Голос скрипки

                НОВЕЛЛА
               
   
               
    Чтобы уменьшить  набеги пионеров на колхозный фруктовый сад , руководство пионерского лагеря решило отвлечь  детей от сада интересным мероприятием. 
    Был организован  конкурс детского рисунка.
    Купили  несколько десятков листов ватмана. Порезали его на  листы А-4 и раздали юным художникам.  Дети  уточнили — что должно быть на рисунках?
    - Трудовой подвиг страны, - объяснили им.
    Минут через пятнадцать к старшему пионервожатому выстроилась очередь  с  рисунками-отчетами о подвиге.
    Очередь двигалась медленно. Каждый автор прежде чем сдать свой рисунок, вынужден был объяснить пионервожатому свой замысел, без чего понять изображенное на листе было трудно. Особенно это было заметно на рисунках с портретами руководителей партии и правительства. Правда, самих руководителей узнать было невозможно. 
    Предчувствуя будущие неприятности, пионервожатый хотел уже выпустить художников из их коллективной мастерской. Но правление колхоза прислало умоляющую телефонограмму с просьбой  продержать деток взаперти до полного созревания фруктов, то есть, еще дня три-четыре.
    Созревающие фрукты колхозного сада спасла суббота и воскресенье, на которые был назначен «Родительский день».
    Принесенные родителями домашние лакомства и фрукты, купленные на рынке, отвлекли детей от расхищения колхозной социалистической сбственности.      Приехавшие взрослые продемонстрировали свои кулинарные возможности, принесенными в сумках и авоськах. Администрация лагеря продемонстрировала родителям, бабушкам и дедушкам высокий духовный уровень воспитательной работы, которой дети окружены  в лагере.
    После концерта детской художественной самодеятельности, который провели под девизом «Мы — дети партии родной», родители с детьми партии  были приглашены в спортивный зал на выставку детского рисунка. «Тебе, партия родная!» - уточнял транспорант над входной дверью в зал, чтобы приглашенные не подумали, что эти рисунки дети нарисовали для гостей.
    Вскоре посетителям вернисажа стало понятно, что  родной партии  дети подарили не шедевры.
    Мои родители приехать не смогли. Были в командировке
    Я обошел почти весь зал и медленно двигался в отдаленный угол, где за сложенным спортинвентарем висело еще несколько рисунков. Народа там не было, кроме высокого худого старика с длинными седыми волосами. Он стоял против двух рисунков, скрестив на груди руки и прищурившись смотрел на них.
    Я тихо подошел и стал чуть в сторонке, чтобы не мешать ему.
    Он посмотрел на меня  и сказал:
    - Мальчик, подойди ко мне.
    Я осторожно, боком приблизился к нему. Он взял меня за плечи и поставил перед собой лицом к рисункам.
    - Такие маленькие работы нужно смотреть стоя прямо перед ними, а не сбоку...
    Я взглянул на рисунки. Лицо мое застыло от удивления, рот непроизвольно приоткрылся и я издал какой-то  звук. То, что я увидел никак не вписывалось в мероприятие, проводимое в этом спортзале.
    Здесь не было ничего из того, чем был заполнен почти весь зал. Ни заводов, с их дымящимися трубами, ни строящихся гидроэлектростанций, ни танков, ни самолетов, ни комбайнов и тракторов на колхозных полях,  ни членов правительства.
    Ничего этого не было здесь, где стоял высокий седой старик и наголо подстриженный пионер, с изумлением смотревший на два  рисунка...
    На одном из них был нарисован стол,  покрытый белой скатертью. На столе лежал разрезанный арбуз, с черными семечками в сахаристой его мякоти и несколькими кусками арбуза на белоснежном фарфоре плоского блюда. Из  ярко-красной, сверкающей сахарозой мякоти торчал  столовый нож, по ручке которого ползла пчела.
    Другой рисунок был посвящен чаепитию.
    На столе чайничек для заварки чая, сахарница, стакан с чаем и чайной ложечкой внутри. На блюдечке горка печенья. В стакан, видно, только бросили кусочек сахара и он падает еще  не достигнув дна. Так и застыл светлым пятном в коричневатости чая.
    Я смотрел на рисунки и не мог остановиться ни на одной из мыслей, роящихся в голове. Я был обескуражен новизной увиденного. Воспитанный на монументальной живописи, отражавшей трудовой героизм советского народа, я никогда не думал, что стакан, чайник, арбуз, нож и пчела на нем могут стать объектом рисования.
    И второе.
    Я был поражен, что окружающие меня вещи можно нарисовать так красиво.  Когда до моего сознания дошло, что это чудо сотворил кто-то из моих друзей-пацанов, я впервые в жизни испытал раннее не изведанное чувство творческого восторга.  До сих пор  помню, холодок внутри себя и почему-то выступившие слезы. 
    Наверное, мое  состояние понял и старик, стоявший за мной. Я почувствовал его худые пальцы у себя на плечах. Сжав их, он развернул меня лицом к себе.
    - Там — барабаны, - сказал он, показывая в заполненную народом часть зала. - А здесь...скрипки...Возможно, сегодня  ты впервые услышал их голос...
    ... С тех пор я всю  жизнь пытаюсь во всем услышать голос скрипки.
    Я не люблю ничего громкого. Ни в чем. Ни в музыке, ни в литературе, ни в чувствах. Громкость  вызывает мое недоверие. Я не верю в искренность шума. Он напрягает, но никогда не трогает меня. С ним ничего в мою душу не прибывает.
    Он бесплоден.
    Он мне -  не интересен.
    Моя жизнь — это поиск звука скрипки. Во всем. Особенно в волнующем меня.  Это, прежде всего, искусство. Мне  близки  и понятны  авторы негромкие, доверяющие мне свои незатейливые истории, размышления, переживания. Вскрики души. Рассказывающие о том, мимо чего я, возможно, прохожу каждый день. Но ты чувствуешь — это написано только для тебя.
    И мне они тем ближе, чем больше я ощущаю авторское доверие ко мне, читателю.
    Возможно поэтому мне нравятся многие бесхитростные, доверительные произведения моих коллег, написанные их талантливыми душами.