Очередь

Очереди бывают разными. Самой известной является «классическая» очередь. Её кому-то пришло в голову назвать «живой». Но, скорее, это мёртвая очередь, чем живая. Гораздо быстрее ты входишь в кабинет, если у тебя запись.



Мне, например, очереди не нравятся. А кому, собственно, они нравятся? Наверное, оптимистам. И ещё, наверное, лирикам, которые всегда во всём плохом видят хорошее : всё вокруг можно воспринимать с благодарностью, утверждают они. Нормальным людям нравится лето, а лирикам – осень.



Помимо «классической» очереди, о которой прекрасно все знают, есть ещё ряд других очередей.



Например, «очередь не для всех». Это когда одни люди стоят в очереди, возможно, даже давно стоят, а для некоторых «особых товарищей» её словно бы и не существует: они идут прямым ходом сразу в кабинет. Причём некоторым так и положено делать, у них на то есть особые привилегии., а другие, набравшись наглости, берут штурмом деревянный прямоугольник. И нет никому дела, чтобы прекратить это безобразие, мы только возмущаться умеем, показывая своё бессилие. А самому сидящему в кабинете, тому, кто ведёт приём, нет никакого дела относительно того, кто первый войдёт в дверь. Ему всё равно, он работает по времени. Ровно в пять часов вечера он выйдет из кабинета, замкнёт его на ключ, и ему всё равно, что кто-то там не попал  на приём.



Другой вид очереди – это «очередь по вызову». Когда из дверей выходит один из посетителей, начальник во весь голос орёт: «Сипулин! Ко мне!». Тот, чья фамилия Сипулин (или Мариков) радостно, как мотылёк, впархивает в дверь, мягко прикрывает её, а все остальные продолжают томиться в коридоре.



Некоторые въедливые читатели возьмутся сразу же искать, кто такой этот Сипулин или Мариков, и чем это он насолил автору. Обычно, если хочешь отомстить человеку, покажи его в мелкой, униженной роли.



Но в данном случае это не тот случай. Я бы мог взять фамилию Ревков, Сабновский, Вяжин, Лагов, Юргин, Овраженко. От этого бы ничего не изменилось. Главное, взять какое-нибудь имя, чтобы твой персонаж не остался безымянным. Остальное – неважно.



В коридоре тоже сидят люди. Но им придумывать имена, я думаю, не стоит. Если же придумать имена, то надо будет и ещё что-то рассказать о них. А это уже будет целый роман. Пусть уж лучше кто-нибудь другой займётся таким сочинением.



Но, всё-таки, хотелось бы отметить, что люди, которые сидят в коридоре, не теряют время зря. Один из них читает книгу, от другого разит разбавленным спиртом, третий… А третий специально купил дорогой телефон, долго копил деньги, отказывал себе во всём, но, всё-таки он его купил. И только лишь для того, чтобы, стоя в очередях, играть в видеоигры. Никто, правда, не догадался принести складной столик и компьютер, чтобы играть в видеоигры. Никто также не догадался принести маленький телевизор и аккумулятор. И до много другого тоже никто не догадался. Но всё исправимо.



В связи с тем, что я изображаю реальную действительность, меня часто спрашивают, почему же я не на стороне коммунизма, а наоборот, против. Очень много среди нас сторонников коммунизма, и мне они попадаются всё время. Мне становится смешно, когда какой-нибудь дедок таким тоном говорит: « а ведь сейчас-то жизнь ещё хуже!». Польза от коммунистов есть только в том, что они дополняют сводки новостей, где всё не так уж и плохо, - а вот, оказывается, гораздо хуже.



Виды очередей разнообразны. Есть, к примеру, и мультиочередь.



По неписанным правилам поликлиники, нужно занять очередь сразу в пяти кабинетах, и проходить все эти очереди одновременно. Ты, к примеру, стоишь первым делом в той очереди, которая короче. В это время в других четырёх очередях твоё место медленно продвигается, хотя тебя там нет. В каждой из этих четырёх очередей ты занял место, и там тебя ждут. Чтобы убедиться, что тебя ещё не забыли, ты должен время от времени обходить свои занятые места и проверять, помнят ли тебя, и спрашивать, насколько продвинулась очередь, сколько человек впереди, и т.д.



Не стоять в очередях – невозможно. Если у тебя что-то заболело и требуется 20 уколов – стой в очередях. Сначала ты должен отстоять 40 минут в регистратуру – чтобы оформить заказ на здоровье. Затем тебя могут отправить на прикрепление полиса, или ещё что-нибудь, и снова – очередь. Надо что-то спросить? – Есть справочное бюро – очередь. Тебе сказали, чтобы записался к узкому специалисту – снова очередь. Очередь на сдачу анализов, очередь на получение результатов анализов. Очередь на оформление больничного, очередь на поставку печати, на подпись, на ещё какую-нибудь печать, и ещё, ещё очередь…



Если ты собрался устроиться на работу – тебя отправят на медкомиссию. А это как минимум три дня очередей. Это если стоять во всех кабинетах одновременно. Работая на работе, ты обязан проходить медкомиссию два раза в год. Иногда – раз в год. Между медкомиссиями обычно просто ходят в больницу – когда заболели. И так получается огромная часть жизни, простоянная в очередях, и не только в медицинских.



Если, к примеру, все работники прошли медкомиссию за три дня, а ты за четыре, ты просто-напросто можешь потерять работу. Уволить работника в наше время, в нашей стране – это пустяк. Если ты хотя бы чем-то не угодил начальнику, то можешь считать, ты труп. Никакие законы и профсоюзы тебе не помогут. В нашей стране нет ни того, ни другого, а только одна видимость. В общем, стой в очередях, и радуйся, что хотя бы кислород не перекрыли. Если ты не будешь нагло отпихивать других, то тебя самого спихнут с дороги жизни. Название этой дороги – ОЧЕРЕДЬ.



Однажды мне пришлось стоять в очереди «по вызову». То есть, я бы сказал, совсем не однажды, а много раз, но не в этом суть истории. Многие, конечно же, зададутся вопросом: почему ты такой грамотный, всё знаешь, а не можешь решить свои проблемы. И живёшь ты до того мелко, что становится странно, как такой мозг-супергигант не смог позаботиться о себе. Типа, если ты такой умный, то почему у тебя нет денег? Но об этом как-нибудь потом.



…Начальник был не слишком крупный. Так, мелкий бюрократ. Но сидеть пришлось долго. Я пришёл первый, но меня не вызывали. Другие всё подходили и подходили, и шли почти сразу в кабинет. Там они решали свои вопросы. А потом начальник вышел из кабинета, весь какой-то задумчивый, потрепал мне шевелюру, спустился по лестнице и уехал.



Но уехал он не сразу, машина ещё пару минут стояла у входа. Когда он сидел на мягком сиденье, слушал музыку и смотрел сквозь тонированные стёкла, я знаю, о чём он думал. Он думал о том, что сколько бы все, такие, как я, не унижались пред сильными мира сего, мы всё равно не пойдём жаловаться – ведь куда идти-то? Можно жаловаться, когда нарушен закон, причём грубо, причём не всегда это безопасно и эффективно. Но, коли с тобой обошлись скверно, а закон не нарушен – то сиди и не высовывайся.



Очередь – дело обычное, картина бытия, так сказать. Но, всё-таки, почему же мы обязаны стоять в очередях? Стоять – или сидеть. Кто-нибудь знает ответ?



За всю свою многолетнюю практику ветерана жизни (не путать с ветераном детства) я что-то не видел ни одного начальника в очереди. Это я могу сказать точно. Ведь у всех бедолаг, когда-либо стоящих в очереди, был внешний вид, вполне соответствующий их статусу. Это явно были не начальники. Начальник узнаётся по походке, умению держаться, и ещё по ряду признаков.  Не надо иметь много мозгов, чтобы увидеть: вот идёт начальник.  Очередь – это не то место, где можно увидеть начальника.



Человек – это материал, годный для использования. Каждого можно сравнить с какой-нибудь тканью, например : вельвет или дерюга. Материалом вытирают грязь, в него сморкаются, об него вытирают ноги. Это всё материал, тот, который используется. Хороший материал вывешивается на показ и на него все смотрят. Протёртый материал выбрасывают на помойку. Мораль из всех этих розмыслов такова: тебя могут использовать, если ты нужен, или не использовать,- если не нужен, но могут и сделать элегантный половичок.



Погрузившись в свои мысли, я не заметил, что меня вызывают в кабинет. Начальник к тому времени уже вернулся из своей поездки на мощной иномарке. На таких больших, чёрных машинах обычно ездят епископы: чёрный цвет придаёт значимость, а внутри много объёма. Но мы ещё даже не дали имя этому начальнику. Назовём его Сапровский Юрий Геннадьевич. Как раз самое имя для такого бюрократа. Не давать же ему имя «Мирославский». Мирославский – это, скорее, поэт, чем какой-нибудь бюрократ.



Итак, меня зовут в кабинет. Меня пришлось хорошенько растормошить, чтобы оторвать от тягучих грёз. Меня подняли на ноги и втолкнули в дубовую дверь. Возможно, дверь была не из дуба, но производила она эффект массивности. Именно так должны выглядеть нерушимые двери бюрократии, и вообще, нашего государства. Наш союз – нерушимый, дубовый. Дубовость – везде и во всём. Дубовые литераторы.



Кабинет был большой, если не сказать огромный. Обстановка была какая-то массивная, наводящая уныние и восторг. Для некоторых – только восторг. Шторы и портьеры придавали обстановке помпезность. Было некоторое ощущение пещеры и какая-то депрессивность, что-то давило и защемляло душу. Портретов не было, но сюда бы хорошо вписался Сталин и Николай Второй. Причём всё равно, кого вешать: они равно бы вписались в обстановку.



Я стоял, и ничего не мог говорить. Я сильно устал от жизни, трудностей и рутины. Пришлось выдавить из себя несколько слов. Долго я излагал суть дела, другие ждали за дверью, и меня это нисколько не волновало. Для того, чтобы попасть в этот кабинет, я потратил времени значительно больше, чем я могу провести здесь, и поэтому я не торопился.



Начальник был крупный, как медведь. Потомок многих поколений землепашцев. Непонятно, зачем таких людей призводят в начальство. Из него, к примеру, получился бы хороший грузчик. А другой, работающий грузчиком, мог бы стать начальником вместо него. Для его тощей комплекции также подошла бы работа флейтиста или скрипача. Но как-то у нас всё не так обстоит.



Начальник был крупный, как шкаф. Не помню дословно, но он выразил сочувствие моим проблемам и обещал помочь. Он также проявил интерес и к другим проблемам, и стал интересоваться, как живут такие, как я. Разговор начал уходить от официального русла, стал затрагивать различные стороны жизни. К моим высказываниям о неустройстве жизни он добавлял свои мысли, как-бы поправляя меня. Но в конце концов я перестал его понимать. Слова, вроде, русские, но собраны они в какие-то немыслимые комбинации. Диалог потерял смысл, я объяснил, что ничего не понимаю, и тогда он стал изъясняться на нормальном языке.



Несколько минут он говорил о своей тяжёлой жизни, как трудно пропускать через себя проблемы других людей. Как тяжело сидеть в кресле целый день и вязнуть в рутине, словно в болоте. Стол неудобный, портфель угловатый, пиджак тесный. И всё такое прочее. В какой-то момент, сделав испуганный вид, он прошептал:



-Землю захватили инопланетяне.



Дальнейший разговор шёл на пониженных тонах, словно кто-то мог нас услышать.



Оказывается, мы не должны осуждать начальство, когда принимаются антинародные законы или решения. Потому что всё это делают инопланетяне, будь то государственный уровень, областной, или городской. Самих инопланетян никто не видел, но перед принятием важного решения всегда звонит телефон и голос оттуда даёт распоряжение. Никто ещё не осмелился нарушить приказ, поэтому неизвестно, каковы могут быть последствия. Но известно, что все бунтари всегда исчезают бесследно. И есть даже предположение, куда именно. На дне океана обнаружены ящики, набитые человеческими органами. Наша печень или сердце – для них это деликатес. Видимо, их организм насыщает не только вкус какой-нибудь почки, но и энергия бунтаря, ей обладавшего. Некоторые дикари на земле считали, что, поедая своих врагов, они берут их силу. Возможно, что это они переняли у инопланетян, организм которых приспособлен к принятию энергии.



Народ же остаётся в неведении и считает, что все законы создаются людьми. Начальник в среднем получает в 20 раз больше рабочего. Но мы не должны думать, что им живётся легко. Ведь они знают правду, а правда не даёт спать. Правду они скрывают от нас, чтобы хоть мы спали спокойно.



Деньги у начальства компенсируют  тот негатив, который свалился на них, и поэтому не стоит им завидовать. Скорее наоборот, начальство можно пожалеть. И поэтому жизнь у простых людей не обустроена, везде можно найти недостатки. А почему? – Потому, что начальство позволяет себе лениться, и не работать над проблемами народа. Потому что надо тратить усилия, думая, как облегчить жизнь народу, в рамках существующих несправедливых законов, но силы лучше беречь. Силы должны уходить на раздумья о том, как жить в этих условиях, и нельзя ли найти где-нибудь других инопланетян, которые бы освободили нас от первых.



Это начальники бедные, они даже недополучают. А мы, рабочие, мы – богачи, миллионеры. Мы и так дофига получаем, с нас надо больше драть шкуру, больше орать, чистить в хвост и в гриву, ну, и так далее, унд зо вайтер.



Самое трудно в работе начальника – это знать, что за тобой в любой момент могут придти. Ведь он всё равно где-нибудь допустил оплошность, сделал что-нибудь для народа. А этого делать нельзя, за нашими действиями строго следят. Им, конечно же, безразлично, будет ли народ жить хорошо, или же будет жить плохо. Я, к примеру, неоднократно видел какие-то точки, летающие над городом. И, несмотря на такое множество инопланетян, мы заметили, что они не особо-то стремятся вступить в контакт. И это легко объяснить. Вы когда-нибудь видели человека, беседующего с бутербродом? – То-то же. Мы у них еда, просто еда. Они искусственно создают накал борьбы между рабочими и начальством, чтобы выявить бунтарей и затем их съесть. И мы эту войну уже проиграли. Всюду летают эти инопланетяне, смотрят, наблюдают… Разве не ясно, зачем?



А рабочий в это время спокойно так, стоит за станком, точит болванки. И он замечает, что ещё недавно стоял его сосед за соседним станком – и вот, его уже нет. Не обратив внимания на пропажу, первый рабочий со спокойной совестью будет продолжать точить болванки, и даже не поинтересуется, куда пропал соседний товарищ. Между тем, его товарища в космосе уже обглодали.



Начальство всё это переживает, и даёт себе послабления, чтобы не сойти с ума. Мы знать должны, что, если начальник заорал, то это не со зла, ничего личного, он просто взял у тебя немного энергии для подкрепления собственных сил.



Общаясь с простыми людьми (а я общаюсь исключительно с низами), всего этого я им не говорю. Иногда я пытаюсь доказать, что начальство привыкло к деньгам, а потому оно не богатое, а бедное. На это отвечают: а пусть бы мы лучше привыкли к такой «бедности».



Сейчас я знаю всю правду, а потому у меня всегда плохое настроение. Если я иду по улице, и там ещё кто-то идёт, то я представляю, как его едят инопланетяне. И настроение резко ухудшается. И поэтому я не пытаюсь заговорить с ним, даже если знаком. Я иду мимо. Но это не я такой замкнутый, это настроение, точнее, состояние.



Люди делятся на прозревших и не прозревших. Я, к примеру, прозревший. Государство представляет из себя бюрократический механизм, успешно поглощающий души вместе с кишками. И оно имеет слабые места, на которые можно надавить гурьбой, и тогда механизм сломается. Но для организации такого дела необходим умный лидер, не силовой, и не говорливый, а знающий дело. И я много раз выдвигался на роль такого лидера. Но людям кажется, что я совершенно не тот человек, знающий толк в подобных делах. Они думают, что я добиваюсь лишь того, чтобы возглавить их, собрать в единое стадо и сбросить с обрыва. Лидер, в их понимании – это соединение силы воли и говорливости. Соединяя волю и язык, думают они, можно горы свернуть. Другими словами, разум – вещь лишняя, не имеющая никакого практического применения.



Поэтому я в стороне. Я не разговариваю с людьми. А что с ними говорить, если их уже съели. Это я – ещё жив, не отправлен в желудок по какой-то злой воле. А те, внутри, перевариваются и двигаются по кишкам, вплоть до выходного отверстия. И не нужно мне говорить, что я свободен: именно сейчас я ощущаю, что за мной скоро придут и съедят.



И не надо думать, что сказанное о захвате Земли – это всего лишь шутка.Когда я выходил из кабинета начальника, в это время зазвонил телефон. И он жестами показал, что это звонят они. Я закрыл дверь и подошёл к телефону. А он немного отодвинул трубку от уха, чтобы я мог слышать говорящего. И я слышал оттуда какой-то механический голос, явно не человеческий.