Не только песня об олене

Уже более недели, как я испытал шок, от которого все еще не пришел в обычное уравновешенное состояние.
В один из жарких солнечных дней первой декады августа, сдав очередной материал ко Дню строителя в газету, я решил прокатиться на велосипеде по заповеднику.
От поворота на турбазу педали можно было не крутить, так как дорога шла под гору и велосипед сам набирал разбег. Скорость возрастала быстро, и приходилось даже притормаживать. Восхитительное ощущение полета и единения с природой! И так - до Луговки, где ввиду придорожной часовни Богоматери Одигитрии начинается подъем в гору. Этот участок пути небольшой и преодолевается легко. Зато оказываешься на водоразделе, - какие дали открываются взору! Какой чистый, насыщенный запахами лугового разнотравья воздух! Возникает ощущение восторга, словно приоткрывается исполненное чудесного четвертое измерение. Самое обыденное и привычное вдруг представляется загадочным и погружающим в неизъяснимое блаженство.
Вскоре дорога снова потекла вниз. На скорости вылетел к развилке: налево  - Тригорское, направо - Савкино. Предпочел отправиться прямо, на Кремневку, куда еще не ездил. Дорога вывела к широкому и ровному мосту через Сороть. На дорожных указателях прочитал, что здесь водоохранная зона. Не переставал удивляться тому, что всё виделось каким-то необыкновенным и чарующим. Редкое состояние, которое можно было бы назвать переживанием волшебства.
После моста начался затяжной пологий подъем. Ощущение сказочности усиливалось. То листва на деревьях как-то по-особенному встрепенется, зашелестит, то внезапно обоняние уловит запахи, вызывающие ассоциации из далекого детства. Как все это зримо, живо и волнующе!
Я ехал, смотрел по сторонам дороги и вспоминал, как когда-то отец катал меня трехлетнего на велосипеде и увозил далеко за город, в поля, где мне открывался большой и загадочный мир. Отец был в ту пору в два раза моложе, чем я сейчас, а ведь его уже нет в живых. Но всплывшие переживания таковы, словно молодой отец у меня за спиной, а я-маленький сижу на прикрученном к раме детском сидении, крепко ухватившись за руль, и самозабвенно поглощая глазами открывающиеся картины...
Вдруг пахнуло чем-то таким, что в памяти всплыли эпизоды из жизни в пионерском лагере - с линейками, горнами и барабанами, играми и состязаниями, купаниями в реке, песнями у прощального костра. Каким насыщенным и незабываемым было беззаботное и поистине счастливое пионерское детство. Были мечта, цель, стремление, была ответственность взрослых за детей. Вдохновляло ощущение светлых и захватывающих перспектив.
Но что это?! - Я тотчас узнал сельский Дом культуры, о котором написал в статье к 85-летию строителя-юбиляра В. С. Семичева. В рассказе Владимира Сергеевича меня поразила одна деталь. Как руководитель стройки, он предложил на фасаде здания выложить из красного кирпича бегущего оленя, чтобы уже с дороги, издалека люди видели его и добрым словом вспоминали строителей. Почему именно оленя? В те годы - в начале 70-х - по всей стране гремела песня "Лесной олень" из кинофильма "Ох уж эта Настя". Песня сразу стала любимой и взрослыми, и детьми, а олень - символом светлой счастливой мечты.
Одно дело - когда художники выполняют на стене мозаику или роспись, и совсем другое - когда художественный образ создают строители из подручного материала. В рассказе Семичева меня тронуло, с каким воодушевлением рабочие-каменщики взялись выложить из кирпича красавца-оленя, дав этому образу гармоничную поддержку орнаментом из такого же красного кирпича.
Об этом совхозном Доме культуры я был наслышан. В советское время жизнь кипела здесь. Из окрестных деревень сюда приходили на танцы, смотреть кинофильмы, заниматься в многочисленных студиях и кружках, в библиотеке брали книги для чтения. И Семичев рассказывал о строительстве здания с оленем с такой теплотой, что все это вместе мысленно звучало во мне сказочной симфонией.
Действительно, первым в глаза бросился застывший в кирпиче бегущий олень. И тут же, пораженный, я увидел пустые глазницы разбитых окон - по всему зданию! Контраст искалеченного, заброшенного и всячески оскверненного огромного здания и умиротворенной тихой природы, напоенной солнцем, был столь чудовищен и внезапен, что во мне всё содрогнулось и замерло в диком и немом душевном вопле. Вокруг - никого. Только можно было услышать жужжание копошащегося на цветке шмеля.
Как завороженный начал я обходить здание, возле которого в хаосе валялись растерзанные стулья, кресла, столы, шкафы и многие мелкие останки предметов, некогда служивших человеку. Поставил велосипед. Достал фотоаппарат и стал снимать здание снаружи и изнутри.
В продуваемом насквозь огромном спортивном зале летали стаи ласточек и голубей. Степень изувеченности всех помещений была такова, что мои чувства зашкаливали от увиденного. Я осмотрел развороченный и загаженный кинозал, множество подсобных комнат, театральную сцену, фойе и коридоры. Увидел море бумажных карточек, свидетельствующих о том, что в этом месте находилась библиотека. Величественная сюрреалистическая картина, ужасающая до оцепенения своей достоверностью.
По внешним и внутренним лестницам я забирался в некогда живые помещения, побывал на всех трех этажах. Преследовало стойкое ощущение как от фильма ужасов, в котором Землю захватывают монстры, чтоб разорить и уничтожить все, что есть на ней. Вспомнились слова Юрия Анненкова (1889-1974) о том, что оставили после себя революционеры-большевики, жившие некоторое время на его даче. Все помещения дома они так изгадили говном, что даже ступени лестниц сгладились, превратившись в сплошные наклонные плоскости. Изуродованная мебель и говно были разбросаны повсюду. И как апофеоз проявления революционной сознательности - надпись говном же на потолке: "Ну что, буржуй, отведал нашего пролетарского говна?" Здесь, в Доме культуры с бегущим оленем было то же самое, только в несоизмеримо больших масштабах современной варварской изощренности.
Но более всего меня поразили слезы искореженного и мучительно погибающего исполина-здания! Не вода, текущая по стенам сверху, а именно слезы плачущего Дома культуры. Ведь здание стоит изувеченным более десяти, а то и двадцати лет, все коммуникации давно отключены, - откуда ж взяться воде?
Еще в звенящей тишине пустого здания мне слышалось нечто, напоминающее голоса и музыку когда-то бившей здесь ключом жизни. А в одной из заваленных мусором комнат я нашел остатки приклеенного и приколоченного к деревянному стеллажу плаката с изображением Ломоносова! На плакате слова, приписываемые, очевидно, великому ученому: мы продолжим нашу историю. Поистине знаковое явление Ломоносова, радевшего о народе российском и пользе для Отечества! 
В довершение всего в библиотечных комнатах на полу среди карточек, журналов и растерзанных книг я наткнулся на прекрасно сохранившуюся уцелевшую книгу - роман Андрея Платонова (1899-1951) "Чевенгур". Стоит ли говорить, что эту книгу я взял с собой, и она тотчас стала реликвией для меня...
В этот незабываемый день я доехал до местечка Вече, где находится воинский мемориал и братское захоронение, в котором покоятся более 3000 солдат, погибших в боях за освобождение этих мест от фашистов. Я стоял на пропитанной кровью героев земле и думал о том, что они погибли ради созидательной и счастливой жизни тех, кто будет после них, - нашей жизни!
Я вспоминал Семичева, мальчишкой в годы войны уберегшего и растившего семерых малых детей. Впоследствии, став строителем, сколько он построил школ, больниц, детских садов, Домов культуры, производственных и жилых зданий! Сомневался ли он в том, для чего строит все это? Нет, он верил, что воздвигаемые здания нужны людям для насыщенной, интересной и творческой жизни...

А рефреном к моим раздумьям в самой глубине души звучали чудесные слова песни:

Со мной лесной олень по моему хотенью,
И мчит меня олень в свою страну оленью,
Где сосны рвутся в небо, где быль живет и небыль, -
Умчит меня туда лесной олень...