Пепельница

                - 1-
          Действительную воинскую службу я проходил в составе Краснознаменного Тихоокеанского Флота. Первые полгода в учебном отряде подводного плавания, который находился во Владивостоке и располагался рядом с сопкой, носящей поэтическое народное название” Дунькин пуп”. Определён я был  в команду машинистов - трюмных.   Конечно, я не мечтал получить столь не благозвучную воинскую специальность. Хотел быть радистом и такое своё желание выразил комиссии, которая занималась формированием команд. Отсутствие музыкального слуха напрочь лишило меня такой возможности. При прохождении тестирования, на предмет наличия слуха, мне предложили надеть наушники, слушать и сообщать о сигналах, которые я услышу. Сколь напряжённо я не вслушивался, в мёртвую тишину наушников, так ни чего и не услышал. Старшина, принимавший экзамен, только хмыкнул, когда услышал мой ответ на свой вопрос. И тогда я понял, что моё школьное увлечение радиотехникой останется невостребованным.
          Командиром  роты машинистов - трюмных был капитан- лейтенант Ильин. Коротко охарактеризовать его можно было бы одной фразой - русский интеллигент. Командиром взвода – капитан- лейтенант Кутепов, смешно шевеливший усами, помощником командира взвода глав. старшина Ожёгин. Он служил четвёртый год и для нас зелёных первогодков казался матерым мужиком. Все офицеры и старшины  роты, в недавнем прошлом, служили на действующих подводных лодках. Поэтому мы, салажата - первогодки, относились к ним с большим уважением и вместе с тем с некоторой долей жалости. Нам казалось тогда, что быть моряком и не служить на корабле, не достойно настоящего моряка. Служба в учебном отряде заключалась в основном в изучении материальной части подводной лодки и зубрёжке уставов, а так же в выполнении разнообразных задач, относящихся к практическому освоению материальной части подводных лодок, практическому освоению гидрокостюма, индивидуального дыхательного аппарата, в том числе выход с их помощью, в полном снаряжении, через торпедный аппарат.   
           В своём взводе я сдружился с двумя парнями с Урала, из Перми, с рослым увальнем - Вовкой Орловым и аристократичным - Борькой Кирилловым. С Вовкой Орловым потому, что он был добрым и не злобливым парнем, а с Борькой Кириловым потому, что он любил слушать мои стихи. Ему нравились в моих стихах разные строчки, например. « Влажные одежды. Вихор снежный» или вот ещё «кипень белая сада».  А ещё его забавляла моя манера записывать стихи в записную книжку. Начинать  не с первой её страницы, а с последней.
В годы моей службы во Владивостоке, в октябре, погода обычно бывала замечательной. Тихие солнечные дни и теплые звездные ночи. Однажды ночью роту подняли по тревоге. Курсантов разбили на тройки и отправили в город, по адресам, извещать офицеров о боевой тревоге. Мне и двум моим друзьям достался адрес командира роты.   Нам сообщили маршрут следования. Но в чужом городе, в котором мы толком ни разу не были, да ещё ночью, искать квартиру командира роты мне представлялось полным безумием. На катере, мы переправились с одного берега бухты «Золотой рог» на другой. Меня потряс вид ночной бухты. Сияние огней города и кораблей у пирсов, стоящих вдоль всего побережья бухты, йодистый запах бездонной тёмной, воды и, такого же темного бездонного, неба навсегда остались в моей памяти. Как, на безлюдных улицах города, мы отыскали дом нашего командира роты, до сих пор для меня остаётся загадкой.   Помню, мы поднимались по крутой деревянной лестнице куда-то в гору. Потом прямо с площадки этой лестницы, звонили в, обитую дерматином,  дверь. Нам открыла молодая стройная, миловидная женщина. Пригласила нас войти, позвала мужа, нашего командира. Мы доложили ему о приказе прибыть в расположение части по боевой тревоге. Он принял наш рапорт и на предложение жены напоить нас чаем скомандовал нам: « Кругом. В расположение роты бегом марш».
            На обратном пути Борька Кириллов сообщил нам по секрету о том, что командир наш был списан на берег по его собственному рапорту. Сильно ревновал свою жену. По этой причине не мог ходить в автономки.    
           Жизнь в учебном отряде, для нас курсантов, была достаточно разнообразной иногда забавной, чаще серьёзной и поучительной. Как- то, в одном из писем домой, я попросил мать прислать мне посылку пельменей. И вот перед самым новым годом посылку эту я получил. Пельмени были доставлены почтой в целости и сохранности, за три тысячи километров, причём, к моему удивлению, в замороженном состоянии. Перед обедом, я отнес посылку на камбуз и попросил сварить их. Надо сказать, что кормили нас, курсантов, не плохо, но довольно однообразно и мы, здоровые, молодые парни постоянно ощущали легкий голод. Скучали по домашней пище.  И вот, в столовой, за обеденным столом, за которым располагались десять курсантов моего отделения, я объявил о том, что сейчас будут поданы домашние  пельмени. Все отнеслись к моему сообщению как к не уместной шутке. Но когда я принёс, достаточно вместительный, бачок, исходящих ароматным паром, пельменей; все были потрясены.  Пельмени мы не просто съели, мы их съели с наслаждением.
         Ещё одним потрясением, но уже для меня, стал выход через торпедный аппарат, в УТС, т.е. в учебно-тренировочной станции. Надо сказать, что процедура эта  не для слабонервных.  Нужно было влезть в гидрокомбенизон, через довольно узкую горловину, с помощью инструктора. Натянуть на голову гермошлем, который составляет, с гидрокомбенизоном единое целое. Горловину комбенизона туго скрутить на груди и стянуть жгутом. Затем, через голову, надеть на себя индивидуальный дыхательный аппарат - ИДА- 59, просунув голову в кольцевой дыхательный мешок, закрепив на груди патрон регенерации с двумя баллонами; кислородным и азотно - гелиево - кислородным. Затем все это устройство с помощью гофрированных трубок вдоха и выдоха и клапанной коробки присоединить к маске гермошлема.
       Чтобы начать дышать кислородом, необходимо было повернуть вентили баллонов и с помощью байпаса переключить дыхание с атмосферного на кислородное. Затем, в этом увесистом и объёмном снаряжении, лезть по узкой трубе торпедного аппарата, до тех пор, пока не упрёшься головой, в переднюю закрытую его крышку. Следом за первым, ползет второй курсант, в таком же снаряжении, за ним третий. Всего в торпедный аппарат помещалось трое водолазов. После этого закрывается задняя крышка торпедного аппарата, и аппарат заполняется водой. Инструктор, находясь в отсеке подводной лодки или, как в нашем случае, в учебном центре, оборудованном торпедными аппаратами и бассейном, для выхода водолазов, открывает переднюю крышку аппарата и водолазы один за другим всплывают в море или в бассейне, в зависимости от того какую задачу они выполняют. Каждый водолаз, в правой руке держит гаечный ключ. В случае каких- либо осложнений, водолаз должен трижды ударить гаечным ключом в стенку торпедного аппарата.  По трубе торпедного аппарата я, как самый тощий,  должен был ползти первым. Следом Борька Кириллов, последним Вовка Орлов. Труднее всего было первому проползти по всей длине сухого торпедного аппарата. К концу пути я задыхался и когда торпедный  аппарат заполнили водой, дышать мне вовсе стало нечем. Сначала я робко трижды ударил гаечным ключом в стенку торпедного аппарата.  А, после того как мне показалось, что я прямиком отправляюсь из водной стихии в небесную, безо всякого стеснения забил тревогу частыми ударами гаечного ключа в стенку торпедного аппарата. Старшина Ожёгин, инструктировавший нас перед выполнением задачи, открыл заднюю крышку аппарата и, хлынувшая из аппарата вода, окатила его с ног до головы. Когда мы, все трое, задним ходом один за другим выползли из торпедного аппарата и предстали перед бешеным взором, совершенно мокрого старшины, я решил, что лучше сдохну, но выйду в бассейн через этот чёртов торпедный аппарат.
        На вопрос старшины: « Кто стучал? » Я честно признался в своём грехе. Матюгнувшись, старшина загнал нас в том же порядке, в торпедный аппарат, из которого мы, все трое, благополучно вышли в бассейн, а затем успешно всплыли на его поверхность. Своим друзьям и старшине я был благодарен за то, что они не стали подсмеиваться над моим малодушием.
        Обучение наше длилось полгода. После его окончания всех нас отправили служить на подводные лодки. Меня и Вовку Орлова распределили на большую дизель электрическую торпедную подводную лодку, 641 проекта: буки, бортовой номер 133, базировавшуюся в бухте  Улисс Владивостока. Борька Кириллов был распределен на Камчатку, на крейсерскую дизель электрическую ракетную подводную лодку, К- 129, бортовой номер 574. Друг мой радовался тому, что едет на Камчатку, в край суровой романтики, тому, что будет служить на крейсерской ракетной лодке. В этой его радости чувствовалось некоторое превосходство над нами, остающимися служить во Владивостоке, в тепличных условиях. Через год, в начале марта 1968 года, К-129 погибла, затонув в Тихом океане, при выполнении боевого патрулирования. До сведения экипажей подводных лодок, в том числе и нашего, было доведено сообщение командования, об этом. Тогда я подумал о том, что судьба в, лице командира  роты капитан- лейтенанта Ильина, при направлении нас на корабли разделила нас, уже тогда, на живых и мертвых. Я долго горевал о погибшем друге и всегда о нем помнил пока, уже в эпоху интернета, не нашёл список погибшего экипажа П.Л. К-129, бортовой номер 574. В этом списке не было фамилии Кириллов. Это объяснялось, возможно, тем, что экипаж лодки, перед выходом во внеочередное автономное плавание, по разным причинам, формировался поспешно. Это подтверждается многочисленными публикациями в средствах массовой информации, последнего времени. Более того, в статье контр адмирала Анатолия Штырова, бывшего первого заместителя начальника разведки ТОФ, « За кулисами операции « ДЖЕНИФЕР», указано , что на КП эскадры, после убытия П.Л. К-129 в автономное плавание, не оказалось списка экипажа, подписанного командиром лодки и заверенного печатью корабля, о чём спохватились только двенадцать суток спустя, когда К-129 не вышла на связь. И, тем не менее, у меня появилась надежда на то, что друг моей флотской юности Кириллов Борис остался жив.
        51 учебный отряд подводного плавания, в. ч. 25151, просуществовав до 20 октября 2012 года, прекратил своё существование и был расформирован, со сдачей знамени части.
                -2-
        Под щемящие звуки марша « Прощание славянки» мы уходили на действующие боевые корабли, последний раз промаршировав по плацу учебного отряда. Подводная лодка Буки- 133, теперь уже моя лодка, находилась в доке, на ремонте, на территории Дальзавода. Что это такое ремонт подводной лодки, в доке, в холодное время года, может оценить, в полной мере, лишь только тот, кто рядовым матросом прошёл через это жизненное испытание.  Матросы - первогодки и я в их числе выполняли самую тяжёлую и грязную работу, мы очищали от ржавчины, старой краски и грязи цистерны главного балласта и дифферентные цистерны, а потом красили их суриком разведённым едким атинолем. Цистерны главного балласта - это ёмкости, расположенные между лёгким и прочным корпусом лодки, заполняемые забортной водой, для того, что бы подводная лодка могла погружаться на заданную глубину. Дифферентные цистерны, при заполнении их водой, выполняли роль балансиров для удержания лодки либо на ровном киле, либо для того, что бы при погружении сделать нос лодки тяжелее, а при всплытии легче, путём перекачивания воды, соответственно, из кормовой цистерны в носовую, либо, наоборот, из носовой в кормовую. Дифферентные цистерны находились внутри прочного корпуса и по объёму значительно уступали цистернам главного балласта, которые опоясывали лодку с обоих бортов от верхней палубы и почти до киля, от первого и до последнего, седьмого, отсека. В верхней части каждой балластной цистерны имелся люк, который крепился к корпусу цистерны болтами и гайками. Люк снимался и матросы, вооружённые металлическими скребками и щётками, переносками для освещения цистерны, перевязанные на поясе страховочными концами, по двое спускались в цистерну, третий страховал наверху. Необходимо было скребками и щётками отскоблить, въевшуюся в металл, старую краску, содрать ржавчину до живого металла. Всю эту грязь вёдрами вытащить из цистерн. Но не это было самое трудное. Покраска цистерн, внутри их, суриком разведённым жутким атинолем, сильно напоминало нахождение человеческих особей в газовых камерах, вот что было самое трудное. А в доке, как в трубе, постоянно дул пронизывающий до костей холодный и сырой приморский ветер. Тяжко было внутри цистерн работать матросам, без каких- либо защитных средств. Не легче и тому, кто страховал их на верху, на палубе, на пронизывающем, студеном ветру. Внутри лодки тоже было холодно только, что не было ветра. Система отопления, по которой из дока подавался горячий пар на лодку, часто выходила из строя: либо рвались соединительные резиновые шланги, либо они просто перемерзали. И, тем не менее, не у кого не возникало мысли высказать протест или каким- то иным образом выразить своё недовольство. Мы все понимали, что раз дали государству обещание служить, присягнув ему на верность, то и не чего гундеть, правда, когда  принимали присягу и коленопрекланённо целовали знамя, вся эта процедура целования куска пыльной материи в неестественной позе, в моей душе ни чего, кроме иронической усмешки, не вызывала.               
        Как бы там не было, а всему, рано или поздно, приходит конец; докованию в том числе. По боевой тревоге экипаж разместился в лодке, по своим боевым постам и сухой док начал медленно заполнятся  забортной водой. Процедура эта длительная и тягостная, во время которой экипаж, несколько часов, находится в лодке и мается от безделья.  Наконец лодка качнулась, всплыла и своим ходом проследовала в бухту Улисс.               
       На следующий день, в помещении Флотского Экипажа, где находился кубрик нашей команды, на утреннем построении, командир корабля капитан третьего ранга Демидов Николай Георгиевич объявил о том, что команде нашего боевого корабля государством доверена высокая честь, обучать индийских моряков – подводников, при одновременном выполнении своих боевых задач. Так впервые, в своей жизни, я столкнулся с иностранцами.
       Индийские моряки - подводники расквартированы были на острове Русский, в посёлке Аякс, который располагался на берегу одноимённой бухты. Наш экипаж так же был размещён в этом же посёлке, в казарме местной воинской части, в отдельном помещении. Местом нахождения лодки была определена соседняя бухта Парис. В отсутствии экипажа на лодке постоянно находилась вахтенная смена во главе с вахтенным офицером. Мой боевой пост находился в трюме центрального отсека. Я обслуживал несколько, весьма значимых для живучести лодки, механизмов:  главную водяную помпу и центробежный насос дифферентной системы, главные цилиндры и насос гидравлической системы  с их многочисленной запорной арматурой, фреоновую установку холодильной камеры, в которой хранились продукты для всего экипажа. В моём трюме хранились прорезиненные мешки с индивидуальными дыхательными аппаратами и гидрокомбинезонами, так же мешки с термобельём, для всего экипажа. Вовка Орлов был назначен в пятый, дизельный отсек, обслуживать дизельные компрессоры, с помощью которых воздухом пополнялась система воздуха высокого давления. Одновременно со мной и Вовкой Орловым на лодку пришли и другие молодые матросы, наши одногодки или как тогда говорили «годки». Торпедная боевая часть получила в свои ряды Сашку Мирошника, проживавшего, до прихода во флот в славном городе Находка, и где, я сильно подозреваю, у него были непростые отношения с правоохранительными органами. К радистам пришёл служить Генка Тижин, могучий парень с Алтая, у которого с музыкальным слухом дела обстояли не намного лучше, чем у меня и по этой причине, впоследствии, он неоднократно просился перевести его в машинисты - трюмные. Команда дизелистов получила в своё распоряжение Кольку Ермоленко, компанейского парня, который, через не продолжительное время, был списан с корабля на берег. Эта история будет описана позднее. Отделение радиометристов пополнилось Толиком  Краевым, тихим и скромным парнем. В команду электриков пришёл Игорь Свистов, коренастый, крепкий паренёк, с которым позднее я начал заниматься гиревым спортом, а в свободное от вахт время мы устраивали с ним пробежки по острову Русский. Пробежки эти приносили истинное удовольствие нам, молодым парням, не обременённым лишним весом, особенно весной, когда и воздух, и земля напитаны солнечным теплом и ароматом цветущих деревьев и трав. Конечно, все это стало возможным не в первый год службы, а позднее, когда наш призыв обрёл авторитет и уважение экипажа.
         Первым индусом, с которым свела меня судьба, был мой визави по боевому посту, которого звали Анджей Сабле Самбадзе. Правильно ли запомнил его имя сказать, с уверенностью, не могу, запоминал на слух. В отличии от визави из следующих экипажей, он не оставил мне своей фотографии со своим автографом. Напоминал он мне француза. И хоть французов, как и индусов, до той поры, я в глаза не видел, но образ веселого не унывающего человека, сложился в моём сознании из почитанных французских переводных книг и увиденных кинофильмов. Разговаривали с ним мы на разные темы. А, надо сказать, русский язык индийские моряки выучивали достаточно быстро и хорошо. Ни каких трудностей в общении с ними не было. Чаще всего его интересовало материальное положение советских моряков и перспективы карьерного роста. Меня это удивляло, и я искренне отвечал ему, что меня это мало заботит.   Из общения с индийскими моряками - подводниками, я сделал вывод ; что национальные особенности разных народов имеют место быть, но что они не настолько различны, что бы люди не могли понять друг друга и не договориться о самом главном, о мирной жизни. И, хотя во многом мы были схожи с индусами, но и различия то же были очевидны. Когда лодка уходила в море, имея на борту два экипажа: советский и индийский, то в подводном положении индусы переносили жару и духоту значительно легче, чем мы. Питались индусы такими острыми блюдами, состоящими, в основном из разных видов перца, что отведав однажды этой пищи, я едва не лишился чувств от остроты ощущений. Угостивший меня Анджей  только посмеивался глядя на мои конвульсии. А ещё у индусов так же как у болгар отрицание сопровождалось покачиванием головы вверх- вниз, утверждение же чего- либо, покачиванием головы справа налево и слева направо. Носили индийские моряки форму песочного цвета, на голове фуражку или без нее.  Некоторые офицеры носили чалму.  Офицеры, особенно те, которые носили чалму, относились к рядовым матросам высокомерно, а порой просто жестоко.  Однажды, после очередного, совместного с индусами, выхода в море лодка стояла у пирса в бухте Парис. На борту находилась вахтенная смена нашего экипажа. Для проведения занятий с материальной частью лодки, прибыл индийский экипаж. Занятия с матросами проводили офицеры индусы. Перед тем как подняться по трапу на лодку индийский экипаж был построен на пирсе. В это время на верхней палубе я занимался своими трюмными делами, а Генка Тижин, в надстройке рубки своими – радиотехническими. Мы не обращали внимания на привычную картину построения экипажа до того момента, пока не  услышали хлёсткие удары. Я взглянул на индийский экипаж и увидел, как офицер в чалме стеком избивает матроса и матросом этим был Анджей. От потрясения я впал в ступор. Потом услышал из надстройки рубки оглушительный свист. Это Генка, таким образом, вступился за индийского матроса. Офицер сразу же прекратил избиение и увел свой экипаж в гостиницу, в посёлок Аякс. О происшествии мы сообщили замполиту, капитану второго ранга Усову. Этого офицера в составе индийского экипажа мы больше не видели. А я ещё долго чувствовал себя виноватым перед Анджеем, сам не понимая почему.   
                -3-
         Между тем жизнь нашего экипажа шла своим чередом. В море мы выполняли свои задачи, участвовали в торпедных стрельбах, вместе с экипажами других подводных лодок и надводных кораблей принимали участие во флотских учениях. Однажды в ноябре, возвращаясь из такого похода, лодка должна была пришвартоваться к пирсу Дальзавода, для проведения текущего ремонта. Швартовкой командовал старпом, капитан второго ранга Пикалёв. Я состоял  в носовой швартовой команде. По команде с мостика, вместе с кормовой и носовой швартовыми  командами я выскочил на верхнюю палубу, не надев спасательный жилет.  Старпом приказал мне подняться на мостик и рассказал, что он служил на Камчатке командиром ракетной подводной лодки и был освобождён от должности командира с понижением в должности из- за такого же как я матроса - раздолбая, не надевшего спасательный жилет и у тонувшего при швартовке лодки. Он не ругал меня, не кричал, все это он рассказал мне голосом тяжело переболевшего человека. Я это запомнил на всю жизнь. Иногда, чаще всего летом, ходили в увольнение в город: бродили по Владивостоку, смотрели кино, бегали в матросский клуб на танцы. Однажды я возвращался из увольнения один, под вечер. На катере народу было не много. Я сидел на его носу, наслаждаясь встречным теплым ветром. Ко мне подошёл капитан катера и спросил: « Не наш ли матрос спит у него внизу?» Спал пьяный Колька Ермоленко. Кое- как растолкав Кольку, я вытащил его на пирс, а затем потащил на себе  по берегу бухты Аякс. Не могло быть и речи о том, чтобы заявиться с ним, в таком виде, в расположение экипажа. И я его спрятал в прибрежных кустах, намереваясь позднее вернуться за ним. С чувством глубокого удовлетворения от удачно провернутой операции по спасению пьяного товарища, я отправился в кубрик. И тут я увидел, что навстречу мне идет наш замполит, капитан второго ранга Усов. От растерянности, вместо того, чтобы поприветствовать его, поднеся ладонь к бескозырке, я ему глупо улыбнулся и попытался пройти мимо. Замполит строгим голосом остановил меня и спросил: « Почему я его не приветствую?» Я молчал, продолжая глупо улыбаться. Тогда он задал второй, неотвратимый как сама судьба, вопрос: « Где Ермоленко?» Я молчал, не в силах содрать глупую улыбку,  с закаменевшей  физиономии. Внимательно посмотрев на меня, замполит махнул рукой и пошёл дальше. Я не помню, как я очутился в кубрике. Очнулся уже на вечернем построении команды, увидев в строю Кольку Ермоленко, который проспавшись на берегу, самостоятельно пришёл в расположение части.  Он обиделся на меня за то, что, по его мнению, я бросил его в кустах, на берегу. Подобная человеческая неблагодарность ещё не раз встречалась в моей жизни. А способность замполитов всё знать о своих подчинённых так же ещё не раз поражала меня. Вскоре Кольку Ермоленко списали на берег.
        Ремонт кораблей, в расположении Дальзавода, в годы моей службы на подводной лодке заслуживает отдельного упоминания. Запасных частей для ремонта механизмов лодки, будь то плановый и уж тем более внеплановый ремонт, ни кто не выдавал. Так, по крайней мере, объяснял положение дел старшина команды машинистов - трюмных Гнездилов Геннадий. Был он изворотлив и хитер. Получал у механика канистру спирта и шёл по цехам завода обменивать  спирт на запасные части. Спирт уходил, вроде как, на обмен, но запасных частей все равно не хватало. Чаще всего на моём боевом посту выходила из строя система гидравлики и фреоновый  компрессор  продуктовой выгородки. Ремонтировать их мне помогал Вовка Орлов, так же как я ему - дизель компрессоры, которые он обслуживал и которые так же часто выходили из строя. Метельная зима второго года службы прошла в будничных хлопотах. За эту зиму я умудрился сдать два экзамена сначала на третий, а потом и на второй класс профессионального мастерства, за что получил благодарность от командира БЧ- 5, капитан- лейтенанта Григорьева Владимира Павловича. Мне было присвоено звание старшина второй статьи и я был назначен командиром отделения. Боевой пост мой теперь находился не в трюме третьего отсека, а на верху, в отсеке. Обслуживал я с этого времени клапанные колонки воздуха высокого давления, воздуха низкого давления и гидравлическую систему управления кингстонами и воздушными захлопками. Как- то незаметно, буднично ушёл с лодки старпом, капитан второго ранга Пикалёв. Старпомом был назначен,  бывший помощник командира нашей лодки,  капитан- лейтенант  Жбанов Евгений Васильевич, балагур и весельчак. Особенно от него доставалось флагманским специалистам, время от времени появлявшимся у нас на лодке. Так же незаметно ушёл замполит, капитан второго ранга Усов. Его место занял капитан третьего ранга Пахомкин Юрий Николаевич.  Новый замполит, быстро поняв, кто чего стоит в команде, составил со мной разговор и предложил мне стать секретарём комсомольской организации. Я согласился.
          Весной начали обучать следующий экипаж индийских моряков - подводников.  Ко мне, на мой боевой пост, пришёл индус по имени Тхакур. Это был опытный и серьёзный моряк. Он хорошо говорил по русски , я с ним нашёл общий язык и мы подружились. И в море, и у пирса он внимательно следил за моими действиями и всё что видел, записывал себе в тетрадь. Особенно его изумляли наши работы по ремонту вышедших из строя механизмов. Зачастую, вернувшись с моря, едва пришвартовавшись к пирсу, мы начинали их ремонт, который затягивался до утра, а утром снова – в море. Так работали не только машинисты – трюмные, и дизелисты, у которых дизели выходили из строя не реже чем наши механизмы, и электрики, и радиометристы с акустиками. Тхакур изумлялся, глядя на нас и говорил, что у них моряки сами не занимаются ремонтом механизмов. Для этого у них существуют специальные ремонтные службы, а моряки только обслуживают механизмы и системы и управляют кораблём.
           Будучи секретарём комсомольской организации, я решил повысить дисциплину в экипаже, а заодно сплотить экипаж. Нельзя сказать, что дисциплина была низкой или экипаж не сплочён, но нет предела совершенству. Так думал я, разрабатывая программу действий.  Первое что я предпринял - создал комиссию по проверке гигиенического состояния боевых постов и рядовых матросов. По результатам проверки я с помощью Генки Тижина, по судовой трансляции громкой связи «Каштан» провел передачу и раскритиковал действия старшин некоторых команд. Больше всех досталось моему непосредственному командиру, старшине команды машинистов - трюмных Генке Гнездилову. Раскритиковал его за грязь в выгородках трюмов и за то, что не регулярно устраивает для команды банные  дни. Надо сказать о том, что мылись матросы в душевой поселковой котельной или в душе плав базы, рядом с которой в бухте Парис швартовалась наша лодка. Но мыться матросы могли только в том случае, если старшина команды или командир боевой части договорятся об этом. Гнездилов же стал пренебрегать этой обязанностью. Критика моя оказалась столь действенной, что меня едва не поколотили, а Гнездилов долго со мной не разговаривал. В результате банные дни для трюмных пришлось, с этого времени, устраивать мне самому. Со временем Гнездилов перестал на меня обижаться и в знак примирения включил меня в состав избранных,   а это были старшины команд, которые мылись в специально оборудованной Генкой,  потайной ванной комнате нашего кубрика. Окончательно мои отношения с Гнездиловым разладились перед его увольнением в запас. Ранее я уже упоминал о том, что в трюме центрального поста, в прорезиненных мешках, хранилось водолазное термобельё.  Гнездилов, как старшина команды трюмных, имел право проверять состояние этого белья. И хотя доступ к этим мешкам был свободен, ни кто из подводников в них не заглядывал. А свитера толстой вязки, входившие в комплект белья,  были не только тёплые, но и красивые. Однажды, когда лодка стояла у пирса, и на борту находилась только вахтенная смена, на лодку пришёл Гнездилов. В третьем отсеке, то есть, в центральном посту, нёс вахту  я один. Он спустился в трюм и через некоторое время поднялся в отсек. В руках у него был вместительный сверток. Генка ушёл, я проверил мешки. В двух - не было свитеров.
          Я ни кому не сказал о случившемся, не хотел быть доносчиком, но в вахтенном журнале вынужден был сделать отметку о том , что на борт поднимался старшина команды трюмных, старшина первой статьи Гнездилов. 
         Через несколько дней командир БЧ-5, капитан- лейтенант Григорьев Владимир Павлович пригласил меня в свою каюту, в четвёртый отсек. В каюте, вместе с ним находился замполит Пахомкин  Юрий Николаевич. Владимир Павлович, спросил: « Догадываюсь ли я, зачем он меня позвал?»  Я молчал, хотя сразу понял, о чём будет разговор. Не понимал только от кого они узнали о свитерах. Потом сообразил - от вахтенного на верхней палубе.
           Замполит спросил: « Гнездилов брал свитера?» Соучастником Генкиной кражи я не собирался становиться, да и спрашивали они меня не как рядового матроса, а как секретаря комсомольской организации, которому  говорить неправду ну ни как было нельзя. Я молча кивнул. Свитера Генка вернул. Уходя в запас, со мной - не попрощался.
         А весной, когда всё цвело и благоухало, Вовка Орлов решил жениться.   Он давно уже встречался с девчонкой  из соседнего посёлка. Она жила там с родителями. В увольнения Вовка уходил к ним.   И свадьба была у них в доме. Пригласил Вовка на свадьбу  командира нашей боевой части Григорьева Владимира Павловича, меня, да Генку Тижина. За столом, напротив меня, сидела подруга невесты  по имени Людмила.  Выпитое спиртное кружило голову и  мне казалось, что не было на свете девушки прекрасней этой Людмилы.  Я танцевал с ней весь вечер и когда уже ночью она пошла домой, меня вслед за ней потащила неодолимая сила.  Однако коварная Людмила выскользнула из моих объятий и скрылась в темноте. Преследовать  её в темноте, в незнакомом поселке я не мог, по причине того, что налетел на воинский патруль. Любовное моё приключение могло закончиться  гауптвахтой, если бы лейтенант - командир патруля,  не поверил мне на слово. Я объяснил, что я не в самоволке, а гуляю вместе со своим непосредственным командиром на свадьбе у своего друга, моряка с моей лодки. Когда патруль доставил меня на место, Владимир Павлович подтвердил мои слова. Я был отпущен с миром. Расходились гости уже под утро. Очевидно от того, что полночи я пробегал на свежем воздухе, томимый любовной страстью, хмель выветрился из моего организма, а вот мой командир и мой друг Генка едва переставляли ноги.  До кубрика идти надо было километра два, а спутники мои  самостоятельно передвигаться  уже были не в состоянии. Бросить их я не мог.  На себе, по очереди, я их дотащил до кубрика и уложил спать. Пока тащил их,  командир, называя меня не иначе как комиссаром,  взывал к моей совести и просил бросить его на дороге. Приключение наше закончилось благополучно, а меня, с лёгкой руки командира, стали именовать   комиссаром.
          Несколько дней, после свадьбы, я жил в состоянии эйфории. Любовное томление выматывало душу. Мне хотелось увидеть Людмилу. Я спросил Вовку Орлова: « Где мне найти её?» Я не знал чем она занимается и где её дом, так как тёмная ночь, алкоголь и любовное томление не способствовали мозговой деятельности, в то время когда я бегал за ней, по тёмным улицам посёлка. Вовка  посоветовал мне не искать Людмилу, так как она замужем, муж у неё моряк, а она, от других мужиков, сделала уже пять абортов. Такой подлянки не от судьбы не, в особенности, от своего друга, я не ожидал.  Зачем он  сказал об этом, мне было не понятно: из вредности ли, или заботился о моём здоровье, либо беспокоился о репутации Людмилы так и остался этот его поступок для меня загадкой.
       Как- то утром, экипаж следовал строем из поселка Аякс, в сторону бухты Парис, на лодку. И тут я увидел Людмилу. Она шла навстречу и смотрела на меня, сквозь колонну моряков, не видя ни кого кроме меня. В её взгляде было всё: и боль, и любовь, и укоризна. Я смотрел ей в глаза и, то же кроме неё, не было для меня ничего и никого вокруг. Мы разминулись, я очнулся и только тогда  обратил внимание на то, что все мои товарищи уставились на меня. Весь этот выплеск адреналина у меня и всплеск эмоций экипажа произошли в тишине и в полном молчании - натуральный сюр. И тогда я понял, почему я не вышел из строя и не бросился к ней. Сработало подлое Вовкино предупреждение о пяти абортах. Я проклинал себя, но ничего поделать с собой не мог. Я потерял Людмилу, так и не обретя её. С тех пор Людмилу я больше не встречал, и не одна женщина в моей жизни больше так не смотрела на меня,  как смотрела она, в эту нашу последнюю, случайную встречу.
          Не заметно пришло время прощания с Тхакуром и его экипажем. Он подарил мне несколько своих фотографий. На одной указал свой индийский адрес, и приглашение в гости.  В Индию, естественно, я не поехал потому как в семидесятые годы двадцатого столетия - это было равносильно полёту на Луну. Ну а потом, когда открылись дороги во все страны, актуальность такого приглашения потерялась за давностью лет.

                -4-
        В конце второго года службы на флоте, осенью, я был назначен старшиной команды машинистов - трюмных  сдал экзамен на первый класс, принял под своё начало молодое пополнение трюмных, мне было присвоено звание старшина первой статьи. За добросовестное выполнение мною своего воинского долга, командир корабля Демидов Николай Георгиевич, в качестве поощрения направил моим родителям благодарственное письмо. ЦК ВЛКСМ наградил меня почётной грамотой, с вручением позолоченного комсомольского значка.  Чувствовал я себя сильным, заматеревшим мужиком, способным на серьёзные поступки.               
               
          Замполиту я сказал: «Лучше бы меня десятью сутками отпуска, с выездом на родину, поощрили». На что замполит мне ответил: «А кто служить будет».               
         Ну а в общем- то год заканчивался без особых происшествий, за исключением нескольких суток, которые экипаж просидел в лодке по боевой тревоге, в связи с событиями на советско – китайской границе.  Ходили упорные слухи о том, что из числа моряков - подводников будут создавать боевые подразделения для войны с китайцами. Морально  мы были готовы к войне и вполне осознанно ненавидели китайских агрессоров. Все уже давно забыли пропагандистские агитки про советско – китайскую дружбу на век. В тогдашней атмосфере ненависти и злобы во мне, необъяснимым образом, крепла уверенность в том, что большой войны с Китаем все же не будет. И уверенность эта, интуитивно, основывалась на наших с Индией добрых отношениях. К обучению третьего, последнего экипажа индийских подводников, мы приступили в новом, последнем году моей службы. Моего индийского визави звали Чандр. Это был молодой человек, крепкого телосложения, с чертами лица европейца и смуглой кожей индуса. С ним у меня тоже сложились дружеские отношения. Мы вместе проводили свободное время: фотографировались, как – то раз я его пригласил на пикник, который мы с моими друзьями устроили на берегу уединённой бухты, с вылавливанием чилимов, так на Дальнем востоке называют креветок, с приготовлением их в ведре на костре и с выпивкой. Уж не знаю, догадывалось  ли командование лодки об этих наших посиделках, но, думаю, замполит знал, наверняка. Однако никто ни каких замечаний по этому поводу нам не делал. Замполит мне доверял. Да и вели мы при этом себя достойно. Не случайно Юрий Николаевич – замполит, капитан третьего ранга Пахомкин, после избрания меня секретарём комсомольской организации, предложил мне обратиться в партийную организацию лодки с заявлением о приёме в партию кандидатом в её члены. Партия тогда была одна – КПСС. Я согласился.
          Несколько  слов о морепродуктах. Те креветки, что продают в магазинах, только по форме напоминают их. Но не по вкусу. Да, собственно, у магазинных и нет ни какого вкуса. У  свежевыловленных  мясо сочное, ароматное чуть сладковатое почти тающее во рту. Ловили мы их тралом. На металлическую рамку натягивалась сетка с матьнёй. За рамку привязывалась длинная, тонкая бечёвка. Кто- то один заходил подальше от берега, бросал в воду рамку с сеткой, а другой, на берегу тащил, эту снасть, на себя. Достаточно было трёх - четырёх забросов, чтобы наполнить, до краёв, десятилитровое ведро. Варили чилимов в морской воде. В те, теперь уже далёкие, почти былинные, времена вода вокруг острова Русский была чистейшая. Я и мои друзья, служившие последний год, на лодке в отсутствии офицеров, в свободное от вахт и учёбы время, были полными себе хозяевами. Так повторялось каждый год, и ни кто против такого порядка не возражал. Офицеры - потому, что старшины - дембеля, поддерживали дисциплину в экипаже, причём не за счёт  дедовщины, а за счёт своего авторитета. Матросы не возражали потому, что они знали, что будут старшинами, в положенное время, и то же станут дембелями – хозяевами  лодки.  И ещё, все понимали, что самый страшный враг не вне лодки, а внутри экипажа. Обиженный  подводник, затаивший злобу, и есть самый страшный враг для всего экипажа. В подводном положении достаточно открыть любой запорный вентиль забортной воды, чтобы затопить лодку или сунув отвертку в распределительный щит, устроить пожар, да просто поджечь промасленную ветошь, в лодке, в подводном положении, чтобы погубить лодку вместе с экипажем. Поэтому ни какой дедовщины в моё время, на действующих лодках, не было. И ещё о морепродуках. Как- то возвращаясь на базу в надводном положении, после выполнения очередной задачи, лодка в море встретила краболов. Моряки с краболова угостили нас свежевыловленными королевскими крабами. Кок сварил их на камбузе лодки и у команды, в обед, был пир. Мы вытягивали из полуметровых клешней крабов восхитительные, толстые жгуты белого крабьего мяса и медленно поглощали его, смакуя. Ничего более вкусного ни до, не после я не пробовал. Даже, свежевыловленные  чилимы не могли по вкусу сравниться с этим восхитительным мясом.
          А на берегу, когда мы с друзьями устраивали  пикники и  варили свежих чилимов, Сашка Мирошник приносил с собой спирт. Я у него спрашивал, где он берёт его? Он отвечал, что доит торпеды. Я ему не верил. Однако спирт и у него, и у других торпедистов - годков был всегда.
        Обучение третьего экипажа индусов шло своим чередом. За теоритическими занятиями следовали выходы в море. Очередной поход лодки в составе двух экипажей: советского и индийского, был предпринят с целью отработки глубоководного погружения. Прежде чем выйти в море экипаж лодки должен провести её дифферентовку, то есть на перископной глубине перераспределить в дифферентных цистернах воду так, чтобы лодка смогла погружаться в море на ровном киле. И вот командир лодки капитан второго ранга Демидов Николай Георгиевич отдаёт команду погружаться на перископную глубину, и лодка начинает погружаться, но лишь только своей носовой частью, а корма остаётся торчать над поверхностью вод залива «Петра Великого». Двусмысленность положения заключалась не только в том, что в глазах подводников – индусов действия советского экипажа могли выглядеть непрофессиональными. Несмотря на отданные команды перегнать часть воды из носовой дифферентной цистерны в кормовую и дать пузырь в носовую цистерну главного балласта, корма ни как не хотела погружаться и упорно торчала над водой на глазах у всего Владивостока, а, следовательно, и у командования флота. И эта двусмысленность пикантного положения лодки была курьёзнее всего. Командир посмотрел на меня и все кто, находился в это время в центральном посту, тоже уставились на меня. Я понял, что спасти честь своего экипажа и своего командира я, должен, во что бы то - не стало. Во время погружения хождение по отсекам лодки строжайше запрещено. Мне ни чего другого не оставалось, как испросить разрешение командира проследовать в корму. Такое разрешение я получил.
         Направляясь, в кормовые отсеки, я уже представлял, что могло произойти. По всей вероятности, система гидравлики, которой я управлял из центрального поста, не открыла одну из кормовых воздушных захлопок цистерны главного балласта. Поэтому забортная вода не могла заполнить цистерну, и воздушный пузырь не давал корме погрузиться, хотя электронные датчики всех захлопок, выведенные в центральный пост, исправно сработали, сигнализируя о том, что все захлопки открылись.  В шестом, моторном, отсеке  я увидел матроса Махнёва, тщедушного первогодка, с ключом, которым отрывают захлопки вручную, если не сработает гидравлика. 
           Ключ этот был, не намного ниже, матроса и весил не многим меньше его. Глаза матроса были полны слез. Он виновато смотрел на меня, хотя винить его было не за что. По специальности он был электрик, а по боевому расписанию  должен был выполнять работу трюмных, поскольку в шестом, моторном отсеке трюмным быть не полагалось, там находились только электрики, которые в трюмном деле мало что смыслили. Поэтому я молча взял у него ключ и с трудом открыл захлопку. Лодка, утробно ухнув, полностью погрузилась в воды залива.
               
                -5-
          Я был горд собой и, возвратившись в центральный пост, встретил восторженный взгляд Чандра. Правда, все остальные не обратили на моё появление в отсеке, ни какого внимания. Все были заняты делом.  Лодка вышла в открытое море и приступила к выполнению задачи по глубоководному погружению. Чем глубже лодка погружалась, тем ощутимее, внутри ее, чувствовалось присутствие глубины вне её прочного корпуса.  На подволоке появилась испарина, трубы покрылись изморозью, всё явственнее слышалось потрескивание прочного корпуса. И когда на глубине двухсот пятидесяти метров нервы у всех были на пределе, по системе громкой связи  « Каштан» из шестого отсека хлестанул по нервам вопль о поступлении в отсек забортной воды.  Командир незамедлительно скомандовал боцману всплывать, а мне - продуть цистерны главного балласта. Лодка всплыла, и командир снова отправил меня разбираться с шестым отсеком. « Ну, Махнёв, если опять ты, ушибу пацана, - зло думал я, направляясь в корму лодки. В шестом отсеке, рядом со злополучной захлопкой, я увидел мокрого, и окончательно потерянного, матроса Махнёва. Взглянув на несчастного парня, я перестал злиться, и поинтересовался у него: « Что случилось?»                « Я начал подтягивать сальник у захлопки, потому что сальник стал подтекать,- ответил матрос,- а крышку у него сорвало». 
          « Так ты что же на глубине его подтягивал?»
           « Ну да, на глубине. Да я…»
           « Головка ты от буя,- прервал я его,- быстро в пятый отсек за Орловым. Пусть он несёт сюда лерку и новые гайки». Махнёв понял, что расстрел откладывается,  с энтузиазмом бросился выполнять моё распоряжение. Нарезав на болтах захлопки резьбу, заменив набивку сальника и прикрутив новыми гайками крышку сальника, я приказал Вовке Орлову нести вахту в шестом отсеке до возвращения лодки на базу. Вернувшись в центральный пост, я доложил командиру об устранении неисправности, а так же о том, что Орлов будет нести вахту в шестом отсеке до возвращения лодки на базу. Командир кивнул, одобрив мои действия. Поскольку задача по глубоководному погружению была выполнена, лодка вернулась в бухту Парис, на Русский остров.
               
       Как это часто бывает в жизни, не заметно закончилось лето и, подкралась четвертая осень моей воинской службы.  Снова, пронзительный дальневосточный октябрь, бередил душу. Я иногда выходил на пустынный пирс бухты Аякс, дышал морским воздухом, смотрел в голубую даль и вспоминал о доме, о родителях. Иногда мне казалось, что никакой другой жизни, кроме этой, у меня и не было вовсе, и что я начал забывать родителей. Я прогонял такие мысли и всё чаще задумывался о скором дембеле. В октябре завершился мой кандидатский стаж пребывания в партии и меня с тремя рекомендациями коммунистов, в том числе рекомендацией замполита, приняли в партию. Замполит предложил мне остаться на сверхсрочную службу, с направлением меня в школу мичманов. Я промолчал, с обидой вспоминая его ответ о моём отпуске.    Подумал: «Если бы побывал дома, то может быть и остался дальше служить».               
                Закончилось обучение третьего, последнего экипажа индийских моряков – подводников. Предстояло прощание с Чандром. Мне было грустно думать об этом и о том, что вскоре надо будет навсегда проститься с лодкой, ставшей мне родной, до последнего винтика.  Утешала только мысль о скорой встрече с родителями, с домом. Перед тем как проститься с нашим экипажем, офицеры - индусы переписали наши фамилии. Старшины команд без утайки назвали свои и фамилии своих подчинённых. Что тут началось! Замполит ругал нас, не скажу что последними словами, но словами крепкими. Он полагал, что перепись нашей команды индусами производилась со шпионскими целями.  На меня снизошло какое – то озарение и я ему спокойно возразил: « Товарищ капитан третьего ранга, ну чего напрасно волноваться, индусы переписали наши фамилии для того, что бы вручить нам подарки».  Почему у меня возникла  мысль о подарках, я не знаю, но так оно и получилось. Подарки, на мой взгляд, были несколько странными. Кому- то подарили обеденные ложки, кому- то другие небольшие бытовые предметы. Мне вручили пепельницу, довольно изящную и достаточно увесистую,  не большую вещицу. Я не курил, и пепельница эта, мне была без надобности. Сашка Мирошник попросил её у меня: « Ты же всё равно не куришь, зачем она тебе, а я курю,- сказал он. Я подумал: « А, действительно, зачем она мне». И  отдал ему этот подарок моих друзей индусов. Прощаясь со мной Чандр  спросил: « Ну как тебе наш подарок?»  Я пожал плечами. Чандр посмотрел на меня недоумённо, а потом воскликнул: « Да ты хоть знаешь, что пепельница золотая?»
               
          Я тепло простился с Чандром.  Он вместе с  экипажем улетел в Ленинград получать построенную, для Индии лодку. Сашка Мирошник демобилизовался и укатил в свою Находку, а я остался ждать своей очереди на дембель. Но его задерживали. Как- то замполит снова предложил мне остаться на сверхсрочную службу, уже с перспективой поступления в военно-морское офицерское училище. Я отказался. Он больше не говорил со мной об этом, но и домой меня не отпускал. Однажды, уже в конце ноября, когда лодка стояла у пирса Дальзавода, я сидел в старшинской каюте четвертого отсека вместе с Генкой Тижиным, которого тоже не отпускали домой. Мы говорили о демобилизации, вспоминали своих родных, наших одногодков, которые демобилизовались и давно уже были дома. От неопределённости на душе было тяжко. В каюте командира БЧ- 5, которая так же находилась в четвёртом отсеке, через переборку от старшинской, стукнула дверь. В каюту вошёл Владимир Павлович, мой непосредственный командир. И я не громко, но так, что бы слышал командир БЧ Григорьев,  говорю Генке: « Если меня не отпустят домой, уйду в самоволку, напьюсь и попаду на губу». Эта ли моя угроза или, что то другое подействовало, но меня и ещё  четырёх моих одногодков, с которыми я призывался в одно время, демобилизовали последними  уже декабре 1969 года. Новый 1970 год я встречал дома.
               
         Теперь, спустя десятилетия, с теплотой вспоминая годы своей юности, думаю: « А ведь хорошо все же, что у каждого человека, есть в жизни период, пусть может быть не продолжительный, когда бывает не важно, есть в этом мире золото или нет его вовсе. А важными бывают совсем иные ценности». Жалел ли я что отдал золотую безделицу человеку, в общем- то для меня постороннему, и не пытался ли вернуть её себе? Вернуть не пытался  и, пожалуй, что не жалел. Ну, может быть, самую малость.