глава 3. 1. Быть может, и вы

УОТСОН.

Запястье сразу затекло мягкой болезненной опухолью. Я стоял и рассеянно баюкал больную руку, глядя вслед удаляющейся спине Холмса. Он шёл тяжело, согнувшись и с трудом переставляя ноги, словно ветер, дующий ему в лицо, для него оказался крепче, чем для меня.
И только увидев, как он вошёл в дом, я, наконец, опомнился. Рука ныла, и я подумал о возможной трещине в кости, но подумал совершенно равнодушно. Холмс беспокоил меня гораздо больше — его поведение отдавало или начинающимся психозом, или каким-то постоянным и сильным раздражителем. Был ли то страх перед неведомой опасностью, боль от предстоящей смерти Мэри или что-то ещё, но я хотел — и, полагаю, имел право — знать, что с ним происходит. «Нам нужно поговорить, — подумал я, всё ещё стоя столбом на ветру. — И лучше сделать это немедленно».
Я начал подниматься к нашему «карантинному домику» — последнему по склону, заранее репетируя в уме сдержанную, но твёрдую фразу, с которой обращусь к Холмсу, не теряя собственного достоинства, и которая вынудит его, так или иначе, объясниться.
Но едва я приоткрыв дверь, переступил порог, заготовленная фраза тотчас вылетела у меня из головы...
Холмс заходился в приступе жесточайшего кашля. Чтобы удержаться на ногах, он судорожно вцепился рукой в крышку стола, а другой силился расстегнуть аграф на своей альмавиве, но из-за кашля всё никак не мог. Его губы посинели, лицо приобрело землистый цвет, из глаз текли слёзы, и, к тому же, я отчётливо видел, что кашлять ему очень больно. Ни свиста, ни каких-либо ещё признаков препятствия дыханию я не услышал, зато, прижавшись ухом к его груди, даже сквозь одежду уловил грубый скрежещущий звук. Диагноз таким образом не составил труда.
Я расстегнул на нём непослушную застёжку, и альмавива упала с его плеч. Помогая избавиться от куртки, я почувствовал, что вся его сорочка насквозь пропиталась горячим потом — у него явно была повышена температура.
- Лягте на больной бок, - велел я, стараясь докричаться до него сквозь уже мутящееся от удушья сознание.
С моей помощью он повалился на постель, и я сунул ему под рёбра туго скатанную подушку, а под язык — леденцовую лепёшку из макового сока и солодки.
- Дышите носом часто и поверхностно. Вы слышите меня, Холмс? Сейчас станет легче, потерпите.
Он послушно попытался как-то овладеть дыханием, да и лекарство я дал ему проверенное, но всё равно прошла ещё целая вечность прежде чем кашель начал униматься.
- Итак, у вас проникающее ранение плевры, осложнённое сухим плевритом, - обличающе проговорил я, едва он снова смог воспринимать мои слова. - А теперь ещё и жар, что указывает на прогрессирование воспаления. Безусловно, туберкулёзный санаторий — лучшее место, которое вы могли выбрать для долечивания... Почему вы скрывали своё состояние? Неужели непонятно, что я весь поглощён Мэри, неужели непонятно, что я просто не в состоянии сейчас замечать то, что, может быть, заметил раньше?
Мне показалось, что Холмс хочет что-то ответить — во всяком случае, он вскинул на меня взгляд и даже слегка приоткрыл рот, но внезапно какая-то тёмная мысль задела его сознание, и он снова сжал губы грустно и болезненно, а в глазах мелькнуло чувство, похожее больше всего на застарелый... страх? Я с удивлением наблюдал за этой странной игрой его подвижного лица, и она, должен признаться, очень встревожила меня. Мне вспомнился его странный подозрительный взгляд прошлой ночью, его вопрос, не хочу ли я, чтобы он уехал, и как он уточнил насчёт брошенного в него камня: «кидали, чтобы убить», словно только это обстоятельство и снимало с меня более чем обоснованные подозрения. В общем, я почувствовал себя не лучшим образом. Похоже было, мой друг перестал доверять мне — и как врачу, и как человеку, искренне к нему расположенному.
Признаться, после той апрельской истории я копался в себе, не раз спрашивал себя, смогу ли я теперь воспринимать Холмса, как близкого мне человека или же чувства мои будут навсегда смятены и порушены, но о том, что и Холмс сможет увидеть во мне не просто соперника — врага, угрозу — мне как-то даже и в голову не приходило. Ведь это был такой привычный, такой мой Холмс, с его глуховатым высоким и резким голосом, с его запахом полыни, табака и чернил, с его порывистостью движений и пронзительным умным взглядом. Ведь я готов был простить ему всё, что угодно только за то, что он рядом. И вдруг эта горечь, вдруг этот больной, почти затравленный взгляд...
- Я должен вас хоть теперь осмотреть, - как можно мягче сказал я. - Давайте помогу раздеться... Вас ранили ножом, ведь правда? Но я-то, дурак, подумал, ранение не проникающее, нетяжёлое, и вся проблема была в потере крови. А оно вон как...
Он ничего не ответил мне, но покорно позволил себя осмотреть. Я помог ему снять сорочку и увидел едва затянувшийся рубец на боку — припухший и, как говорят врачи «неспокойный». Я подумал о том, какую боль может причинять такой рубец сам по себе, да ещё осложнённый реактивным плевритом.
- Представляю себе, чего вам могло стоить приехать сюда, - сказал я, качая головой. - И представляю, какую боль причинил, уперевшись вам в грудь. Теперь я понимаю — вы ударили меня подсознательно, просто от боли. У вас продолжается воспаление, оно и даёт реактивный плеврит и температуру. Не знаю, насколько глубоко заинтересованы ткани, но раневой канал — открытые ворота. Вам нужно лечиться, Холмс, а вы об этом, как всегда, не думаете... Ну ничего, сейчас я сделаю вам укол, и  вы сможете поспать так, чтобы боль не досаждала и дышалось полегче.
Когда я вонзил иглу и принялся вводить лекарство, Холмс вдруг неожиданно слабо улыбнулся:
- Зачем же мне думать о таких скучных материях, как лечение, когда я приехал к моему врачу, Уотсон? - сказал он. - У меня для размышления найдутся вещи куда забавнее. Вот, например, природа этой записки... Дайте-ка мне сюда куртку, - и он вытащил из кармана и положил передо мной свёрнутую в рулончик бумажку.
- Да ведь это билетик для игры в «суд»! - узнал я.
- Ну да. Только вместо должности «вор» или «палач» на нём написано... да вот, прочтите сами.
Я прочёл. И ещё раз перечитал.
- И что это значит? Кто-то угрожает вам?
- Может быть, и не мне. И это не обязательно угроза... Не знаю, Уотсон. Возможно, во всём виновата просто повышенная температура, но я здесь словно постоянно чувствую за собой слежку. И либо за этим нет ровно ничего, и у меня начинающаяся паранойя, либо за этим что-то есть, и тогда у меня несколько объяснений, ни одно из которых не радует.