А на море кручами шторм!

Солнце выскочив из-за облаков прокукарекало, «Доброе утро!», и скрылось, заставив зевнуть и почесать яйца. Утро! Утро специфическое, с солнцем в зените и рассвет только для меня, тоже неординарный, с шумом из окна и гомоном людей проснувшихся давным-давно. Ночная смена это страшно, но не от того, что приходится работать в темноте, а просто сны приходящие в открытые глаза, ужасны. Вроде люди рядом «шуршат», но ночь делает их  нелюдями и тени из мглы бросаясь к их ногам выкладывают мозаику потустороннего мира, мира, который создан от грехов их и тенями выложен под ногами каждого.  Под собой тени не вижу, её видят другие и стараются от меня держаться подальше, как и я стараюсь подальше держаться от них.
Сопли! Они будто слезы льются от горя и радости и нет никакого вируса в них, они лишь вода ушедших от нас грёз которые иногда заливают лицо пощипывая и разъедая заложенное нашими предками превращая в самих себя, в тех кто без всякого родового дерева хочет отдельным ростком взвиться к солнцу и уйти из дремучего леса догм, законов и прав. Достала простуда! Достали тени привязывающие гирями к земле! Достали вагоны, которые за копейки приходится выгружать каждую ночь!
А ведь вчера она мне сказала, «Люблю! Подожду!»! Сидя на ящике со стаканов водки в одной руке и покручивая дырку разорванных чулок пальцем другой, Лиза сказала это вполне серьёзно, без всякого пафоса своей беспечности и можно сказать вполне правдиво, будто давно хотела это сказать. Я ей ничего не ответил, а просто встал и пошел домой, в мой маленький мир успокоения души, где открыв альбом смотрел на лица погибших друзей, которым тоже когда-то их жены и подруги говорили, «Люблю! Подожду!».
Откуда Лиза узнала, что я больше не приду на вагоны? Откуда стрелочница переезда могла узнать об этом? А может ей об этом сказала моя тень, Лиза глазастая и вполне могла прочитать её под моими ногами?!! Но разве можно прочитать смерть?
У парабеллума иноземный звук выстрела и сейчас он лежит в помойном ведре уступив своё место убийцы тетешнику, родному и не страшному, из которого не в падлу будет себя и убить. Странно! Родное осталось только в не живом, а в живом родное и не хочется видеть!
А на море кручами шторм!