Лихов переулок гл. 12

Глава 12. ТБИЛИСИ 37-го ГОДА


– В Тбилиси, до войны, по улицам ходили кинто, – улыбаясь, сказал Ида. – Настоящие кинто. Теперь-то только актеры. Они пели, плясали, задевали прохожих. – Она усмехнулась и заблестели, её тревожные, прекрасные глаза.  – Тбилиси пьян. Он весь как сказка. Я была девочкой тогда, но помню Тициана. Его нельзя забыть! По городу шел Тициан Табидзе, за ним толпа, человек сто. Он шел по Руставели, огромный как бык, с налитыми кровью глазами, и еще ничего не знал о расстреле, – а за ним шла толпа, – это было зрелище! Двери его дома были открыты. В петлице он носил красную гвоздику, – не потому, что он был педераст, – он им не был, – а потому, что он был поэт! Поэты предчувствуют свою смерть. – Ида замолчала.
– «Высоким будь, как были предки, – сказала я. – Как небо и как гор венец…»
– Перевод, конечно, Пастернака, – сказал князь.
– Если бы вы знали, как ярок Тбилиси, как он хорош! – сказала Ида. – Какая в нём душа! Тбилиси – это душа. Здесь, в Москве, я никогда не чувствовала души.
– А как вы относитесь к армянам, Приша? – помолчав, спросила племянница католикоса.
– Хорошо отношусь, Идочка. Умны, артистичны.
– Всюду армяне, – сказал князь. – Ну всюду, везде!
– Я люблю в них трагически-дегенеративное начало, – сказал я.
– Спасибо вам, Приша! Большое, большое спасибо! – смеясь, сказала она. – Мадлоб эливар!
– И отдельно моя личная благодарность, – сказал князь.
– Я пью за группу «Голубые роги», – сказала я. – За Тициана. За всех.
– Присоединяюсь, – сказал князь.
– Мравалжамиер! (Да здравствует)
– Однажды в 37-м году, – сказала Ида, вычистив мундштук и немедленно закурив новую сигарету, – и это действительный случай, – во двор НКВД въехал всадник на коне, в черкеске, и, размахивая саблей, стал выкрикивать оскорбления в их адрес. Окна были закрыты, несмотря на жару. Наконец одно окно распахнулось, оттуда высунулся человек и сказал:
– Гиви, иди домой. Ты плохой поэт, мы тебя не расстреляем. – И окно захлопнулось.
– И?..
– И Гиви уехал.
– Будь проклято всё, – сказал князь.
– Сначала Сталин убил всю интеллигенцию Кавказа. Всю. Потом за Россию взялся. Один дирижер, старичок, очень известный, сейчас не помню, грузин или армянин, или азербайджанец, – был арестован. Он сидел у следователя и услышал в соседней комнате голос Берия. А он его знал. Он выскочил: Лаврентий Павлович, это ошибка!
– Как ты узнал, что я здесь? – спросил Берия.
– Я услышал ваш голос, у меня хороший слух.
– У тебя хороший слух?
– Да, Лаврентий Павлович, музыкальный.
Ему проткнули уши шампуром.

________________________________________________

Не знаю, куда деть. Этот эпизод не знаю, куда деть.

– Да поймите же, Идочка Власовна, в любви признаются через сорок лет! Человек живет, сдерживая слёзы, всю жизнь, и потом – раз, потоп! Океан слёз! Когда уже никого не осталось! Никого!
– Это вы мне говорите? – сказала Ида.
– А ты, князь, откуда знаешь? – сказала я.
 – Догадался, – ответил князь.

И это не знаю, куда деть.
___________________________________