Матрёнина радость

Вениамин  Александрович, ты уж, пожалуйста, как-нибудь поаккуратнее там, после некоторого молчания проговорил Пётр Иванович, дружески держа локоть провожаемого им к выходу из больницы недавнего пациента. Сам понимаешь, вне этих стен меня не будет рядом, а посему, если что...  Я понимаю, ответил тот, толкая входную дверь лечебного корпуса, пропуская вперёд своего друга, а по совместительству и лечащего врача. Я постараюсь, добавил он, прикрывая за собой огромную, старинную деревянную дверь. Не сговариваясь, они прошли в дальний угол территории больницы, где среди высоченных, стройных сосен, располагалась «их» лавочка. Именно на ней, в течение нескольких месяцев лечения Вениамина, они и проводили большую часть дня, свободную от всевозможных процедур самого больного, и необходимых по расписанию - осмотров, операций и прочих обязанностей, заведующего отделением онкологии, кандидата медицинских наук Петра Ивановича Селезнёва. Эти два довольно не молодых человека, были настолько похожими, что многие, увидев их вместе, принимали за братьев. Были они, как-то по особому, по умному что ли – неторопливы. Движения их словно математически выверены, осознанно точны и, я бы даже сказал – чрезвычайно скупы. И если бы кто-то, вдруг, решил проследить за этой необычной парочкой и подслушать, о чём это они там, на лавочке, между собой говорят, (случалось и такое), то были бы крайне удивлены. В последнее время, а тем более на улице, друзья почти ни когда и ни о чём не разговаривали, а просто сидели рядом и курили. Все их часовые «посиделки» «обходились» двумя-тремя фразами, которые, если бы кто и услыхал, то вряд ли бы понял их смысл. Создавалось впечатление, что знакомы эти двое, с очень и очень давних времён. На самом же деле, судьба свела их вместе, здесь, в больнице, в тот злополучный воскресный день, когда «скорая» привезла Вениамина Александровича в больницу без сознания, именно в дежурство Петра Ивановича. За что(как бы кощунственно это сейчас не прозвучало) эскулап, втайне был благодарен Всевышнему. В общем-то, если по правде, то он совершенно не верил в Бога. Но тут, как вы сами понимаете - совершенно особый случай.                Дожив до пенсионного возраста, и тот, и другой, удосужились подрастерять всех своих друзей, о чём, конечно же, сильно сожалели в глубине души. Но менять привычки и образ жизни в их возрасте, с их характерами, они, пожалуй, уже не смогли. Даже если бы и очень захотели. Но опять же - если здраво рассуждать, то в этом их вины не было абсолютно. Кто не помнит наши «лихие» девяностые? В те годы терялись не только друзья, но и семьи, дома, Родина! А порой и жизни.     Вот уж в чём они были, что совершенно точно, не одиноки. Ну, что Пётр Иванович, пойду я, пожалуй? Да, конечно, ответил тот, тоже поднимаясь с лавки и подавая руку для прощания. Прошу тебя, Вениамин Александрович, не забывай мои предписания и неукоснительно их выполняй. И, пожалуйста, как только почувствуешь первые признаки начинающегося приступа, а ты их знаешь, тут же ищи точку опоры. А то, не ровен час – разобьёшься при падении. И людей, людей вокруг себя предупреди. По возможности... Да понял я, понял, ответил тот, подавая руку в ответ. И ещё. Звони Веня, не забывай старика, добавил он и тут же, крепко, по мужски, обнял друга и не оборачиваясь, поспешил ко входу в отделение.   

Лето было в самом разгаре. Но солнце не пекло, а как-то очень приятно грело, и не столь тело, сколь душу. Прохладный ветерок чуть заметно шевелил листья придорожного кустарника. А если внимательно прислушаться, то можно было услышать, как о чём-то переговариваются между собой на низких тонах сосны, при этом плавно, даже как-то величественно, раскачиваясь. Вениамин Александрович сам того не замечая, прошел мимо остановки троллейбуса и сцепив руки за спиной, направился вдоль больничной ограды, в сторону центра. В этот момент, он своим внешним видом настолько живо напоминал профессора Плейшнера из известного всем и любимого сериала Лианозовой, что прохожие, словно узнавая в нём того героя, оборачивались, улыбками провожая этого странного, улыбающегося, не молодого человека.   
Вот ведь, как в жизни-то получается, рассуждал про себя меж тем, он. Именно сейчас, казалось - жить бы да жить. Когда боль от потери жены немного поутихла, пенсия хорошая, а Гринька, уже капитан второго ранга. Да что там пенсия – за ради Бога упросили вернуться на производство. Специалистов, дескать, кот наплакал, а уж таких, как он, Вениамин Соколов, вообще единицы. И те на вес золота. Да он и сам в глубине души, пока вся эта чехарда девяностых не поутихла, маялся, мечась из угла в угол, не зная, куда приложить свои руки, знания и опыт, который действительно неоценим. А ведь подкатывались к нему со скользкими улыбочками хмыри разные. И неоднократно. Приглашали в какие-то коммерческие структуры. Только вот, ни как не мог он взять в толк – кому понадобился в этих самых коммерческих структурах инженер-конструктор, конструкторского борю моторостроительного завода? Насколько известно, частных производств такой мощности по сборке реактивных ракетных двигателей, просто не существует. Если только где-нибудь там, «за бугром», как принято теперь выражаться. Но тут он им не помощник. Нет! Даже за те «зелёные», что были обещаны ему, в случае согласия! Он всё же придерживался выражения, которое сам слегка перефразировал - и звучит оно, примерно  так: «Это сукина Дочь, но это наша сукина Дочь!» Может быть, звучит оно не столь мягко и доходчиво, но суть этого выражения до боли в сердце, его, Вениамина Александровича сердце, была для него яснее ясного. И ведь надо же такому случиться - как раз в тот момент, когда, казалось бы, всё вокруг приходит понемногу в норму, к нему и прицепилась эта «лихоманка», как назвал его болезнь Петр Иванович. Нет. Конечно же, он не вёл, как стало модным нынче среди «здравомыслящего люда» - «здорового образа жизни». Но и «перегибов» в этом, у него уж точно не наблюдалось. К спиртному он был весьма равнодушен. Конечно, если под ушицу или праздник какой, то, само собой разумеется. Не монах же он, в конце-то концов. А так - ни «гу-гу», ни «блям-блям», как говаривал бывало, его маленький Гринька. Хотя хорошую компанию, Вениамин очень даже любит. Может и спеть под гитару что-нибудь душевное, а то и сплясать под гармошку. А что? Он хотя и ведущий специалист, но ведь и «спецы» тоже люди! Разве не так? Вот только изловчиться бы как-то - ещё и курить бросить. Хотя, теперь-то, в его положении...    
Как сказал Пётр Иванович, опухоль в его голове не операбельна. Нет. Конечно, попробовать удалить её можно, но вот за последствия такого вмешательства в промысел Божий(опять), очень трудно поручиться. И будет гораздо лучше, если оставить всё, как есть и надеяться на Господа. Что-то зачастил Пётр Иванович с упоминаниями о Всевышнем, подумалось в этой связи, ему. Уж, не похаживает ли втихарца наш «неверующий» в дом Божий? Благо, что молельная комната(что теперь стало весьма модным при больницах), находится как раз на его этаже, в его отделении.      
Но вот сказать точно – сколько Вениамину «отписано», Пётр Иванович был не в состоянии. А может, просто не хотел расстраивать – с теплотой подумал Вениамин.  Сколько каждому отмеряно, знает только один Господь Бог! Так прямо и сказал: Господь Бог.                Но ведь ни болей, ни какого другого дискомфорта он не чувствует. Просто иногда голову так сожмёт, что белый свет с овчинку. Но чуть погодя - отпускает. И опять, будто ни чего и не было. Даже жаловаться стыдно. Да и не на что. Если бы не зачастившие вдруг обмороки, то он и сам с удовольствием посмеялся бы над страхами своего доктора. Если бы...
И всё же, как-то странно у них с Петром Ивановичем получилось, подумал он о дружбе меж ним и доктором.
В первый же день его поступления в больницу, ближе к вечеру, случился у него повторный приступ. Придя в себя, он увидел, что рядом с его койкой сидит сам зав. отделения. Ну и как-то само собой, слово за слово, тема за темой - и потекли их беседы о том, да о сём. Именно беседы, а не разговоры. Разница в этом довольно существенная, если кто понимает. Да и в палате-то он один-одинёшенек лежал, словом не с кем перекинуться. Конечно – кому охота в самый разгар лета подставлять свою задницу под уколы, да ещё и глотать всякую горькую дрянь, лёжа под капельницей.
А тут, вдруг, выясняется, что и у Петра Ивановича жена тоже умерла. И причём, чуть ли не в один день, что и Вениаминова. Горе, видать, действительно сближает людей. Может так, а может как-то по другому, но слов из песни, как говориться, не выкинешь. Да и изголодались, видать, мужики, по душевным беседам. А вообще-то, неимоверно тяжело носить такие грузы на душе. Ох, как тяжко. Они сжигают человека не хуже того самого проклятущего рака. И тут обязательно нужно выплеснуть весь этот «запас», покуда не свёл он тебя с ума, а то и вовсе не сжил сосвету. Да не всякому доверишься в этом тонком деле. Это ведь всё равно, что душу свою наизнанку вывернуть перед чужим человеком. А довольно часто бывает в жизни такое, что носит в себе человек то, в чём и себе-то стыдно признаться, не то, что чужому человеку поведать. Вот и стараются некоторые поскорее забыть, вычеркнуть тот или иной нелицеприятный эпизод из своей жизни. А «эпизод» этот и давит, и тянет, изматывая душу изо дня в день, из часа в час. Так-то. Не каждому можно доверить такое. Нет – не каждому. Это, что-то вроде исповеди. Именно исповеди, и ни как не иначе. А тут, словно сам Бог подвёл друг к другу этих потрёпанных временем и судьбами, людей. И разве есть дружба крепче, в которой один понимает другого с полуслова, с полу взгляда, с полу жеста? Да что тут говорить, если даже их жены умерли, чуть ли не в один день. И покоятся на одном кладбище. Не далеко друг от друга.