Люси

               
 
               
     Моя дочь Оля, добрая, милая  девочка, любящая животных,  в течение многих лет  просила у нас, родителей, разрешения завести собачку, но мы неизменно ей отказывали. Мы с Оксаной, моей женой,  были убежденными противниками содержания животных в квартире.  Нас страшили и  каждодневный уход за ними, и неприятные запахи, и шерсть. 
      Я был убежден, что дочь может обойтись без собаки. 
    Но когда наш брак  с  Оксаной  дал трещину, и мы подали на развод  (Оле в это время  исполнилось двенадцать  лет),  моя позиция изменилась. Я решил, что теперь надо разрешить дочери завести щенка, чтобы он отвлек  ее от тяжелых  переживаний, связанных с  разводом.
  - Оля, - обратился я к дочери. – Ты давно хотела завести щенка.  Я не против. Поговори с мамой. Может, и она согласится…
  Дочь поговорила с Оксаной. Та по-прежнему возражала. Но ради дочери я решил пойти ей наперекор.
   Оля простудилась, сильно заболела. Подозревали воспаление легких.  Ее положили в больницу. Кололи   антибиотики. Я решил, что именно сейчас ей как никогда нужна моральная поддержка.
     В субботу я пошел на рынок животных, чтобы присмотреть собаку для дочери.
   Я проходил вдоль ряда щенков разных пород. Меня привлек  грустный   человеческий взгляд крупного,  черного с белой грудкой  щенка, лежавшего  в клетке.   Я остановился. Большая,  похожая на медведицу гризли женщина лет пятидесяти пяти, стоявшая за клеткой,  зычным голосом сообщила мне  информацию о щенке:
   - Девочка. Больше трех месяцев. Помесь двух пород - спаниеля и пуделя.
    Признаки спаниеля – большой белый живот, черная шерсть -  были в ней  представлены, а вот от пуделя мне ничего обнаружить в ней не удалось. Подозреваю, что женщина просто пыталась втереть мне очки, чтобы повысить рыночный статус собачки.  Скорее всего,  ее отцом был какой-нибудь  пес-бродяга. Собака мне понравилась, и мне было безразлично, что она дворняжка.   Женщина готова была отдать ее «в хорошие руки за 30 рублей». 
    Я сказал, что собака предназначается не для меня, а для дочери и что, прежде чем взять ее, мне  нужно посоветоваться с будущей хозяйкой.
  - Придем к вам часа через два, - сказал я.
  Женщина дала мне  визитку с двумя  номерами телефона – домашним и мобильным. 
   Я побежал за Олей в больницу. Всю дорогу я боялся,   что кто-нибудь нас опередит и заберет собачку себе.
   Я поднялся на третий этаж,  зашел в палату. Дочь была в комнате одна. Взволнованным голосом я рассказал ей о собачке. У нее загорелись глаза.
- Это девочка, - сказал я.
- Я всегда хотела мальчика иметь, - огорчилась дочь.
- Женщина сказала, что для девочки лучше самка.
- Да? Ну, тогда пойдем.
   Она не стала ждать медицинские  процедуры. Мы помчались на рынок. По пути обсуждали, как назовем собачку, перебирали клички. Ни одна кличка нам не нравилась. К 12 часам мы пришли на рынок. Увидев собачку, Оля, как я и ожидал, сразу пришла в восторг от нее.
   -  Собака хорошая. Ест все подряд: гречневую кашу, остатки со стола, - расхваливала торговка собачку.
  - Метут все подряд, - подтвердила  соседка, стоявшая рядом.
     Опасаясь, что мы разочаруемся в собачке и передумаем ее брать,  медведица гризли обозлилась на соседку и злобно зарычала на нее. Та смутилась.
- Наоборот, я хвалю.  Это ж хорошо, что ест все подряд, - сказала она в свое оправдание.
 Я понимающе кивнул головой:
    - Да, неплохо. 
   Я  заплатил хозяйке 30 рублей и взял собачку на руки. Ее маленькое тельце тряслось, от страха и неизвестности.
   - А как вы зовете ее? – спросил я  медведицу гризли.
   - Люси.
   У меня в груди шевельнулось радостное чувство: мне понравилась кличка.    
     Мы с Олей переглянулись.
   - Оставим! – решили мы.
     Я передал собачку дочери, которая была на седьмом небе от счастья.   
  На рынке мы купили для собачки ошейник и ремешок и пешком направились домой.  Сначала Оля несла Люси на руках,  бережно  прижимая ее   к себе, а потом я посадил питомицу в сумку.
   Когда мы проходили через большой двор, я решил испытать собачку.
- Давай выпустим, - предложил я. – Посмотрим, побежит ли она за нами или пойдет назад.
    Я вытащил собачку из сумки, поставил ее на землю. Мы с Олей пошли дальше. Люси постояла немного в раздумье, а потом медленно, нерешительно потрусила вслед за нами.
    Пришли домой. Занесли Люси  в комнату Оли.  Собачка забилась  под стол, положила голову на пол.  Глаза ее были очень печальными. «Бедняжка!  Сколько пришлось ей вынести испытаний!» - подумал я.
  Весь остаток дня мы возились с нею. За день она освоилась у нас дома, немножко повеселела. Несколько раз Оля ходила гулять с нею на улицу.
     С питанием возникла проблема. Суп, гречневую кашу, вопреки заверениям бывшей хозяйки, Люси  есть не стала. 
    Мы сходили в магазин, купили пакетик собачьих мясных консервов.   
      Собачка проглотила  мясные катышки, но гречневую кашу есть не стала.
    - Слухи о ее всеядности сильно преувеличены, - сказал я дочери, перефразируя известное высказывание Марка Твена.
      Мы боялись реакции Оксаны.  Она пришла домой, взяла собачку на руки и долго гладила. Эта сцена меня разжалобила,  и я поторопился уйти в свою комнату.
   Я страшно не люблю холериков – и людей, и животных.  Мне очень понравилось, что Люси вела себя спокойно, ходила по комнате медленно, тихо. Меня умилял ее длинный, похожий на веревку хвост.   
     Я  заснул довольно рано, примерно в половину двенадцатого, но вскоре меня разбудил шум. Я открыл дверь: в коридоре горел свет, Оля с Люси на руках направлялась к выходу.
   - Разбудил меня: встал на задние ноги. Пописал немножко, - сказала дочь и скрылась за дверью. 
    Часы показывали половину первого ночи. «Началось!» - подумал я мрачно.
     Я не мог оставить дочь  одну в наше неспокойное время. Я быстро оделся и вышел на улицу. На улице было темно. Оля сидела на корточках возле скамейки. Рядом с нею резвилась Люси, черная, как  ночь.
  - Не хочет писать, - сказала Оля. 
   Я сел на корточки. Мы стали ждать, когда Люси справит малую нужду, но собачка  медлила.
    Возле угла дома во мраке ночи показался  силуэт мужчины. Во тьме мерцал огонек его сигареты. Мужчина издавал какие-то глухие угрожающие звуки.
     Наконец, собака присела на задние лапы, справила малую нужду. Мы направились к двери.
   - Подождите, - услышал я хмурый враждебный голос мужчины, когда мы подходили к двери. У нас не было желания ни разговаривать с ним, ни впускать его в свой подъезд.
     Мы шмыгнули в дверь. 
    Оля с Люси скрылись в своей комнате и затихли.
   Я пришел в свою комнату, лег в постель, но  не мог заснуть. В голову лезли мрачные мысли. Я понял, что проблем со щенком  столько же, сколько с новорожденным ребенком, и что теперь нам придется забыть о ночном покое. Я переживал, что теперь собака будет будить нас каждую ночь, и корил  себя за то, что был инициатором ее приобретения.  Более всего меня ужасало то, что из-за меня  Оля подверглась серьезной опасности.
     Чтобы заснуть, я то включал телевизор, то выключал его,  то включал свет, брал в руки книжку, то клал ее на пол возле кровати, выключал свет. Ничего не помогало. Я заснул часов в пять утра, не раньше. А утром, в восемь часов меня снова разбудил шум в коридоре.
    Лицо дочери  было бледным, изможденным. Оказалось, что Люси разбудила ее в шесть часов – она встала на задние лапы и поскребла  когтями руку дочери.
    Затем она немного пописала на пол, а потом они вдвоем играли, а  в семь часов Оля вышла с нею на прогулку, гуляла час. После прогулки Люси заснула под кроватью, прямо на голом полу.     Я разбудил ее, положил на кровать. Она посмотрела на меня благодарно и несколько раз лизнула в лицо. Она была такая милая, такая ласковая. Я  погладил ее  по головке и простил ей бессонную ночь.
    Люси постоянно  чесалась. Оля обнаружила в ее шерсти много блох.
   - А ведь блохи – разносчики инфекции. От блох мы сами можем заразиться какой-нибудь гадкой болезнью, - сказал я дочери.
   Мы  сходили с нею в магазин и купили антиблошиные  шампунь и ошейник.
    Вернувшись домой, мы  посадили  собачку в ванну.  Шампунь был неприятным. Люси  сопротивлялась. Но мы проявили настойчивость и тщательно промыли ей шерсть. После купания мы надели на шею антиблошиный ошейник.
    На следующее утро меня разбудил скрип двери. Оказалось, что Люси привычным способом разбудила дочь, и теперь они шли на прогулку. Часы показывали 6 часов. Это такое время, когда маньяки не дремлют. По статистике они как раз утром нападают на людей. Я не мог допустить, чтобы дочь подвергалась опасности. Пришлось и мне  вставать с постели и идти вслед за ними. 
     За день Оля гуляла с собачкой раз шесть. В последний раз она отправилась с  Люси во двор часов в десять вечера. В это время было уже темно, а значит, опасно. И пять я вынужден идти с ними. Дочь  играла с Люси, а я   сидел на скамейке, ждал, когда они пойдут домой.
   И так проходил каждый день.
    Один раз стоим мы втроем  на тротуаре возле нашего подъезда. Собачку отпустили с поводка. Она радостно носилась вблизи нас. 
И тут вдоль дома  едет легковушка, правда, на небольшой скорости.  Люси выскакивает на дорогу.  Я в ужасе кричу:
   - Назад, Люси, ко мне!
   Но она не обучена выполнять команды. Не понимает, что мне от нее нужно. Остается на дороге.  И тут дочь бросается к ней,  чтобы спасти. Шофер резко затормозил. 
      Дочь не пострадала, но расстояние  от машины до нее было метра два, не больше. Могла попасть под колеса. У меня сразу испортилось настроение. В голову полезли мрачные мысли: «А вдруг бы водитель  не успел затормозить! Дочь могла бы погибнуть. А виноват был бы я. Это ж я  эту собачку принес, не научил Олю обращаться с нею».
   Люси создавала нам еще одну серьезную  проблему: тяжелую нужду  она справляла только дома, в квартире. На улице ты хоть час, хоть два гуляй,  терпит. Только приведешь ее домой, она тут же навалит огромную кучу.  У нее были какие-то перевернутые рефлексы.
    Видимо, в ее прошлой жизни ее никто не выгуливал,  она постоянно находилась  в закрытом помещении  и привыкла в нем справлять нужду. Она решила, что облегчать животик  можно только в доме, а на улице категорически запрещено. 
    С Оксаной происходили постоянные ссоры. Мы же завели собаку вопреки ее воле, и теперь каждый раз, когда видела на полу  оставленную Люси кучу, она считала нужным с чувством оскорбленной добродетели сказать:
   - Убирайте немедленно. Я вас предупреждала. Вы видите…
    И долго ругалась. 
   В основном убирала дочь. Люси же с каждым днем оставляла куч все больше и больше. Придешь с улицы, она  справит нужду. Через полчаса еще раз. А потом через следующие полчаса еще раз. В чем причина такой «продуктивности» мы не знали. Видимо, мы ее просто перекармливали. 
   С одной стороны, Люси доставляла нам много хлопот, но с другой стороны, приносила немало радости.
  Возьмешь ее на руки, погладишь. Она ушки опускает и такой симпатичной становится. Все пытается тебя лизнуть.  Мне нравилось держать свою ладонь на ее выпуклом животике.  Такое чувство возникало, будто саму  жизнь ощущаешь.
   Стоило  поставить ее на землю, она сразу поднимала ушки, и они становились похожими на локаторы. Миловидность исчезала, зато появлялась  энергия, жизнерадостность,  любопытство.
   Она была доброй и доброжелательной, она любила всех:  и людей, и собак, и кошек.  Кошек во дворе было много. Одни из них позволяли ей себя обнюхивать. Другие не понимали ее добрых намерений, чистоту помыслов.
   Как-то гуляем с нею. Она  направилась к черному коту, сидевшему возле скамейки. Такая любопытная, беззлобная. Идет к нему, виляет хвостиком - знак подает, что у нее самые дружеские намерения.  Кот, огромный, мощный – не кот, я прямо-таки тигр какой-то, издает рычание и предупредительно машет перед ее носом лапой  – когти у него огромные, страшные. Люси продолжает к нему приближаться, не понимает, какой опасности подвергается. Еще мгновение, и кот снесет ей нос. Кричать на нее бесполезно: не поймет.  Тогда я схватил подвернувшуюся под руку пустую пивную бутылку и бросил ее в сторону кота.  Бутылка упала возле кота, как я и хотел. Испугавшись грохота бутылки, кот бросился наутек. Люси была спасена. 
   В другой раз Люси решила обнюхать кошку, о силе и смелости которой во дворе ходили легенды (как-то она напала на огромного породистого пса, и тот, воя от боли, позорно бежал от нее, как заяц).  Кошка, мощная,  зеленоглазая, с длинной ухоженной изумрудной шерстью,  настоящая красавица, сидела возле подъезда. Люси направилась к ней. Кошка издала предупредительное урчание и когтистой лапой   провела по воздуху: «Не подходи». Собачка же продолжала приближаться к ней.   
   На этот раз я уже  знал, как поступать в такой ситуации.  Для отпугивания кошек  я носил с собой пустую бутылку.  Бросок, и кошка в страхе убежала.
     Я не знал, как отучить собачку  от обнюхивания опасных животных.
  Было заметно, что Люси  всей душой  полюбила и меня и дочь.
  Начался учебный год. Я приходил домой раньше дочери. Люси просилась на улицу: смотрела мне в глаза, лаяла своим нежным голоском, виляла хвостом, подходила к входной двери. Я не мог ей отказать. Мы выходили во двор.    Как только в поле зрения появлялась Оля, Люси опрометью бежала ей навстречу. Дочь садилась на корточки, и Люси прыгала ей прямо на колени и начинала лизать лицо.    
    Оксана  продолжала брюзжать на нас, требовала, чтобы мы искали Люси новых хозяев – таких, у кого есть частный дом. Но я заметил, что и она тоже по-своему привыкла к собачке. Иногда она брала Люси на руки, гладила ее по головке. Люси, ласковая, умненькая, прижималась к ней, как ребенок.
   Вдруг у меня обнаружилась аллергия. Тоненькая шерсть Люси летала по всей квартире, попадала мне в нос и раздражала слизистую оболочку.  Нос постоянно   чесался. С каждым днем зуд становился все сильнее.  Меня охватило отчаяние. «Боже мой, что делать? – думаю. – Ну, неделю мог бы терпеть, ну месяц, но всю жизнь  -  не могу. Собачка ведь маленькая, ей жить лет пятнадцать. Неужели я обречен на такую жизнь? Что делать?»
   Выяснилось, что Люси не меланхолик, а настоящий холерик. Она носилась по квартире, как метеор.  Страшно любила поиграть. Выходишь в коридор, она набрасывается на тебя. Кусает за ноги. Не больно. Она же играет.  Но одни брюки, в которые она впилась зубами,  порвались. Чтобы не допустить порчу других брюк, я начал отбиваться от Люси. Но бить я ее не мог: жалко было. Я отталкивал ее руками. Тогда она стала кусать  мне руки – не сильно,  но  зубы у нее были острые, как иглы. Надавила ими на палец, смотришь,  а уже кровь течет. Думаю со страхом: «А вдруг она бешенством заражена. Да мало ли где она раньше жила! С какими собаками!  Достаточно одного укуса. И заболела».
   Люси обожала играть с тряпкой. Хитренькая, она умела уговорить меня поиграть с нею. Подходит к тебе… даже не подходит, а подползает к тебе на брюшке и всем видом – взглядом,  движениями - показывает, что ей хочется   погоняться за  тряпкой.
  Берешь тряпку. Тянешь ее по коридору. Она с бешеной скоростью носится за нею, и как бы быстро ты не тащил ее, обязательно    схватит ее зубками и тянет назад. Между нами начинается борьба. Она борется самоотверженно, до победного конца.
  Раньше, когда заканчивались занятия, я гулял, ходил в гости к товарищам. Теперь же бежал домой, чтобы кормить Люси, выгуливать ее. Я уставал.
   Оксана продолжала возмущаться. Каждый день приходилось выслушивать ее брань.
     Смотрю, что дочь не справляется со своими обязанностями. Постоянно не  досыпает, устает. Похудела  на три килограмма.  Люси так много времени отнимала у нее, что она   забывала поесть сама, не успевала делать уроки, стала получать двойки.
   
    После очередного скандала жены, я решил вернуть щенка бывшей хозяйке.  Начал осторожно уговаривать дочь.
- Нет, - сказала она, но я заметил, что у нее есть сомнения, нет полной уверенности, что собаку надо оставить.     Я продолжил ее уговаривать.
      - Оль, в порядке компенсации я куплю тебе с получки  роликовые коньки, велосипед. 
   - Нет!
  Тогда я прибег к последнему аргументу:
   - Видишь, мама каждый день ругается. Каждый день ссора. Если мы не вернем собаку хозяйке, у твоей матери окончательно испортится характер.  Ты не думай, что через месяц два она перестанет устраивать скандалы. Она ж будет вести себя точно так  и через год и  через два. Ты представляешь, какой  станет твоя мать, если  мы оставим собачку у себя?
  Оля застыла, задумалась. Чтобы  закрепить успех, я прибег к решающему аргументу: 
  - Обещаю тебе: если собаку никто не возьмет, мы заберем ее назад.  А чтобы тебе не было скучно, я куплю тебе два… нет, три хомячка…      
   Дочь, наконец, согласилась.
   Теперь надо было переговорить с бывшей хозяйкой Люси – медведицей гризли.  Этот разговор не сулил мне ничего хорошего: я предвидел, какой  гневной будет ее тирада.
    Звоню, представляюсь, напоминаю: 
   - Мы у вас взяли  Люси.
  Перехожу к неприятной части разговора:
- Извините.  Не получается. Выяснилось, что у меня аллергия на шерсть. Не справляемся с собачкой. Просим вас взять назад.
- Да вы что, с ума сошли? - громко зычным голосом рявкнула она. -  Я уже ее бывшей хозяйке сказала, что  ее пристроила.   
    - Да нам ее самим жалко. Мы ее любим. Но у нас не получается, - сказал я виноватым тоном.
      - Ну, ладно, приносите!
      - Когда?
      - В субботу я выхожу на рынок. Приходите часам к десяти. 
 
    До субботы оставалось еще три дня. Мы расслабились. Кормили Люси как на убой. Стали позволять ей все.  Когда она справляла в комнате нужду, не ругали ее, а молча убирали.
  Люси нас еще больше полюбила.  Выйдешь с нею во двор.  Она стоит возле тебя и лает на чужого человека своим детским щенячьим голоском, защищает тебя.
  Она стала родным, близким существом. 
   Жалко было ее до боли, а день расставания приближался. «Как я ее понесу? – думал я. - Как? Не знаю.   Я ведь ее люблю,  как ребенка. Она стала дороже  многих людей».
    Наступила суббота. Пришло время расставания. Оля ушла в школу.
    В этот день Люси превзошла себя: за два часа она сходила по тяжелому три раза.
    Она  почувствовала что-то. Во всяком случае, если раньше она обычно лежала в своей комнате под столом, то теперь вдруг легла у входных дверей. И  глаза у нее были печальные-печальные, как в первый день   ее пребывания у нас.
    Оксана  взяла ее на руки.
   - Что ж ты такая печальная. Ты ж на нас не обижайся…
     Люси словно понимала, что последний день находится в нашей квартире.
«Почему она такая печальная, - недоумевал я. -  Я же не мистик. В сверхъестественное не верю».   В голову мне пришло такое объяснение: «Она увидела большую черную сумку, в которой я принес ее с рынка и в которой собирался нести ее назад.  Видимо,  эта сумка вызвала у нее неприятные воспоминания».
    Я положил в   сумку шампунь, веревочку, ошейник, ошейник от блох – все, что мы уже приобрели для нее, затем посадил в нее Люси. Она с трудом поместилась в нее, так как за две недели  увеличилась раза в полтора. 
    Когда мы вышли на улицу, она сразу оживилась. Сначала из сумки высунулась ее голова,  а потом  сама Люси  прыгнула на землю и сразу  повеселела. Я понял, что в сумке она не хочет находиться ни одной минуты. Я прикрепил к ее шее поводок, и мы  пошли на рынок. Собачка бежала впереди, я следовал за нею. Она уже забыла о своих неприятных переживаниях. В ней проснулся интерес к жизни, к миру.  Она обнюхивала каждую встречную собаку, лезла к кошкам.   
   Она чувствовала себя бодро,  все время бежала.  Когда мы шли  по тротуару вдоль  рынка,  она  в четвертый раз за утро     справила нужду. В эту самую минуту с совком и с веником появилась уборщица -  женщина немолодая, грузная. Я подумал, что она сейчас наорет на меня. «Вы что, - скажет, - собаку водите».
    Я напрягся, хотел извиниться и предложить женщине денег в порядке моральной компенсации. Но уборщица по-доброму сказала Люси:
  - Ах ты, шалунья, ты что тут наделала, что  натворила!
   Опустила вниз совок,  сделала несколько движений веником,  и содержимое савка вскоре оказалось в ведре.
  Мы же с Люси двинулись дальше.   Только дошли до туннеля, который ведет на рынок, она вдруг уперлась всеми четырьмя ногами, и ни в какую дальше идти не хотела.  Словно почувствовала, что приходит конец ее счастливой жизни. 
     Видимо, она запомнила этот рынок как нечто неприятное, связанное с отсутствием свободы.
    Пришлось взять ее на руки.  Несу ее, хотя самому жаль ее до боли.  Приближаюсь  к хозяйке. Я боялся, что не узнаю ее,  но узнал  легко. Да и она сама увидела собачку и зовет ее: «Люси, Люси!» - правда, мрачным, сардоническим голосом.
  Я  передал ей собачку, поводок,  шампунь, ошейник от блох. Затем дал ей пятьсот  рублей.
  - Да зачем мне деньги? Зачем шампунь? - буркнула хозяйка.
  - Как зачем? За то, что мы доставили вам кучу хлопот. Извините нас. Так получилось…
   Тут ее соседка говорит ей:
  - Не хочешь шампунь. Давай мне.
    Это в мои планы не входило. Я для Люси отдавал. А если не ей, то я бы  тогда  лучше Паше Травкину отнес. Но хозяйка, слава богу,  ничего соседке не отдала. Оставила себе. Это меня успокоило.
  После того, как хозяйка получила от меня деньги, выражение ее лица несколько смягчилось. В голове у меня мелькнула догадка: «Возможно,  ее раздражение, ярость была вызвана еще и тем, что она подумала, будто я хочу забрать у нее  тридцать рублей, которые я давал ей  за собаку».
   - Если Вам не удастся ее пристроить, мы у вас заберем ее, - сказал я хозяйке.
  На душе было  тяжело. Я  со слезами на глазах смотрел на  Люси, которую держала на руках хозяйка.   Сделал шаг назад,  вижу, что всей душой собачка стремится ко мне. Я отошел от нее на несколько шагов, обернулся. Она маленькая такая, черненькая….  На ее мордочке  застыл ужас, смертельная тоска. Я прочитал в ее глазах мысль: «Неужели ты уходишь? Неужели ты меня бросишь? Я же так любила вас».  У хозяйки она прожила два месяца, у нас только две недели, но всей душой она стремилась ко мне. У меня был импульс взять ее и уйти вместе с нею.  Но я взял себя в руки. «Нет, нельзя, нельзя брать. Надо   слушать голос разума, а не жалости. Сколько раз из-за жалости я попадал в тупик! Жалость губительна. Пожалеешь, а потом всю жизнь страдаешь».
    Я пересилил себя и пошел, пошел…Мне надо было зайти на рынок, купить кое-какие продукты. Но я забыл обо всем. Я куда-то шел, но ничего не видел: глаза у меня затуманились от слез. Комок подступил к горлу. Казалось, маленькое существо – собачка. Увидел бы на улице, прошел бы мимо. Но когда она у тебя пожила, когда ты к ней прикипел душой, когда ты знаешь, что она тебя любит. Невозможно… У меня было такое чувство, будто я потерял   любимое существо,   ребенка. Иду и ничего не соображаю. Дошел до парка и только здесь вспомнил, что мне надо на рынок. Вернулся, но стороной обхожу место, где животных продают. Боюсь увидеть Люси. Наверняка хозяйка посадила Люси в железную клетку, чтобы найти очередного «покупателя». 
      Купил продукты. Подавленный, пришел домой.
   Вернулась Оля из школы. Сидим, обсуждаем с нею судьбу Люси. Жалко, что потеряли. А другого выхода нет.
    - Может, заберем назад, - сказала Оля.
     - Да нет уж. Раз уж самое страшное позади, теперь уже пусть она там.   
   
      Несколько дней подряд мы только о ней думали, говорили. Как она там, сидит…в клетке.
  Спустя четыре дня Оля  решила позвонить торговке.
  - Если никто ее не забрал, мы возьмем ее назад, - сказала она. – Помнишь,  ты обещал?
   - Помню. Но сейчас еще рано звонить,  - возразил я дочери. -    Позвоним через недельку. 
  - Нет, сейчас хочу, - сказала дочь и, не дожидаясь моего  разрешения, набрала номер.
      Ей ответили.  Положив трубку,  дочь  сказала,  что женщина  нашла для Люси  нового хозяина.
         Разговор  с гризли  меня немного успокоил: теперь я знал, что наша любимица жива, здорова и  пристроена.  Дочь  же  была огорчена тем, что собачку  теперь не удастся вернуть.

     Мы с Олей  много лет  не могли забыть Люси, перед которой я чувствовал себя виноватым.  Чтобы оправдаться перед собой и перед дочерью, я  убеждал нас обоих,  что у  нас не было другого выхода, что не могли мы в городской квартире - не месяц, не два, а всю жизнь - держать собаку. Но, несмотря на  убедительные доводы, которые я приводил, меня еще долго мучили угрызения совести.