Последнее письмо

        Здравствуй, мой дорогой друг.

        С сожалением вынужден сообщить, что бумаги, которые ты сейчас держишь в руках, не несут благих вестей. Если в этот самый момент ты находишься в добром расположении духа, то наверняка захочешь отложить пока это письмо, но я слёзно прошу тебя – не делай этого. Я считаю своим долгом высказать тебе моё мнение по вопросу, о котором пойдёт речь ниже. То, что я попытаюсь донести до тебя, играет чрезвычайно важную роль в твоей судьбе и жизни твоей души. Признаюсь, что боюсь за тебя, милый друг. Я приехал бы лично и сделал бы всё, чтобы убедить тебя в справедливости своих слов, но из-за постигшего меня недуга вынужден ограничиться лишь письмом, поскольку передвигаться и вести беседу я более не в состоянии. Как ни прискорбно, но я уверен, что болезнь скоро погубит меня. К тому же мне кажется, что природа этой болезни берет начало не в физическом мире, но мире запредельном. Боюсь, я проклят. Но обо всём по порядку.
        Начать мне следует издалека, поскольку, перейди я непосредственно к сути завладевшего всем моим вниманием вопроса, ты, верно, сочтёшь, будто я выжил из ума. Также я должен предупредить, что, несмотря на давнюю твою просьбу никогда больше не вспоминать об этом, я вынужден затронуть больную для всей вашей семьи тему. Прости меня, но это необходимо. Речь пойдёт об истории, начавшейся в день вашей свадьбы с Мари.
        Ты, должно быть, помнишь, какая гроза свирепствовала в тот день, но в твоём поместье, где проходило торжество, непогода не имела власти ни над настроением гостей, ни над общей атмосферой и праздничным духом, ни над чем бы то ни было ещё. Я помню, как прекрасно выглядели вы с Мари: ты в новом чёрном как смоль фраке и она в белоснежном атласном платье, сшитом для неё специально к вашей свадьбе моей ныне покойной тётушкой Агнессой. Я диву давался, как только люди не лишались чувств, завидев вас. Воистину, вы выглядели божественно. Лица гостей, как и ваши, сияли радостью и счастьем, и никто не смел даже предположить, что по чьей-либо вине или глупой прихоти судьбы этим вечером в твоём поместье возымеют место какие бы то ни были неприятности. Я до сих пор сожалею, что именно мною был прерван праздник, хотя, как ты непрестанно повторял мне после, я поступил правильно, и действия мои помогли сохранить человеческую жизнь.
        Как ты, возможно, помнишь, не далее чем за полчаса до упомянутого момента я имел весьма неприятный разговор с графом Д., который выпил чересчур много вина и, начисто позабыв о манерах, непозволительно резко отзывался о моём отце, что отдал Богу душу, когда я был совсем юнцом. Прервав под благовидным предлогом беседу с захмелевшим Д., я покинул главную залу, стараясь не показывать, как глубоко меня задели слова графа на самом деле. Я направился тогда в северное крыло поместья – я хотел побыть в одиночестве. Помнится, ты намеревался в скором времени заняться реставрацией некоторых комнат, поэтому закрыл эту часть дома для гостей. Впрочем, для меня, своего доброго друга, ты сделал маленькое исключение.
        Медленно шагая по пустым коридорам, я припоминал, как детьми мы с тобой играли здесь в прятки и салочки. Приятные воспоминания понемногу вытесняли из памяти мысли о недавнем разговоре с графом, но возвращаться я пока не хотел.
        Поскольку подготовка к ремонту в этой части поместья только началась, далеко не вся мебель была укрыта белыми полотнами, а картины так и вовсе висели на своих местах. Я сел в кресло напротив одной из твоих любимых картин, той, где написан пейзаж Кавказских гор, и достал кисет и трубку. Только я забил табак и чиркнул спичкой, как из глубины коридора раздался тихий, но отчётливый всхлип. Я весь обратился в слух, и когда уже было решил, что мне это просто почудилось, до моих ушей донёсся довольно громкий стон.
        Ты не в силах представить, что я ощущал в тот момент. Со стыдом признаю, что в первый миг я хотел махнуть рукой и скорее воротиться в светлый людный зал – поверь мне, в такие моменты даже во взрослых и смелых душах пробуждается детская боязнь темноты. Наверняка ты помнишь этот непередаваемый страх перед таящейся во мраке невидимой опасностью.
        Но в следующую секунду я отмахнулся от этих вздорных домыслов. Где-то там, в нескольких десятках шагов от меня, был кто-то, кому наверняка нужна была помощь, и я намеревался выручить этого человека, будь то твой гость, прислуга, кто угодно.
        Свечи из комнаты, где я находился, никто еще к тому моменту не унёс, поэтому мне не составило особого труда найти стонущего во тьме страдальца. Не могу передать словами, как я был поражён, обнаружив, что им оказалась Настенька, твоя свояченица.
        Что было потом, ты помнишь не понаслышке. Я примчался в главную залу и сообщил, что нашёл сестру Мари в северном крыле поместья, что она очень плоха, не может ходить и говорить.
        Хвала Господу, что на празднестве присутствовал лекарь, господин Б. Как я говорил тогда, так же скажу и сейчас, что страшного пореза на шее у Настасьи я попросту не увидел в темноте, и если бы не блестящие навыки уважаемого доктора, бедная девчушка непременно испустила бы дух.
        Я знал, что ты не поверишь возмутительному предположению городничего, будто бы это я покусился на жизнь твоей свояченицы, и я до конца жизни останусь безмерно благодарным тебе за то, что ты поручился за меня. Моя невиновность с лихвой подтверждается словами выздоровевшей Насти, которая, хоть и не смогла вспомнить, что же в тот вечер произошло, и кто на неё напал, но была абсолютно уверена, что это был не я.
        Через несколько месяцев, как мы оба помним, здоровье Настеньки пошатнулось. Она увядала на глазах, а происходившие в её внешности изменения пугали всех и каждого. В течение своего семнадцатого года жизни Настя день ото дня всё больше походила на дряхлую старуху. Но помимо внешности менялась в худшую сторону и её душа. Ты прекрасно знаешь, как испортился её характер: некогда скромная, дружелюбная и доброжелательная барышня стала склочной, грубой и жестокой. Вспомни, как кричала она на служанку последними словами, а затем прижгла её раскалённой в печи кочергой. Но даже это не идёт ни в какое сравнение с тем, как она ради какого-то омерзительного богопротивного удовольствия дробила между дверью и косяком лапки новорожденного котёнка.
        Воспоминания о её зверствах невыносимы.
        Припомни вечер, минувший меньше месяца назад, когда ты с гонцом отправил мне послание, что Настя напала на Мари. Лишь услыхав об этом, я тут же примчался к тебе с экипажем. Боже мой, как же меня ужаснуло тогда состояние твоей молодой супруги. Всё лицо её было сплошь покрыто синяками, губы разбиты в кровь, на руках следы укусов. И порез на шее, который обезумевшая Настя оставила ей осколком хрустальной вазы.
        Я переживал за Мари не меньше тебя, уверяю. У меня отлегло от сердца, когда лекарь заверил, что она обязательно поправится. После того, как он, отдав прислуге некоторые распоряжения по уходу за Мари, откланялся,  ты поведал мне, что запер Настю в одной из комнат. Ты сказал, что она кричала не своим голосом, пыталась выбить дверь, но сейчас сидела смирно и не издавала ни единого звука. Тогда мы с тобой сошлись на мысли, что она успокоилась, и отперли комнату, где ты её оставил.
        Господин лекарь, которого я нагнал неподалёку от твоего поместья и попросил вернуться, не сумел, как ты помнишь, объяснить, почему Настя без движения лежала на полу, немигающим взором глядя в потолок и почти не дыша. Впрочем, причина, по которой четыре дня спустя она, так и не придя в себя, отошла в мир иной, также была ему неведома.
        А теперь, мой друг, я хочу поведать тебе некоторые детали, которые не были известны тебе прежде, и я надеюсь, что они заставят тебя взглянуть на эту таинственную историю с доселе недоступного угла. Я допускаю, что в процессе дальнейшего чтения ты возненавидишь меня всем своим сердцем, объявишь меня клеветником и лживым самозванцем, но поверь, я желаю тебе добра и только добра, и всё сказанное мной далее – чистейшая правда. Даже если эти строки положат конец нашей многолетней дружбе, я прошу тебя выполнить мою последнюю просьбу. Ради всего святого, дочитай это письмо до конца.
        Вернёмся назад, ко дню твоей свадьбы. Как я говорил, я покинул главную залу, прошёлся по пустым коридорам северного крыла поместья, где в одной из комнат присел в кресло, намереваясь выкурить трубку. Но я не сказал, что стоило мне опуститься на сиденье, как меня тут же сморил сон.
        Мне привиделось, будто я в отчаянной попытке найти что-то метался из одной тёмной комнаты в другую. Примечательно, что я не ограничивался движением по полу: я мог взбираться на стены, ходить по потолку и даже зависать в воздухе без какой-либо опоры. Но восхищение собственной ловкостью и свободой перемещения затмевала граничившая с одержимостью нужда отыскать нечто, крайне мне необходимое. Некоторое время спустя я понял, что именно искал. Мне нужно было не что-то, а кто-то.
        В тот же самый момент я осознал, что стены, среди которых я бродил, давно мне знакомы – то были комнаты северного крыла твоего поместья! Но здесь никого не может быть, ведь эта часть дома закрыта, а значит, чтобы найти кого-то, мне необходимо вернуться в главную залу. Я двинулся по коридору в южном направлении, когда вдруг заметил у окна девушку в светлом бальном платье и, не долго думая, кинулся на неё.
        Теперь ты можешь представить, как же я перепугался на самом деле, когда, пробудившись, услыхал стоны, а позже обнаружил Настеньку на полу коридора. И ты, надеюсь, понимаешь, что я, заснувший в кресле, и «я», парящий в воздухе и напавший на Настю – вовсе не одно и то же лицо. В свою защиту хочу сказать, что я смотрел на нападение со стороны, более того – я при этом спал крепким сном. Я не знаю, как и зачем Настя пришла туда, и тем более я не знаю, что за дьявольское действо развернулось тем вечером, но повторяю: я лишь наблюдал за тем, что творит неведомый бес, поселившийся в закрытой части твоего поместья, будучи не в силах каким бы то ни было образом повлиять на его действия.
        Вскоре после того, как нами впервые были замечены изменения в облике Настеньки, мне был странный сон. Мне приснилось, будто я проснулся в одной из спален твоего поместья. Была глубокая ночь, за окном бушевала гроза, свирепо рокотал гром. Я поднялся с постели, отметив про себя, что стал значительно ниже ростом. Желая выяснить, с чем же связано это изменение, я подошёл к висевшему возле камина зеркалу и к собственному удивлению и страху… увидел в отражении Настю.
        Обездвиженный, испуганный, я просто стоял и смотрел на неё, смотрел на ту… смотрел на то, что отражалось в зеркале вместо меня. Я стоял не шелохнувшись, а она… оно сделало шаг вперёд и оттуда, из зазеркалья, приблизило своё лицо вплотную к поверхности зеркала. Казалось, стоит ему выдавить стекло, и оно сможет попасть сюда, в комнату, где находился я. Но вместо этого оно заговорило, заговорило голосом спокойным, ровным и глубоким, но от этого не менее жутким. Оно спросило: «Неужели ты хочешь видеть всё? – поверхность зеркала запотевала от его дыхания. – Что ж, так тому и быть, но знай – ты сгинешь прежде, чем всё закончится».
        Я проклинал эту злосчастную ночь все последующие месяцы, ибо стоило мне сомкнуть веки, как я непременно становился частью того, что подменило собой личность Настеньки. Я помню ту ненависть, которую разожгла во мне служанка каким-то незначительным проступком, и я помню то возбуждающее наслаждение собственной жестокостью, когда до моих ушей донёсся её отчаянный вопль вслед за шипением от прикосновения к человеческой коже раскалённого металла. И я помню доверчивый взгляд несмышлёного котёнка, исчезнувший после первой сломанной лапы…
        Но вот свидетелем нападения Насти на Мари я, к собственному облегчению, не стал, и твоё сообщение об этом было для меня новостью. И да простит меня Бог за такие слова, но я был безмерно рад скорой кончине Настеньки. Я решил, что всё позади…
        Но был ещё один сон, вскоре после похорон, и он был настолько правдоподобен, что я даже начал сомневаться – сон то был или явь?
        В пустой комнате на табурете спиной ко мне восседал некто. Он был облачён в просторную рясу, на голову был накинут капюшон. Я не видел лица, и чувствовал себя очень неловко, понимая, что ему известно о моём присутствии. Хотя, что уж юлить – меня бросало в дрожь от этой мысли. Он спросил – Анастасия умерла? Я ему ответил – да. И он спросил, рад ли я этому. Сгорая от стыда, я тихо повторил – да. Он некоторое время помолчал. Потом, вздохнув, проговорил: «Но ведь тебе было сказано, что ты умрёшь раньше».
        Тогда он обернулся, поднял руки и снял капюшон.
        И я понял всё от начала и до конца. Я бился в истерике и рыдал навзрыд от осознания ужасающей истины и своей неспособности повлиять на ход событий. Рыдал от страха за тебя, милый друг. Я оказался лишь зрителем, а кульминацией пьесы по замыслу должна стать твоя, мой дорогой, погибель. Именно к этому неотвратимо ведёт цепочка предшествующих сегодняшнему дню событий, и пусть мне остались неведомы причины их, но мне стала ясна их цель. Всё это я уразумел, как только взглянул в лицо прятавшемуся под капюшоном незнакомцу, треклятому демону, чьи узкие скулы, голубые глаза и тёмные волнистые волосы были знакомы мне многие года.
        Облачённый в рясу дух присвоил лицо твоей Мари.
        Наутро я с головой погрузился в книги, мысленно благодаря своего отца за создание столь богатой библиотеки и за данное мне прекрасное образование, что позволило мне ясно понять суть вещей, описанных в старинных европейских трактатах по демонологии. Много часов ушло у меня на изучение тех писаний, но я нашёл, я выяснил всё, что должен был узнать. Мой друг… Я не знаю, как сказать… Самое главное, и самое, должно быть, возмутительное для тебя моё утверждение состоит в том, что… О боже мой. Словом, жена, твоя жена – это уже не Мари. Поверь, мне больно об этом говорить, но твоя супруга погибла после нападения Насти, её душа безвозвратно покинула тело и вознеслась, я уверен, на небеса. То, что сейчас живёт вместо неё и выдаёт себя за неё – лукавый обманщик, нечистая сила. Друг мой, это проклятый succuba, посланник дьявола, и всё, что ему нужно – твоё семя, твоя жизнь и твоя душа.
        Он не мог подобраться к тебе через Настеньку, ведь ты не лёг бы с ней в постель, к тому же она была слишком слаба, чтобы вынести его присутствие в себе! Ему понадобилось сменить тело, и он выбрал твою супругу, ведь она подходит для его целей как никто иной!
        Ты говорил, что Мари идёт на поправку. Милый друг, это не Мари. Беги, спасайся, бросай всё и отправляйся за моря, туда, где тебя не отыщет никто – если подменивший твою жену демон сумеет заполучить твоё семя, он поработит и твою душу, и даже Господь не отстоит её, ибо грешен ты будешь перед ним и в лапы сатаны отдан. Я уверен, что не могу даже представить, насколько сложно тебе последовать моему совету, но муки, на которые обречёт тебя Лжемари, не идут ни в какое сравнение с ужасом прохождения всех девяти кругов ада. Я понимаю, что ты если и веришь мне, то не безоговорочно, и посему пойти против неё не можешь. Так не иди хотя бы ей навстречу! Спаси себя.
        Молю, спаси.