Мои деды

Сегодня праздник, который в России отмечается 9 мая, а в Европе – 8 мая. А еще 9 мая родился единственный мамин брат (семья богата была на девочек – дочерей шестеро, а сын один), а 8 мая моя подружка из Словакии, одна из первых здесь, с которой судьба свела у заглохшей машины в заснеженом парке в рождественский день, однако это совсем другая история...
О войне я знаю не из первых рук. Одного своего деда, Прокопия Елизарьевича Шадрина, я не видела вообще. Второй, Алексей Васильевич Лялин, умер очень давно, мне тогда едва исполнилось семь лет. Мамин дядя, Дионисий Иннокентьевич Никифоров, который тоже воевал, погиб на фронте совсем юным, почти перед самым окончанием войны. Его не только я, но и мама знает лишь по рассказам. Мама записала то, что ей удалось узнать о своей стороне родни, включая и сведения о военных годах, в рассказе о родной деревне: «Ангара. Татарка». Я же просто напишу, что чувствую и думаю.
Один из моих дедов прошел почти всю войну, вернулся домой покалеченный, чтобы через полгода после Дня Победы увидеть свою вторую дочь, мою маму, а еще через несколько лет, аккурат в праздник Победы, своего единственного сына. От раны своей дед так и не оправился – не столько даже раны физической, хотя и она кровоточила еще много лет после войны, сколько от раны душевной. И это сформировало всю его дальнейшую жизнь и предреченную самому себе раннюю смерть, всю безрадостную и короткую жизнь его жены, которая любила его так по-русски – сначала со страстью, потом с жалостью, – и жизнь его семерых детей. И если бы не война и не эта незаживающая душевная рана, то, наверное, и жизнь, и характеры его детей и нас, его внуков, сложились бы совсем иначе. Может быть, мы научились бы смотреть на жизнь немного проще и не ждать от нее, жизни, бед и подвохов. Может быть, нам было бы чуток легче не бояться.
Второй мой дед практически всю войну просидел в лагерях, куда был сослан как враг народа. С этим клеймом и вернулся после войны домой и рассказывать о том периоде жизни не любил, да оно и понятно – сверстники его либо вернулись с войны раненные, как мой первый дед, либо не вернулись вообще. Клеймо потом сняли, но рана в его душе тоже осталась надолго. Однако в силу природного ли своего нрава, или обстоятельств жизни, или глубины, которую сумела достичь его душа, и несмотря на то, что душевные раны предпочитал лечить старинным русским способом, – он, выпивши, не буянил, никого не гонял, и в памяти моей остался человеком необыкновенно добрым и любящим. Первенец его, мой отец, родился через полтора года после Победы. И, возможно, если бы не лагеря, через которые ему пришлось пройти, не было бы на свете ни моего отца, ни меня. А если бы и были – то были бы мы совсем другими людьми.
Это хорошо, что есть такой день в году, когда все мы вспоминаем своих предков и говорим тем, кто жив, что все это было не зря, и что мы им благодарны за жизнь, которая у нас есть. Помнить о трагедиях нужно, и не за тем, чтобы нам нести с собой пожизненно непосильную кладь горечи и непрощения. А затем, чтобы лучше понять самих себя. И своих родителей. И их родителей. И шаг за шагом учиться прощать. Чтобы кладь становилась всё легче и легче, пока не растворится прозрачным облаком в ясной синеве настоящего.

Наталия Лялина
9 мая 2013 г.
Такома, Вашингтон

На фото: Прокопий Шадрин, мой дед (фото из семейного архива)