Наизнанку

                Наизнанку

(фантазия по сюжетным мотивам телесериала «Женский Доктор», имена персонажей, сюжетные линии и трактовка характеров героев изменены)

                1

- Ты великий страдалец. Ты упиваешься жалостью к самому себе. Такие люди привлекают внимание, вызывают интерес, особенно у романтических женщин… но рано или поздно они осознают горькую истину: в твоей душе нет места для жалости к кому-то другому. Нет. И не будет. Только тебе может быть больно и плохо, а то, что испытывают другие – так, ерунда… разве все это можно сравнить с твоими страданиями? А ты сравниваешь… и презрительно пожимаешь плечами. Все время. Вот она – вся разгадка… Ты мне перестал казаться загадочным. Смешно? Да, я знаю… И тем не менее – вот она, правда.
Она разочарована. Во мне, в том, что вышло в итоге из наших отношений.  Когда она мне все это выложила, я и бровью не повел. То есть – мне хочется верить, что вид у меня был невозмутимый, интригующий, безразличный… но все же внутри что-то дрогнуло. Мне захотелось понять, разобраться…
Ушла и ушла. Никто мне не нужен. По натуре я волк-одиночка… и в этом-то она тоже, возможно, права.
Думаю только о ней, вспоминаю ее слова, ее голос… когда голова разболится, глаза закрываю, представлю себе ее руку – как она осторожно кладет ее на мой лоб, и боль притупляется, я засыпаю спокойно. С этими воспоминаниями жить уютно, в какой-то мере я все-таки с ней сроднился, в ней было что-то, дающее мне покой. Умиротворение. Однажды в одном из моих самых мутных снов она приобрела облик ангела – что за сентиментальность? Тем не менее… эти светлые волосы и строгие глаза… О ком-то можно сказать, что он мягко стелет, но жестко спать, с ней все иначе – она «жестко стелет», старается показаться другим, да и самой себе твердой, решительной, даже неумолимой… но я чувствую ее внутреннюю слабину, в душе она мягче воска, ей можно на шею сесть, ножки свесить… За строгой маской - мягчайшее из сердец.
Раньше, еще до болезни, я не искал покоя, мне нужна была острота ощущений. Сейчас, после семи операций на позвоночнике и диких болей – до остроты ли? Ее у меня было столько, что на десять жизней хватит.
Идеалистка. Вот чего я в ней все-таки не разглядел. Такая может уйти, если разочаруется, и герой упал с пьедестала, на который она вознесла его в своем воображении. Так – она человек бесконечно терпимый, но не тогда, когда влюбится… другу, приятелю может простить чуть ли не все абсолютно… Если не любит, то снисходительна. Но у нее завышенная планка для кандидатуры возлюбленного…
Да она и меня в конечном счете поймет и простит… когда-нибудь это, наверное, будет… но можно ли полюбить снова, уже без прикрас и иллюзий? Для таких, как она, назад пути нет.
Она должна восхищаться, видеть в мужчине героя… Во мне она его больше не видит. Когда люди живут вместе, то проступают их «не героические», отнюдь не самые лучшие черты. Получается, наше сближение в ней что-то убило? После первоначальных восторгов и эйфории – очень короткой (если вы не в возрасте Ромео и Джульетты) – наступает отрезвление. Люди отчетливо видят друг друга. И понимают, хотят они продолжения или нет.
Может, со мной нелегко, но таким, как она, жить еще тяжелее. Людей, предпочитающим одиночество компании того, кто их разочаровал, на самом деле не много. Я почему-то не думал, что и она из таких вот гордячек…
Да, это был настоящий сюрприз. Как удар под дых.
Я до сих пор не уверен, что я ее правильно понял. Что все это не пустые слова, не угроза – обычные женские штучки…
Что-то подсказывает мне: она не вернется. И вовсе не ждет, что я буду ее умолять. Она ни во что не играет.
Нет-нет… к сожалению!
Да, меня уязвило, что именно она предложила расстаться… я этого не ожидал. Мне казалось, я знаю, как с ней обращаться, я изучил ее – настроения, реакции… знаю, как манипулировать…
Играл с ней в кошки-мышки, то изображая холодность, то горячность, приближая к себе и отталкивая, забавляясь в душе тем, как менялись ее выражения лица, – минуту назад казалось, что она еле сдерживает рыдания, они вот-вот прорвутся наружу, но стоило мне ласково ей улыбнуться, она сияла… доверчивая как ребенок. Мне казалось – она вся как на ладони, готовая ради меня на все что угодно… и ждущая от меня хоть словечка, чтобы тут же радостно затрепетать… Эта игра доставляла мне ни с чем не сравнимое удовольствие. 
Но я не думал, что все это время она изучала меня. Любила. Страдала. Терпела. И изучала…

                2
- Мне надоело тебя жалеть. В какой-то момент мне стало жалко себя…
Ну что ж… здоровый инстинкт самосохранения. Рядом со мной она себя разрушает. Как врач я должен ей аплодировать. Вовремя поставила диагноз, приняла меры, назначила самой себе лечение… Впрочем, о  том, какое «лекарство» она нашла себе – позже. Всему свое время.
Похоже, что я забыл: ум у нее очень ясный. И диагнозы она ставит не хуже меня. Хотя редкие случаи я запоминаю лучше, информацию о них собираю, можно сказать, коллекционирую. Я в своей области – ас, это и произвело на нее некое впечатление… в самом начале. Когда я только начал работать в больнице, которой руководила она.
Никогда не любил женщин-начальниц, но она почему-то ничем меня не раздражала… хотя вроде бы вела себя так, как типично для баб на ее посту: усвоила командный тон, покрикивала, вид у нее был неприступный – ну прямо каменная крепость… Я очень чутко реагирую на малейшее изменение интонации в голосе, даже глаза закрываю, чтобы лучше расслышать человека – тогда мне ничто не мешает сосредоточиться, чтобы по звукам воиспроизвести его внутренний облик… услышать то, что он скрывает… даже от себя самого.
Так вот – у нее был голос усталый донельзя… Как будто ей все-все-все надоело, но надо держаться, играть привычную роль, вот она и играет. «А ведь она на грани депрессии и вообще к ним предрасположена», - понял я. Хотя кажется крепкой выносливой сильной. Если она и плачет, то слез ее никто не увидит – в этом мы с ней похожи. А душа-то надорвана… это было еще до того, как у нас с ней…
Вообще плакать полезно – психика людей, которые не могут выжать из себя ни слезинки, все время как каменные, не здорова. Теоретически я это знаю: плачущему, хнычущему куда легче живется… Может, и мне так было бы легче… Смешно, но надо плакат повесить: «Люди, не бойтесь показаться нытиками! Нойте сколько душе угодно». С медицинской точки зрения именно нытики, а не стоики, загоняющие все так глубоко внутрь, что потом ни одному психологу это не вынуть наружу, правы…
Но я гордился тем, что не жалуюсь, хожу с каменным мрачным лицом, чувствовал себя героем, в глубине души, наверное, любовался собой… я не какой-то хлюпик, а этакая глыба из гранита, мне памятник надо поставить… И это тоже производило на нее некое впечатление, хотя тогда она всей правды о моей болезни не знала. Не подозревала, какие я боли терплю и превозмогаю это… но, видимо, что-то чувствовала.
Я чувствовал себя униженным из-за того, что первая жена предпочла мне богача, был заранее настроен против карьеристок… Моя начальница получает зарплату в разы больше, чем я, она волей-неволей будет смотреть на меня свысока, каким бы гениальным диагностом я ни был… Время сейчас такое – герой тот, у кого больше денег.
Позже, когда мы с ней еще не сблизились, но уже все шло к тому… она мне скажет такие слова: «Я на свой счет не обольщаюсь. Я – добросовестная, но звезд с неба не хватаю, а у тебя – божья искра и редкий талант. Так уж ли важно, кто какой пост занимает?»
Какой смысл лукавить? Мне было приятно… а кому бы все это не согрело душу – да еще и после таких поражений, таких жизненных передряг, неудач? А голос ее не устаешь слушать – он низкий, со своеобразной «потрескивающей», будто вибрирующей в воздухе, интонацией… почему-то он вызывал у меня ассоциации с догорающими углями в камине. Становилось тепло, хорошо, уютно… Я невольно тянулся к ней. Хотя слов дал себе – больше никаких баб… после всего, что случилось.
А теперь думаю – она не тщеславна, тогда я приписывал ее отношение ко мне влюбленности, но… она и к другим относилась так же. Большинство людей заняты только собой, каждый доказывает, что он лучше других, очень мало кто настроен именно на окружающих – а она в любом из нас могла найти явные и скрытые достоинства, искренне восхищалась нами, с готовностью признавала превосходство других над собой… А это само по себе – разве не дар, не та самая божья искра, о которой она мне тогда говорила?
И это не просто какая-нибудь наивная начинающая практикантка – начальница, главный врач!
Невольно я был очарован… хотя и старался этого не показать.

                3

Внешне мне казалось – она не совсем мой тип… В ней не было недостатков – все достаточно правильно, пропорционально… но ее сдержанность, полное отсутствие кокетства… Раньше я «западал» на других – тех, кто стремился понравиться, броских и темпераментных. А здесь странный случай – с первого взгляда нейтральное впечатление, не поражает, но и не отталкивает, но потом… ты вглядываешься в нее и видишь все больше и больше… Северянки… они кажутся не такими яркими, как знойные южные женщины, и даже холодноватыми… но в них куда больше оттенков… полутонов.
Чаще бывало так – после первых восторгов женщина разочаровывает, а здесь по-другому – чем больше я о ней узнавал, тем больше она меня интриговала, притягивала. Медленно, постепенно… Она разрушала мои устоявшиеся стереотипы, все внутренние установки, а главное – стену моего недоверия к людям вообще… Иной раз я настолько боялся выдать себя и выложить ей все начистоту, что избегал ее взгляда – прямого, слегка настороженного, напряженного…
«Я тебя любила – так сильно, что мне было больно дышать», - скажет она потом, когда, по ее словам, это чувство если и не пройдет совсем, то явно пойдет на убыль…
Самые важные признания мы с легкостью делаем тогда, когда они уже лично нам не нужны. И мы «переболели». Можно сказать то, что тогда и выговорить было страшно.
Теперь понимаю – она прикладывала титанические усилия, чтобы казаться официальной, отстраненной и равнодушной… гордость не позволяла бросаться на шею мужчине, который не проявляет по отношению к ней явных знаков внимания. А мои взгляды исподтишка – когда она отворачивалась или думала о чем-то своем или шла по коридору… если она и замечала это, догадывалась о моих мыслях,  то…  что же ей было делать? Но все-таки я тогда недооценивал всю глубину ее отчаяния. Если и чувствовал подтачивающую ее изнутри боль – наплывами (бывает, я просто физически ощущаю такие вещи) – старался об этом не думать.
И в самом деле – разве все это может сравниться с тем, что пережил я когда-то, и болями, которые мне пришлось терпеть много лет?
Она права? Я – патологический эгоист, влюбленный в свои страдания?
Я так гордился, что никому не жалуюсь… можно подумать, моя вечно мрачная и угрюмая физиономия, тон превосходства – это не некое Послание Миру: я не такой, как все, я страдалец, оставьте меня в покое, вы, кучка жалких слюнтяев, которые понятия не имеют, что значит Страдание с большой буквы. 

                4
Я мысленно прокручиваю свою жизнь как старую кинопленку – долго-долго мне виделось все абсолютно в черно-белых тонах. Вот я – доверчивый и наивный, тогда еще идеалист – ха-ха! Так-то вообще я застенчив и замкнут, но с ней – моей невестой - хотел быть открыт, весь нараспашку… И как же можно иначе… ведь я ее чуть ли не боготворил.  Да, немножко капризна, слегка избалованна, но… ведь она так прекрасна!  Само совершенство. Похожая на Мальвину из сказки – эффектные локоны, длинные ресницы… да на нее все заглядывались. Примерная ученица. И такая девушка – предмет зависти всех абсолютно! – выбрала не кого-нибудь, а меня. Парня из простой семьи, а не богатенького Буратино… а выбор у нее был, и какой!
Во всяком случае, тогда мне так казалось.
Может быть, есть во мне какой-то изъян, которого сам я не замечаю, но ведь и та поначалу, казалось, искренне привязалась ко мне, вышла за меня замуж… я летал как на крыльях. Должно быть, я был смешон. Дурацкая улыбка – я не мог ничего поделать с собой, хотелось смеяться, и плакать, и прыгать вокруг нее… во мне не было и тени недоверия к этой девушке, на нее я готов был молиться. За ней я так бегал…
Правда, окружающие об этом не знали – я и тогда был болезненно самолюбив и хотел, чтобы о моей уязвимости знала только она, моя единственная… как тогда я считал. Писал ей такие письма… стихи посвящал…
Позже, годы спустя эти строки всплывали в моей памяти и вызывали такое мучительное ощущение стыда за свою наивность и глупость… А что если она и тогда смеялась? Над дурачком.
Она всегда была кокетлива, любила меня провоцировать на вспышки ревности – и своего добивалась, но это меня не отталкивало, а притягивало к ней – как магнитом. Я теперь понимаю: то была чисто мальчишеская влюбленность.
В одной книге я прочел мысль, заставившую меня похолодеть: разочарованный идеалист может стать страшным человеком. Он мстит за свои иллюзии, ему они бывают дороже живых людей. Из таких получаются террористы… и им никого не жалко.
Но если бы я мстил Ей, своей первой… Мальвине, как я ее мысленно называю теперь, желая забыть ее имя. Это хоть было бы ясно, понятно, логично…  Но мстят-то такие – кому? Невинным. На них они вымещают всю злость, все обиды и унижения.
 Та играла со мной? Значит, теперь я буду играть с другими. Познаю всю сладость власти над другим человеком… Такие вот изощренные мучители нравятся женщинам, они их притягивают… Куда больше, чем тот, кем я был когда-то. Наивный романтик. Глупенький идеалист.
Мысленно я решил, что попробую себя в новой роли – поиграю с кем-нибудь на расстоянии... для меня это было любопытно, как психологический эксперимент. Но я не предполагал, что жертвой станет Лариса… Нет, насчет нее я никогда таких планов не строил. Мне моя начальница нравилась. Она не вызывала во мне мстительных порывов, а наоборот будто бы гасила, сводила на нет мой внутренний негатив, рядом с ней я на очень короткие мгновения становился другим человеком, в какой-то мере самим собой – прежним… каким я был еще до своей первой женитьбы. Не только физически, но и душевно - здоровым.
Одна из коллег рыдала, когда я ее отшил – внешнее сходство с первой женой (те же локоны, те же ресницы, тот же смех…) вызывало желание нагрубить, унизить, да так, чтоб она не забыла об этом. Избалованная бабенка, явно привыкшая к поклонению и восхищению… вот и пусть получит как следует. На другой день я ей улыбался – как ни в чем не бывало, ее явное смятение доставило мне удовольствие.
Я теперь думаю, если б Лариса не узнала все о моей болезни и не предложила помощь, отношения наши, как это ни странно, могли бы сложиться и лучше… Она мне здоровье… а, может, и жизнь спасла. Вместе с эмоциональной волной безмерной благодарности, накрывшей меня после операции и избавившей от сильных болей пришло и другое… мысль о ее уязвимости. Эта женщина ко мне явно неравнодушна. И для нее это – не вопрос тщеславия, причем она довольно-таки застенчива… Меня любят! Меня, инвалида, чудом стоявшего на ногах, и только-только начавшего вспоминать, что такое жизнь без обезболивающих уколов…
Лара договорилась, и меня прооперировали бесплатно. Я о ней ничего не знал, а тут вдруг заинтересовался. Что же это за человек, который столько для меня делает, – держит на работе, зная, что я тяжело болен, и живу на уколах, дает ответственные поручения, предлагает мне повышение, задействует все свои связи, чтобы мне сделали операцию, на которую при моей-то зарплате пришлось бы вкалывать лет пятьдесят… Она меня вытащила из такой ямы… И что же ей нужно взамен? Чтобы я полюбил ее? Женское счастье? Тогда мне все это показалось забавным… Прям как в кино…
Вот всплыл в памяти еще один кадр – я возвращаюсь к жене, идиот несчастный, лечу в вертолете, так тороплюсь, ведь меня ждет любимая, самая лучшая в мире, а я за границей заработал денег на нашу совместную жизнь, нам теперь на все хватит, она… Дальше – провал, я очнулся в больнице, увидел ее лицо…
 - Тебя по кускам собирать будут… и не факт, что у этих врачей хоть что-то получится. Прости… но я не выходила замуж за инвалида. Ты можешь остаться парализованным, мне очень жаль, ну а мне-то что делать? Так мы не договаривались…
Я онемел. Не знал, что сказать. Не узнавал ее – ни глаза, ни голос… мою любимую как подменили. Не может быть, чтобы все это говорила она.
- А ребенок…
- Ребенок не твой, - она как отрезала. – И не ищи нас… даже если случится чудо, и ты все же на ноги встанешь… в чем я сомневаюсь.
После второй операции мне сказали: она вышла замуж, он очень богатый (как сейчас принято говорить «очень крутой»). Мне все равно было. Я лежал как мертвец и даже радовался своим болям – они отвлекали внимание от этих мыслей о ней, о ее подружках, которые все как одна ее поддержали, обо всех этих женщинах… Можно было сосредоточиться на выживании, сконцентрировать злость, мысленно сжаться в огромный кулак и сказать себе: «Я это преодолею».

                5
Лара… когда европейские врачи меня прооперировали, и я начал вставать с постели, узнал о ней многое. Она отвергла двух богатых женихов, удочерила девочку после смерти своей лучшей подруги… Да, эта не ищет выгоду, ею движет любовь. Ради меня она пошла бы на все что угодно. Если бы в меня верила. И не считала бы, что это – жертва.
Какая-то часть меня, изломанная, искореженная, хотела над ней посмеяться – жажда глумления охватила меня, но я не мог проявить ее открыто… а какая-то присмирела, почуяв в Ларе что-то, чего самому мне так не хватает: умение сохранить себя и после ударов не ожесточаться. А эти удары – они у нее тоже были. Тогда я не знал всех подробностей, но сейчас знаю.
Родной отец всю жизнь плевать на нее хотел, жил для себя, изменял ее матери, от него она не видела никакой помощи, он только создавал ей проблемы. Она привыкла не ждать ничего от мужчин, надеяться лишь на себя, зависимости от них она даже боялась. Если другую бы привлекли богатые возможности жениха, Лару они испугали бы, ведь в таких отношениях нет равенства, надо угождать, подстраиваться, заискивать… это не для нее. Она приняла как должное, когда тот, кого она очень любила, после короткого романа предпочел ей другую женщину. Даже помогала им помириться, желала счастья… она такая. Когда умерла ее подруга, отец новорожденной испугался ответственности, и все это легло на плечи Ларисы, которой и самой было некому помогать. Теперь она в одиночестве должна была растить девочку.
 Теперь-то я понимаю, ответь я Ларе за все, что она для меня сделала, черной неблагодарностью, она и это приняла бы как должное… Ни на мгновение не возникла бы у нее мысль о мести, даже чисто эмоциональной. Я как бы мысленно раздвоился – одновременно хотел любить, доверять… и разрушать, и смеяться… все сразу.
Я и скучал по ней, когда долго не видел, и испытывал жгучее желание досадить ей своей холодностью, ранить своим безразличием и посмотреть на ее реакцию – в глазах этой женщины мне захотелось увидеть боль. Как доказательство своей значимости, важности, нужности… раз ей плохо из-за меня, значит, я – это нечто… Из-за меня страдают! И кто? Начальница!
Да, вот это – победа.
На собраниях она избегала смотреть на меня, смущалась, когда надо было прямо ко мне обратиться, голос ее подрагивал от волнения в моем присутствии, даже смех становился каким-то натянутым, принужденным… и все это из-за меня! Никогда не помню, чтобы я так наслаждался ситуацией. Я открыл в себе… ну… садист – слишком громкое слово…. ну, скажем… мучителя. Мне так нравится больше.
Я мечтал о том, чтобы взгляд ее стал умоляющим, мне хотелось открытого проявления ее чувств, я этого ждал… Но она оказалась более консервативной по сравнению с другими современными женщинами, для Лары (а я хорошо ее знаю теперь!) первый шаг немыслим, она считает, что инициатива должна исходить от мужчины, и каждый этап на пути к сближению (а с такими женщинами их много) начинает именно он. В какой-то момент, устав сам от этой игры в молчанку, я понял, что или теряю ее совсем, или…
Когда я осознал, что не готов прекратить все это? Она была мне нужна! В качестве кого? Жертвы для своих игр? Как мне честно ответить на этот вопрос, если я и сам до сих пор не знаю… С самим собой-то можно и не лукавить.
Временами я испытывал к ней… какую-то необыкновенную нежность и сам себя не узнавал – все думал, да я ли это? Сблизиться с ней, превратиться во влюбленного дурака, стать смешным, как когда-то? Больше всего я боялся именно этого. Есть во мне что-то, чем я пока не в состоянии управлять, меня так и несет на волне эмоций, в такие минуты я сам себя ненавижу.
Но, узнав, что она решила уехать из города, не сказав мне ни слова, и выбрала жизнь с другим, пусть и нелюбимым, мужчиной, я был ошарашен. Сейчас-то я знаю, что у нее твердый целеустремленный характер, она умеет бороться с собой, преодолевать в себе что-то… умеет лучше, чем я. Чему-чему, а умению властвовать собой у нее даже можно учиться.
- С тобой я превратилась в какую-то тряпку, забыла о том, что когда-то была независимой… теперь я самой себе противна, мне кажется, меня можно топтать ногами, а я все буду терпеть… Нельзя растворяться в другом человеке, теряя себя. Ведь я такой никогда не была, я должна вернуть себе самоуважение… понравиться, наконец-то, самой себе… хотя бы немного,  - все это она теперь говорит.
И ни капли гнева. Никакого желания унижать или мучить меня. Только горькая ирония, спокойствие и смирение. Нет, Лариса отнюдь не наивна – с таким-то отцом невозможно вырасти женщиной с большими иллюзиями насчет мужчин вообще. Это ей и мешало кому-то довериться и помогало не совершать глупых ошибок. Она изначально была реалистичней, чем я. Может, поэтому и не кидалась из крайности в крайность…
Но идеализм – у нее это природное… она его так до конца в себе и не смогла побороть.

                6
Я бросился к ней в кабинет, увидел ее смятение, понял, что все отнюдь не потеряно, мне еще можно попробовать… что? Чего я хотел, удерживая ее здесь, в этом городе, в этой больнице… рядом со мной? Я и сам не знаю. Подумал: черт со всеми моими страхами сближения с женщиной, а попытаюсь-ка я… Возможно, мне нужно было что-то себе доказать.
Она пошла мне навстречу не сразу. И когда я, уже сидя в больнице ночью, думал, что потерпел поражение, и никогда ее не увижу, она вдруг вошла… Моя Лара. Почему-то мне мысленно захотелось сказать это слово: моя.
Оказалось, она застенчива и боится позволить себе даже робкий жест, будучи не уверенной, что ее поймут правильно… Дрожит, боится больше, чем я. Это меня приободрило. Внушило уверенность. Впервые после всех этих операций я почувствовал, что выздоравливаю – становлюсь человеком… как все… абсолютно нормальным. И все мои инстинкты как будто ожили. С ней это оказалось возможным. В ту ночь исчезли все мои страхи… а, может, она интуитивно чувствовала, как надо вести себя именно с таким типом, как я… показаться ему напуганной… напуганной больше, чем он… И даже готовой взять «вину» на себя – если что-то будет не так.
Что это было – проявление ее великодушия или какой-то сверхъестественной чуткости? Я тогда понял: если мне с кем и будет спокойно, надежно, уютно, то только с таким человеком.
И в то же время, отчаянно борясь с желанием кричать от радости, я упорно внушал себе: мне нельзя снова стать таким же глупым смешным щенком, каким я был в юности. Таких не любят, к таким быстро теряют интерес, женщины любят «загадочность», отстраненность – так пусть Лара «разгадывает» меня.

                7
Здесь – в этом подобии дневника – я облекаю в слова то, о чем люди обычно умалчивают, договариваю и проговариваю все абсолютно. Как мне иначе в себе разобраться? Меня задело, что кто-то другой (тем более – женщина) мне ставит точный диагноз – эмоциональный, психологический… может даже моральный… чем черт не шутит!
Кто-то другой, а не я.
Я теперь вижу себя как бы со стороны – смотрю на то, каким был год назад, полгода назад…  Значит, сейчас что-то во мне изменилось, сдвинулось с мертвой точки, и я ощущаю все по-другому? Иначе разве я мог бы холодно и беспощадно так препарировать самого себя – прежнего? Как самый лучший в мире хирург…
Нельзя любить наполовину – а я именно так любил. Какой-то наиболее уязвимой и хлипкой (как мне тогда показалось) частью себя. А другая часть говорила: «Ты не должен больше ни от кого зависеть, ни одна женщина не заставит тебя захныкать…»
Если б я знал тогда, подозревал, что внутри у нее бурлили очень похожие процессы… Мы вообще в чем-то похожи, может, поэтому мне так трудно по-настоящему на нее разозлиться, и возникает странное чувство – я злюсь на себя…
Мне иногда кажется, будь я женщиной, я был бы, наверное, ею.  Я не верил, когда при мне говорили, что женщины более стойки, теперь понимаю… Они хотя и самолюбивы, но это у них не достигает такой болезненности, и это им помогает смириться, отнестись ко всему философски… и даже с юмором.
Они умеют проигрывать.
Какое из выражений лица Лары я чаще всего теперь вижу перед собой, когда закрываю глаза? Обыкновенное, будничное… Серьезное, неулыбчивое. Тем неожиданнее и милее моменты, когда она вдруг засмеется – и в какой-то миг преображается как по мановению волшебной палочки. Это лицо – в нем столько всего… на него можно смотреть и смотреть, наблюдать… бесконечно.
Она не знает, что я просыпался утром и лежал, не дыша, разглядывая ее спящую…  И ни одной живой душе я никогда в этом бы ни признался.

               

                8
С ее отцом я познакомился, когда мы стали жить вместе. Я поинтересовался, почему они с дочкой снимают квартиру, ведь в этом городе Лара выросла, у нее должна быть своя собственная – от родителей.
- Мой отец… у него своя жизнь.
Нехотя Лара призналась, что ее родители жили вместе только ради ребенка, но каждый считал себя свободным... А после смерти матери отец перестал скрывать свои интрижки – водил женщин одну за другой в открытую. Когда он связался с няней, которую Лара наняла для девочки, терпение ее лопнуло, и она решила уйти. 
- Но по закону… ты на эту квартиру право имеешь...
- Да… по закону. Но не судиться же мне с родным отцом?
Она не читала ему мораль, не пыталась его исправить, просто принимала таким, какой он есть. Однажды он связался с девицей, которой было четырнадцать (но выглядела она на все двадцать), ему в случае ее жалобы грозил бы тюремный срок, Ларе пришлось договариваться с этой девчонкой, даже платить ей за молчание.
- Причем этим дурочкам он плетет, что он олигарх… и они ему верят.
Тогда мне стало смешно, но я понимал, почему она никогда не мечтала о замужестве  –  родители жили ради нее, не любя друг друга, она так жить не хотела. В глубине души она грезила о Любви… а не о белом платье, фате, обручальных кольцах.
Так что, когда я подозревал, будто она хочет меня женить на себе, я был абсолютно не прав. Свадьба, поход в ЗАГС ее не прельщали. Но тогда я ничегошеньки не знал о ее жизни, мерил Лару обычной меркой. В итоге на том, чтобы пожениться, все-таки настоял я – городок маленький, она занимает такой пост, я работаю в том же месте… наверное, так будет лучше.
Когда ее отец нас навестил, меня поразило, как хорошо они ладят. Она снисходительно улыбалась, глядя на него. Он вел себя как капризный мальчишка – молодящийся, не желающий ни внешне, ни внутренне признавать свой реальный возраст… Она привыкла к нему, воспринимает как данность.
Мне тогда бы насторожиться, подумать… дочь вот этакого папаши выросла такой правильной… и они находят общий язык, психологически им комфортно вместе, а ушла из дома она только ради приемной дочери.
Противоположности притягиваются? Или человек такого типа ей привычен, понятен и даже приятен?
Может, такой ей и нужен? Поэтому она сейчас связалась с главным бабником нашей больницы… то, что все женщины в коллективе от него без ума, меня ничуть не удивляло, но Лара…
Нет, я вижу, она не любит его. Она могла бы этого даже не говорить. Просто, выходит, ей с таким хорошо…
- А зачем – любить? – говорит мне она. – Относиться к этому так? Я не хочу больше… ни любви, ни серьезности… На его счет я не обольщаюсь, этот человек не может меня обидеть, ранить… даже если захочет, настолько он по большому счету мне безразличен. В таких отношениях есть своя прелесть… с ним легко и не скучно.
- Интересно, ты ему об этом сказала? А то нечестно как-то… получается, ты его просто используешь. Но для большого светлого чувства он не годится…
- А! Я не соответствую твоим высоким моральным принципам? Ну, извини, - она равнодушно пожала плечами и отвернулась.
Все что угодно лучше – упреки, жалобы, слезы… но не эта издевка. Мне казалось, я покраснел – до такой степени идиотом я теперь выгляжу… в глазах окружающих… в своих собственных…
Как она все повернула!
Если бы это было местью, желанием сделать что-то мне назло… так нет же – я вижу, они поладили. И все это не игра.
Игры такого рода совсем не в ее характере. Во всяком случае, если речь идет о процессах сознательных… человек может и не вполне осознавать…
Или причин для такого поступка может быть множество – и они разные… в случае Лары и Беседина все как-то удачно сошлось.


                9
- Золото, а не женщина, ничего от меня не ждет, не требует, не пытается изменить, исправить – знает, что бесполезно… Она зрелая, опытная, безо всяких сопливых иллюзий. И в то же время с ней интересно… такая умница… - как-то услышал я разговор в курилке. Голос Беседина. У меня перехватило дыхание. Моя Лара… и он!
Мне бы прислушаться к внутреннему голосу еще тогда, несколько месяцев назад, когда она заступилась за него. Коллеги пытались его осуждать, чуть ли не игнорировать, не здороваться… от него забеременела и родила медсестра, она в него безумно влюбилась, а для него это была только интрижка.
- Вы еще комсомольское собрание устройте с публичным осуждением поведения Беседина, - иронизировала невозмутимая Лара. – Эта девушка совершеннолетняя, он ее не обманывал, он ничего ей не обещал… да и как предохраняться, она должна знать, все-таки медик, работает в гинекологии… Другое дело – что он тоже мог бы подумать о мерах предосторожности, врач как-никак! Но это их личное дело, и нас с вами все это не касается.
Ребенка Беседин признал, алименты он платит. Лара настояла на том, чтобы мы прекратили это подобие бойкота, и все с ним снова сдружились… ну, как же – любимец женщин… да и к мужчинам подход найдет… Тогда я подумал – разумно… пожалуй, и справедливо… Сейчас мне кажется: что-то в нем ей импонировало… пожалуй, он был ей всегда симпатичен.
- Не думайте, что женщины так уж любят зануд и моралистов, они сильны в теории, но на практике… крайне редко с таким вот типом кто-нибудь счастлив, - разглагольствовал как-то Беседин в моем присутствии.
Я ничего не сказал – не нашелся парировать ему столь же ядовито… Но меня передернуло.
Интуиция… я до аварии свято верил в то, что чувствую – буквально физически – не только то, что происходит с организмом пациента, чутье у меня распространяется и на внутренний мир человека. Меня нельзя обмануть, я всех насквозь вижу.
И человеку с таким невероятных размеров самомнением пришлось испытать даже не шок…  Меня убила не измена, не болезнь… то, что я – не кто-нибудь, а именно я, считающий себя Воплощением Проницательности! – так глупо и грубо ошибся в своей жене. Чего тогда стоит моя хваленая интуиция? Могу я ей верить?
Я и ошибка? Это казалось мне невозможным, невероятным…
Я потерял веру в себя. Это мешало мне, вопреки собственным чувствам, поверить Ларе – мне хотелось испытывать ее привязанность на прочность, устраивать ей ловушки и западни, играть с ней, раздражать ее, выводить из себя… проверять, надолго ли ее хватит.
Стоит ли удивляться тому, что терпение ее лопнуло?
Если она нашла утешение в этом… Беседине… кто ее к нему подтолкнул?


                10
 Мужчины так устроены, что они в большей степени концентрируются на мыслях о сопернике – им жизненно важно доказать, что они лучше, чем он. «Умыть» его. Опустить. Показать: я круче.
И я тоже – не исключение? Что мне важнее – доказать что-то Беседину или понять себя или Лару? Он, кстати говоря, не смотрит на меня с торжеством, а даже как будто смущается… причем совершенно искренне, чего я от него уж точно не ожидал. Знал ведь, что он меня терпеть не может… меня вообще мало кто любит. Да я в отличие от него и не лез из кожи вон, чтобы быть всем приятным, – говорить милые слова, комплименты и все такое… казавшееся мне верхом пошлости и банальности. Хотя я знаю – женщины, даже самые умные! – в этой «пошлости и банальности» все же нуждаются.
Но он не злорадствует в такой выигрышной для него ситуации…
Я, как мало кто на земле, знающий, что такое боль – физическая, моральная… как-то раньше вообще не задумывался о том, что в ней может быть Свет. Ее можно любить. Дорожить ей как драгоценностью. Ведь это никто не прочтет, мне не страшно на этих страницах показаться сентиментальным пнем, но для меня все, что связано с Ларой, - своеобразная и целительная по своей сути боль. Как будто даже самые равнодушные и жесткие ее слова и поступки меня, как ни странно, врачуют…
Сейчас ее нет в моей жизни, но что мне больше всего хочется вспоминать – мгновения своего жалкого торжества, когда я чувствовал: эта женщина ради меня готова на все, и я могу делать с ней все что угодно – она это стерпит? Или прозрения – ее отнюдь не влюбленный и не очарованный взгляд?
Пожалуй, второе… Я снова и снова воскрешаю в памяти ее, разлюбившую… пусть не полностью, не до конца, в ней еще что-то теплится, но очень слабо, на самом донышке…
Угли догорают.
Кажется, я понимаю теперь, что значит в религии – познание через боль. Почему есть люди, которые считают: это путь к смыслу… путь к свету.
Конечно, не всякая боль – такая… есть боль, разрушающая человеческий облик и психику…
Но мне было дано испытать и другую боль. И ее полюбить.

                11
Проблема в том, что со мной очень быстро может стать скучно… Я никогда не считал себя обязанным что-то делать для того, чтобы поддерживать к себе интерес. В начале знакомства я произвожу эффектное и интригующее впечатление – внешность киногероя (без ложной скромности), молчаливость, все та же пресловутая «загадочность»… Женщинам даже нравится моя замкнутость и суровость. Но если они не полные идиотки, им это достаточно быстро может и надоесть.
Когда мы смотрим на героев боевика, каждую секунду своей жизни совершающих подвиг, мы можем и восхищаться – но несколько отстраненно… вот какой, мол, крутой!
А что с таким делать в реальной-то жизни? В обыденной. Будничной. Когда нужны вовсе не подвиги и эффектные жесты – на публику. И аплодисменты толпы.
Нет, я кто угодно, но не идиот, я все это понимаю… Возможно, и первой моей жене я надоел – еще задолго до этой аварии, превратившей меня в калеку. Кто знает? Я думал об этом…
Она отдалялась от меня – постепенно, день за днем, жалуясь на недомогание, связанное с беременностью, я воспринимал это спокойно, не нервничал, говорил себе: это нормально, у женщин такое бывает.
Все свое время я проводил или в больнице или за компьютером, а она заскучала… Вспоминал я о ней только ночью, да и то – из-за ее состояния мы тогда не могли… я боялся, что она потеряет ребенка, и до нее не дотрагивался. Для чего я женился на ней, зачем она вообще была мне нужна? Чистая физиология… секс? И только-то?
Выходит, что прав Беседин, и я – зануда? Или я по природе своей не способен понять, для чего еще вообще нужна женщина?
Может, мне нужна простенькая наивная девушка, вроде той санитарочки, что поглядывает на меня с немым обожанием, такая будет мне в рот смотреть и не жаловаться… Я в ее глазах буду царь и бог – непогрешимый.
Я мог бы в любой момент начать с ней встречаться, да хоть жениться – я вижу, она уже на все согласна. Но мне как-то заранее тошно… и скучно. Есть люди, с которыми даже в психологические игры играть настолько не интересно… это не та победа, которая что-то дала бы моему раненому самолюбию. Самоутверждение? Да, но… не факт, что и эта меня бы не разлюбила, а в какой-то момент своей жизни не переросла…
С Ларой была гармония – та самая золотая середина, когда женщина не пытается соперничать со мной и быть умнее, но понимает и чувствует все иной раз куда тоньше, чем я.
Она идеально меня дополняла.
Острый ум и отсутствие тщеславия, эгоцентризма – это редчайшее сочетание. А самодовольства и самовлюбленности во мне самом на десятерых хватит. Поэтому с первой женой мы и не ужились – два нарцисса. Она – слишком явный, я – тайный…
Сейчас-то я все это понимаю…
               
                12
Я хотел, чтобы жена родила мне сына, представлял себе, как буду воспитывать из него «настоящего мужика», эти фантазии грели мне душу… Вполне возможно, что мне пошло бы на пользу, если бы родилась девочка – я научился бы понимать женщин. Лучше, чем я их сейчас понимаю.  Вот Беседину это дано от рождения – он их нутром чувствует, а я…
Нет, я могу кое-что угадать, иной раз даже прочесть их мысли – и мне нравится щеголять этим своим умением. Но до поры до времени у меня ума не хватало постичь, что их это раздражает, они отнюдь не хотят быть «разгаданными», прочитанными как книги. Своими откровениями такого рода можно даже вызвать их неприязнь… Ведь и на лице Лары время от времени мелькало что-то такое… я это видел. 
- Ну, хорошо… ты все обо мне знаешь – о чем я думала вчера вечером, сегодня утром… допустим, ты прав. Обязательно нужно это озвучивать – да еще с таким видом?
- С каким таким видом?
- Превосходства. Как будто ты – великий экспериментатор, а я – подопытный кролик. И ты следишь за моими реакциями. Как ученые, которые ставят опыты на свинках. Хотя бы из вежливости… можно иной раз и промолчать. Или сделать вид, что не знаешь, не понимаешь… и тебе интересно послушать меня, а не говорить за меня самому.
А ведь я действительно этого не понимал… В какой момент ее раздражение перешло в хроническую стадию, когда обострилось – до такой степени, что она уже не могла меня выносить? Я ей стал тошнотворен.
И ведь я понимал, что действую ей на нервы, но будто какой-то бес заставлял меня повторять и повторять это снова…
То, что я пишу, стало очень походить на покаяние… как будто я – грешник и в церкви на исповеди… а ведь изначально я каяться не собирался. Мне хотелось спокойно, без нервов, и даже легко и весело «выпустить пар» и только…
Но нет во мне легкости и веселья, а если и есть, то напускные, натужные… Мне самому-то с собой тяжело уживаться, так что говорить о других…

                13
Расслабляться совсем не умею. Медитация не помогает. А алкоголь мне нельзя. Текст сверхконцентрирован – как обычно, нет ни одной фразы, в которой не было бы невероятного напряжения…  кажется, сейчас лопнет моя голова.  Как я устал от себя самого. Изнашиваюсь изнутри и в то же время… во мне крепнет, растет что-то новое… как это можно назвать? Перерождением… мне это кажется или действительно я… меняюсь? На меня будто направлен мощный луч света, и он заставляет меня поднять голову, выпрямиться, как-то внутренне распрямиться… и посмотреть правде в глаза.
- Самообман – это для слабых людей. Надеюсь, не для тебя… и не для меня, - Лара смотрела на меня в упор. – Какие чувства ты испытываешь ко мне? Благодарность? Ты чувствуешь себя обязанным… вернуть некий «долг»? После той операции?
Такой лобовой атаки я не ожидал. Бывали минуты, когда я боялся ее.
- Чувства… их много… - залепетал я неуверенно, неубедительно и – хуже того! – прекрасно зная об этом. И продолжая свою игру, лихорадочно думая, – и куда же все это нас заведет?
- Возможно… - кивнула она. – Одиночество, неприкаянность, обида на жизнь и людей, желание что-то доказывать… отчасти – привычка, привязанность… но не влюбленность. Я поняла, что ты меня никогда не любил. И хочу избавить тебя от чувства вины – никто не обязан влюбляться из благодарности. А жениться – тем более. Не считай, что ты мне что-то должен.
Я понял, что игры закончились. Лара уходит. Как она могла догадаться о том, что я чувствую на самом деле, если и сам я об этом не знал… во всяком случае, я старательно убеждал себя: я теперь не живу как наивный дурак – душа нараспашку, моя роль – иная. Неуловимая. Непостижимая. Я должен стать для нее вечным ребусом, вечной загадкой… пусть ломает голову над смыслом моих слов и поступков, чем больше она будет думать о странностях моего поведения, тем сильнее привяжется. Женщины так устроены.
Может, какие-то женщины… но не она. Лара с ее прямотой, выждав немного, делает простой вывод и объявляет, что я свободен.
Так мой хитроумный план пошел прахом…
- Дам тебе только один совет на прощание – не мучай себя подозрениями, что все женщины спят и видят, как бы коварно заманить тебя в свои сети… и не держи оборону против врага. А они для тебя – враги, я это уже поняла. Нет мирового заговора. Ради бога… расслабься.
Хуже всего, что мне самому вдруг стало смешно…

                14
Верю ли я в бога? После аварии я не могу сформулировать, что же я чувствую. Большинство больных, искалеченных задают себе один и тот же вопрос: почему все это должно было случиться со мной? Почему – я? За что?
Я в этом не оригинален. Но мне казалось… я просто создан для пользы людям, во благо человечества – спасать, лечить. У меня это получается лучше, чем у кого бы то ни было. Неужели бог может быть так жесток – абсолютно бессмысленно? Ведь все это коснулось не только меня, моего Призвания – а значит, стольких пациентов… Это как разрушение целого города после ядерного взрыва.
Когда слух теряет не кто-нибудь, а такой человек, как Бетховен, что он должен думать о боге?
Не буду говорить о том, что считал себя выдающимся человеческим экземпляром – моя одержимость работой, мой фанатизм… ведь я никогда не грешил (во всяком случае – сознательно). Чем я – именно я! – заслужил это? В то время как сотни, тысячи, миллионы придурков пьют, болтаются, наслаждаются жизнью, при этом понятия не имеют, что значит такая боль, как моя. Их никакой бог не наказывает.
Моя внутренняя Вселенная тогда обрушилась, я до сих пор чувствую эти осколки внутри… обломки прежнего «я». Чтобы выжить, мне нельзя было раскисать, мне нужна была концентрированная ярость и злость – порой я себя ненавидел, вызывал в себе это состояние даже искусственно. Говорил себе: «Нечего ныть… прекращай немедленно!»
Я встал на ноги, постепенно мне становилось все лучше… Мне хотелось найти утешение, смысл в религии, но тогда я не мог. Пациентки меня бесили – беспечные, безответственные, инфантильные, глупые, неорганизованные, сами себе создающие все проблемы, при этом еще и жалеющие себя… Иной раз я видел, что шоковая эмоциональная терапия на них не так уж и плохо действует – заставляет задуматься, собраться с силами, принять правильное решение. Я говорил с ними резко, отрывисто, смотрел холодно или насмешливо… при этом, стараясь не слишком повышать голос, чтобы у них не было явных причин пожаловаться начальству.
Они начинали кокетничать – на меня это не действовало. Но в то же время в какой-то мере, было приятно… значит, моя болезнь в глаза не бросается, во мне еще видят мужчину. Более того – я стал замечать, что некоторым импонирует моя грубость. Им кажется это проявлением силы характера, крутизны… И какая-то, как мне сейчас представляется, мальчишеская часть моего «я» запомнила это, мысленно зафиксировала, и я стал вести себя так осознанно – как будто играть некую выигрышную роль.
Это и стало моим утешением – нельзя же двадцать четыре часа в сутки жить мыслью о боли и обезболивающих лекарствах, человеку надо почувствовать себя хотя бы подобием живого существа, а не развалины.
Я понял, что таким нравлюсь себе самому. Поза? Наверное… И я увлекся этой игрой. Молчаливый, загадочный, неприступный – ну прямо герой романа. Поразительно, какое количество сентиментальных дам на все это покупается. Если бы они не побаивались меня (что мне, конечно же, тоже льстило!), клеились бы в открытую. Но они робели… 
Знали бы все они, как я робел! Боялся, что после лечения не смогу… у меня ничего не получится. Вот я и отмахивался от всех них как от надоедливых мух с брезгливым видом… а что? Красивая поза.
Когда, благодаря начальнице, меня все-таки прооперировали коллеги за рубежом, и я избавился от этих болей, подумал: а вдруг теперь… Лара мне снилась – она и представить не может, как связана в моем воображении с болью и страхом… Если я чувствовал головную боль, представлял себе ее руку, холодные пальцы на своем лбу – и Покой приходил, я вздыхал с таким облегчением. Если тянуло в спине, пытался представить, как она кладет руки на мои плечи, это настолько меня волновало, что я забывал про боль… Все негативное, вся шелуха отступала, как только я вызывал в памяти ее глаза, руки голос… Однажды мне даже приснилось, как Лара мне что-то напела, – слов этой песни и не разобрать, но мне было так хорошо, как может быть только в безоблачном детстве. Она была моим доктором.
Конечно, вопрос – а не бог всемогущий, всевидящий послал мне ее... как-то всплывал в сознании, но уж больно все это похоже на сказку. Моему внутреннему ребенку хотелось бы в это верить, а взрослый скептически отметал эту мысль.
Только сейчас мне пришло в голову, что все, что я написал, очень похоже на объяснение в любви. Ну и пусть. Ведь это никто не прочтет.
Дело в том, что я этого не хотел! Все мое существо противилось поглощению, порабощению, зависимости от кого-то… признанию, что другой человек мне все-таки нужен.
А, значит, не так уж я и силен.

                15
Инвалидность… люди представить себе не могут, что это такое – чувствовать себя ни на что не годным, отбракованным куском мяса. Видеть – вот мир востребованных, не зря родившихся и живущих, а вот – человеческие отбросы. И среди этих отбросов – ты… Теперь здесь твое место! Это моральное уничтожение.
Я был готов терпеть адовы муки, пусть на работе я сдохну, все, что угодно, но не инвалидность… она хуже смерти. Во всяком случае, для меня. Плевал на ограничения и запреты… говорят же, самые трудные пациенты – врачи.
А есть те, кто готов на любые хитрости, на подделывание справок, лишь бы с работы свильнуть… боже мой! Они, наверное, в состоянии с юмором относиться к такому своему положению, находят прелести в этой бессмысленной жизни… Она их не убивает.
Или, может, родиться с таким характером – это счастье?
Вот в чем причина бесконечной и беспредельной жалости Лары – она считала, такому, как я, нельзя предъявлять претензий, он ведь настрадался… Почему когда она все-таки решилась быть откровенной, я не возмутился и не расстроился? Это было признание во мне равного – пусть не совсем здорового… но вменяемого человека, который, возможно, нуждается в том, чтобы ему бросили вызов.
И он поднимет перчатку.
Я хотел вызывать какие угодно эмоции – ярость, ненависть, злость, но не жалость… И в то же время мне кажется, что я лукавлю, бывали минуты, когда ее жалость меня отнюдь даже не тяготила, я ей наслаждался. Готовый взахлеб глотать из этого чистого, не замутненного источника моей здоровой энергии.

                16
До аварии я казался самому себе этаким монолитом – существом абсолютно цельным и органичным. Но правда ли это? Я думал о том, почему я сделал неправильный выбор и так ошибся в жене… Авария выявила ее сущность, но что-то во мне, эгоистичное и малодушное, не хотело бы знать эту правду и предпочло бы прожить с ней всю жизнь. Так многие живут. А, возможно, и большинство… Не зная друг друга.
Меня влекло к женщинам, в которых я чувствовал скрытую стервозность, в том-то и дело: меня они привлекали. Вопреки доводам разума и всем моим провозглашаемым правильным принципам… что это – садомахозизм, до поры до времени не осознанный? Я хочу или мучиться сам или мучить других? Как вот Лару…
Чего ей такого особенного не хватало? Ресторанов, дорогих подарков, цветов, комплиментов, кофе в постель? Да нет же! Лара к этому – ну практически! – равнодушна. Для нее лучший подарок – конфеты.  Или мороженое.  Смешно, но она в этом смысле совсем как ребенок… Лара готова была довольствоваться такими крохами… в понимании моей жены, ее подружек и всех этих гламурных фиф. Ей достаточно было внимательного взгляда, ласкового жеста, доброго слова… причем – не слишком много, тогда она бы смутилась и растерялась… чуть-чуть. И только-то!
И этих «крох» я не в состоянии был из себя выдавить… да что там лукавить? Я не хотел! Я играл… в свою собственную игру. Мне хотелось, чтобы она просила меня, умоляла…  Доставило ли бы мне удовольствие ее откровенное унижение?
Я представлял себе эту картину и понимал: нет… наверное, нет! Понимал ли я сам, чего я хочу – от себя, от нее?
Если я впрямь мазохист и садист, то не стремился ли к Боли, не хотел ли я в глубине души испить эту чашу до дна, чтоб понять, по плечу ли мне это? Может, об этом просила у бога какая-то странным образом искривленная частичка меня?
Не это ли – мой тайный изъян? Ведь Лара… она меня все-таки так и не раскусила. Люди, которым чужда мысль о соединении боли и наслаждения, меня никогда не поймут.
Она морально смелее и не шарахнулась бы, узнав правду о близком человеке. Ее это не раздавило бы. Выходит, она сильнее меня?

                17
Все это время она боролась – хотела вернуть себе ощущение свободы, своего подлинного «я», вырваться из тисков несчастной любви. Я теперь понимаю, что втайне она сражалась… не подавая вида… даже ее возвращение ко мне накануне предполагаемого отъезда в другой город было всего лишь попыткой побороть чувство, реализовав его. Бывает, фантазия разбивается в пух и прах от соприкосновения с реальностью. А нереализованная мечта мучает нас годами, десятилетиями. Возможно, она рассуждала так: у меня есть возможность разочароваться в нем, узнав его ближе… И так и случилось.
Так чаще всего и бывает. Если б я тоже разочаровался в ней! Хоть что-то могло бы меня оттолкнуть, вызвать презрительную усмешку? Я искал в ней изъяны и их не нашел… во всяком случае, для себя. Меня ничего не отталкивало. Даже в самом плохом настроении Лара казалась мне притягательной… милой… уютной… родной. И я уже вспомнить не мог, как жил без нее, да и жил ли? Все предыдущее отступило перед Реальностью, потускнело, съежилось в моей памяти как что-то настолько незначительное и несущественное… Мне стало казаться, что я не был болен, вообще ничего плохого со мной никогда не случалось…
Я был потрясен – до какой степени меня все это перевернуло внутри… вверх тормашками. Сейчас понимаю, каким это словом назвать: я был счастлив. Хотелось мысленно остановить мгновение, длить его бесконечно… управлять им. Счастлив до боли… и это была совершенно иная – благословенная боль.
Иногда я выдавал себя – ну а как же иначе? Начинал лепетать как младенец, вглядываться в ее лицо… она чувствовала, что я не притворяюсь. Моменты истины… они были, но слишком уж кратковременные. Во всяком случае, для ее сознания. Я вовремя спохватывался, прятался за привычной холодной суровой маской, говорил сухо, отрывисто… чем сильнее становилось мое влечение, тем больше я стремился ее избегать… Я должен был побороть в себе это! Чувство к ней я воспринимал как угрозу своей с таким трудом приобретенной независимости от кого бы то ни было…
Но тогда я не думал о том, что она (в этом смысле до боли похожая на меня, может, поэтому и «родная душа») испытывает те же сомнения, страхи… и хочет меня разлюбить, дает себе установку на отрезвление… охлаждение.

                18
Она на самом деле очень обидчивый человек, но стесняющийся это показать, прячущий свою ранимость за невозмутимой маской. Потому что она считает демонстрацию обиды признаком слабости. Я научился улавливать малейшие изменения в ее интонации, едва заметное покачивание головы, внезапно застывший – как будто замерший – взгляд… в одну точку. Явный признак того, что она вся внутренне съежилась… как это бывает после удара. И сколько таких, невидимых глазу, психологических ран я ей нанес. Далеко не все обдуманно и намеренно, но у таких людей, как она внутри копится-копится-копится… и наступает подобие взрыва.
Так что пусть мои коллеги из психиатрии не удивляются, когда кто-то якобы ни с того, ни с сего кидается под колеса машины, глотает две упаковки таблеток, вешается… Но Лара – не мазохистка, в ней каждая новая открытая ранка не питала любовь ко мне, а оставляла на ней (если представить себе это чувство как нечто осязаемое и имеющее форму) повреждения, истощала.
Я не жалею о том, что она ушла, с воспоминаниями о ней мне жить легче и проще, чем с Ларой реальной. Той я могу говорить все, что думаю, и ее я совсем не боюсь, не стесняюсь. Ее мне проще любить.
Мысленно я проживаю с ней каждый день – хожу на работу, представляя, как держу ее за руку, сжимаю ее ладонь… говорю с ней по вечерам, по ночам… мне кажется, что я чувствую тепло ее тела… И эта Лара – только моя. Я изучил ее, знаю теперь настолько, что могу воспроизвести ее внутренний облик до мелочей. Закрыть глаза и увидеть то ее выражение лица, которое мне сейчас хочется мысленно запечатлеть.
Она нужна мне как призрак, как образ, фантазия, мысль… С которой я не хочу расставаться. Вот ее мне мучить не хочется, я ее буду беречь… иначе совсем исчезнет. И оставит меня в непроглядной тьме одного.

                19
Есть своя прелесть в зрелой любви – она не похожа на юношеские увлечения, когда у людей туманные расплывчатые представления друг о друге. И в то же время в молодости мы ничего не боимся – у нас еще нет горького опыта, страшных прозрений…
И все-таки мне нужна и другая Лара – та, которую я встречаю в больнице.  Отстраненная, смотрящая на меня как на постороннего человека – как будто и не было никогда ничего…  Она питает мою фантазию. Я могу сделать свою, придуманную Ларису, более покорной… послушной… покладистой… такой, какая удобна мне, но вот странно… я почему-то и не хочу. Мне нужна и ее строптивость – иначе тоска. Как будто даже в придуманных отношениях с женщиной меня привлекает борьба.
Я вспоминаю тот день, когда решился на отчаянный шаг, чтобы ее удержать, иначе уехала бы навсегда. Мне рассказал об этом Беседин, с ним кто-то еще поделился… в общем, уже вся больница была в курсе, что Лара написала заявление об уходе. И я последним узнал. Она даже не собиралась зайти со мной попрощаться.
Мне было удобно, что она рядом – руководитель, идущий мне на уступки, всегда меня понимающий и поддерживающий… а кого не устроила бы женщина, тактично держащаяся на расстоянии, не навязывающая себя, ничего не просящая и не требующая, готовая молча страдать и любить? Это льстит, поднимает самооценку, создает атмосферу уюта. Мне хотелось, чтобы так длилось вечно, меня все устраивало. И тут вдруг – такое… она уезжает, решила все-таки выйти замуж за своего влиятельного поклонника, который по возрасту в отцы ей годится.
Я ворвался в ее кабинет. Перестал церемониться, сразу же перешел на «ты», хотя до этого мы называли друг друга по имени-отчеству. Но по ее глазам я увидел: можно и нужно… нельзя уже больше терять ни секунды, иначе…
- Ведь ты же его не любишь, Лара… зачем? – с порога выпалил я.
Она вздрогнула… опустила глаза.
- Кто вам… кто тебе рассказал?
- Не важно, - я собирался с духом, не зная точно, что ей сейчас скажу, но мне нужно было найти какие-то слова. – Не может быть, чтобы все было уже решено… ведь ты…
- Зато он меня любит, - сказала она.
- А я? - Мы молчали, избегая смотреть друг на друга. – И что мне теперь делать?
- Не знаю, - еле слышно выдохнула она.
Я физически ощущал, как ей больно, она дышала с трудом. Я закрыл глаза и представил себе этот же кабинет, другого начальника… больницу без Лары. Жизнь без нее.
- Я не буду сейчас ничего говорить… наверное… у меня права нет тебя отговаривать… но если ты передумаешь…
- У меня самолет.
- Когда?
- Сегодня вечером.
Ее голос дрожал. Я понял, что выиграю этот раунд. Надо было проверить – на что она готова ради меня… Ведь тот тип богат, живет он в столице, влюблен не на шутку, это очень выгодное замужество… а кто я? Инвалид с грошовой зарплатой, сложным характером, угрюмый, ожесточенный. Который  - плюс к этому ко всему – опять же ей не предлагает ничего конкретного… только лишь намекает на что-то…
Мне казалось тогда: если она решится все бросить, то с такой Ларой можно делать все что угодно… она станет глиной в моих руках.
- Я дежурю сегодня… всю ночь.
- Я знаю.
- Если захочешь… ты знаешь, где я.
Я вышел, с трудом подавив желание хлопнуть дверью. Прислонился к стене. Неужели это – победа? И так легко?
Все же я нервничал… не был уверен на все сто процентов, что она уж так бескорыстна – да сказки все это! Бросить такого-то – ради чего? Чтобы попробовать – не получится ли у нас что-то?  На этот раз не во сне, наяву.
И речь ведь не шла ни о каком предложении руки и сердца – потом  я понял, именно со мной ей было вообще совершенно не нужно, ее бы вполне устроили, как сейчас говорят, «свободные отношения». Просто встречи. Но тогда мне казалось, я должен, если все выйдет так, как я запланировал, оправдать репутацию честного человека… В этом смысле я несколько старомоден. Был уверен тогда, что она об этом мечтает. И вообще – все женщины только об этом и думают…
Мои родители – люди патриархальные, не современные, в отличие от ее семьи… Лара выросла, что называется, без предрассудков. Ей нужна была суть, а не форма. Формальностям она не придавала значения. Как ни смешно, из нас двоих «репутацией» и тем, что люди скажут, скорее был я озабочен.  Ну… так меня воспитали.
Она говорит, что это мещанство. В ней своеобразно и трогательно сочетаются современные взгляды на жизнь, деловитость, рациональность и независимость с застенчивостью, уязвимостью… Это я понял в тот день. Я сидел в больнице и после ухода коллег ждал, когда откроется дверь, и войдет она… Стоило ей появиться, как все у меня внутри сжалось… такой беспомощной, хрупкой она показалась мне в этом платье… Я встал, подошел к ней, а дальше не помню… кто первый протянул руку, коснулся другого… Я выключил свет.

                20
- Заходи чаще, папа, я… мне тебя не хватает, - я замер на месте, услышав ее голос. Когда отец Лары приходил к нам, меня обычно не было дома. Они не услышали, как я вошел. И я молча стоял в коридоре.
- Теперь… когда ты должна быть счастлива? Я думал, тебе сейчас не до меня.
- Да нет… расскажи о себе… о своей подруге.. да о чем хочешь.
- Сейчас я один, - он засмеялся. – Ларочка, да неужели тебе любопытно…
- Сама себе удивляюсь. С тобой мне тепло.
- А с мужем? Арктический холод?
- Да я сама во всем виновата. Не надо об этом.
- Знаешь, мужчины по большей части все эгоисты… Но не все вдобавок корчат из себя праведников и смотрят на всех свысока.
- Пусть как хочет, так и живет.
- Вы же только три месяца, как расписались!
- Да ерунда какая… оформить развод легче легкого, у меня есть знакомые в ЗАГСе.  Разве в бумажках дело?
- Уж этот урок мы тебе с матерью преподали на славу… я понимаю.
- Да ладно… что теперь говорить. У моего мужа могут быть недостатки, но жадность – это уж точно не про него. Я знала, что в случае чего дележа имущества не будет. Да и что нам делить? Твою квартиру?
- Лара, а… возвращайтесь. С девочкой. Она мне не родная по крови… а все же привык. И скучаю.
- Ты это серьезно?
- Вполне. А скажи… ты его разлюбила? Не жалеешь, что ради этого… эксперимента… ты отказалась от таких перспектив? Всем пожертвовала?
- Нет, не жалею, - голос ее звучал твердо, обретя прежнюю уверенность, четкость. – Иначе я не смогла бы забыть… а теперь-то смогу. Это точно. Знаешь, это как болезнь… от которой есть одно-единственное лекарство.
- И сработало?
- Да.
Я не стал дальше слушать, бесшумно выскользнул в дверь и вышел на улицу. Значит, я – это ее болезнь… Парадокс. Ведь она для меня – здоровье, она собрала меня заново… и физически, и душевно, когда я был разрушен, опустошен. И сейчас, стоит мне подумать о ней, как становится лучше…
Видимо, масштаб этих внутренних разрушений был такой, что с ремонтом души и тела не справиться в одиночку… Я ей не помогал. Уж мне ли не знать, как трудно врачу, если сопротивляется пациент? Я не готов был признать себя человеком, нуждающимся в ее помощи. Хотел быть сильнее, умнее, жестче и прозорливее. Ну и чего я достиг?
А она – наверно, не малого… Поняла ли она, в ту нашу первую ночь, что я – куда уязвимее, чем люди могут представить? В какой-то мере я и тогда играл роль, стараясь показаться смелее, чем был на самом деле, но женщины чувствуют и малую толику притворства, бахвальства… даже если темно, и они не видят выражения наших глаз.
Не факт, что она поняла только то, о чем мне прямо сказала. Она пощадила меня.

                21

- Желание защищать, а не бить, - вот признак силы, - говорит та Лара, которая живет в моих мыслях, фантазиях, снах…
- Разве тебя я хоть раз ударил? Я хочу сказать… образно выражаясь?
- Меня – нет. Ни разу. А ту… ты только и делал, что бил.
- Да, знаю. Причем я ни разу и голоса на нее не повысил…
- Да лучше бы повышал.
- Понимаю.
- А знаешь, когда это было впервые? Ты помнишь?
- Да-да. Я отчетливо помню…
Она меня вызвала к себе в кабинет, протянула билеты на самолет, сказала, что скоро меня прооперируют европейские врачи. Я поверить не мог, что все это происходит со мной, спина перестанет болеть… и все это чудо не будет стоить мне ни копейки.  Лара договорилась.
Я не мог выдавить из себя ни звука, направился к двери и вдруг обернулся. «Вы столько всего для меня делаете…» - пробормотал я. «Для себя, - она старалась говорить легко и непринужденно. – Мне нужен хороший врач, а все лавры… они все равно достаются начальству». Лара всегда смущалась, когда ее начинали благодарить, я тогда и не знал, что она могла так поступить по отношению к любому из нашего коллектива, для нее это был совершенно естественный жест.
Черт меня дернул ее перебить: «Вы врете…» Она застыла на месте, лицо болезненно исказилось. Она не нашлась, что ответить.
И с этой минуты я чувствовал себя хозяином положения. Вот начало игры.
- Как ты думаешь, это звучало?
- Грубо, бестактно… ужасно.
- Это ты сам сказал, а не я.
С той, другой Ларой, мы чаще спорим. Я ее провоцирую на откровенность, даже хочу, чтобы она давала мне сдачи… за ту, с которой все кончено навсегда.
- Почему она мне не давала это понять? На инвалидов не обижаются? К ним надо быть снисходительными?
- Думаю, просто тогда ей казалось, что твои невероятные достоинства на чаше весов перевешивают недостатки. А как коллегой она тобой восхищалась. И потом… люди склонны оправдывать и искать объяснения… до тех пор, пока любят.
- Любовь… это и было ее слабым местом… теперь она неуязвима.
- Но у тебя есть я. И учти, я не буду такой терпеливой.
- А знаешь… наверное, и не надо. Ты просто будь честной.
- Ты сам-то был честен? Тебе ли хоть в чем-то меня упрекать?
- Я люблю тебя. И это чистая правда.

                22

На этих страницах я вывернулся целиком – это способствует если и не очищению организма, то хоть какому-то улучшению общего состояния. Освобождению. Нужно разглядеть все нутро как будто под увеличительным стеклом, чтобы диагноз мой был максимально точным.
- И как – получилось? – спокойно спрашивает воображаемая Лара. Она вообще на удивление невозмутима – причем, у нее это вовсе не маска… как было у той, другой. Она как бы «над» ситуацией.
- Ты как считаешь?
- Думаю, что прогресс у тебя все-таки есть… и ты действительно постарался.
- Нельзя относиться к себе спустя рукава. Я должен стать самым главным своим пациентом…
- Или моим.
- Да, тебе я могу довериться… призрак, фантазия… голос в моей голове. Что сказал бы на это любой психиатр?
- Ты и со мной такой – я, я, я, мне…
- Эгоизм излечим?
- Я не знаю. Но, может, попробуем вместе?
- Консилиум? Ты и я?
- Неплохая идея.
- Ну… попытка не пытка.
Я думаю, что попробовать стоит. Может быть, эта - дерзкая и упрямая, хотя и с виду такая спокойная -  Лара сумеет помочь?..