Дай-поди-подай!

   Путепрошествовал как-то некий Иван, Егоров сын про просторам родины своей неуёмной в соразмерности пределов и забрёл себе на седалище в один град нестольный, в коем тужила по обыкновению от излишней девственной скуки одна царевна-красавишна.
   Ухватила царевна Ивана за кушак, да на гумно потащила. А Иван, как увидел в упор тупые свиные рыла да вилы в навозе, так и сразу и смекнул: жениться зовут.
   А царевна ему и глаголет, скромным девичьим перегаром во врага дыша:
   - Покуда вторую половинку вот этой ракушки мне на берегу не сыщешь – не видать тебе меня, как кроту варежки!
   Что поделать: пошёл Иван к морю. Год шёл, два шёл, пришёл. Принялся ракушку искать. Месяц ищет, два, никак не найдёт!
   «Дай», - думает, - «смухлюю: какую-нибудь похожую привлеку – авось проканает!»
   Выбрал Иван ракушку попохожей и принёс её царевне.
   - Вот, - говорит, - нашёл.
   А та сперва Ивана вообще не признала, а как признала – сразу в крик.
   - Ах ты, шельма! – кричит, - Кого надуть захотел! Моя ракушка бееееленькая была, а ты мне шишку еловую принёс!
   «Не проканало», - думает Иван.
   Плюнул он, чем было, в пол и пошёл себе дальше по родине.
   Идёт, смотрит: корабельная сосна стоит, а под сосной – царь в короне сидит и в носу ковыряется.
   - А ну ты, который идёшь, - царь ему чревовещает, - снимай штаны и полезай на сосну! А не то не сносить тебе головы, как своих ушей.
   «Вот тебе клюква», - думает Иван, а сам уши прижал, снял штаны да на дерево полез. Забрался на верхотурье, осмотрел окрест, плюнул вниз на царя и спускаться начал. Спустился, штаны схватил и в бега подался.
   День бежит, второй, третий, видит: сидят три богатыря, в картишки дуются. Один богатырь говорит Ивану:
   - Всё, мил-человек. Проиграл я тебя. Теперь, что тебе эти два защитника отечества скажут, то и делать будешь.
   Заподозрил тут Иван неладное, решил тёку дать. Да защитники проворней оказались: скрутили Ивана, к дубу привязали и пытать вопросом начали, куда он клад зарыл.
   Назвал Иван богатырям свою деревеньку, указал на дом родной, где маманя колодец выкопать собиралась – ускакали богатыри на конях булатных: только пыль из-под копыт их и видела.
   Остался Иван стоять к дубу привязанным. День стоит, два стоит, а на третий поднатужил спинушку могутную и вырвал дубок с корнями из земли-матушки. Идёт дальше, за спиной дуб гордым знаменем полощется… Неделю идёт, две, а на третью встречается ему навстречу медведь. Медведь ничего говорить Ивану не стал, а сразу начал его ломать и крушить. Крушил-ломал медведь Ивана, пока дуб у него со спины не оторвал. Оторвал медведь со спины Ивана дуб, успокоился и пошёл, деревцем аки веточкой обмахиваясь, восвояси.
   Оченно крупный оказался экземпляр. Как сто пудов.
   Прошёл Иван по родине своей ещё немножко, вдруг ему навстречу солдатики бегут. Война.
   «Эээ, нет», - думает Иван, - «так дело не пойдёт. Куда не кинь – всюду клин».
   Огляделся: и впрямь – стоит Иван посреди Клина, а к нему из своего дома-музея сам Пётр Ильич Чайковский выступает. Выступает и говорит:
   - Сыграй-ка, - говорит, - мне, голубчик, что-нибудь из Вагнера…
   Стал играть Иван, да с перепугу чёрные клавиши со струнами путает…
   - Скверно играешь, солдат, - Чайковский ему говорит и по рукам палочкой дирижёрской как ударит!
   Ощупал Иван свои плечи: и впрямь – погоны выросли.
   «Да что ж такое!» - Иван думает, - «Шёл себе, никого не трогал. Как бы теперь к Вагнеру не угодить: а то я по-немчински – только «хэндэ хох», да «ахтунг» знаю!»
   А тут – Вагнер на метле с валькириями летит.
   Бросил тогда Иван рояль куда попало (естественно, попало в Пушкина) и дал тягу к ближайшему перелеску. Забился там в зиндан и мысленно задумался…
   Вдруг, как из-под земли черви, муравьи, ползуны и вообще сволота всякая попёрла.
   Взвыл тут Иван, взвился синим соколом в небо ясное и улетел на крыльях надежды великой с родины своей любимой…
   Да на всякий случай – подальше.