Мужик

 
  Вспоминать о хлопковой страничке моей жизни приятно по нескольким причинам. Во-первых, я был молод, во-вторых, именно тогда я нашёл в себе ответ на вопрос, кто я?
Условия студенческого прибывания на хлопке не поддаются описанию. Мы вызывали жалость даже у местного населения, которое продолжало жить в средневековье. Оно мололо муку в каменных ступах, вручную. Дома строило из кирпичей сделанных из перемешанной с соломой глины. Топливо для приготовления еды и обогрева получалось в процессе смешивания коровьего помёта и той же соломы. Потом эти "лепёшки" налеплялись на стены дома для высушивания. Горели  они, кстати говоря, очень хорошо, давали много жара по сравнению с малым объёмом.

В нашем "стане" проживало сто восемьдесят человек. В голом поле было расчищено место, поставлены четыре столба, которые обтянули брезентом, таким образом получилась огромная палатка. Таких палаток насчитывалось три, четвёртой, поменьше-была кухня.
Написал "кухня" и сразу вспомнил козлов, которые используя свой партбилет, стали поваром и поварятами. Жилось им хорошо и сытно, партийная мораль не мешала им воровать у своих товарищей. Правда, в итоге, им устроили "тёмную".

Экстремальные ситуации всегда процеживают общество. Так было и с нами, первокурсниками, желторотиками. Тот, кто смог сразу поставить себя, жил без проблем. Остальные начинали делиться по кастам. Высшей кастой были "служаки", те кто поступил в институт до армии и пришёл доучиваться, имея уже огромный жизненный опыт за плечами. Обычно таких бойцов назначали в бригадиры.

Нашим бугром был туповатый татарин по кличке "Старый", в институт его привёл партбилет. Благодаря ему, он проучился, если это можно так сказать , до конца пятого курса, защитил диплом и стал, прости Господи, дипломированным инженером.

Нас, шестерых ребят, сплотила и подружила необходимость выжить. По десять часов на раскалённом от солнца поле, в позе "зю", с разодранными в кровь пальцами, обливающихся потом и захлёбывающихся соплями от аллергии. Сорок восемь градусов в тени, при полном отсутствии питьевой воды, местные власти привозили бочку раз в день, ад нам был уже не страшен. Купались же мы в канале  с кофейного цвета водой, предназначенной для полива хлопковых полей.

На обед, усталый ослик, или колхозник на тракторе, привозили бидон с шурпой.
Это было что-то среднее между первым и вторым. Открыв крышку, собрав большим черпаком сваренных и всплывших на поверхность мух, повар с хамской усмешкой приглашал отведать своё чудо кулинарного искусства.
Поначалу мы отказывались, перебивались своими продуктами, но вскоре продукты закончились. И мы были вынужденны есть эту бурду. Приготовленная на некалёном масле, она вызывала изжогу.
 Так же как в армии, тюрьме, или в любом другом скоплении вынужденно-привлечённых мужиков, выделяются люди полезные обществу, это особая каста, эти люди нужны всем.
Моя мать была медработником и я имел представление об основных проблемах организма и способах их лечения. Сода-от изжоги, сухой чёрный чай-от поноса, подорожник-от нарывов, настойка прополиса -от порезов и ссадин. Я знал и чувствовал пальцами "выбитые" позвонки на натруженных спинах своих "сокамерников".
Короче, я был в почёте. Даже деды-пятикурсники, после сеанса лечебного массажа, дали свою "крышу". А после того, как я придумал нехитрое приспособление с помощью которого титаны с чаем стали подогревать солярой, которой было в избытке, а не тракторными покрышками с титаническим трудом нарезанными на куски, я стал лучшим другом чайханщиков, со всеми вытекающими из этого удовольствиями. 
 Днём наша бригада трудилась, как могла, в общий "котёл". А ночью, наиболее сильные и отчаянные шли в рейд воровать с кучи собранный за день хлопок. Государство обманывало нас,  мы обманывали государство.
Мероприятие это было рискованное - в случае провала и поимки, участники отчислялись из института. А с другой стороны, за систематическое невыполнение нормы, определённой партией и правительством, в сто кило, ты автоматом попадал в чёрный список преподавателя. И в следующем семестре вылетал из института, это было известно всем.
В сложных условиях полевой жизни, мужская дружба и взаимовыручка проверялись очень быстро.
В одну из лунных ночей, безлунных там просто быть не могло, мы собрались на "дело". Мешки, матрасовки, наволочки-полный джентльменский набор.
Подойдя с "подветренной" стороны кучи, чтоб ничем себя не  выдать, прокуренных и вонючих, мы абсолютно бесшумно наполнили тару и собрались было линять, как вдруг увидели перед собой силуэт сторожа, здоровенного  мужика из колхозников. Увидав нас, он онемел, опешил от подобной наглости.
-Давай хлопок назад. 
  Шёпотом произнёс он, и занёс над плечом мотыгу. Мы замерли, с полными мешками в руках. Нас шестеро, он один. По моему он тоже понял, что дело принимает серьёзный оборот и возможно не совсем приятный для него.
"Главное, чтоб он нас не узнал"-подумал я и быстро натянул майку на лицо, парни сделали тоже самое.
Пашка, по кличке "Дон Пердо", из за обильно выделяемых им послеобеденных газов, свободно говорил на таджикском.
"Иди, объясни ему " - толкнул я его в бок.
Паша в двух словах обрисовал сторожу ситуацию.
"Дай нам уйти и мы дадим уйти тебе. Пойми,  мы должны этот хлопок, или нас выгонят из института. Если ты поднимешь шум, мы тебе башку твоей же мотыгой отрубим и в этой куче похороним".
Видать эта речь произвела на труженика должное впечатление, потому что он опустил мотыгу и встал на колени.
Мы собрались линять, но Пашка не успокаивался, видать сильно в роль вошёл.
-Опусти глаза, рабская тварь. Мы завтра опять придём, жди!
  Назавтра, на утренней поверке, весь лагерь был построен в шеренгу и начальник лагеря вместе со сторожем проходили вдоль рядов. Подходили к каждому студенту и требовали произнести следующую фразу:" Опусти глаза, рабская тварь. Мы завтра опять придём, жди!"
Народ потешался, путал слова, просил повторить. Фраза ведь должна была звучать на таджикском. Начальник лагеря, был кореец по национальности и на таджикском не говорил.
Так они дошли до "Дона".
-Я не только тебе башку отрежу, я тебе в рот свиное сало натолкаю, пошёл вон, прислужник дьявола.
  Произнёс Пашка, улыбаясь во весь рот, и холодно глядя колхознику в глаза.
-Что ты говоришь, я тебя фразу прошу произнести, а ты?
Заволновался начальник.
Сторож опустил глаза, развернулся и ушёл.
-Что ты ему сказал?
Бросился к Пашке кореец.
-Сказал, что это не по-мужски, наказывать кого-то, основываясь лишь на его предположениях. Так могут пострадать невинные, а это неправильно.

После этого инцидента, мы больше никогда не воровали хлопок. А Пашка был достойно переименован в "Мужика" и пользовался уважением вплоть до окончания института. Ему безотказно заносили "шпоры" на экзаменах, давали списывать курсовые, он стал легендой ТПИ (Таджикского Политехнического Института ) на много лет.