Санек и Верунька

  В пятницу Санек достает из схрона заначку и, не обращая внимания на нытье Веруньки, принимает за обедом первенькую. Взгляд его веселеет и, споро обгладывая пульку, он даже миролюбиво отвечает жене.
- Шоб ты мне была здоровенька! - И это повод и тост для второй. Верунька крутится в тесной кухне, подавая кормильцу спроворенный из арабской курочки обед. Масло у нее свое, сбитое из мошавной сметаны, капусточка собственной закваски, хлебушек по пятницам печет в подаренной мужем на день рожденья хлебопечке.
Много лет уже ухитряется Верунька тратить на питание не больше 500 шекелей. То Санек на рыбалку сьездит, сомов привезет и карпов, то у арабов мясом по дешевке затарится. А по двору курочки бегают, цыплята подросшие - бульоны будущие. Опять же яички свои - когда два, а когда и пять в день. Та, рыжая с белым, каждый день по яйцу приносит. Поглядишь на нее - сердце от жалости зайдется - была ведь красавица, а нынче шея голая, неровно ощипанная, и на спине хребет светится. Потому что любимая жена Пети-петуха.
Петьку, пробовавшего подрошие крылья, даром отдал хозяин одной из заправок, куда Санек заезжает подкормить свой семитрейлер.
   И вначале неясно было, что сей птиц скажет миру,"кококо" или "кукареку". Бегал по участку и норовил на деревья взлетать. А потом ощутил внутри злобную силу, и не веря себе, удивленно, как из-под палки, выдавил: "Кука? Реку!!!" И пошло-поехало. Санек тут мужичку новому подружку притарабанил, купил проездом в Барте. Увидел Петька существо противоположного пола - понял, для чего он на свет белый из скорлупы когда-то выклюнулся. Попер на нее без обьявления войны. Она от него бежать, заполошно хлопая крылышками, он - за ней, как в кино, погоня с каскадерами, три раза оббежали Санины четверть дунама, и курочка, теряя силы вдруг раз! - вспорхнула и на дерево уселась, петух за ней, чует, что ослабела добыча, а - как? На ветке неудобно! В злобе Петя энергичен, хитер и беспощаден. Заорал победное "Кука? Реку!!!" - и ну клеваться!. Заклевал бедную до обморока, она томно смежила глазки-бусинки, сверзилась с ветки, и тут-то все и произошло. Через день-другой смотрит Саня - непорядок. Мы ее теряем, как в сериалах про больницу говорят. Не пожалел кровных денежек, купил брату-Петьке гарем. Одна черная, с зеленым отливом, другая белая с рыжими крыльями, пеструшка и рыженькая.
Через день, когда Петька коротко познакомился с каждой, собрал он их во дворе, выстроил в ряд и, прохаживаясь перед фронтом, обьяснил правила гаремного общежития. Потом провел по участку, показал границы, где наше, где не наше, обьяснил, что сделает с ослушницей, для наглядности пару раз клюнул Пеструху, отклонившуюся от строя, и жизнь пошла.
И все бы ничего, да только вообразил себя Петька барином-падишахом, нераздельным хозяином двора. Верунька, чтобы пройти к кладовой, брала с собой швабру - отбиваться, а Санек, тот несколько раз сшибался с Петькой в искренней драке, хватал его за обе жилистые ноги разом, только оберегая глаза от вездесущего клюва, и несильно бил кулаком по безбашенному кумполу. Несколько дней после ученья Петька угрюмо обходил Санька стороной, зверствовал в гареме, в те дни Верунька даже бисквиты пекла, а потом забывался, и снова Санек на собственный двор заходил с дрыном - до следующего мужского разговора с петухом.
- Са-а-ань, ну не напивайся, ну пожа-а-луйста! Нужно изгородь поправить! Надя звонила, снова денег просит, поехал бы, поговорил с зятьком, на что он те 10 тысяч потратил, - заметив какое-никакое внимание, Верунька зачастила, пытаясь пробиться в сознание мужа до того, как он повесит между ними цветастую завесу безумия.
   Опоздала. Как всегда, опоздала. Сияя невыносимо синими глазами на распаренном водкой лице, Санек вставал из-за стола, держа ополовиненную бутыль "Столичной".
Маленький, одного с нею роста, до сих пор, до нынешних 55 лет сохранивший кубики мышц на груди и животе и повадки и задиристость боксера легкого веса, когда-то беззаветно любимый, сегодня так же беззаветно ненавидимый ею человечек отодвинул ее, как картонку, и пошел к курятнику.
   35 лет назад он, тогда длиннокудрый ангел, точно так отодвинул ее, беременную, стоявшую у него на пути и истошно оравшую:"Не уйдешь! Не пущу! Сашенька!" - и ушел в белизну северной снежной ночи. Ушел и исчез, как не было такого Сашки Разгона, электрика 4 разряда, 3 разряд по боксу, музучилище по классу баяна, бегал за ней с восьмого класса, она предпочла его, маленького, высоченному Юрке Прокопенко, а ведь тот, сын главного технолога мясокомбината, приносил ей сухую колбасу палками. Одна Сашкина белая роза в середине морозного северного ноября перевесила килограммы колбасы.
Три года она оставалась одна, растила Надюшку, спасибо, мама помогала, папа еще жив был, в обиду свою любимицу не давал. И все думала, думала, почему он так сделал, неужели из-за той размолвки, ну и что уж такого она сказала, подумаешь, цаца какая, зато в доме чисто, сварено всегда, напечено. Какого лешего ему было еще надо?
А через три года явился, привез с собой собаку лайку, ходил с ней по городу, гладил, разговаривал, а ее, Веруньку, и знать не хотел.
Послала к нему брата на разговор, будь ты мужиком, приди хоть на малую посмотреть.
Пришел. Взял ребенка на руки, вдохнул теплый молочный запах. Надюшка серьезно смотрела на дядьку огромными синими глазами. Верунька позвала ужинать, налила по рюмочке - и вдруг почуяла, как непреодолимая железная сила тянет ее за занавеску, валит на кровать, и сияющими алмазами начинает возвращать трехлетний должок.
   Где был, в каком-таком ином измерении пропадал ее муж , что встретил и кого оставил за три года, она так и не дозналась, начали снова, с чистого листа, только теперь знала Верунька крепко: ее удел - виноградной лозой обвиваться вокруг мужа, как вокруг тополя сильного, плакать - только в подушку, что захочет - сам расскажет, а не захочет - вот хоть у лайки выспрашивай, он с ней больше делится. Лайка давно умерла, потом была овчарка, здесь, в Израиле тоже 12 лет с псом из породы ризеншнауцер прожили. А когда в возрасте 12 лет и этот ушел, отмучавшись, сказал Саня - никакой живности больше, душу мою они уносят с собой.
   Санек задал корм курочкам, глотнул разок из бутылки,заглянул в кладовую, и с искаженным злобой лицом побежал к Веруньке - бить буду, тебя, Верка! Лук не просушила? Весь заплесневел!
   Верунька увернулась с проворством, непонятно откуда взявшемся в ее тучном теле, убежала в свою спальню, повернула ключ, и кричала ему, отзываясь на каждый удар ногой в дверь.
-  Гад! Я звоню в полицию! Больше не могу терпеть!
   И он, и она знали, что никакую полицию она не вызовет. Санек устал колотить, погрозил ей из-за двери кулаком, растянулся на полу и захрапел.
   Нет папы, вечного защитника, давно ушла и мама, баловавшая ее, дочка, так тяжело доставшаяся, теперь не пускает на порог, а только денег требует, почему? За что? Плачет Верунька, жалеет себя, аккуратненько слезки полотенцем промакивает.
   А Санек видит сон. Огромная белая равнина, по ней собачья упряжка летит, двенадцать лаек, одна к одной. Он сам, Сашка Разгон, на коротких лыжах, с ружьишком,бежит рядом с санками. А в санках сидит девушка в кухлянке и улыбается ему лунолико.