Скрипка - половинка

   С годами как-то изменилось моё отношение к музыке. Нет, я по-прежнему с удовольствием слушаю эстрадные песни, посещаю оперные и балетные спектакли, но наибольшее наслаждение испытываю на симфонических концертах, и особенно, когда они проходят вечерами, в так называемой Чаше Голливуда (1), в Лос Анджелесе - в амфитеатре меж невысоких зелёных холмов, рассчитанном на 18 тысяч посетителей, под открытым небом с бесконечной россыпью мерцающих южных звёзд. Вроде бы по мановению руки дирижёра начинается необычное действо, которое может быть только результатом звучания в унисон самых разных музыкальных инструментов, но кажется, что сама Природа рождает вдруг этот неповторимый напев где-то там, в своих недрах, за далью почти невидимых в темноте загадочных гор. И я по-хорошему завидую тем, кто на ярко освещённой эстраде участвует в таинстве создания музыки... А ведь и я сам когда-то чуть не стал музыкантом...
   Как-то в апреле 1941 года в один из воскресных дней вечером мы с мамой отправились поступать в музыкальную школу. Сколько себя помню, всегда любил петь, буквально на лету схватывал понравившиеся мелодии и огорчался, если кто-нибудь из окружающих фальшивил. Родители, конечно, понимали, что у меня есть какие-то музыкальные способности, да жили мы в такое время, что было не до музыки. Папа и мама бежали в Киев в двадцатые годы прошлого века вместе со своими семьями из еврейских местечек Богуслав и Радомышль, спасаясь от еврейских погромов, разрухи, голода после всех революций, Первой мировой и Гражданской войн. Они начали свои самостоятельные трудовые жизни в 14 - 15 лет, работали и учились одновременно, так вместе окончили Рабфак (2), полюбили друг друга, поженились в 1929 году и тогда же решили продолжить образование: папа поступил в Киевский университет, а мама - в Горный институт. Начало тридцатых годов прошлого века в Украине -это время "раскулачивания" крестьянства, наступившего Голодомора, унесшего жизни четверти её населения. С моим рождением отцу пришлось бросить учёбу и полностью переключиться на работу, ведь семье нужно было на что-то существовать - тем более. что своего жилья родители не имели, приходилось платить и за съём комнаты. Лишь после маминого окончания института и отец смог заочно завершить к весне 1941 года свою учёбу и получить диплом инженера.
   И вот, когда я уже кончал второй класс, родители решили определить меня в музыкальную школу. Мама тогда работала на военном заводе "Большевик", имевшем Дворец культуры - роскошное по тем временам двухэтажное здание в Пушкинском парке на Брест-Литовском шоссе (ныне Проспекте Победы). Там и заседала в одной из ярко освещённых комнат за большим овальным столом приёмная комиссия. Когда мы вошли, старичок с белоснежной бородкой подозвал меня, спросил имя и, постучав пальцами по столу, неожиданно сказал: - Повтори!
Я повторил. Затем он постучал ещё раз, а я снова повторил. -Так,-пробормотал экзаменатор,
- идём-ка со мной. Он подвёл меня к роялю и сыграл коротенькую милодию: - Спой! Я спел. Это повторилось ещё пару раз. - Ну, что ж, мамаша, у вашего сына абсолютный слух. Ему нужно учиться по классу скрипки, - радостно буквально пропел старичок. - Хочешь стать скрипачём? Я кивнул в знак согласия. Так, казалось, и решилась моя музыкальная судьба.
   Вечером следующего воскресного дня мы уже шли с мамой на первое занятие в музыкальную школу, размещавшуюся в здании Дворца. Мне купили небольшую детскую скрипку - половинку тёмно-вишнёвого цвета в футляре и чёрную папку для нот с витыми ручками из разноцветных шнурков. Всё это я нёс сам: скрипку в левой руке, а папку - одел на правое плечо, ведь она была такого размера. что почти касалась земли, но все три больших квартала до трамвайной остановки категорически отказывался от какой-либо помощи. Теперь ежедневно и подолгу с упоением учил дома упражнения,которые задавала учительница музыки, не
осознавая, конечно, как это удручало наших соседей. Мама умоляла меня отдохнуть, поиграть с ребятами во дворе, но тщетно - часами пиликал на скрипке до изнеможения и вскоре уже играл коротенькие пьески. В музыкальной школе обещали, что на большом концерте 22 июня 1941 года перед летними каникулами у меня будет свой отдельный номер.
   22 июня я проснулся очень рано - хотелось ещё раз успеть прорепетировать перед сегодняшним выступлением - и страшно удивился, что нет дома родителей, ведь день-то воскресный. На столе в комнате стоял накрытый салфеткой завтрак и лежала мамина записка: "Сын, мы с папой срочно убежали. Покушай. Постараюсь вернуться побыстрей. Мама".
Машинально взглянул в окно комнаты, выходившей на Запад, - в синем утреннем небе появлялись и исчезали какие-то странные цветы... И вдруг понял - стреляют зенитки! Я вспомнил, что в мае по городу прошёл слух: "будет война с немцами". Люди собирались групками и негромко обсуждали ситуацию: - Как же так, Германия - союзник, Молотов всё время торчит в Берлине?.. Разговоры поутихли, когда соответствующее правительственное сообщение, вроде, успокоило народ... Так, значит, - это правда!.. Я быстро оделся, застелил кровать, позавтракал и сбежал во двор - мы жили на третьем этаже. А там уже толпились женщины и дети - город бомбили под утро, мужчины ушли на сборные пункты мобилизации. В полдень всё окончательно прояснилось после выступления по радию В.Молотова - война с Германией!"
   Даже дождь не заставил нас разойтись - тревога не утихала. Вскоре пришла мама и рассказала, что завод тоже бомбили, один из цехов разрушен, есть убитые и раненные. Все трамваи стоят - шла туда и обратно пешком, а папа - на сборном пункте. Концерт отменён. Она положила мне в карман рубашки 600 рублей и мою метрику, всё зашила и предупредила, чтобы никому не говорил, - это на самый крайний случай, а сама ушла на завод. К вечеру я почуствовал, что заболеваю, поднялась температура. Вернувшись, мама сразу же принялась за лечение. Отец вернулся под утро, собрал вещмешок, простился на ходу - его эшелон отправлялся на фронт. Таким стал для нас первый из 1418 дней Великой Отечественной войны.
   Сводки с фронтов были неутешительные - немцы стремительно наступали и через неделю уже заняли Минск. Бомбили часто и Киев - мы прятались в наскоро отрытых во дворе самими жильцами траншеях - "щелях", а если не успевали спуститься туда, пережидали дома в корридоре без окон, ощущая, как ходит всё ходуном и сыплется штукатурка после каждого взрыва. Маму вскоре предупредили: завод в понедельник 8 июля отправляют на Урал - семьи сотрудников, оборудование, станки... И мы стали собираться в дорогу. Мама предложила ехать с нами своей матери, моей бабушке, Нехаме, а также деду Баруху, папиному отцу. Но люди в те дни ещё не осознавали грозящей всем опасности, не верили, что немцы войдут в Киев. И сталинская власть тщательно скрывала от населения бесчинства гитлеровских убийц-юдофобов, ведь долгие годы была с ними в закадычной дружбе. Старикам же сложно было бросить всё, отправляясь в неизвестность. Потому мы уезжали только вдвоём. Наши сборы были недолгими: в чемодан, сплетенный из сололмы, уложили кое-что из вещей, фотографии;в бауле поместились одеяла и подушки; ещё были сумка с провизией и большой бутылкой воды, мамин редикюль с документами, моя скрипка - вот и весь наш нехитрый скарб.
   Нас отправляли вниз по Днепру в Днепропетровск,где ожидали железнодорожные составы. Отплытие было назначено на 6 вечера от пристани у Почтовой площади (3), куда нам нужно было добираться через весь город, включая его центральную часть, расположенную на возвышенностях правого берега Днепра (Киев, как и Рим, - город на семи холмах), короче - путь неблизкий. Поскольку общественный транспорт в те дни, практически, не работал, мы вышли из дому в полдень: я нёс сумку и скрипку, а мама - всё остальное. Для порядка постояли на ближайшей трамвайной остановке и не спеша пошли по городским улицам в гору - помню, в тот день было очень жарко. Мы брели уже около часа и - о, счастье! - нас нагнал переполненный трамвай, еле втиснулись: меня пропустили во внутрь вагона, а мама осталась с вещами на подножке... Колёса поскрипывали, вагон, одолевая гору, потихоньку набирал скорость, но вдруг резко затормозил... Мама со всем багажом очутилась на мостовой. Наше счастье, что это случилось у больницы - добрые люди отнесли окровавленную маму в операционную, а я с вещами остался ждать в приёмном покое...
   Потом мама выщла из операционной уже сама. У неё были сломаны три пальца на левой руке и разбиты колени. Врачи наложили повязки, сделали противостолбнячный укол. Как быть: двигаться дальше или возвращаться домой?.. И перераспределив груз, мы кое-как продолжили путь, полагая, что добравшись до Владимирской горки(4), спустимся на фуникулёре прямо к пристани. Но и он не работал. Пришлось со всем скарбом добираться по крутым днепровским склонам. Уже стемнело, был восьмой час вечера, мы были уверены, что опоздали, но оказалось - никто и не думал отплывать, ведь ждали полной темноты...
   Часов в 10 вечера нас погрузили на лодочную станцию - прямоугольную двухпалубную посудину со скаьями для людей в трюме и на нижней палубе. Её вместе с десятками барж и баркасов тянул за собой крошечный буксир. Небо было затянуто тучами. Караван в кромешной мгле плыл мимо Дарницы (5). И в это время началась бомбёжка её железнодорожной станции. Навсегда запомнилось огненное ночное небо, необъятное зарево пожарищ, клубы дыма, залпы зенитных орудий, грохот взрывов, огромные столбы воды от падающих неподалёку в Днепр бомб. Только темень и спасла нас - немцы не обнаружили наши суда.
   Расстояние до Днепропетровска мы одолели за четыре ночи, а дни пережидали в укромных днепровских бухточках - немецкие самолёты охотились за каждой посудиной. Запасы провизии и воды быстро закончились, кое-кто не выдержал жажды и пил речную воду, но мама смогла растянуть содержимое нашей бутылки на все четверо суток. А в Днепропетровске "флотилию" уже ждали: всех накормили, напоили, суда же спрятали в плавнях - город и порт бомбили...
   Глубокой ночью нас выгрузили на глухом полустанке. Вскоре подали состав металлических угольных вагонов без крыш и объявили: - Посадка по команде в течение получаса, ожидается бомбёжка! И тысячная толпа в полной темноте устремилась к вагонам: люди толкали друг друга, сшибали с ног, малыши плакали... Мы с мамой мгновенно потерялись, но потом как-то нашли друг друга, а в вагон садились уже на ходу. И когда отдышались, присев на холодном металлическом полу, оказалось, что нет моей скрипки... Мама утешала, как могла, шептала, что за последние месяцы я подрос и мне, почти десятилетнему, нужна уже не половинка, а настоящая взрослая скрипка. Она будет обязательно, пусть только закончится война... Но я и не плакал - просто слёзы сами собой текли по щекам - так и заснул... И тогда, и не раз потом снилось, что стою со скрипкой в левой руке и смычком в правой в большом зале. Ещё не начал играть, но уже звучит та простенькая мелодия, которую разучил к концерту, так и не состоявшемуся 22 июня 1941 года, в день начала Великой Отечественной войны...
   А впереди были годы страшной беды, боли и горя, отчаяния и радости, нашей общей Победы и ещё всего того,из чего и состоит человеческое бытие. Но я больше никогда не держал в руках скрипки - не пришлось. И я не в обиде - всё в нашей жизни определяется Свыше. Но может быть, моя "половинка", которая осталась на безымянном ночном полустанке, и принесла кому-нибудь радость и удачу... Был бы безмерно счастлив, если это случилось именно так...

   1. Hollywood Bowl
   2. Рабочий факультет - учебное заведение для работающей молодёжи в те годы.
   3. На Подоле, районе Киева на правом берегу Днепра.
   4. Холм в центре Киева, названный в честь князя Владимира, крестителя Киевской Руси.
   5. Район Киева на левом берегу Днепра.