Точка 21: http://www.proza.ru/2013/08/14/319
Точка 22: http://www.proza.ru/2013/08/23/2008
Точка 23: http://www.proza.ru/2013/08/24/69
24. Смена дислокации. Исходная Точка: … … Ошибка #5. Нет данных.
— Ну отлично, — пробурчал Писатель. — Фонарик, случаем, никто не захватил? Нет? Напрасно.
Вокруг и правда было темновато…
— Как по мне, всё это глупая затея, — высокомерно заметил Локуст. Писатель хмыкнул:
— Тогда зачем ты отправился с нами, Демон? Сидел бы в вагоне, ждал бы у моря погоды.
Локуст фыркнул, но ничего не ответил.
— Так вы говорите, что бывали тут раньше? — спросил я у Писателя. Он ответил не сразу. Какое-то время мой вопрос просто висел в пустоте. Лица моего забывчивого знакомого в темноте я не видел, о чём он думал — не знал…
— А я что, говорил, что бывал, да? — наконец отозвался он. — Не вспомню что-то… Но это правда. Я тут бывал. Раньше. Когда-то. Давно. Так давно, что и сам уже не помню, когда. Что, впрочем, неудивительно. Склероз же.
— А… А что здесь было раньше?
— Раньше? Хмм… Да ничего особенного. Понимаете, Лёня… Межмирье — это довольно своеобразное место… Если, конечно, здесь вообще можно говорить о месте. Вы, я думаю, помните, да и наш адский друг рассказывал, что Ад — ни что иное, как отражение… Всех человеческих пороков… Притом у каждого он индивидуален, так ведь? Знаете, есть такое понятие — грех? Знаете, конечно. Я слышал изумительное определение этого понятия: грех — это болезнь души. То есть это не просто нарушение какого-то религиозного табу, да? Потому что если понимать грех как ошибку, промах, — а это наиболее распространённая трактовка, — то логический ум неизбежно следует к наказанию. Расплате. А эта концепция, простите, не лезет ни в какие ворота, кроме как с чисто религиозной, догматический точки зрения. Так вот; в то же время, даже если не делать привязок к религии, грех, по сути, остаётся грехом, то есть болезнью души. А что такое тогда Ад? А тогда Ад — лекарство. Точнее, больница. В которой людям эти самые грехи-болезни помогают вылечить. Правильно я говорю?
Я замялся, зато голос подал Локуст:
— Да. В целом всё правильно. Хотя, если честно, уловить различие между этими концепциями не каждому по силам.
— Ну почему же. Одно дело — расплата за свои ошибки, другое — исцеление от душевных хворей. Гораздо милосерднее, не правда ли?
— Да мне, в общем, всё равно, — устало произнёс Локуст.
— Ну, как хочешь. Возвращаясь к нашей теме… Кстати, и ведь недаром возглавляет Преисподнюю не какой-нибудь там Сатана, а доктор. Очень, я бы сказал, символично. Другое дело, что любое лечение — штука тонкая, а врачу главная заповедь — не навреди. И уже другой вопрос, как эта заповедь блюдётся, и каков уровень обслуживания, так сказать…
— А какое отношение… — начал было я, но он меня перебил:
— Погодите, юноша, не перебивайте. Я к тому и веду. Так вот. Если Ад — это больница для лечения грехов, то Межмирье — это… Ну, например, сон. Знаете, такой себе сон в летнюю ночь. Образы зыбки, одно легко становится другим, из дачной веранды и вечера вы попадаете в утро и городскую морось. Например. Или в поле из квартиры. Этот странный Мир очень чувствителен к тому, кто взаимодействует с ним… Как-то так…
— А почему тогда тут так темно? — спросил я.
Писатель почему-то снова промолчал. Потом как-то невесело усмехнулся и сказал:
— А вы откройте глаза, и будет вам по вере вашей.
Я смутился. Что значит «откройте глаза», ведь мои глаза открыты. Но если уж вы так просите…
Я закрыл глаза. А потом снова открыл.
И внезапно мы уже совсем в другом месте, а над нашими головами расстилается небо. Громады облаков, рассеиваясь трассерами в горизонте, сходятся в одной точке прямо над нами. Под ногами хлюпает жижа, похожая на болото или землю после сильного дождя.
А вокруг — сад, такой старый и одичавший… Кажется, здесь давно уже никто не живёт, в этом Доме, таком же старом, обитом побуревшими от старости досками, увитом виноградной лозой, — такой же, что обвила старую сосну, взбираясь по ней до самого неба.
А вокруг — лето, стрекот кузнечиков, жужжание шмелей на кустах пионов и шиповнике, и крыши домов, дрожащие в мареве летнего дня, и на веранде с настежь распахнутыми окнами накрыт стол — белой скатертью, а на ней вазочки с вареньем, а в корзинке — плитки горького шоколада, а в старинных бутылках — солнечное вино из райских яблок, а в чашках — чай из липового цвета.
И закат за окнами, янтарный закат, мой любимый цвет. Мои мечты. Моё детство. Моя старая кровать, и под одеялом прячусь с фонариком и книжкой, пока мама не догадалась. А ночью, выскользнув из-под одеяла, зажечь свечку перед старым-престарым зеркалом, зеленоватым от времени, и там, в отражении — неясные почему-то черты, расплывающиеся, становящиеся ничем, чернеющие провалом коридора с тысячей отражённых свечей.
И это невероятное, почти позабытое чувство, и всё это, такое родное, и такое незнакомое, чужое… Где я? Кто я?
— Не бойтесь, Лёня, — раздаётся откуда-то голос Писателя. — Не бойтесь. Вы — это вы. А что касается того, где вы… Ай, да бросьте! Какая разница, где. Вспомните. Видите — за окнами снова закат. Помните этот закат? Конечно помните. Этот закат вы провожали каждый вечер. Оглянитесь — что вы видите?
Изба. Та самая, в которой мы сидели тогда с Яшкой, разрушенная изба, от которой остались только несколько брёвен и печка. А вокруг — закат.
— Видите? Замечательно, не правда ли? А хотели бы вы остаться здесь навсегда? Подумайте. Это уникальный шанс, не больше, не меньше.
— Нет… Подождите…
Голова кружится.
— А то… Другое? Веранда, сосна, и… Что это?
— Ах, это…
И снова вокруг лето, несмолкающий стрекот кузнечиков, басовитое жужжание шмелей на кустах пионов и шиповнике, и крыши домов, дрожащие в остывающем мареве летнего вечера, и настежь открытые окна на веранде, и накрытый стол — белой скатертью, а на ней вазочки с вареньем, а в корзинке — плитки горького шоколада, а в старинных зеленоватых бутылках — солнечное вино из райских яблок, а в чашках — чай из липового цвета.
Писатель сидит на венском стуле, какой-то непривычно спокойный, расслабленный. Он пьёт чай из изящной фарфоровой чашечки. Где-то такают часы, так-так-так. В клетке сидит канарейка. В саду цветут розы и лилии.
— Красиво здесь, правда? И спокойно.
— Да… Но что это за место? Я его никогда раньше не видел…
— Конечно не видели. Да вы пейте, пейте чай. Вот, печенье берите, шоколад. Держу пари, вы никогда не ели такого шоколада… А, что там. А может, хотите вина? Исключительное вино. Его делал… Впрочем, какая разница. Но оно превосходно, можете мне поверить.
— Так мы что… В вашем сне?
— Что? — он смотрит на меня сквозь ресницы, отпивает чаю, откусывает кусочек шоколада. — Во сне? Ну да, во сне. В моём сне. Можно и так сказать…
— А можно я…
— О, конечно! — он улыбается. — Идите, посмотрите. Ручаюсь, вы никогда не бывали в чужом сне, м-да…
Я встаю и иду через дверь, занавешенную тюлем, в комнату-кабинет: здесь стоит массивный стол и кресло подле него; а здесь, видимо, когда-то стоял диван, или нечто подобное, но сейчас тут остались только четыре кружка в тонкой, ажурной пыли на полу. Я иду дальше. Дверь — тяжёлая, из какого-то тёмного дерева, — открывается не без труда, и я попадаю в коридор. На стенах горят свечи в канделябрах. Стеллажи переполнены побуревшими от времени книгами, и то и дело между ними обнаруживаются двери, ведущие неизвестно куда…
Внезапно я замечаю чью-то фигуру в тёмном проёме. Внутренне напрягаюсь: мало ли, кто у этого чудака может во сне повстречаться.
Фигура приближается, двигаясь как-то зигзагообразно, от одной двери к другой. Неожиданно я слышу ругань.
— Эй, ты, как там тебя, Лёня!
Да это Локуст! Демон выходит из тьмы, вид у него не очень.
— Я тут уже чёрт знает сколько времени брожу. Что это за место? И где этот… Хрен с горы??
Едва сдерживаю смешок.
— Он сказал, это вроде как его сон. А сам он там, дальше по коридору, в кабинете. Точнее, на веранде.
— Идиотизм какой-то, — Локуст подходит к очередной двери и сильно дёргает за ручку. Но дверь заперта. — Что это за… Говоришь, его сон? А какого… Что мы делаем в его сне, скажи на милость??
— Если бы я знал. Но тут… Довольно уютно…
— Тьфу-ты! Так и думал, что на тебя нельзя положиться! Я что, должен теперь тут вечно сидеть? И чем это, скажи пожалуйста, отличается от вагона метро??
— Ну… Тут есть чай… И печенье…
— Да иди ты! Так, веди меня к нему, — командует он, но это, как ни странно, совсем меня не раздражает. Необычно…
Мы идём по коридору, свечи мерцают. Дверь распахивается; где-то звонит колокольчик: дзенн!
— Проходите!
Мы заходим в кабинет, и… Останавливаемся в замешательстве.
За столом сидит… Но на Писателя он не похож, разве что чуть-чуть. Темноволосый, худощавый, бледный, в старинной белой сорочке.
— Добро пожаловать! — провозглашает он и… Растворяется в воздухе.
Локуст морщится.
— Это что вообще… Ох, и странное у меня чувство…
— Эй, ребята! — несётся голос с веранды. — Сюда, идите сюда.
Да, точно — Писатель сидит, как и прежде, на стуле и пьёт чай.
— А отчего такие лица? — беззаботно спрашивает он.
— Там… Был человек… — Локуст не уверен. — Такой, знаешь… Не знаю, как сказать. У меня странное чувство, типа дежавю… Но я никогда здесь раньше не был!
— Конечно не был, дружок, конечно не был. Не волнуйся, — Писатель мягко улыбается, уголки его глаз светятся морщинками. — Садитесь, выпейте чаю. Ну что вам стоит, право.
Мы как-то автоматически садимся, не задумываясь берём чашки, делаем по глотку…
Тишина. Только кузнечики стрекочут, и что-то насвистывает себе под нос канарейка.
— А вы говорили, ну, про меня… — начинаю я робко. Он ахает, плещут ладони.
— И правда! Совсем забыл. Ты уж меня прости. Память… — он виновато улыбается. — Конечно. Только я, с твоего позволения, всё-таки останусь здесь. Просто… Хочется побыть здесь… Немного… Давно, знаешь ли… Не был…
— Д-да, конечно…
— Ну а ты, мой адский друг? — он со смехом смотрит на Локуста. Тот фыркает:
— Лучше с этим парнем, чем с тобой, полоумным. Просто Безумный Шляпник какой-то.
— Больше чаю он не желает! — восклицает Писатель со смехом. — Ну ступай, что с тебя взять.
Мы выходим через вторую дверь, ведущую в сад, но вместо этого попадаем прямиком в разрушенную избу. Солнце практически село.
— Лёнька! Лёнька, щёрт кривоногий, где тебя носит! Я спать хощу! — несётся вопль через пол-села.
Я вздрагиваю и закусываю губу, но Демон уже видит слёзы, стекающие по моим щекам. Он усмехается, но в этой усмешке нет и намёка на иронию. Скорее, на одиночество.
«Ну правильно, у Писателя есть его сон, у меня есть мой, а у него? Неужели ничего?»
— Лёнька-а!
Но я уже иду, уже захожу в дом.
Дед смотрит на меня крайне недовольно.
— Щево так долго? — спрашивает он и в этот же момент видит Локуста, застывшего, словно статуя, на пороге. — А это ишшо хто?
— А… Ну, это… В общем…
— Пфф! Не парься, — Локуст машет рукой и скрывается из виду. Мне неловко, но я уже помогаю деду залезть на кровать, ощущая привычную тяжесть его сухого, морщинистого тела.
— Ну то-то жа. А то вещно ты где-то бродишь, — ворчит он, но уже улыбается, хоть и сердито. — Эх, Лёнька, дурак ты, дурак. Ладно! Давай ужо, иди отседа! Я спать хощу.
Я улыбаюсь и целую его в щетинистую щёку.
— Спокойной ночи, деда.
— Спокойной нощи, Лёня.
Он натягивает одеяло и поворачивается к стене. На секунду задерживавшись, я смотрю на него, а потом выхожу из комнаты в сени, и оттуда — на улицу.
Мимо мрачного, как туча, Локуста проходит, нет — проползает бабка Самойлиха, мелко крестясь на ходу. Неужели понимает, кто он такой, думаю я, или это просто из-за его мрачного вида и из-за того, что чужак?
На бабкины действия Демон вообще не реагирует, только морщится, как от головной боли. Я похожу к нему, киваю: мол, идём.
На село опускается ночь.
Мы доходим до разрушенной избы, я сажусь на бревно. Локуст остаётся стоять, — видимо, брезгует.
— И что ты намереваешься делать?
— Писатель сказал, что я могу остаться…
— Ты охренел? Ты понимаешь, где ты находишься?
— Ну… В селе?
— Да в каком, к чёрту, селе, придурок?! Ты в Межмирье! Забыл? Это всё иллюзия, понимаешь? Межмирье реагирует на твои эмоции, на память, на всё. И создаёт для тебя иллюзию. Смотрел «Солярис»? Нет? Тьфу, темнота. В общем, не в этом суть, а в том, что оставаться тут никак нельзя. Ничего этого не существует, пойми. Я не знаю, чего хочет этот… Писака, может у него мозги окончательно набекрень съехали, во всяком случае, все признаки налицо. Но нам нельзя тут оставаться! Мы должны отсюда выбраться! Да очнись же ты!
Он трясёт меня за плечо. А я сижу и плачу. И всё понимаю. Конечно. Иллюзия… Да даже будь оно настоящим, я понял это сейчас: для меня здесь больше нет места. Это как… Вырасти из детской одежды. Если бы я вернулся в село — не в это, в настоящее, — я бы сгинул там, как батя, прожил бы жизнь сельским дурачком, с болью в глазах смотрящим в окно, — туда, где Мир.
— Ну ладно тебе, хорош уже реветь, — Локуст протягивает мне носовой платок. — Не беспокойся, чистый.
— Спасибо, Локуст.
— Не за что. Ну что, надо выбираться, — он нервно ёжится, растирая ладонями плечи, словно ему холодно. — Меня не покидает ощущение, что всё это — как фонарик на стебельке у глубоководной рыбы. Видел таких? Ты смотришь на фонарик, любуешься, зачарованный… А тебя в этом время — ам! И съели.
— Хочешь сказать, Межмирье враждебно?
— Ну уж точно не дружелюбно.
— Это зависит от тебя, целиком и полностью зависит от тебя, — говорит Писатель, отламывая нам по кусочку шоколада. В моей руке дымится чашка с чаем. Локуст сидит, как к стулу пришитый, и хлопает глазами. Писатель смеётся, потом смотрит на меня уже серьёзно и говорит: — Ну что, не получилось у тебя, да, Лёня?
— Ага, — я шмыгаю носом. — Ни черта у меня не получилось.
— Неправда, — возражает Писатель, — ты ведь понял важную вещь, да?
— Да, — соглашаюсь я, — понял.
— Ну вот, видишь.
Янтарное Солнце золотит крыши домов. Кузнечики стрекочут.
— Значит, хотите идти дальше? — с какой-то обречённостью спрашивает Писатель.
— А ты будто сам не знаешь, — ворчит Локуст. Кажется, он всё-таки понимает Писателя. Как понял меня.
— Знаю… Сейчас, погоди, я только…
Он вскакивает, заводит патефон, ставит пластинку…
«Ах ты, степь широкая, широкая, раздольная! Ах ты, Волга матушка, Волга вольная!..»
Мужской хор поёт, удивительной красоты голоса, в которых, кажется, тонет всё вокруг, — и этот мир, и все мы. И хмурый Локуст, старающийся не смотреть нам в глаза. И Писатель, по щекам которого бегут слёзы, совсем как у меня.
И я сам. Обретший себя и снова потерявший. А может, наоборот?
«Ах ты, степь широкая, широкая, раздольная…»
Но черты окружающего нас пейзажа уже съёживаются, словно кто-то потянул за небесную ткань, и облака вновь сходятся трассерами в горизонте, и там, где ноги проваливаются в жидкую грязь, стоит, холодно сияя зеркальной поверхностью, зеркальная Стена. Нас затягивает вслед за миром, прямо в собственное отражение, мы сливаемся со Стеной, переставая существовать, пропадая навсегда.
Я закрываю глаза, а когда открываю, мир вокруг уже совершенно…
…
— А нам ещё долго идти? — спросила Марика. Ли с Валерьянкой рассмеялись, и девушка обиженно поджала губки. — Ну что вы смеётесь? Я ведь ничего не знаю, ни об этой вашей Стене, ни о… Да вообще ни о чём ничего не знаю!
— Да ты не парься, — хрюкнув сдавленным смешком, выдавил Валерьянка. — Мы тоже мало что знаем, честно.
— А ещё у меня ноги болят, — ныла Марика, а я со стыдом думала о том, что это ей я завидовала! Ей! — Я никогда ещё столько не ходила.
— А чем ты вообще занималась, ну, кроме колледжа? — поинтересовался Ли.
— Я — фотомодель, — гордо ответила она, — Мои фотки есть в нескольких глянцевых журналах, а ещё я была лицом одной известной марки мобильных телефонов, щиты рекламные по всему городу висели!
Неожиданно улыбка сошла с лица китайца. Он нахмурился, словно что-то вспомнил.
— Что такое, Миш? — тихонько спросила я. Он посмотрел на меня задумчиво, будто хотел что-то сказать, но не знал как.
— Да нет… Просто… Показалось, наверное.
Он врал? Непохоже. Мне казалось, что он и правда что-то вспомнил, но, быть может, не до конца? А может то, что он вспомнил, настолько его поразило, что он не смог подобрать слов, чтобы сказать об этом? А может… Да нет, хватит уже. Показалось так показалось.
«Доверяй людям, Рика. Тем более тем, кого считаешь близкими».
— А ты не можешь меня понести? — донимала тем временем моя тёзка уже несколько напрягшегося Валерьянку.
— Нет. Я тебе что — носильщик? У тебя ноги есть, женщина. Вот и пользуйся ими по назначению.
— Ну Вале-е-ер, ну пожа-алуйста…
— Отженись от меня, женщина, серьёзно тебе говорю, а то ведь добром не кончится. Ты меня не знаешь, я в гневе неприятен.
— Ой, да ла-адно тебе. Неприятен он. Можно подумать, ты один такой. Неприятный, — она презрительно фыркнула. Валерьянка прикрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Он явно был на грани. — А чего ты такой нервный? Наркоман что ли?
В ту же секунду Дух резко остановился, развернувшись на месте в каком-то невиданном пируэте, и в следующий момент его ладонь замерла в миллиметре от кончика носа Марики. Девушка оторопела, потом оглушительно взвизгнула и, метнувшись к Ли, спряталась за его спиной.
— Не надо. Меня. Злить, — с расстановкой произнёс Валерьянка. Никогда ещё я не видела его таким. Ли, кажется, тоже.
— Да ладно тебе, Валерьяныч, ну ты чего… — неуверенно проговорил он. — Она же непутёвая, она же не понимает…
Дух смерил его тяжёлым взглядом, но ничего не сказал. Хотя было видно — едва сдержался.
Да-а, а ведь на какой-то момент мне показалось, что напряжённая обстановка несколько разрядилась после нашего с Ли разговора и Валерьянкиных анекдотов… Но всё дело было, конечно, в Марике.
И что с ней поделать…
— Так, — Ли остановился. — Я предлагаю, как говорится, нам сделать остановку. Пока ещё не поздно. Посидеть, отдохнуть.
— Посидеть мы, конечно, можем, — глухо, как из бочки, отозвался Валерьянка. — Только вот ты, Начальник, наверное, забыл, что это — Межмирье. Не Мир Людей. Тут времени нет, мы можем как сидеть сколько угодно, так и идти сколько угодно, — ничего не изменится. Для того, чтобы куда-нибудь дойти, нужно понять, куда нам нужно дойти. Я только одно не могу осмыслить… Теоретически, Межмирье гораздо активнее и изменчивее, здесь нет ничего, что существовало бы без изменений. Меж тем с момента «переключения» так ничего и не произошло.
Мы с китайцем переглянулись.
— Э-э, ну, вообще-то произошло, — сказал Ли.
— Например? — Валерьянка лёг на спину и накрыл лицо шляпой.
— Ну, в общем… Мы с Рикой на какое-то время оказались в Аду… Или в иллюзии Ада.
— Так, и?
— Ну и… Поговорили.
— О чём?
— Да так, о разном. О злободневном, так сказать.
— Ага, — Валерьянка, казалось, никак не реагировал на слова Ли. — И что было потом?
— Ничего. Обратно вернулись.
— Вот как… Рика, у тебя есть какие-нибудь соображения на этот счёт? А то, как видно, от Начальника толку мало.
Ли возмущённо фыркнул, но промолчал.
— Сложно сказать… Понимаешь, Валер, мне… Стало легче.
— После возвращения?
— Ну да. После разговора.
— Так. Поподробней, пожалуйста.
— Ну… — я мельком глянула на Марику, — я просто… Сердилась. Думала, что это несправедливо. Я имею в виду, мне перестать существовать…
— Так, так. И что? Ты не тормози, детёныш, излагай по порядку.
— Да ничего особенного. Просто выговорилась сама, послушала Ли, и полегчало. Вся злость ушла.
— Ну просто отлично, — саркастически резюмировал Валерьянка. — Просто супер. Правда, всё равно не понятно, что делать. Кстати, Ли, тебе тоже полегчало?
— Ну как сказать… — покосился на меня китаец, — конечно, стало полегче, да. Но в целом… Ситуация не изменилась. Я всё равно не знаю, что делать с Миром, то есть у меня всё равно нет ответов на все эти вопросы, и я всё равно потеряю Рику, и в этом отношении легче мне тоже не стало.
Я тихонько вздохнула. А они, наверное, подумали, что мне всё равно, что будет. Со мной, с нами, вообще.
— Так, хорошо. Не бог весть что, но всё лучше, чем ничего, — Дух сел, сложив ноги по-турецки. — Как же курить охота, просто умираю. А нечего. Обычно-то создавал, а тут не получается. И как, идиотина, не подумал об этом раньше, ништяками не запасся? Просто ума не приложу. Эх, ладно. Так… В сухом остатке имеем: отсутствие идей — раз, вопросы без ответов — два, проблему о двух ногах в виде беглянки из Ада — три.
— Это кто это проблема?! — возмутилась было Марика, но Валерьянка наградил её столь убийственным взглядом, что она снова спряталась за китайцем.
— Ничего не поделаешь, — Дух вздохнул. — Всё, что нам остаётся — идти дальше. Может быть, Межмирье всё-таки отреагирует, всё-таки заговорит с нами… Кстати, Рика! — он вдруг вскочил, подошёл ко мне и взял меня за плечи. Я даже оторопела. — Слушай! Ты же аморф с сущностью Стены! А мы где? Правильно, на Стене! Так может, она тебе что-нибудь ска…
И он неожиданно умолк на полуслове.
Декорации снова сменились — я даже не успела заметить этот момент. И это снова был Ад. Я узнала это место сразу же: за нашими спинами возвышалась громада Завода, мы стояли перед проходной, перед воротами, там, где в прошлый раз Валерьянка умирал со смеху, потешаясь над моим «героизмом». Я почувствовала, что краснею.
— Так вот, значит, оно как? — донёсся до меня голоса Духа. — А проходная-то пустая. Значит, всё-таки иллюзия. Но я помню это место…
— Ни слова больше!
Валерьянка расхохотался.
— Ну прости, не буду. Просто это… Наверное, самое незабываемое событие из всех, что мне довелось пережить с вами в Аду. А всё ты.
Последняя фраза… Была произнесена с какой-то странной интонацией. Я обернулась и посмотрела на Духа. Он задумчиво рассматривал трещины в асфальте. Потом похлопал себя по карманам и, издав радостный вопль, извлёк на свет божий трубку и кисет — очевидно, с любимой валерьянкой. Закурив, он затянулся и блаженно прикрыл глаза.
— Хвала всем богам. И, думаю, тебе. Вообще, думаю, это всё ты.
— В каком смысле?
— В любом. Понимаешь, Рика, я думаю, всё, что происходит со всеми нами в последние… В последнее время, в итоге сводится к тебе. Ты — первопричина. Я не уверен только насчёт Конца Мира, хотя… Я многого не знаю, в общем-то. Просто, понимаешь… Что бы ни происходило… Всё в конечном счёте оказывается связанным с тобой. Не знаю, что там у тебя в прошлом… Но подумай сама: все эти люди, они тут тоже из-за тебя. И я тоже. Даже если закрыть глаза на то, что именно ты вывела всех из Ада, — не Ли, не я, а ты, — всё равно получается… Ну смотри. Можно было подумать, что дело в Ли. Но Ли — Куратор, мы ими не занимаемся, за исключением некоторых редких случаев. То есть меня бы не стали сюда посылать ради него. А что ещё важнее, я по матчасти ничего не знаю почти. Тут скорее уж кто-нибудь из Старших прибыл бы. Канцлер, например. Ан нет, отправили меня. Конечно, можно списать всё на то, что я Стажёр. Но это как-то слишком просто… И потом. Эта Марика — железный же довод. Это ведь явно с тобой связано! И Ли с тобой связан. Я не знаю, как именно, точнее, я не знаю, когда это началось. Но мне почему-то кажется, что не в Аду, а раньше. Я знаю, это всего лишь… Нет, даже не гипотеза — просто мысль. Предчувствие. Чутьё. Так, о чём забыли? А, ещё ведь Лёнька этот и Саня, да? Ну, Саня на тебя накрепко завязан.
— В смысле?
— А то, что он в тебя влюблён. Забыла уже? А? То-то же. И потом, Хантер попросил тебя дать пощёчину именно ему, Саньке. Не Ли, не мне даже, а ему. Вопрос: почему? Не-ет, парень точно на тебя завязан. Что же до Лёньки… Не знаю. Мне слишком мало о нём известно, чтобы делать выводы. Но не исключено, что и он на тебя завяжется в конечном итоге. Но это будет потом… А пока…
— Знаешь, Валер, это почему-то не слишком приятно — быть причиной всего и центром вселенной…
Я поглядела на трубы Завода. Господи, как же всё-таки хорошо, что это иллюзия!
— Да я понимаю, детёныш. Понимаю… Но что поделать? Видать, такая карма.
— Ну и ладно… А зачем, по-твоему, мы с тобой тут оказались?
Дух внимательно посмотрел на меня и улыбнулся.
— Может, чтобы Марика и китаец могли побыть вдвоём? — невинно предположил он.
— Да иди ты.
— Ладно, ладно, не сердись, шучу же.
— А я и не сержусь. Мне-то что. Я ведь скоро пропаду…
— Не так уж и скоро. Всё зависит от того, сумеем ли мы найти решение этой головоломки. Думаю, учитывая обстоятельства этих, мнэ-э, бесед, нам ещё предстоит попарно переговорить со всеми. Интересно… Значит, первой парой были вы с Ли, второй — мы с тобой. Кто с кем будет дальше? Ну, думаю, с китайцем мы побалакаем, конечно, за жизнь-то. А вы, по всему видать, с Марикой. Хе, заранее прими мои соболезнования по этому поводу.
— Иронизируй, иронизируй. Вот будет забавно, если вам с ней тет-а-тет беседовать придётся.
— Упаси бог! — Дух поёжился. — Печально может закончиться. Сначала для неё, потом для меня. М-да… А ведь ещё, я думаю, нужно будет встретиться с Саней и Лёнькой. Наши пути определённо должны пересечься где-то тут, так ведь? Как думаешь?
— Наверное…
Он замолчал; я тоже молчала. Над бесконечно тихим городом тоскливо плыли серые облака.
— Хм, интересно, почему нас не отправляет назад…
В его голосе… Слышались странные, ему не свойственные нотки. Валерьянка нервничал? Даже куря свою травку, всё равно нервничал? Странно…
— Может, осталось что-то ещё?
— И что же это может быть, как думаешь? — спросил он, как мне показалось, немного сконфуженно.
— Не знаю, Валер. А Ли меня к тебе ревнует, ты об этом знал? — я решила провернуть проверенный на китайце метод неожиданного вопроса.
Дух выдохнул, выпустив в воздух облако сладковатого дыма.
— О-оу… — только и смог сказать он.
— Зря?
— А? Н-ну да, конечно. Конечно зря. Нет, ну правда. Я-то что, я так, просто мимо пролетал…
— Понятно.
Вновь воцарилась тишина. Я не смотрела на него, я просто сидела, задрав голову вверх, и разглядывала небо. Забавно, думалось мне. И чего, спрашивается, я хочу от него услышать? А главное, зачем? Потешить самолюбие? Или… Меня ведь и так все любят, кому ни лень. Санька, Ли… Валерьянка? А даже если и так — что с того? Всё равно меня скоро не станет. Какая разница-то?
С другой стороны, Межмирье не спешило возвращать нас обратно, а это значит…
— Знаешь… — наконец нарушил Валерьянка сосредоточенный шелест моих мыслей в этой тишине. — Я тут вспоминал… Ты тогда меня спрашивала, ну…
— О том, любил ли ты когда-нибудь?
— Ага, да. Точно.
— И что? Ты сказал, что любил.
— Да.
— И что?
— Ну… В общем, была одна история. Я тогда ещё человеком был, жил в городе… Ты хочешь послушать, нет? Если нет, ты так и скажи.
— Да нет, почему, я хочу.
— Ладно. В общем… Я ведь как жил? Да как все. Учился в школе, не отлично, но на «четвёрки». Потом выучился на экономиста. Там поднажал, думал, это важно. Потом устроился работать в одну компанию. Работал, зарабатывал деньги, нормально зарабатывал. Там же встретился с Олей. Сказать по правде, я бы на неё вообще внимания не обратил, но у неё… Как бы это сказать… Словом, у неё дела шли не очень, с родителями проблемы были, а на её зарплату квартиру снять было сложно. Она меня и заприметила. Ну, может быть, я ей даже нравился, не знаю; но суть сводится к тому, что мы договорились. На корпоративе, точнее, после него сидели, говорили… А я жил один, хата своя, всё есть. Она ко мне и попросилась. Типа на постой, вроде как таким себе квартиросъёмщиком. То есть ничего такого, да? Вот. Это решало её проблемы, да и мне повеселее было. Поначалу… А-а, неважно. Короче, стали жить вместе. Было весело. Ходили в кафе, в кино, вместе на работу ездили. Деньги в общий котёл все, она свою долю вносила, на шее не сидела. В общем, я на неё пожаловаться не мог. На работе, впрочем, стали поговаривать о том, что так мол и так, использует она меня, как лоха. А другие хихикали, мол, нашли друг друга. Гадости, конечно… Но мне тогда как-то безразлично было. Я, понимаешь, трудоголиком был. Как говорят, «женат на своей работе». А Олька для меня была просто… Ну не знаю, жильцом. Другом. Короче, пока суть да дело… Она стала потихоньку корни пускать. Однажды я понял, что моя квартира, по сути, давно уже не моя. То есть не только моя. А она — часть моей жизни, хочу я того или нет. А тут ещё начальство наехало; слухи-то ходили, вот до начальства и дошли. Начальство у меня было суровое. Пригрозило увольнением, причём не моим, — знало, на что давить. Я же понимал, что она тогда не протянет, без работы-то. А вот что мне с ней делать, — не знал. Ну и пришёл тогда домой, никакой вообще, поздно… Я всегда допоздна работал, для меня это нормой было. Так вот. Олька меня спросила, что да как, выслушала и говорит: «А давай, Валер, поженимся». Я не понял, что она имеет в виду. А она сказала, мол, если поженимся — начальство отвалится с претензиями. Опять же, слухи ходить перестанут. А живём-то всё равно вместе, деньги всё равно общие, работа одна и та же. Типа, ничего не изменится, просто штамп в паспорте, чтобы не доставали… Короче, я и согласился.
— То есть ни она тебя не любила, ни ты её?
— Я… Ну, насчёт неё сомневаюсь, конечно. Что у неё в голове было — про то мне неведомо, а я… Я же говорю, для меня всегда главным была учёба, работа. Карьера. Я о любви и не помышлял. А тогда подумал, что она хороший друг. Более того, мудрая женщина — удобный выход нашла из положения, выгодный обоим. Как хорошая сделка, знаешь. Вот… Ну что, поженились. Родители у неё где-то в Сибири жили, мать приехала только, рада была очень за дочку, и я ей вроде бы понравился. А такая, знаешь, женщина хорошая, душевная, простая. Совершенная противоположность этому вечному стереотипу «тёщи».
— А из твоих кто был?
— Отчим, — Валерьянка улыбнулся, мне показалось, как-то грустно. — Отчим, и брат сводный. Мама моя умерла… Болела долго. Она слабая была, болезненная, зато очень добрая. А отчим… Нет, он был неплохой человек, в общем-то. Но он Алёшку любил, сына своего от первого брака, а меня… Ну так, терпел. Алёшка — вот тот меня любил, старшим братом звал. На двенадцать лет меня моложе был… Вот… Ну, были там ещё с работы какие-то люди, ещё кто-то… Короче, расписались, поженились, все дела. Стали жить. Вот говорят, типа, без любви жить нельзя, да? Не знаю, мы как-то жили. Наверное… Наверное, это было тоже нечто вроде делового сотрудничества. Взаимовыгодного. Поэтому никто никому не пакостил, истерик не закатывал… Фактически, жизнь и не изменилась. Начальство успокоилось, премию выдало даже, в честь свадьбы. Меня потом так вообще повысило. Работы, конечно, стало больше. Это меня никогда не напрягало, но подо мной теперь толпа народу ходила, и все со своими тараканами. Они накосячат, а отвечать мне. Я справлялся, как мог, вроде ничего, тянул. Оля тоже работала… Ну, как я и говорил, ничего не изменилось.
— А при чём тут любовь в таком случае?
— Не перебивай. Так вот… Однажды… К нам пришла работать девушка, новенькая типа. Такая, знаешь…
Он замялся, подбирая, должно быть, нужные эпитеты, а я смотрела на него и думала: вот это да. Валерьянка, этот вечно расслабленный растаман, этот шутник, выдумывающий всем идиотские, но точные прозвища, а сам предпочитавший быть «грязной нечесаной дворнягой»… Сейчас был совсем на себя не похож. Ненужная трубка тихонько дымилась в его руке.
— Она была… Удивительная. Когда я впервые её увидел, подумал, что она, наверное, ошиблась адресом… Не знаю, с чего я так решил, то есть мне и в голову не пришло, что она, такая, может у нас работать. В моей компании работали… Ну, обычные люди. Не знаю, как сказать. Обычные, в общем. А она… Она была хрупкая, невысокого роста, худенькая, как подросток. Но её лицо… У неё, знаешь, была очень бледная кожа, просто ужасно бледная. И зелёные глаза. Я никогда больше таких глаз не видел. И рыжая она была, да. Но не солнечно-рыжая, знаешь, как бывает, а такой цвет… Не знаю, как описать даже… Тёмно-рыжий, насыщенный, красноватый даже. Вьющиеся волосы. А ещё очки, такие, знаешь… Прямоугольные… Но очень элегантно она в них выглядела. Одевалась тоже элегантно, и в то же время просто, без лишних понтов. В общем… Всё в ней было… Совершенно. Я даже слова другого подобрать не могу.
— А как её звали?
— Олеся. И фамилия — Василькова. Представляешь? Василькова. Я просто…
— Ты влюбился.
— Ага. Вроде того. А ведь она ещё и под моим началом работать стала. Начальство, не знаю уж, чем руководствуясь, назначило меня её куратором, типа на испытательный срок.
— Бедный…
— М-да… В общем, это был конец. Я… Мне казалось, я сошёл с ума. Моя работа, которая была для меня всем на свете, вдруг стала мне совершенно не интересна. Я приезжал туда только чтобы увидеть её. Тем более, куратор же… А она была умница. Всё запоминала с первого раза, слушала внимательно, очень вежливая была. И улыбалась. Такая малышка, и такая… Уфф, не могу.
Он жадно затянулся. Трубка радостно задымила. Он вздохнул и продолжил:
— Про Ольгу я вообще забыл. Она словно вылетела у меня из головы, как вылетает из головы какое-то пустяковое дело. Я приезжал с работы, дома ходил как на автомате. На автомате ел, пил, спал, смотрел ТВ… Витал в облаках, короче. И всё время перед глазами у меня стоял её образ. Её улыбка. Все выходные я не мог найти себе места, буквально по потолкам ходил от нетерпения. Мне хотелось только одного — чтобы скорее наступил понедельник. Тогда я поеду на работу, доберусь до офиса, выйду в зал… И увижу там её. И моя жизнь вновь обретёт смысл.
Он снова затянулся, но продолжать не спешил. Его взгляд блуждал по плоскости этого иллюзорного Мира, словно его не было тут, словно он был там, в своём офисе, в своём торговом зале, с ней, со своей любимой.
— Ольга узнала, конечно. Она работала в другом отделе, но умудрилась за мной проследить… Да и просто рассудила логично, в чём причина столь резкой моей перемены. Она была умной женщиной, и она ничего не стала предпринимать. Тем более, я был невинен, я не смел с Олесей даже заговорить «не по уставу». Я всеми силами цеплялся за субординацию, за отношения «куратор — стажёр», «начальник — подчинённый». Она… Она прекрасно всё понимала. Видела меня, читала, как открытую книгу. Впрочем, на это особого ума не нужно было. Но она ничем не выдавала своих мыслей. Я не знал, о чём она думает, чему улыбается, я… Да я и не думал, мне такие вопросы в голову не приходили! Мир расцветал всеми цветами радуги, когда она появлялась, и окончательно серел, когда она уходила. Моя жизнь была… Знаешь, как жизнь школьника, который влюбился первый раз в жизни. Или того хуже… В общем, не знаю, сколько бы это продолжалось, но… А мне ведь даже не с кем было об этом поговорить. Друзей у меня не было никогда, Ольга… Хоть я и обезумел от любви, но не до такой степени, чтобы обсуждать это с ней. Вообще, во мне жила эта мысль, о том, что я вроде как Ольгу предаю… Но она, эта мысль, была слышна только пока мы были с ней дома. Потому что когда я шёл на работу и там встречал Олесю… Всё пропадало, все мысли, вся логика, все доводы и домыслы, всё, начисто. А ещё я не знал, что мне делать дальше. Признаться ей? Мне было страшно. Вот говорю, не стесняясь, не стыдясь. Да, мне, тридцатилетнему мужику, было страшно признаться хрупкой двадцатитрёхлетней девушке, что я её люблю. Что её улыбка освещает мой серый мир. Что без неё моя жизнь не имеет смысла. Банальные такие фразы, да? Но…
— Что случилось?
— Да… В общем, в итоге завозилось начальство. Мои показатели серьёзно упали, и оно некоторое время не могло взять в толк, с чего бы это, а потом всё поняло. Испытательный срок Олесе был два месяца, и один месяц уже прошёл. Но я об этом не думал; я думал о том, что, во-первых, ещё один месяц впереди, а во-вторых, что она станет у нас работать на постоянной основе, и тогда… Короче, начальство её уволило. Ну как — уволило… Ей просто сказали, что, мол, кризис, бюджет приходится урезать, и позволить себе её нанять начальство не может. Так что оно перед ней извинилось, заплатило ей за месяц стажировки даже, не поскупилось… И всё.
— А ты?
— Ну… Начальство всё так оформило, что я ничего и не узнал сразу. А узнал только в понедельник, когда на работу вышел снова. Ты себе представить не можешь, что я почувствовал, когда пришёл туда и её там не обнаружил. Ну, сперва я подумал, может, заболела? Может, взяла отгул? Но почему тогда не сообщила мне? Тогда я почуял неладное. Без промедлений отправился к начальству, спросил прямо в лоб: где Василькова? Начальство как-то так сразу замялось, стало что-то объяснять, мол, она просто стажёр, а ты, мол — ценный сотрудник, мы тебя терять не можем, а она на тебя влияет… Недопустимо. Кроме того, женатый человек, бла-бла-бла… А я стоял и даже не слышал, что оно мне говорит. И даже не видел; передо мной стоял её нежный образ, её мягкая улыбка… Не помня себя, я снял бейджик, бросил его начальству на стол и молча вышел. Я не знал, где её искать, я понял, что начальство всё продумало… Так что я просто шёл, куда глаза глядят. Кто-то из ребят окликнул меня — я даже не обернулся. Будто не услышал. Я просто вышел из здания и пошёл по улице. Мимо меня шли люди, со своими жизнями, со своими заботами, со своими историями, — но я не видел их. На перекрёстке меня чуть не сбила машина, кто-то схватил меня за руку, дёрнул назад, — я упал на землю, на асфальт, упал навзничь. Там, наверху, под синим небом люди что-то мне возмущённо говорили, что-то спрашивали, кто-то куда-то звонил, наверное, в полицию; там, внизу, гудели клаксонами проезжающие мимо автомобили, громыхали автобусы, звенели трамваи, и все они смотрели на меня, лежащего на тротуаре, смотрящего в небо, не замечающего ничего вокруг. Мой мир рухнул, и мне было безразлично, что со мной будет дальше… Наконец я поднялся и снова куда-то пошёл. Кто-то взял меня под руки, усадил на скамейку. Потом приехали менты, поглядели на предмет наркотиков, что-то спрашивали. А я сидел, просто сидел на скамейке, и слёзы текли по щекам. Мне было всё равно. В общем, менты решили, что со мной возиться нечего. Я не был ни пьян, ни под наркотой, ни инфаркта, ни инсульта, ничего такого. Я, кажется, даже что-то им сказал, не помню уже, что. Ну и они мне сказали, чтобы я посидел, подышал воздухом. Какая-то женщина спросила, не нужно ли позвонить моим родным. Нет, не нужно… В конце концов я им всем наскучил, и они вновь разошлись по своим делам, оставив, наконец, меня одного. Но — ненадолго. Ольга в тот день была выходная, но начальство ей позвонило, сказало, что я невменяем. Ребята из офиса видели, куда я пошёл, видели ментов; в общем, она меня довольно быстро нашла. Безо всяких расспросов усадила в машину и увезла домой…
Он замолчал. Я была в шоке. Может быть, дело было в месте, в котором мы находились, а может, в том, как он всё это рассказывал, но я словно видела всё это своими собственными глазами, чувствовала…
— Дома… Она — Оля то есть — за мной ухаживала, как за больным, готовила еду, кормила меня… И ни о чём не спрашивала. Да я и не в состоянии был отвечать. И только на следующий день, когда я проспался и пришёл в себя… Ну, более или менее, — она попросила всё рассказать. Я и рассказал. Она меня слушала молча, кивала, кажется, всё понимала… Не устраивала сцен ревности, не кричала, не била посуду, даже не плакала. Просто сидела и слушала, кивала головой. Потом спросила, пробовал ли я Олесю искать. Хотя ответа ждать не стала: ясно было, что не искал. В общем, она притащила ноутбук, искала её в Интернете. И нашла… На «фейсбуке». Там была всего одна фотография. Она на неё смотрела, задумчиво так, долго… Потом уточнила контакты: телефон, почта электронная. Через телефонную базу данных выяснила домашний адрес. И всё это предоставила мне — знаешь, как на блюдечке с голубой каёмкой. Я даже не знал, что и сказать. А она… Смотрела на меня… Словно бы с грустью, знаешь… Может, она меня всё-таки любила, не знаю… Недаром говорят: «стерпится — слюбится».
— Ну, у тебя же был адрес! Что ты сделал?!
— Поехал туда, — Валерьянка затянулся и выдохнул облако дыма. — Хотя и не знал толком, что делать дальше. То есть, конечно… Признаться… Вот и Олька говорила, мол, признайся ей. Если так любишь. Я смотрел на неё и думал… Как сейчас помню… Типа, вот это Олька, вот это да. Поняла меня, одна из всех поняла. Никто не понял, — а она поняла. И не только поняла… Не знаю, не разбираюсь я во всех этих отношениях… Может, наоборот — не любила, раз не ревновала… А может, именно что любила и поэтому не ревновала…
— Ну, ну, короче! Ты приехал, и что?!
— Да. Приехал. Жила Олеся в Останкино, как сейчас помню: Вторая Новоостанкинская улица, дом 30, корпус 2. Второй этаж, квартира 7… В общем, я позвонил в дверь…
У меня замерло сердце. А Валерьянка продолжал:
— …и дверь открылась. На пороге стоял парнишка, лет на пять меня моложе, наверное… Ну, обычный такой парень, ничего такого. Спросил, мол, вам кого? Я говорю, здесь Олеся Василькова живёт? Да, говорит, здесь. А кто спрашивает? Тут я как-то замешкался… Но потом нашёлся: говорю, бывший куратор, с работы… Бывшей. Он так удивился ещё, мол, а что нужно-то? Я говорю, типа, кое-что передать, что-то про начальство стал говорить… Ну, врать я не умею, натурально. Он так с сомнением на меня поглядел, потом кивнул: мол, сейчас позову. И позвал.
Дух крепко затянулся и проглотил дым. Прикрыл глаза.
— Она вышла. В простом домашнем платье, знаешь, ситцевом. В цветочек. Волосы заколоты, собраны в хвостик, отчего шея казалась ещё тоньше и белее. Без косметики почти; она и так ей никогда не злоупотребляла, чему я дюже радовался; а она умела, знаешь, расставить акценты, не более… Ну вот. Вышла, ахнула. А я… Чуть сам не ахнул. Потому что у неё на руках… Короче, ребёнок был. Маленький. Я в детях не особо разбираюсь, но этот был не грудной младенец, а такой, знаешь, уже подрощенный. Но маленький. Короче, чёрт его знает, сколько ему лет было. Ну, может, полгода, или год. Типа того. И тоже рыжий. Просто умора, такой… Славный. Я стоял, как дурак, не знал, что сказать. А она обрадовалась, знаешь, пригласила меня в квартиру, настояла, чтобы зашёл… Ну, я зашёл. Оказалось, парень этот — её муж, а дитё — их дитё, значит. Девочка. Света, кажется. Я ещё что-то такое пробормотал, мол, хорошее имя, подходит… Мужа звали Пётр. Хороший оказался парень, честный, простой. Налили мне чаю, печенья предложили… Вот… А я сидел, что-то им вроде даже отвечал, а сам… Словно потерянный был. Наверное, я ждал чего угодно, но не этого. Ждал, что не захочет меня видеть, например. Или, ну не знаю, наоборот — обрадуется, ну… Типа хэппи-энд, все дела. Или ещё что-нибудь этакое, такое, с чем можно было бы что-то сделать, понимаешь? А тут, тут же нельзя уже было ничего сделать. Совсем. У неё была семья. Любящий и любимый муж. Любимая дочка. Скромный быт… Пётр работал провизором вроде бы, или нечто вроде того… А её тоже куда-то пригласили, какую-то работу предложили… В общем… В какой-то момент меня словно отпустило. Как протрезвел, знаешь. Понял, что всё кончено. Что надо идти. Извинился за начальство, за себя, за компанию. Сказал, так мол и так, неудобно получилось, мне очень жаль… Предложил свою помощь, если понадобиться, в любом деле, даже визитку свою оставил. Пожелал удачи, всех благ… Ну и вышел, попрощавшись. На лестнице закурил… Не курил тогда, в завязке был — развязался. Стоял там, курил, и вдруг смотрю — Олеся вышла. Она всё поняла. Мы стояли там, я сигарету затушил, стыдно стало… Она мне сказала, что я очень милый. И что, не будь у неё семьи, она бы конечно… Просто так сложилось, понимаешь? — так она сказала. Так сложилось. А я, глотая слёзы, сказал ей то, что так хотел сказать. Что я её люблю. Что её улыбка освещала мой серый мир. Что моя жизнь не имеет больше никакого смысла… Она слушала, серьёзно так… Смотрела в пол. Я извинился, сказал, что больше не стану её беспокоить, что просто хотел, чтобы она это узнала, услышала… И только. И тогда она… Знаешь, что она сделала?
— Что?.. — прошептала я.
— Подтянулась на мысочках — в нас разницы сантиметров двадцать — и поцеловала меня в щёку. И сразу же убежала. Я слышал, как хлопнула её дверь. Чувствовал её поцелуй на щеке… И тогда разрыдался окончательно. Ужасное зрелище. Хорошо, что там никого не было. Спустился ниже… Ноги были словно ватные. Я не мог поверить, что всё кончилось. Понимал умом, но не хотел принимать. Выбежал из парадного, добежал до машины и быстро уехал оттуда. И никогда больше не возвращался…
Он сидел и курил, а я… Странное чувство. Дежавю? Мне казалось, что со мной когда-то было что-то похожее. Но я не могла вспомнить, что. Просто ощущение того, что такое было. Может, это моя память?
— Ольге я всё рассказал, — продолжил Валерьянка. — Она поняла. Утешала меня, успокаивала. Уговаривала вернуться на работу. Уговорила. Но несмотря на то, что моя жизнь как будто бы снова вошла в колею, я понимал, что уже никогда не буду прежним. У меня расшатались нервы. Начальство дало нам двоим отпуск — невероятный прецедент! Мы с Олей съездили в Черногорию, отдохнули. Потом вернулись, снова началась работа… Но я… Будто сломался. Что-то во мне перестало работать. Даже обычный трудоголизм пропал, словно его и не было. Жизнь и правда потеряла для меня всякий смысл. Так я просуществовал ещё год, — а потом, оставив Оле квартиру, машину и все сбережения, уехал автостопом в Рязанскую губернию. У меня там жили дед с бабкой когда-то, в деревеньке Рубецкое. Вот там-то я и поселился. Выращивал валерьянку, отбивался от местных… Практиковал разные методики… Увлекался йогой, медитировал… Отшельничал, три месяца жил в шалаше, который выстроил в лесу, питался грибами, кореньями, травами. Многое понял. Там же придумал и разработал свой боевой стиль. Шатался целыми днями просто так, релаксировал, медитировал, бродил по всей округе. Потом достиг просветления, после одного случая. А потом легко стало. Встретил одного старого Духа, местного. Он-то мне и предложил от человеческой сути отказаться и тоже Духом стать. А я и согласился сразу. Терять мне было нечего. Вот так вот и живу с тех пор…
— С ума сойти, Валерьянка…
Он усмехнулся:
— Что, понравилась история? Ну, не знаю, как тебе, а мне и правда полегчало. А ты что чувствуешь?
— Не знаю… Это… Не выразить словами. Но ты знаешь, Валер, я кажется что-то вспомнила. Из той, прошлой жизни. Ну, какие-то ощущения, не знаю точно… Может, это и неважно, но…
— Нет ничего неважного, Рика. Ну или тогда вообще всё неважно. Это как посмотреть. Думаешь, теперь можем возвращаться?
Я кивнула:
— Думаю, да.
— Ну, тогда пошли, что ли.
Он встал, потянулся… И едва не столкнулся с Ли. Китаец озадаченно смотрел на нас некоторое время, а потом, кажется, всё понял.
— Были там, да?
— Ага.
— Ну и… И что?
— Не знаю, — ответил Валерьянка. — Но мне стало легче. Хе, а это действительно иногда неплохо — выговориться. Рика, спасибо. За то, что выслушала.
— Ага…
— Ну хорошо… — осторожно проговорил китаец. — Тогда пошли?
— Пошли.
И мы пошли.
А я шла и думала: ты мне так ничего и не сказал, о том, что чувствуешь ко мне. Если чувствуешь, конечно.
Хотя, как мне кажется, чувствуешь.
Ну, видимо здесь, как и во всём, всему своё время.
Не так ли?
Я смотрела на Духа, а он шёл и, кажется, улыбался.
И его неизменная вересковая трубка дымила, как паровозная труба.
…
Вокруг были зеркала.
Везде. Всюду. Словно Стена вдруг окружила нас, словно всё Межмирье стало одной большой Стеной, во всех плоскостях и измерениях.
— Похоже на лабиринт… — задумчиво пробормотал Писатель, многократно отражаясь в стенах, потолке, полу, везде.
— У меня в глазах рябит, — мрачно отозвался Локуст. — Я так устал… И почему лабиринт?
— Спроси чего полегче. Если ты думаешь, что об этом месте я знаю больше твоего, ты ошибаешься. Об этом месте невозможно что-либо знать наверняка. Одно ясно: Межмирье само по себе — головоломка. Так что и лабиринт будет в тему…
— По-моему, мы просто заблудились, — ничего умнее я придумать не смог.
Мои спутники выглядели подавленными. Даже Локуст, обычно дерзкий и энергичный, тот Локуст, который совсем недавно ругал меня за мою слабость и желание остаться в иллюзорном селе, теперь словно впал в депрессию. Он стоял посреди этого лабиринта: плечи ссутулены, голова безвольно опущена, руки висят плетьми. Казалось, ему всё равно, что будет с нами дальше.
Писатель выглядел не лучше. Он задумчиво рассматривал своё отражение в полу.
— Ну… Надо идти дальше, да?
— А смысл? — спросил Локуст. — По-моему, картина ясна. Помнишь, я говорил тебе про глубоководную рыбу с фонариком на носу? Так вот, мы уже в её брюхе. И нам отсюда уже не выйти.
— Вот как? — удивился Писатель. — Рыба? Но, быть может, эта самая рыба вовсе не хочет нас съесть. Может, она, подобно Ионову киту, призвана спасти нас? Спасти и заставить задуматься над тем, куда мы идём? Или от чего бежим, а? Вам так не кажется?
— Понятия не имею, — буркнул Локуст. — Я ни от чего не бегу.
— Неужели? Что ж, может, и так. Но тогда почему ты здесь?
— Пфф… Потому что я сел на тот же поезд, что и остальные. И вся эта история, Рика… Не тот вагон… Вот и попался.
— И только? — насмешливо спросил Писатель. — А даже если и так. Ты ведь понимаешь, это неслучайно. Как неслучайно, к слову, и то, что мы оказались здесь втроём, именно мы трое.
— А это уже вина нашего Лёни, — ядовито процедил Локуст. — Это он затащил меня в тот вагон. Не затащи он меня, я был бы сейчас…
— …Здесь же, — закончил Писатель. — Точнее, в том же Межмирье. Тем более, если бы Лёня этого не сделал, думаю, сам он едва ли решил бы поехать в другом вагоне. Так что вы оба были бы сейчас с Ли и Рикой. Что же касается меня…
Тут он замолчал.
— Да, что же ты? Как же ты так сплоховал? — ехидно поинтересовался Локуст. Писатель улыбнулся — мягко, по-доброму:
— А с чего ты взял, друг мой, что я сплоховал? Или ты всерьёз поверил в то, что я ошибся вагоном?
— А что — не ошибся?..
Демон растерялся. Я тоже не мог понять, что имеет в виду Писатель. Если он намеренно выбрал этот вагон, то… Зачем?
— Я редко ошибаюсь. Память — да, память не очень. Но в данном случае память тут ни при чём. Дело в том, что, попади я к Рике, там сейчас бы было слишком много народу.
Локуст прищурился:
— Так значит, ты всё-таки что-то знаешь. Знаешь, да? — он обернулся ко мне. — Сдаётся мне, Лёня, наш «друг» крутит нам бейцы, как говорится.
Я не знал. Я помнил, что Писатель способен на… Странные поступки. Что рядом с ним происходят необъяснимые вещи. Что он о многом знает наперёд, — вспомнить хотя бы встречу Рики и Ли в Аду. Неужели он и правда водит нас за нос?
— Не смешите мои тапочки, любезный, — Писатель рассмеялся. — Если бы я захотел… Нет, Локуст, ты ответь — зачем? Зачем мне подстраивать всё это? Чтобы поиздеваться? Прости, но мне это неинтересно. Пойми одну вещь: я пишу книгу, я пишу роман. Думаешь, у меня есть время на то, чтобы, как ты выразился, «крутить вам бейцы»? Да я тебя умоляю. Нет… Я и не думал ни о чём подобном. Видишь ли, я теряю время. Вместо того, чтобы… Вместо того, чтобы писать, я брожу тут с вами… Нет, вы с Лёней — неплохая компания, хорошие ребята. Честно. Просто… Я и сам не знаю, зачем я здесь.
Неожиданно мне в голову пришла странная, но, с другой стороны, вполне очевидная мысль.
— А что, если в этом всё и дело?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Локуст.
— Ну как же! Писатель сам только что сказал: «я и сам не знаю, зачем я здесь». Что, если дело именно в этом?
— Не очень понимаю, в чём тонкость… По-моему, никто из нас не знает, зачем он здесь.
— Вот именно! — воскликнул я. — Об этом я и говорю: мы не знаем, зачем мы здесь, мы не знаем, куда идти… Возможно, причины даже глубже. Я хочу сказать, у каждого из нас, похоже, в жизни случился… Переходный период. Знаете, как говорят — находиться в подвешенном состоянии. Неопределённость. За себя могу сказать, что в моей жизни некая неопределённость есть. С одной стороны, мне бы хотелось быть вместе с ребятами, с Ли и Рикой, но в то же время я для них… Ну, не знаю. Я не член команды, я просто свалился на них с неба и понял, что они меня, конечно, примут. Но на то, чтобы вписаться в этот коллектив, мне потребуется время. А моё село стало для меня… Слишком тесным. Мне нужен был новый опыт. И в то же время мне было безумно жаль… Даже несмотря на всё то, что сказал мне батя. Я не знал, что будет дальше и потому решил начать с тебя, Локуст. Выяснить, кто ты есть, почему скрываешься. Хотя меня никто не просил, если задуматься… И вот…
— Да-а уж… — протянул Демон с досадой. Писатель похлопал меня по плечу:
— Вы молодец, Лёня. Вам удалось уловить этот смысл. Я имею в виду, нашего здесь пребывания. Хотя бы один. Я с вами полностью согласен! Неопределённость… Меня бы не занесло сюда просто так… Дело в том, что в моём романе у меня… Образовался некоторый застой. Кризис — слово громкое, нет… Именно застой. Когда вода застаивается, появляется болото… И всё это так или иначе сказалось на моих героях. У каждого из них своя неопределённость. Так что, должен вам сказать… Вы исключительно точно охарактеризовали нашу ситуацию. Между прочим, Локуст, в чём выражается твоя неопределённость?
— Нет у меня никакой неопределённости, — пробормотал Демон.
— Вот как? Тогда что ты тут делаешь?
— Это всего лишь догадка. Никаких доказательств. Так что… Да нет у меня никакой неопределённости, я сказал! — крикнул он. — Просто по вашей милости я оказался здесь, вот и всё!
— Оу… — Писатель покачал головой. — Очевидно, Лёня, ситуация ещё серьёзнее, чем я думал. Следуя вашей логике, для того, чтобы найти выход из Межмирья, нам нужно найти ответы на свои вопросы, нейтрализовать эту самую неопределённость, превратив её в самую что ни на есть определённость. Если же мы этого не сделаем, боюсь, нам никогда не найти выхода…
— Ладно! — Локуст злобно поморщился. — Ладно. Хорошо. Это похоже на лечение от зависимости, да? Шаг первый: признать, что у тебя есть зависимость. Так вот: я признаю. Да, неопределённость есть. Да! Что вам ещё надо?
— Возможно, подробностей? — уточнил невозмутимый Писатель. Демон яростно потёр виски.
— Ладно! Хотя мне меньше всего хотелось откровенничать с тобой. И с тобой тоже! — он бросил гневный взгляд в мою сторону. — Дело в Рике. Конечно, в чём же ещё… Уфф, как я устал. Всё это… Иногда мне кажется, что всё это — бессмыслица. Я все силы бросил на то, чтобы эта девушка меня полюбила. Фактически, я пренебрёг своим предназначением ради этого. Я должен был заниматься исследованиями, но вместо этого я использовал их как прикрытие для достижения своей цели. И уже дважды потерпел фиаско. Не ждите от меня подробностей! Не дождётесь… Суть в том, что я… Да! Возможно, всё это — Сизифов труд, и я это понимаю… Но не желаю принимать! У меня есть ещё один шанс, а может, и больше! Я просто… Я не уверен, что отец будет помогать мне, что он станет покрывать меня и дальше. Иногда я думаю о том, что всё это зря, и мне просто не суждено достигнуть своей цели. Поэтому! Если и есть какая-то неопределённость в моей жизни, то она заключается в этом. Ну что? Довольны? И отстаньте уже от меня, наконец!
— Хорошо-хорошо. Как скажешь. Ну что, Лёня, — Писатель посмотрел на меня. — Я думаю, кое-что мы всё-таки поняли. Конечно, это лишь начало. Нам ещё многое предстоит… К слову говоря, что вы думаете о лабиринте? То есть смысл понятен: лабиринт как метафора запутанности, нашей неопределённости, неуверенности. Но почему зеркальный? Намёк на то, что мы должны искать в себе? Или что-то ещё? «Зеркала вы мои, зеркала…»
— Я помню, как этот парень… Моё создание… Сравнивал мир с зеркальной комнатой, — неожиданно сказал Локуст. — Правда, речь шла об Аде… Ну, то есть конечно… В общем, всё из-за Стены. Он имел в виду, что и Стена была метафорой… Не знаю, человеческой природы? Эгоцентризма? Замкнутости? Того, что люди видят только себя, да что там — и себя не видят? Наверное. Он у меня получился философом… Я таким никогда не был.
— Вот как? Интересно. Да, сравнение неплохое. Но ты ведь не к тому, ты же хочешь сказать…
— Да. Что тут так или иначе замешана Стена.
— Логично…
Писатель коснулся рукой своего отражения.
— Да, — сказал он, — всё это более чем вероятно. Стена… Плюс Межмирье… Я бы сказал, это просто-таки гремучая смесь. Наверное, не найти более подходящих друг другу… Созданий. Насколько мне известно, существует гипотеза о разумности Межмирья. «Зеркальный разум», взаимодействующий чуть ли не с Сущностью попавшего сюда индивида, кем бы он ни являлся. Я ведь прав, Локуст? Так может, и Стена является чем-то похожим?
— Ну, во всяком случае, пока что исследователям не удалось сформировать единого мнения относительно Межмирья, равно как и доказать любую из существующих гипотез. О Стене ничего сказать не могу, но я сильно сомневаюсь, что кто-то занимался её исследованием, — пожал плечами Демон.
— Да-да, это понятно, — кивнул Писатель. — Конечно, я не могу знать наверняка, взаимодействуют ли они друг с другом, но это бы меня не удивило. И если лабиринт наш — зеркальный, не исключено, что он создан Стеной…
— …Или что он и есть Стена, — выпалил я неожиданно даже для себя самого. Товарищи мои воззрились на меня с изумлением.
— Смелая гипотеза… — наконец сказал Писатель. — Хотя… То есть вы считаете, Лёня, что это некое искажение пространства? Искажение Стены? Или её ширина…
— А если не ширина? А если мы просто стоим в другой плоскости?
— Иными словами, вы хотите сказать, что, если взять Стену и, ну, грубо говоря, расположить её в горизонтальной плоскости, то она окажется лабиринтом?
— Это было бы логичнее всего.
— Логично — согласен, но не забывайте, это всё-таки Межмирье, и любая логика тут…
— Да я понимаю, — я пожал плечами. — Это просто предположение. Тем более, тогда можно было бы подумать о том, что наш путь лежит не просто вперёд, но и вверх.
— О. «И вверх». Это прекрасно. Но мы ведь можем и просто идти сквозь Стену; кто знает, какова её толщина? Или же какова протяжённость лабиринта?
— Думаю, это в большей степени зависит от нас самих.
— Да… — Писатель задумчиво кивнул. — С вами трудно не согласиться. Вы, Лёня, удивительный юноша. Все предположения… Не в бровь, как говорится, а в глаз. Думаю, нам с Локустом было бы труднее разобраться в этом без вас. Так ведь, Локуст?
Демон фыркнул. Писатель улыбнулся:
— Полагаю, это можно считать за признание. Что ж, господа, очевидно, нам нужно двигаться дальше. Если у лабиринта есть начало, следовательно, у него есть и конец. А значит, мы сумеем из него выбраться. Хотя, конечно, было бы наивно надеяться, что это произойдёт в скором времени… Ладно, идёмте.
Мы шли по зеркальным коридорам лабиринта, а я удивлялся тому, что гладкий, зеркальный пол на проверку оказался совсем не скользким. Это радовало. В то же время я удивлялся себе самому, и это было, пожалуй, единственное, чему я не переставал удивляться. Все эти невероятные места, это Межмирье, Стена, — всё это казалось мне чем-то… Обыденным. Наверное, я просто привык.
А ещё я думал о том, что мне нужно сделать для того, чтобы отсюда выйти. Меланхолия Локуста, похоже, передалась и мне; я с тоской глядел на все эти бесконечные зеркальные плоскости, в которых сновали, искажаясь и сливаясь друг с другом, наши отражения. Пожалуй, вариант Межмирья-сна был как-то поприятнее…
Идти приходилось буквально наощупь, отличить проход от отражения было непросто. Иногда мне казалось, что я хожу кругами и, очевидно, не было никакой возможности доказать обратное. Я помнил, что лабиринт в Стене скорее всего не является лабиринтом в привычном смысле, — точно так же, как не являлась дорогой в степи наша с Яшкой дорога до Стены по Другой Стороне. И эта мысль, даже если не придавала уверенности в том, что нам удастся выбраться, хотя бы давала повод надеяться на то, что больше чем сейчас потеряться уже не получится.
Неожиданно я понял, что в зеркалах осталось только моё отражение.
Куда пропали остальные? Я не знал. Возможно, они всё-таки заблудились… И что же мне делать теперь? Я опустился на холодный зеркальный пол, прислонившись спиной к стене.
— Но ты же не сдался, правда?
Голос… Казалось, раздавался отовсюду. Он был мне знаком, но я не мог вспомнить, никак не мог вспомнить…
— Я прямо за тобой.
Я развернулся, и в зеркале стены вместо своего отражения увидел Белого Духа! Канцлер помахал мне рукой:
— Привет, Лёня.
— Здравствуйте… А что вы здесь делаете?
— Помогаю тебе. Тебе ведь нужна помощь?
— Наверное… Нам всем нужна помощь.
— Да. Но я решил поговорить только с тобой. Считай это моей прихотью, — Дух весело подмигнул.
— Ладно, как скажете… А мы правда в Стене?
— Правда. Ты весьма проницательно подметил особенность расположения лабиринта. Хотя, если начистоту, в Стене никакого лабиринта нет.
— А где тогда?
Он улыбнулся и постучал пальцем по лбу.
— Но это ничего не меняет, — для вас, я имею в виду. Ты правильно понял и причину вашего появления в лабиринте… Хотя точнее было бы сказать, что Межмирье вывернуло вас наизнанку. Был лабиринт внутри, стал снаружи. А вы в нём уже давно, каждый из вас.
— И что нам делать?
— Найти выход из ситуации. Решите задачку — найдёте выход из лабиринта.
— Ну, это и так понятно, — возмутился я. — Вы бы лучше объяснили, как это сделать.
— Чужая душа — потёмки, — покачал головой Канцлер. — Кто, как не ты, знает, как тебе помочь?
— Вы хотите запутать меня ещё больше?
— Ай, перестань. В чём ты запутался, вот скажи мне?
А и правда. Хотя…
— Ну, главным образом в том, где моё место… Что ли.
— Место? А где твоё место?
— Так вот я и спрашиваю!
— А ты не спрашивай. Представь себе, что ты это знаешь, а я — нет. Где твоё место?
Я молчал.
— Ну же, Лёня. Ответь мне, ведь я не знаю. А ты знаешь.
— Я не…
— Нет. Ты — знаешь. Ты так много пережил — ради чего? От села до Небесного Моря, от Стены до Ада, от Ада до дома, от дома до Нового Мира, от Нового Мира до Межмирья… Долгий путь, не правда ли? Но для чего? И ради чего ты затащил Локуста в другой вагон? Ради чего не захотел ни оставаться с отцом, возвращаться в село? А? Что скажешь?
— Ради… Друзей.
— Так, хорошо. В таком случае, где твоё место, Лёня?
— Рядом с ними?
— Это вопрос или утверждение?
Я улыбнулся.
— Утверждение.
— Вот и славно, — Белый Дух захлопал в ладоши. — Ты молодец. Запомни, Лёня. Всё не так просто, как кажется, — всё гораздо проще. Не усложняй — не строй лабиринт. И не думай о месте. Будь там, где тебе хорошо. Вот и всё.
— И правда, как-то слишком просто…
— А ты, как истинно благородный муж, не ищешь лёгких путей, верно?
— Но если всё так, почему лабиринт не пропал?
— Потому что в нём всё ещё есть те, кто ничего не понял. Думаю, тебе стоит помочь им немножко. Мне даже интересно, с кем труднее — с Демоном или с Писателем. Они друг друга стоят, ха-ха! Но они, в сущности, славные ребята, что один, что другой. Не сомневайся.
— Да я и не сомневаюсь, — я улыбнулся.
— Отлично! В таком случае, самое время тебе поискать их.
— Хорошо. Спасибо!
— Не за что. Тем более, ты сам дал ответ на свой вопрос. Я только поприсутствовал.
— Всё равно спасибо. Вы всегда мне помогали.
— Ну… — он задумался. — Скажем так: ты мне понравился. Ещё тогда, когда попросил за Яшу. Я, признаться, не ожидал, что ты так поступишь. Хотя и знал, что ты необыкновенно добрый мальчик.
— Ладно… Я пойду? — мне было неловко от его слов. Белый Дух махнул рукой:
— Иди. И помни: я за тобой приглядываю. Так что… Что бы ни случилось, ты никогда не останешься один.
Но я уже бежал, огибая стены, находя повороты, так, словно знал, где здесь выход.
Писатель и Локуст попались мне сидящими на полу лабиринта в одном из его уголков.
— Ты куда пропал? — спросил Локуст подозрительно; неожиданно в его голосе я услышал нечто, похожее на волнение. Белый Дух был прав: этот Демон и правда был славным малым.
— Никуда. Просто… Поговорил кое с кем.
— Например?
— С Канцлером.
У Локуста отвисла челюсть.
— Вы не перестаёте меня удивлять, Лёня, — спокойно заметил Писатель. — Найти в этом лабиринте Белого Духа…
— Ну, скорее уж это он меня нашёл.
— И тем не менее.
— И что, давно ты с ним знаком? — как бы между делом осведомился Локуст.
— Довольно давно, с прошлой кальпы ещё, — небрежно обронил я. Демон только головой покачал. Похоже, от меня он такого никак не ожидал.
— А… Что он сказал?
— Просил меня помочь вам… То есть нам всем отсюда выбраться.
— И как же ты это собираешься сделать? — недоверчиво спросил Локуст.
— Не знаю, — простодушно признался я. — Но думаю, это проще, чем кажется. Во всяком случае, Белый Дух сказал именно так.
— Сомнительно, конечно… — Демон вздохнул. — Но я за. Сдаётся мне, сейчас не тот момент, когда стоит отказываться от помощи.
— Он сказал, нужно вычленить основной вопрос. И ответить на него.
— А, ну это и правда легко, — сказал Локуст.
— А какой вопрос?
— «Она того стоит?»
— А… А ответ?
Он усмехнулся.
— «Да».
— И всё?
— Ну, ты же сам сказал, что всё просто.
— И правда… Ну а вы? — я обратился к Писателю. Он грустно улыбнулся.
— Это труднее, Лёня. Хотя, должен признать, вы облегчили мне задачу. М-да… Иногда всё, что нужно — просто сформулировать всё в одной фразе, да? Мыслей так много… А вопрос-то, по сути, один. Ну так вот… Понимаете… Я уже вам говорил, но я повторюсь: в самом начале, то есть когда я садился в тот вагон, я задавал себе один вопрос.
— Какой?
— «Зачем я здесь сейчас?»
— Э-э…
— Понимаю ваше недоумение. Но так бывает, понимаете? Причина всегда есть, но она не всегда ясна нам с первого взгляда… Я думал потом, что было бы, если бы меня здесь не было? Если бы меня в вагоне не было? Но каждый раз вспоминал, что жизнь не приемлет сослагательного наклонения. Во всяком случае, моя жизнь. И мне хочется думать, что со мной вам было чуть легче, чем могло бы быть без меня. А я… Я здесь для того, чтобы дописать свой роман. Кажется, я всё-таки нащупал нить повествования. И пусть она тонка и непрочна, но я чувствую её. А значит, я могу идти дальше. Значит, застой понемногу начинает рассасываться…
Он вздохнул, втянул носом воздух и улыбнулся:
— Вы чувствуете? Весной пахнет. Люблю весну. Вот выберемся отсюда — обязательно схожу на прогулку.
— А мы, кажется, уже… Выбрались… — проговорил Локуст, вставая.
И правда. Мир изменился.
Лабиринт исчез. Вместо него… Была зеркальная поверхность под нашими ногами, словно небесная дорога. Слева зияла чернотой пустота, справа лёгкие облака плыли по небу, которое, казалось, было везде. Мир был разделён ровно пополам — и наша дорога посередине.
— Хм! — сказал Писатель. — Вы только поглядите, какая замечательная метафора Мира! Та Сторона (он указал на черноту), Эта Сторона (он указал на небо) и Другая Сторона, то есть Срединный Путь — прямо под нашими ногами!
— И правда… — я присел на корточки и коснулся поверхности зеркала. — А это Стена.
— Совершенно верно, молодой человек, — кивнул Писатель, — а это Стена.
— Прихотливо… — покачал головой Локуст. — Однако что это за место?
— А всё то же. Межмирье, — отозвался Писатель. — Правда, теперь нам будет уже попроще. Тут нет дорог, тут одна дорога — прямо. Туда-то нам и надо.
— А что там?
— А кто его знает, — он рассмеялся. — Думаю, выход. Ну или что-то в этом роде.
— Ясно, — вздохнул Демон. Кажется, он не особенно обрадовался. — А как вы думаете, где Ли и Рика?
— Думаю, здесь же. Едва ли они нашли выход быстрее нас.
Локуст посветлел лицом и улыбнулся.
— Ну, — сказал он, — тогда другое дело. Правда ведь?
Мы с Писателем переглянулись.
— Да уж, определённо!
— Идём, они наверняка тоже идут к этому… Выходу! Нам нужно их нагнать!
— Ну-ну, не спеши. Тем более, это всё-таки Стена, а если ещё и Межмирье… Как бы быстро мы не шли, это не играет роли. Времени тут всё равно нет.
— Неважно! — воскликнул Демон. — Я уже устал ждать, когда встречусь с ней!
С этими словами он почти что вприпрыжку побежал по зеркальной поверхности. Мы рассмеялись.
— Ну что с ним поделать, правда?
— Точно!
— Ладно, Лёня, пойдём и мы с вами. Кроме того… Я, признаться, не представляю себе, чем может оказаться выход. Думаю, нам ещё будет чему удивиться…
А я шёл и думал о его словах.
«Весна…»
…
— Интересно, что будет в конце, — сказала Рика. Это был даже не вопрос, словно девушка просто-напросто рассуждала вслух.
Я её понимал. Этот однообразный пейзаж, Стена под ногами, чернота справа и голубое пространство слева, — всё это успело нам порядком надоесть. Я вспомнил слова Валерьянки о том, что Межмирье — весьма непостоянная структура, и усмехнулся. В то же время я прекрасно понимал: ничто в этих странных Мирах не происходит просто так. Если обычно меняющийся Мир по какой-то причине не изменяется, значит, причина более чем важна.
А может, дело во мне? Не знаю, о чём говорили Валерьянка с Рикой, но Духу явно полегчало. Чёрт возьми, билась в висках мысль, я ведь и правда ревную! И ничего больше не могу сделать. Может, они уже… Выяснили отношения? А я остался тут, как тот старик, который закинул в море невод и стоит теперь, как дурак, без невода?
Рика. Кажется, мы знаем друг друга невыразимо долго. Будто все наши жизни мы прожили вместе. Рядом. И то, что сейчас она существует в этой форме, только подтверждает мои ощущения. Люди перерождаются, изменяются внешне, люди становятся кем-то другим; но для того, с кем живёшь бок о бок жизнь за жизнью, нет никакой разницы.
Меня не смущает даже то, что я не помню, как она выглядела в прошлой жизни, кем была. В конце концов, это ведь нормально, так? А когда она вернётся, когда она перестанет быть Рикой и станет… Да какая разница? Для меня она всё равно останется единственной.
Она многое забыла. Иногда до меня вдруг доходит, что я и сам что-то такое забыл. Моя память похожа на дырявый карман: я не помню, что в нём было, но я это потерял, притом незнамо когда. Было ли это нечто важное? Как знать, как знать…
Мы вернёмся. Рика станет прежней. Не знаю, какой именно, но прежней. Мы вновь воссоединимся с Саней и Лёнькой. А потом доедем до Лужников, встретим Ирку и Масу… Интересно, как они там? И кто встретится нам после них? Команду ещё собирать и собирать… Стена Этого Мира ждёт нас. И, рано или поздно, мы её достигнем.
Так ведь?
Рика. Кажется, мы знаем… Я думаю, что я всё знаю, я уверен почти во всём. Но если посмотреть правде в глаза, я понятия не имею, как обстоят дела. Все мои мысли, идеи, надежды, — всё это основано на ощущениях и чувствах. Мне кажется, что мы были всегда, но много ли я в действительности знаю об этой девочке? Я ведь даже не знаю, как она выглядит — настоящая…
А ещё Мир, Куратором которого я являюсь. И захочешь — не забудешь. Да уж, Начальником быть как-то проще было…
— Что-то ты совсем загнался, Миха.
Я вздрогнул и поднял взгляд на смеющегося Валерьяныча.
— Да-да, вот именно об этом я и говорю. Загнался. Прямо на измене весь. Релакс, чайна-бой.
— Сам релакс, однако, — парировал я. Дух расхохотался. Рика улыбнулась. Марика скорчила недовольную рожицу.
— Мы тут чего подумали, — Валерьянка набил трубку свежей травой. — Межмирье нас по двое изолирует на какое-то время, так? Я с Рикой уже потусовался, ты тоже. Так что осталось только нам с тобой на пару перетереть за жизнь, да вот… — он покосился на Марику, — да вот с этой барышней… Хотя, думаю, с ней Рика общаться будет. А? Типа девочки направо, мальчики, как водится, налево.
— Оч-чень остроумно, — съязвила Марика. Она здорово устала от всего этого, — это было даже слишком очевидно. Наверняка она уже успела пожалеть о том, что согласилась на эту авантюру. И всё-таки интересно, кто же вывел её из Ада и, что важнее, зачем? Чтобы Рика снова стала… Собой? Но кому это нужно? Какие-то тайны Мадридского двора, честное слово.
— Да, ребят, вам точно нужно поговорить, — заметила Рика. А я снова подумал о том, что это прозвучало как-то двусмысленно… Чёрт, кажется, я окончательно зациклился. — И мы с Марикой обязательно пообщаемся. Думаю, без этого нам отсюда просто не выйти. Если уж я ключ ко всему, как обычно, то и она тоже.
Последняя реплика Марике явно польстила. Она приосанилась: мол, я важнее, чем вы можете себе представить. Зрелище было настолько уморительным, что я, не удержавшись, хихикнул, а Валерьянка так просто заржал, как лошадь, схватившись за бока. Марика надулась.
Рика тихонько улыбнулась:
— Фу-ты, какие насмешники. Ничего, Марика, не обращай на них внимания. Хорошо смеётся тот…
— …У кого большая пушка! — радостно закончил Валерьянка, и мы снова покатились со смеху.
И сквозь смех я заметил, что она — Марика то есть — тоже улыбается, только так, чтобы мы не заметили.
Отсмеявшись, Валерьянка похлопал её по плечу и сказал:
— Ты прости, ну, за тот раз. Напугал я тебя… Просто, понимаешь, ненавижу, когда меня наркоманом называют. Потому что это неправда. Никогда я нарком не был. Я, когда в деревне жил, тоже народ подобным образом осаживал, когда сильно наседали. Не давал спуску. А то ведь им только слабину покажи — всё, хана, не слезут. А я хотел, чтобы они от меня отстали. Я вообще не думал, что до меня там кому-то будет дело. Ошибся… — он вздохнул. — Так что ты не сердись, аке? И совет на будущее прими: никого так доставать не надо. Нехорошо это. Да и бог знает, чем для тебя обернуться может. Попадётся кто-то не такой сдержанный, как я, и… Будет больно. Я понимаю, тебе всё это здорово надоело, но ты уж потерпи немного, лады?
— Ладно, — потупившись, пробормотала девочка. Дух улыбнулся:
— Вот и ладушки. Ну что? Мир?
— Мир…
— Ну и зашибись.
Он потрепал её по макушке, и вдруг… Словно незримый монтажёр щёлкнул ножницами, заменив кадр, и эти двое пропали!
Но мы с Рикой не успели удивиться. Кадр снова сменился — и вот они снова рядом с нами, как будто никуда и не исчезали. Правда, Марика выглядела счастливой и довольной, а Валерьянка… Валерьянка пребывал в глубочайшей задумчивости. Внезапно он очнулся и поглядел на нас.
— Ты представляешь, да? И в итоге меня… С ней… — кажется, других слов у него не нашлось.
— А он хороший парень, — вдруг заявила Марика. — Прикольный. Жаль, недолго пообщались.
Рика хихикнула. Я не смог сдержать улыбки.
Однако Валерьянка не улыбался. Он долго молчал, а потом вдруг совершенно серьёзно сказал:
— Сдаётся мне, в наши ряды пробрался… Чужой. И, вероятно, кого-то из нашей команды мы уже никогда не увидим.
Всё веселье как ветром сдуло.
— Что ты имеешь в виду? — в голосе Рики слышалось напряжение. Дух задумчиво посмотрел на неё и покачал головой:
— Да нет… Просто я, кажется, догадываюсь, кто вывел Марику из Ада. Правда, я пока не совсем понимаю, зачем… Точнее… Ох, — он тяжело вздохнул, — многовато игроков за этим шахматным столом, вот что я вам скажу.
— Рике угрожает опасность? — это было первое, что пришло мне в голову.
— Не-ет… — Дух отрицательно помотал головой. — Нет. Опасность — нет. В сущности, даже Баланс не сместился. Но… Ладно. Наверняка пока что ничего сказать нельзя. А учитывая твой, Рика, непростой статус в этой игре, об опасности речь не идёт. Скорее, заинтересованность. Да, точно. Интерес. А ещё я понял, что скоро всё закончится.
— Почему? — прошептала Рика. Валерьянка грустно поглядел на неё:
— Да ты и сама знаешь — почему. Даже если не можешь это сформулировать. По сути, не так уж это и важно. Ну, по-крайней мере, идти нам недолго осталось.
В воздухе повисло молчание. От улыбок не осталось и следа, и даже Валерьянкины слова о том, что наши странствия скоро прекратятся, кажется, никого не обрадовали.
А Дух вдруг взял меня за плечо и сказал:
— Давай, Мих, пойдём поговорим.
И не успел я что-либо ответить, как декорации вокруг нас снова сменились.
Это был Ад, и это была подворотня, маленькая и грязная. Тут почти ничего не было, кроме заколоченной дверцы и крыльца — заплёванных ступенек, ведущих к двери. И я вспомнил.
Это было то самое место, где я пришёл в себя. Где я пробудился — от больничной комы, от Ада Вечной Ломки, и вообще. То место, где Лёньке удалось вытащить меня из мной же созданного квазимирка. Не помня себя, я присел на ступеньки и посмотрел вверх.
Там было небо. Почти такое же, как в тот день.
— Что-то я этого места не помню, — сказал Валерьянка, нахмурившись. Я уже хотел было рассказать ему обо всём, однако он вдруг замер, застыл, словно в время для него остановилось. Я смотрел на него, — а он изменялся. Сначала исчезли человеческие черты, и теперь от моего друга осталась только мерцающая мягким белым светом человекоподобная фигура. Затем белое вещество, из которого она состояла, начало менять форму, в результате чего фигура оказалась словно закутанной в белый балахон с закрывающим лицо капюшоном. Белый фантом повернулся ко мне, «руки» его потянулись к капюшону и откинули его.
Я ахнул.
На меня смотрел юноша удивительной красоты. Я никогда не видел таких лиц. Наверное, такими могли быть ангелы. У него были длинные белоснежные волосы и светло-голубые, почти прозрачные глаза. Черты его лица были настолько изящными и тонкими, что больше напоминали женские. Белый балахон обрёл плотность и перестал светиться.
— Кто… Кто ты?
Андрогин улыбнулся — я никогда не видел таких улыбок.
— Меня зовут Валентин Звезда, но обычно меня называют Канцлером и Белым Духом, — его голос, мелодичный и приятный, напоминал тихий перезвон хрустальных колокольцев.
— Канцлер?..
И я вспомнил. Валерьянка говорил о нём, пусть и мимоходом…
— «Большой босс, шишка у Духов. Правая рука Сияющего Сына Радуги», — прочёл Белый Дух Валерьянкины слова в моей голове. — Да, всё так. Он славный малый, этот Валерьянка. Простой и честный. Люблю таких.
— А ты… Вы…
Валентин погрозил мне пальчиком:
— Не переусердствуй. Можно и на «ты».
— А-а… Я просто…
Он кивнул:
— Да, я занял тело Валерьянки на время, чтобы поговорить с тобой. Он не против, и ему не больно. По сути, все Духи едины, поскольку являются чистой энергией. Так что для нас это обычная практика. Я мог бы прийти сюда и сам, но есть небольшая вероятность, что после этого Межмирье отказалось бы меня отпускать. Это место слишком непростое, даже для меня.
— А-а… — только и смог сказать я.
— Миша, — Канцлер смотрел на меня серьёзно. — Я пришёл с тобой поговорить, потому что мне не нравится твоё состояние. Ты, как-никак, Куратор Нового Мира. Но ты слишком не уверен в себе, слишком рассеян. Это неправильно.
— Простите… Я просто…
— Запутался, я понимаю, — кивнул Белый Дух. — И именно поэтому я здесь — чтобы помочь тебе выпутаться из твоих заблуждений. Итак, скажи мне, что конкретно тебе непонятно?
— Я создал Мир, или нет? — выпалил я.
— А сам как думаешь? — хитро улыбнулся Валентин.
— Я не знаю…
— Как так — не знаешь? — он удивлённо взмахнул ресницами. — Что ты чувствуешь?
— Не знаю. Я уже так давно шатаюсь с друзьями по Межмирью, что, наверное, уже ничего не чувствую.
— Ответ неверный, — мягко возразил он. — Куратор не может не чувствовать Мир. На то он и Куратор.
— Я… Я плохой Куратор! А вы… Вы не можете меня кем-нибудь заменить, а? Ну правда! Я согласен на любые условия. Это всё… Как-то слишком сложно…
Канцлер посмотрел на меня с изумлением.
— За-ме-нить, — с расстановкой произнёс он. — То есть как это — заменить?
— Ну как… Я не знаю… Но неужели это невозможно? Может быть, вы…
— Это невозможно, — отрезал он. — И должен сказать, ты меня разочаровываешь. А я, знаешь ли, не люблю разочаровываться.
В голосе его послышалась сталь, а я понял, почему его называют Канцлером, и почему Валерьянка так почтительно о нём отзывался.
Мне стало страшно. Он вздохнул.
— Бояться меня не нужно. Это раз. Ты должен взять себя в руки и отбросить любые сомнения, — это два. И третье. Заменить тебя невозможно. Ты — избранный Куратор Нового Мира. Другого просто не может быть. Подумай сам. Яша — Последний Куратор — уничтожил старый Мир, отыскал Лёню — Оператора Перехода, передал ему все знания. Лёня дошёл до Небесного Моря, спустился в Ад, нашёл там тебя, пробудил от мучений, передал тебе все эти знания, — и всё это для того, чтобы ты, и только ты смог создать Новый Мир. А ты говоришь — заменить? Неужели ты ничего не понимаешь?
— Я… Понимаю…
— Хорошо. Ох, как же иногда с вами бывает сложно, Кураторы… Ты только представь себе на секундочку, что я сейчас чувствую. Это легко — ты чувствовал то же самое, когда твой подопечный, юноша-вампир по имени Олег, боялся выходить из ангара к упырям. Помнишь? Помнишь свои ощущения? Помнишь, что ты сказал ему? О Рике? О вашей цели? О храбрости? Так вот теперь ты — на его месте. А я — на твоём. Так что будь добр, соберись. Ты же не простой Странник, ты Куратор. Вас на весь Мир только двое — ты и Лёня. Думаешь, он не боялся? Боялся. Но всё же выполнил свою миссию, дошёл до конца, преодолел все сложности. Теперь твоя очередь. А то ведь это ни в какие ворота, честное слово, — он снова вздохнул, и вдруг его балахон сформировался в некое подобие кресла, в котором Канцлер сразу же уютно устроился. Затем внимательно посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: — Миша. Успокойся. Ты запаниковал — я понимаю. Быть Куратором — большая ответственность, кроме того, учиться этому можно всю жизнь. Но ты научишься, не волнуйся. А я тебе помогу. Конечно, тебе нужно будет потренироваться в ощущении Мира. Это важный навык, один из основных. Но наработать его несложно. Достаточно понять один раз, почувствовать один раз. Потом уже никогда не забудешь. Теперь что касается Мира. Да, Миша — его создал ты. И продолжаешь создавать. Я понимаю твоё замешательство: тебе никто не объяснил, как это делать. Хотя информация об этом была тебе передана, и ты, пользуясь ею, сделал всё как положено. Вот скажи мне: как, по-твоему, создать Мир? Нет-нет, не думай. Просто ответь. Ты знаешь ответ. Просто озвучь его.
— Нужно его вообразить?
— Точно. И даже меньше — нужно просто открыть глаза. Память сама покажет тебе образы Мира. И как только ты откроешь глаза, Мир начнёт существовать. Ты читал Ричарда Баха?
— Давно…
— Нестрашно. В книге «Иллюзии», точнее, в «Карманном Справочнике Мессии» есть весьма точное указание на этот счёт. Там написано буквально следующее: «Есть хорошая забава: зажмурься и в наступившей темноте скажи себе: “Я — Волшебник, и сейчас, открыв глаза, увижу созданный мною Мир, за который я — и только я — несу полную ответственность”…»
Я затаил дыхание. Белый Дух продолжил:
«…А теперь медленно поднимай веки, как поднимают занавес над ценой. И конечно же, вот он, твой Мир, в точности такой, каким ты его построил».
Он умолк. Я сидел неподвижно, смотря куда-то внутрь себя. Неожиданно я ощутил нежное, лёгкое прикосновение, — Канцлер провёл кончиками пальцев по моей щеке. Какие тонкие пальцы, подумал я.
— Вспомнил теперь?
Я поднял на него глаза — он улыбался.
— Да. Да, я вспомнил.
— Прекрасно. Так что же, Миша. Создал ли ты Новый Мир или нет?
— Создал… — прошептал я.
— Чудесно. Что ещё тебя беспокоит?
Я закусил губу.
— Ну же, смелее! — подбодрил меня Валентин. Я поднял на него глаза:
— Чистые Земли. Что такое Чистые Земли?
Белый Дух на секунду задумался, а потом сказал:
— Чистые Земли — не совсем мир. Для того, кто душой чист, мир совсем не тот, что для прочих. Любую землю очищает тот, кто сердцем светел. Чистые Земли — не под ногами, но в твоём сердце. Когда дойдёшь до них, не усомнишься в том, что дошёл. Понял?
Я разочарованно смотрел на него, не понимая, что он хочет сказать.
— Это говорил дедушка Луу, я помню. Но я всё равно не понимаю.
— Нет? — переспросил он.
— Нет, — признался я.
— Хорошо. Слушай: Чистые Земли — не совсем мир. Для того, кто душой чист, мир совсем не тот, что для прочих. Любую землю очищает тот, кто сердцем светел. Чистые Земли — не под ногами, но в твоём сердце. Когда дойдёшь до них, не усомнишься в том, что дошёл. Теперь понял?
На секунду мне показалось, что он попросту надо мной издевается. Он, очевидно, это понял. Прикрыв глаза, словно зажмурившись от удовольствия, он продекламировал:
— И поднялся я из бездны, и воззвал я к пределам горним, и узрел я деву, чья красота сияла светом десяти солнц. И вопросил я деву: о Светозарная! ответь, увижу ли тебя снова? озаришь ли жизнь мою ласковым своим сиянием? откроешь ли пути к чистым землям, где нет места горестям и страданиям? И отвечала мне дева: внемли, Пророк, моим словам. Ибо тому лишь откроется путь в чистые земли, кто и сам душою чист и светел…
Илюха… Я утёр беглую слезу. Как я всё-таки успел соскучиться по ним всем…
Но Канцлер…
— Почему вы не скажете мне прямо, что такое Чистые Земли?
Он тяжело вздохнул. Помолчал. Потом сказал:
— Ты ещё не готов.
— Как это — «не готов»?! — вскричал я. — Как это?!
— Просто не готов, и всё. Когда будешь готов, мне не потребуется ничего тебе объяснять. Ты всё поймёшь сам. Запомни слова Луу и Ильи. Однажды… Всё станет ясно. А ещё вспомни о том, что такое Другое Солнце. Если не вспомнишь сам — спроси у Лёни, когда встретитесь. Он знает и наверняка сможет объяснить. Ну а мне пора. Всё, что должен был, я сделал. Удачи тебе, Куратор.
И с этими словами он буквально вспыхнул ярко-белым пламенем, а в следующую секунду на меня смотрел почему-то грустный Валерьянка.
— Он так мне и не сказал…
— Он вообще нечасто что-то кому-то говорит, Миш. Так что на твоём месте я бы не жаловался. Побродим тут ещё немного?
— Да, конечно. Почему нет.
Он протянул мне руку и помог встать. Я сперва не понял, зачем он это делает, но затем вдруг почувствовал, что колени мои подогнулись, и в следующую секунду я не упал только благодаря Валерьянке.
— Осторожней, братка, — Дух аккуратно закинул мою руку себе на плечо. — Цепляйся. Это… Скажем так, побочный эффект от разговора с Духом уровня Канцлера. Бывает и хуже. Впрочем, иногда бывает вообще без последствий, как у Лёньки, например. Но это единичные случаи, которые никто объяснить не может. Ладно, давай, пошли. Пройдёмся.
Мы вышли из подворотни и неторопливо пошли по улицам пустого города.
(Читать дальше: Точка 25. http://www.proza.ru/2013/08/24/1248)
Другое Солнце. Часть 3. Точка 24
© Copyright: Юлиан Хомутинников, 2013
Свидетельство о публикации №213082401126
Свидетельство о публикации №213082401126
Рецензии