Опала дипломата

               
Изворотлив, лжив, коварен,
И сам бес ему не брат,
И всегда не благодарен,
Одним словом – дипломат.

Он царем Петром обласкан,
Катей, Анной награжден.
И карьера, словно сказка,
Он и граф, он – и барон.

Сделал все-таки ошибку
Браунгшвейских поддержал,
Не  признался и под пыткой,
Слово ложное сказав…
Ни одному слову его не поверили… Следствие продолжалось долго. Приговорили к смертной казни. А как безуспешно он уговаривал правительницу Анну Леопольдовну принять превентивные меры. Ну, что стоило просто удалить царевну Елизавету из Петербурга! Не послушалась своего главного советника  Андрея Ивановича Остермана правительница, не защитила своего сына, законного императора российского. Некогда было правительнице за картами, за увеселительными представлениями, и прочим бездельем, делами государственными заниматься. А ведь знал Остерман о том, что заговор готовится. Знал и кто готовит переворот! Ведь недаром этот французишко Лесток с гвардейцами Измайловского полка шушукался. И вот, на тебе, доигрались! Семейство Браунгшвейских арестовано, а он, граф Остерман, считавшийся непотопляемым политиком, ожидает смертной казни. Ожидание исполнения приговора над ним затянулось. Добрый ли это знак, или нет? Скорее, недобрый, рассчитанный на то, чтобы сломить его волю, заставить унижаться и умолять на эшафоте, в присутствии тысяч людей. То, что на его казнь придут посмотреть многие, он не сомневался. Одни, прежде работавшие с ним, придут позлорадствовать.
«Ну, что,- скажут,- допрыгался?»
 Простой народ придет посмотреть, как казнят немца! «Их медом не корми, дай только страданий насмотреться, – беззлобно думал осужденный. - С раннего утра, еще едва глаза от сна раскрыв, место, откуда лучше будет видно эшафот, выбирают. И непогода их не удержит!» Остерману, прекрасно владевшему русской речью, не раз приходилось спускаться с высот властного Олимпа на грешную землю, ходить по ней, хорошо слыша разговоры среди русских людей, ведущиеся. Следовательно, он хорошо осведомлен был о ненависти в народе, накопившейся за  долгие годы к иностранцам, да и к тем, кто с ними дружбу водит. Он вспоминает, как сам лично присутствовал при казни князей Волынского и Голицына, с которыми он долгое время работал, и которые считали его, если не другом, то хотя бы добрым приятелем. Хотя, ведали б они тогда, что к гибели их и он, Остерман, руку приложил! Тогда, когда осуществлялась расправа над князьями Долгорукими, долго не церемонились. Сейчас уже позабыто, что в очернении их, как, впрочем, и князя Голицына главную роль сыграл он, Остерман, знавшего многое, считавшееся тайным. Была заслуга его и в низвержении такого всесильного человека, каким был Меншиков. Неужели теперь, все, что он желал казнимым, ему самому испытать придется? Все для него самого кончено? Как кончалось и у других, приближенных к вершинам власти? А ведь так начиналось!.. Ему было тогда всего семнадцать лет. Нет, кажется, даже еще чуточку меньше! Он – студиозус Йенского университета. Кто теперь знает о корпоративных студенческих образованиях? О студенческих корпоративных традициях, когда представители одной студенческой корпорации сталкиваясь с представителями другой, да выпив к тому же добрую пинту вина, обнажали шпаги. И бился студент-медик с незнакомым ему студентом-юристом лишь потому, что тот состоял в иной, чем-то враждебной ему корпорации. Так хорошо началась его учеба. Ему легко давалось изучение иностранных языков, чему тогда многие открыто завидовали. Не знал он тогда, что они ему так пригодятся. Сражение в сумерках двух студенческих корпораций - и он превратился в обвиняемого в убийстве. Пришлось бежать в Эйзенах, а оттуда в Амстердам. Везение, которого он не ожидал! В Амстердаме он столкнулся совершенно случайно с русским царем Петром. Встреча произошла вечером, в небольшом кабачке за кружкой пива. Разговорились. Петр, узнав, что юноша в совершенстве владеет  немецким, французским, голландским, итальянским и латынью, предложил ему работу переводчиком Посольского приказа. Официально Остерман стал служить там, а практически в походной канцелярии государя. Неведомо, каким образом, он еще оказался обладателем множества иных талантов, о которых прежде и не предполагал: он мог часами вести разговор о самом серьезном деле, ничем не выдавая своего личного отношения к нему. Так собеседник и не слышал от него,  – ни «да»,  ни «нет» Он ловко умел уклоняться от прямо поставленных вопросов, не вызывая негативной реакции у собеседника. В самые критические минуты он свободно, естественно, уходил в тень, нередко прикидываясь больным. Он разыгрывал больного с таких позиций артистизма, что ни у кого не возникало даже малой шальной мысли о том, что перед ним разыгрывается всего лишь спектакль одного актера для одного, реже, нескольких зрителей. Ни одно дипломатическое поручение, даваемое ему царем, не оказалось невыполненным. Венцом его дипломатической службы было подписание Ништадского мирного договора, под которым он, Остерман Генрих Иоганн Фридрих, от имени России поставил свою подпись. Еще значимее он стал во времена царствования Екатерины I и Петра II., а при Анне Иоанновне он стал фактическим руководителем внутренней и внешней политики.
Не подвело его чутье и во время выбора регента при малолетнем императоре Иване VI. Ему, ратуя за избрание Бирона, удалось остаться вновь в тени «Черт бы подрал! Ну, что мне стоило оставаться в тени при производстве переворота, произведенного Минихом. -  думал он о своей судьбе сейчас – Не усидел, кинулся, как мальчишка! Стать генерал- адмиралом, добавив это высокое звание к прежним титулам российских барона и графа, полученных им за свою службу России было лестно, но не такой же ценой!»
Размышления были прерваны топотом ног в коридоре. Он понял: «За ним!» Подняться  самостоятельно он не мог. Поэтому его транспортировали на носилках.
Не каждый день подвергают казни такое влиятельное лицо. Поэтому собралась внушительная толпа; от эшафота ее отделяли четкие ряды солдат. Впереди их располагался строй барабанщиков. Раздалась дробь их, свидетельствующих о том, что церемония казни началась, и всех присутствующих приглашают к вниманию. Многие из толпы вытягивали шеи, чтобы хоть что-то рассмотреть. Так, лежа на носилках знатного вельможу, человека высоких титулов и чинов, взнесли на эшафот. Там уже поджидал его, расхаживая по мосту и поигрывая тяжелым топором, палач. Вновь дробь барабанов. Смолкла, казалось, бесконечная дробь, тяжко бьющая по барабанным перепонкам ушей, и чиновник громким голосом зачитал указ императрицы о замене казни ссылкой в Березово. Значит, все-таки в Сибирь. В то самое Березово, куда по его, остерманскому доносу, был отправлен умирать всесильный светлейший князь Меншиков, правая рука и любимец царя Петра Великого.

Пройдет еще шесть долгих бесконечных лет ожидания прощения, но оно не придет. Вместо него вечером 20 мая 1747 года через щель двери в горницу избы, занимаемой Андреем Ивановичем, заглянет костлявая старуха с косой, чтобы предложить ему последнее далекое и бесконечное путешествие. Опустится он отяжелелый на деревянный пол избы. Попытается поднять его с пола солдат. Он это еще почувствует, но потом что-то черное унесет его…