когда приедут русские, Волос встанет дыбом.
Приехали вечером, когда Волос был весь в огнях. Уютный небольшой театр еле уместил на своей сцене пятьдесят музыкантов. Концерт начался вступительным словом Хадзиникоса и прошел успешно: музыка Сибелиуса и исполнение понравились слушателям. Хадзиникосу и музыкантам долго аплодировали. Дирижер был очень доволен таким вниманием соотечественников, благодарно кланялся и излучал счастье.
Но вот настала пора уезжать, фестиваль окончился. Последняя ночь в Хорто. Никто не спит. Греки с нашими ребятами обмениваются адресами, бродят по деревне, заглядывают во все ресторанчики, прощаются.
В семь часов утра автобус на Афины. Лица едет с нами. Погрузили вещи, инструменты и в путь. Взгляд старается все увидеть, запомнить.
Ударник Максим вышел к водителю, повернулся к нам и сказал благодарное слово всем музыкантам, грекам, нашим спонсорам, которые организовали этот фестиваль. Дело кончилось объятиями и поцелуями.
А мы все едем и едем... Несколько раз мы видели Хорто, когда автобус менял направление, набирая высоту на холмах. Сначала это были его последние дома, потом нам представилась почти вся деревня, утопающая в зелени, и в последний раз мы увидели между огромными холмами маленький треугольничек домиков, прилепившийся длинным основанием к берегу залива. Печаль расставания смешалась с радостными впечатлениями проведенного в Хорто времени, и было непросто это пережить.
За окнами пшеничные поля на срезанных вершинах холмов, бесконечные оливковые рощи, огороды, и так почти шесть часов езды.
Пригороды Афин встретили нас прекрасными коттеджами. Лица села к микрофону и объясняла нам по ходу, где что. Вот стадион, где в 1896 году возобновились Олимпийские игры, вот здание парламента, вот университет, где наша Лица учится на юридическом факультете.
Разместили нас в двухместных номерах гостиницы "Декарт". Было воскресенье, 14 часов. Завтра утром улетаем в Москву. Наша задача попасть в Акрополь, который сегодня закрывается в 15 часов. И мы с этой задачей справились. Бегом вверх по афинским улицам, бегом мимо километрового вещевого рынка, где в сутолоке людей и машин можно было легко затеряться. Все выше, выше, сердце уже стучит где-то в горле. Но как только увидела огромные колонны Парфенона, как только ступила на священные камни Акрополя, отполированные миллионами ног, забылось и то, что невозможно дышать от беготни и жары, что блузка прилипла к спине, и что пот в три ручья, и что ноги до крови стерты пылью, попавшей в босоножки, и что некуда спрятаться от солнца.
Успели только ахнуть - вот они кариатиды!, посмотреть на открывающийся отсюда вид на город, постоять в тени древних колонн, как резкие свистки служителей погнали нас вон к выходу, не давая отдышаться, подумать, проникнуть мысленно в толщу веков. Увы, пришлось оставить все это на потом. А сейчас вместе с тысячами других туристов старых и молодых, белых, черных и желтых, в шортах, рясах, сутанах, туниках, сарафанах, с детьми, внуками, вместе со всей этой пестрой массой нехотя перетекать от площадки к площадке вниз, подгоняясь пронзительными свистками вежливого персонала: "Пожалуйте на выход, господа".
Остаток дня пролетел быстро. Купила себе шубу, ажурную, как бы связанную крючком клеенчатую скатерть, сувениры.
Вечером улица Плутарха - огромная крутая лестница - привела нас к фуникулеру, который еще дальше взбирался почти вертикально, и мы поднялись, наконец, на смотровую площадку самой высокой точки Афин. Трудно передать, что открылось нашему взору: огромный город где-то внизу, весь в мерцающих разноцветных огнях, обозначающих проспекты, улицы, площади, потоки машин. И так во все стороны. А мы, внезапно онемевшие, стоим наверху и с поднебесной высоты смотрим на таинственное, непостижимое творение рук человеческих.
Последнее утро в Греции. Собираемся, грузим вещи в автобус, укладываем инструменты. Лица здесь. Фотографируется со всеми, ее целуют, обмениваются адресами, звучат последние прощальные фразы. Я сижу в автобусе. Мне из окна видно, как Лица еле сдерживает слезы, улыбается, по ее лицу время от времени пробегает то ли тень, то ли судорога. Увидев в автобусе кого-то еще, она вновь вспыхивает, что-то кричит, машет рукой, делает какие-то знаки. Отвернувшись от всех, я вытираю мокрые глаза.

                Л.Кружкова