Глава 2. Врата

Солнце второй месяц немилосердно опаляло небольшой степной городок, находящийся на самой окраине великой и могучей державы. Назовем его Форт. Когда-то этот ныне зачахший town и вправду представлял собой мощный оплот, охранявший южные границы страны от многочисленных попыток интервентов прорваться на ее территорию непосредственно с моря. Но фортовая крепость, стояла неприступной твердыней, своими укреплениями выдаваясь далеко за пределы береговой линии. Вооружение батарей крепости состояло из 12-ти 10-дюймовых (254-мм) орудий, 8-ми 11-дм (280-мм) гаубиц и 6-и 6-дм (152-мм) пушек. В то время с такой огневой мощью было не под силу совладать даже флоту Владычицы Морей, достопочтенной Океании. На руку военным, оборонявшим одну из ключевых точек южных задворок империи (Форт являлся еще и важной торговой точкой), так же играло и само местоположение крепости. Форт находился в небольшом заливе с кристально чистой водой, берег в этом месте был в форме разомкнутого кольца, а расстояния между двумя не сошедшимися оконечностями хватало лишь на проход одного корабля. Что, естественно, заставляло неприятельскую эскадру толпиться в «очереди» перед так называемыми воротами, а одним кораблем на три стороны вести бой не очень то удобно. Да если капитан головного судна, проходивший в охраняемый залив, вода в котором, как уже было сказано, идеально прозрачная, обладал повышенной впечатлительностью, то обычно бывал повержен в шок от увиденного на дне. Преломляемые относительно небольшой толщей вод, а от того казавшиеся еще ближе, величественно покоились небольшие шхуны, быстроходные фрегаты, смертоносные галеоны и man-o'-war.  Облупленная краска, почерневшие морские девы на носах, позеленевшая медь, рваные паруса и полуразвалившиеся, но легко узнаваемые гербы государств, графств, и княжеств, повергали в смятение, давали возможность прочувствовать, насладиться возвышенностью смерти, и ее низостью. И если ошеломленная команда, во главе с капитаном, не брала курс обратно восвояси, то это почти всегда заканчивалось их гибелью. Редко кому удавалось уйти на спасательных шлюпках. А за ними, как правило, сворачивалась и остальная эскадра, отправляясь на более доступный для атаки порт. О, сколько раз эти покрытые изумрудной растительностью берега слышали выражение: que Le diable vous emporte!!! На разных наречиях, и языках, с добавлением разных demons и всевозможных вариаций слова fuck. А единственный путь в бухту прозвали Врата Люцифера, ибо те, кто пришел туда с мечом, от меча и гибли.
Задолго до того, как снискать себе славу неприступной твердыни, Форт находился во владениях одной беспечной страны, в которой  карнавалы и фестивали настолько занимали все население, что идти на соседние государства с оружием никто даже и не помышлял. А у соседей не было мыслей о том, что можно захватить эту вечно веселую землю (по крайней мере, так писали учебники истории). Именно с этих мест пошли обычаи устраивать карнавалы, всенародные празднества, когда население всего города могло высыпать в одну из июньских ночей на улицы, нацепив маски, либо разукрасив лица. Пестро наряженные толпы веселились и бесновались до самого утра. А перед самым рассветом небо разукрашивали разноцветные фейерверки, удовлетворяющие самым изысканным любителям развлечений.
Но все хорошее в этом мире имеет одно нехорошее свойство – очень быстро заканчиваться. Вот и в почти безоблачной истории родины карнавалов, после трехсотлетнего затишья настали смутные времена. И Форт сыграл в этом не последнюю роль. Ибо именно в этом городе родился Великий человек, который позднее внес свой вклад в изменение политической ситуации в стране, и в Европе в целом. Это из-за него позднее таким удивительным образом перекроили карту Мира. Но об этом позже. Оставим на данный момент в покое Форт средневековый, и перейдем к Форту новейшему. В котором, как  нам стало известно, уже второй месяц подряд было знойно, сухо, и душно.
На центральной площади не было ни единой тени и ни единого человека. Из всех существ на площади находился только дохлый бродячий пес, испустивший дух от обезвоживания. Электронный  градусник на не большой, ярко разукрашенной башенке Осминского пассажа показывал сорок восемь, а маленькая стрелочка справа была неумолимо направлена вверх. На единственном открытом прилавке, на конторской книге, сидели мухи, похожие в своей неподвижности на жареные семечки – всем своим видом показывали - щелкай не хочу, мы не против . На беду, со стороны залива, из-за Врат, не прорывалось ни малейшего дуновения. На море, на удивление, тоже установился полнейший бриз. А ветер со стороны степи не приносил облегчения, поскольку был сухой и горячий, и, на мгновения врываясь в городок, притаскивал только песок, да иногда легкий запах горевшей травы. Воздух был вполне осязаем, и дрожал не только у самого асфальта, но и гораздо выше, отчего действительность воспринималась как мираж, как сон. Все пятнадцатитысячное население старалось как можно меньше находиться на улице, только по полуразрушенным остаткам от прежде великой крепости бродили несколько туристов, да еще две подозрительные личности. Не так давно, в местной газете «Приморский вестник» в окончании одной из научных статей, некто, под псевдонимом «Морской дьявол» написал: «Таким образом, смею полагать с почти стопроцентной уверенностью, что где-то под обломками старого замка, построенного незадолго до Великой войны, в 1680 году, мирно покоятся спрятанные еще до Имперского подданства сокровища. Вышеперечисленные причины (выше действительно вольготно располагались на двух страницах те самые причины, но мы их упоминать не будем -  уж больно скучны), очень точно указывают и на хозяина, самозванца, полковника Рене бон Аппио. Того самого Рене, который и развязал Великую войну 1696 года, по окончании которой Форт и многие другие земли мятежника перешли к Империи. После данной публикации, наплыв туристов не то что бы увеличился, он просто, наконец-таки, начался, сдвинулся с нулевой отметки. В гостинице «Покой Изреэля», хозяином которой являлся Сендер  Шиф, дела пошли куда лучше. За неделю народу набралось столько, что его единственная в городе гостиница с пятью десятками комнат, оказалась заполнена. Тех постояльцев, кто приехал позже, люди Сендера с не меньшим комфортом (а возможно, что и большим), разместили по домам в иудейском квартале. Некоторые из жителей справедливо полагали, что выдумка о сокровищах – дело рук самого Шифа, так как больше ничем Форт привлечь туристов не мог. Развалины крепости и замка больше никого не прельщали, а прозрачная вода в бухте, с наступлением 21 века, и с развитием цивилизации, приобрела темно-серый окрас. Но, тем не менее, рыба, которая там все же ловилась, частенько попадалась довольно радужных оттенков. На вопрос экологов почему, глава небольшого целлюлозно-бумажного производства, Арсентьев Пал Кузьмич только растерянно разводил руками. Мол, вы же экологи, вам видней.
Иудейский квартал вытягивался на север от главной площади, почти на четыре километра в длину, и километр шириной. Это было самое чистое и культурное место в Форте. Весь цвет общества жил здесь, не смотря на национальность и вероисповедание. И упомянутый Пал Кузьмич,  и начальник полиции Джереми Макларен. Сам мэр Савелий Самсонович Вяткин (которого областной прокурор именовал не иначе как Взяткин) проживал   в одном из благоустроенных коттеджей. Видимо, у еврейской нации это заложено в древней их крови – даже в так и не вылезшем из средневековья Форте сделать вполне пригодный для современного человека уголок. И пускать к себе, пусть неверных, зато за хорошие деньги.
Параллельно еврейской улице протянулся квартал, намного бедней и хуже, что даже названия-то в принципе и не имел. Впрочем, люди с других улиц называли его «Грязной слободой», и старались обходить это пропащее место. Ибо подобно столичной  Хмуровке 19 века, Грязная слобода являлась пристанищем и укрывищем крупных воров и мелких воришек. На эти отведенные под слободу квадратные метры не лезли даже полицейские. И если мелкий воришка, стянувший в Осминском пассаже у какого-нибудь зазевавшегося мирянина лопатничек, успевал скрыться в заветном квартале, постовые даже не делали попытки догнать татя. Каждому умному человеку известно ведь – в слободке улицы тесные, ходы запутанные, ловушки на каждом шагу. А кому сгинуть охота? Никому. Вот и тащили терпилу в участок, заявленьице писать. Да только тут же оно и закрывалось в особый сейф, где лежали не одна сотня дел по Грязной слободе заведенных, а потому и редко раскрываемых. А то и того проще, давали терпилке подзатыльник, чтобы «сам лицом не щелкал». Садились в «бобик», да и уезжали. С другой стороны, от вокзала отходила улица Мещанская, по летнему времени вся утонувшая в зелени садов, да в цветниках. Здесь жили преимущественно разжалованные дворяне. Восьмидесятилетние старики и старухи. Злые, нелюдимые, чопорные. Так и сверкают не хорошо, неприятно, породистыми глазами на людей, которые у них отобрали положение, business, деньги; шевелят беззубыми ртами. Вот, казалось бы – на что в Спасителя веровали, а про то, что бог велел делиться, забыли. Или не хотели помнить. Дома на Мещанской были сплошь двухэтажные, старинные, с лепниной, колоннадами, арочными окнами, и львами у входа, построенные на остатки от былых богатств.
В одном из таких домов, в небольшом восточном флигеле, в чистой и уютной комнатке, на пышной кровати, лежал молодой человек. По виду – года 23-25. На губе, там, где пробивался совсем еще юношеский пушок, и на лбу, от чего-то насупленному во сне, блестели капли пота. Волосы у парня были растрепаны, рука неудобно завернута под подушку. Розовые, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Ему снился сон. Словно он, совсем еще маленький, шагает ночью через поле, бормоча себе под нос молитву о спасении, и в этот момент начинается гроза, сперва немного погромыхивает вдалеке, а затем ударяет ближе, совсем рядом. От первого же удара, спящий проснулся, его темные глаза переполнились болью, оттого, что с первой молнией его сердце пронзила острая, раздирающая боль. Парень выпростал руку из-под подушки, и схватился за правую сторону груди. Болело у него именно сердце, только оно располагалось не слева, как у большинства людей, а справа. Так называемое зеркальное расположение органов, не столь частое, но не такое уж и редкое в наше время. Боль не проходила, положение делало бедственным еще и духота, стоящая во флигеле. Медленно хватая ртом сухой, противный воздух, больной согнулся на своем ложе,  затем, смутно помня о том, что где-то на тумбочке должен стоять стакан с водой, попытался выпрямиться и протянуть руку. Липкий, противный пот заливал глаза, стекал в уши. На мгновение страдающему даже подумалась странная в этой ситуации мысль – откуда только такое количество столь ненавистной, соленой жидкости в его иссушенном теле.
С грехом пополам нашарив на тумбочке стакан, дрожащая рука вцепилась в него как в последнюю надежду, но тут же, сраженная очередной вспышкой боли, повисла безвольной плетью. Пальцы разжались, но посудина, как показалось теряющему сознание парню, слишком долго летела на пол. Одновременно с глухим ударом о паркет, распахнулась дверь и в комнату вбежала опрятно одетая, но растрепанная старушка, и кинулась к больному.
-Курт!!!- отголоски незнакомого, с присвистом, голоса эхом отозвались в затухающем сознании.
Что произошло потом – было, иль не было, Курт так и не разобрался. Из всего больного бреда он вынес только смутные образы – бородатого, в круглых смешных очках врача, одетого в старинный камзол, облупленные стены, противный смрадный запах, и как чей-то надтреснутый голос у самого уха повторял какое-то загадочное слово «digitalis», вкрапляя через каждые две секунды в свою речь, более-менее понятный «nonsense». И все. А когда очнулся в следующий раз, все так же слепило солнце, правда, уже другого дня. Но в распахнутые створки окна залетал чудный, солоноватый ветерок, шевелил голубые, старинные занавеси, и торчащие в разные стороны вихры Курта. Постель была свежей и приятно холодила тело. Парень прислушался к своей груди – «мотор» работал спокойно и ровно, без перебоев. Прошлый день можно было счесть кошмарным сном, если бы не совершенно четкие и ясные воспоминания. Да и старушка, вновь войдя в комнату, подтвердила реальность произошедшего.
-Ну что, дорогой, полегчало тебе?- старушка стояла в халате, утирая мокрое лицо краем передника. - Жарища-то спала, погляди. Я сегодня всю ночь Спасителю о тебе молила, чтобы недужь твоя вместе со зноем на убыль пошли, и вишь ты – помогло. А вам лишь только бога высмеивать, да нечистого поминать к месту и не к месту. От того и беды все наши и наказания. Ох-хо.
Курт, внимая незнакомой женщине, попытался приподняться, и – о чудо, у него это вышло лучше, чем вчера!
-Лежи, лежи, милый, я подам водички, без жидкости то оно совсем можно высохнуть, как клен старый, зачахнуть, – заторопилась старушка, углядев неуверенные маневры Курта. Руки-то еще трясутся, куда ему, слабому, цельный стакан удержать. Прижав стакан к синюшным губам больного, чуть не пустила слезу. Это все от расстройства нервов, да от старых лет, в молодости то она себе того излияния сентиментального дозволить никак не могла. Зазорным считала даже по любимому плакать. А тут еще конечно, болезнь эта клятая, хоть и чужой человек, а как не пожалеешь. От всех этих переживаний рука бабули дрогнула, несколько капель пролилось на голую грудь Курта, от холодных капелек пробежали приятные мурашки. Он поежился, продолжая медленно вытягивать из стакана освежающую жидкость, которая, однако, имела странный, вощеный привкус. От рук старушки пахло молоком, прямо как от материных, лет двадцать назад. Когда она вот так же поила его, несмышлёныша, парным коровьим молоком, вот таким же утром, залитым солнцем. Вспомнил, но тут же заставил себя забыть. Потому, что от первого же воспоминания снова кольнуло в груди. Лицо на мгновение исказилось от пронзающей боли, и Курт заставил себя хотя бы на время забыть, то, что забывать навсегда никак нельзя. Но бабуля, внимательно наблюдавшая за ним, уловила ту секундную гримасу, и, отняв от жадных губ практически пустой стакан, заставила его снова принять горизонтальное положение.
-Лежи, лежи, не отошел еще. А воды я тебе свежей принесу, налью. Специально раздобыла родниковой-то. Юрий Варфоломеич расстарался для старой знакомой, уважил просьбу. А я тебе меняла ее каждый час, пока ты в забытье зубами скрипел. Да еще лоб твой омывала, чтоб не сильно духота тебя мучала. – чуть-чуть подумав, бабуля наклонилась к Курту, и вытерла с него пролитую воду.- А еще врач приходил, оставил таблетки, да укол тебе сделал. Сказал, чтоб ты к нему на прием заглянул, когда полегчает. Что-то недоброе он усмотрел в твоей болести.
Курт едва кивнул головой. Он и вправду был еще слаб, а когда закрыл глаза, то вместе с кроватью медленно закружился в полуобморочном танце и снова отключился. Бабуля на цыпочках вышла из комнаты. Но на пороге остановилась, повернулась в пол-оборота, и осенила больного крестом.
-Господи, спаси и сохрани, помилуй и прости нас, грешников, за дела наши неправедные. Спаси и сохрани…
Сознание вернулось к Курту только вечером. Все время своего забытья ему казалось, что он находился не там, где разум его покинул, а где-то в другом времени, или измерении. Он словно бы гулял по улицам Форта, но в то же время это был и не Форт. Старинные дома (правда, некоторые из них стоят и по сей день), узкие улочки, странно одетый люд, высыпавший на улицы, иностранный говор. Но Курт хотя и не был полиглотом, почему-то понимал все, что горожане говорят, а они его словно не замечали. Он проходил сквозь них, улавливая некоторые их мысли, а  почти каждый горожанин находился в предвкушении некоего празднества. Карнавала, что ли, Курт точно не разобрал, но двинулся в то же направление, что и толпы размалеванного, разодетого люда. Это было незабываемое ощущение – скользить сквозь стены, людей, на расстоянии сантиметров тридцати над землей. Вдруг полет окончился, причем так, как Курт не ожидал. Внезапно он, словно бы превратившись из бесплотного духа обратно в свое прежнее состояние, столкнулся с неким горбатым юношей, одетым в скособоченный берет и какой-то неказистый разноцветный костюм, на лице была черная, в пол-лица, маска. Обычная маска, как у большинства тех, кто пришел сюда веселиться и решил спрятать истинное обличье. Юноша, судя по всему не ожидавший столкновения, вскрикнув, полетел на мостовую. Курт приостановился, раздумывая, помочь ему подняться, или нет. А если попробовать помочь, то получится ли у него. Ведь до этого он вроде как был бесплотным духом. Пока Курт предавался размышлениям, ряженый юноша медленно приподнялся, и виновник столкновения увидел, что то, что он принял за горб, оказалось обычным, складным мольбертом, до падения висевшим на спине у парня. Мольберт был прикрыт накидкой, и со стороны, да еще в сумерках, на него и вправду можно было подумать, что это некий нарост на спине у молодого бедняги. Из маски блеснули глаза, лицо упавшего исказила гримаса благоговейного ужаса, дрожащие губы прошептали только одно слово.
-Dio!..
  -Да ну тебя,- произнес ему в ответ Курт, и, взлетев повыше, решил более не уделять внимания местным жителям – больно уж религиозны они. Как резать друг друга, да в костры совать, так это ничего, это можно, а как увидят что-либо не понятное, необъяснимое, так сразу господа бога вспоминаете, о спасении просите. А за что вас спасать-то? А, главное, зачем? Чтоб вы и дальше на колья сажали, да петли одевали на шеи тех, кто умней вас? Нет уж, по справедливости, за каждую Жанну Д*Арк, по сотне таких палачей в костер. Нет, сначала на дыбу, а затем в пламя! Распаляясь праведным гневом, и размышляя о злобе человеческой, Курт не заметил как долетел до замка, который еще отнюдь не выглядел разрушенным, как в его времени (ну или, если угодно – мире). А совсем даже наоборот. Судя по всему, он был отстроен совсем недавно, каких-нибудь лет десять или пятнадцать. Грозные башни с остроконечными шпилями зловеще темнели на фоне закатного неба. Море подступало прямо к зубчатым стенам, а соленые брызги перелетали через них, и попадали прямо во двор, по которому прогуливались чванливые молодые офицеры. Правая рука каждого из них лежала на эфесе шпаги, а левая придерживала около себя даму в шляпке. Видно было, что томятся они в ожидании какого-то события уже не менее получаса. Кавалеры чуть ли не поминутно поглядывали на главную башню замка, а барышни, перешептываясь, обращали взоры, полные томления, в сторону Врат. Курту нравилось летать. Такие сны он не видел с детства, но еще более он заинтересовался, чего же все-таки ожидают разукрашенные толпы в городе, и эти, так называемые «сливки общества». Легкой птицей он вспорхнул на балкон, никем не зримый, и уселся, свесив ноги, так, чтобы хорошо было видно Врата. Но, поскольку ничего долгое время не происходило, Курт со скуки решил заглянуть в окно, напротив которого он сидел. Стемнело почти полностью, поэтому он не боялся, что его кто-нибудь опять заметит. Очень уж не хотелось будоражить умы средневековых жителей (что ему снится именно средневековье, летающий наш шпион понял из одеяний местных жителей, и некоторых предметов обихода, поскольку довольно неплохо знал историю.), пусть даже и во сне.

В комнате царил полумрак, на столе, стоящем прямо возле окна, находился канделябр с двумя горящими свечами по краям. Центральная же свеча, видно, прогорела только что, от нее вился вверх едва заметный дымок. За недостатком света, освещалась лишь передняя часть комнаты, все остальное тонуло в полутьме, от чего разглядеть убранство не представлялось возможным. Но зоркий глаз Курта все же рассмотрел малую толику – по стенкам шкафы с книгами, у самой дальней кровать, и все. Обстановка самая спартанская, если не сказать убогая. За столом, припадая чуть не носом к свитку, сидел какой-то господин, и усердно скрипел пером, то и дело отрываясь от письма, и устремляя свой острый взгляд куда-то в пространство. Казалось, ему не хватает вдохновения, и он пытается почерпнуть его в окружающем эфире. Господин был безус, с чисто выбритым лицом, длинные волосы, до плеч, сзади уложены в хвостик. На белоснежную рубашку, с расстегнутым воротом, сверху был накинут военный мундир с неизвестными Курту знаками отличия, но, судя по погонам, не рядовой, скорее - офицер. Лицо у сидящего офицера было породистое, со строго очерченными чертами. Сразу видно, что человек благородный, возможно даже какой-нибудь граф. А то и принц. Такие люди Курту еще не встречались. От него веяло спокойствием и отвагой. Незримой, но вполне ощущаемой силой. Причем телосложения он был не сильно могучего. Примерно одного роста с нашим шпионом, разве только чуть по шире в плечах.
Курт, забыв про осторожность, желая поближе рассмотреть любопытного индивида, наполовину залез в окно. Господин как раз наклонил голову, и зашевелил губами, снова взявшись за перо. Со склоненного затылка на противоположную сторону шеи съехала коса, открывая длинный, уродливый шрам. А рядом, чуть ниже на шее были вытатуированы какие-то буквы. Силясь прочитать надпись, Курт высунулся сильнее, но как раз в этот момент распахнулась дверь, и в комнате стало светлее. Вошел высокий седой старик держа перед собой целый букет из восковых свечей, осветив скрытую до этого момента от взора вторую половину комнаты. Курт помыслил, и решил, что это обиталище какого-нибудь прислужника, ибо в таком богатом замке в такой запущенной конуре может обитать только самый низший челядинец. Хотя погоны, да и весь вид господина, говорил совсем о другом. Да и черт с ним! Хрен их поймешь, этих средневековых, только больше запутаешься.  Но сон Курту, тем не менее, нравился.  Таких ярких и цветных снов  он еще никогда не видел. Наверное, болезнь дает о себе знать… Но додумать соглядатай не успел, так как вошедший старик отступил в сторону, и из темного проема на свет, как на сцену театра, выпорхнуло такое очаровательное создание, что Курт чуть не вывалился целиком. Прямо на стол. То-то смеху было бы, если офицер смог бы его увидеть, так же как парень на площади. Но пока он никого не замечал, даже вошедшую даму. А не заметить ее было трудно. Когда она вышла из тени, в комнате стало словно еще светлее. Возможно потому, что в ее платье были вшиты бриллианты и другие драгоценные камни, простроченные золотым шитьем. Но когда она откинула фату с лица, померкли даже отблески драгоценностей. Под накидкой скрывался столь милый и ослепительный образ, без каких-либо косметических следов, но единственно с пририсованной на щеке мушкой, что Курт на мгновение зажмурился. Надо отметить, что зажмурился он не только по вышеописанной причине, но и потому, что образ восхитительной дамы напомнил ему другую, дорогую его сердцу девушку - Сашу . Тот же немного восточный разрез глаз, задорно вздернутый носик, и гордо поднятая голова. Черные, как антрацит волосы обрамляли почти идентичный с Сашенькиным овал лица. Но главное глаза. Ярко-голубые глаза цвета бухты перед Вратами, излучали ту же непокорность судьбе, ту же уверенность, и в то же время страх перед будущим. Он уже почти забыл этот взгляд. Теперь освежил в памяти, и уже, походу, надолго.
Открыв веки, Курт увидел, что дама стоит на том же месте, не решаясь окликнуть офицера, а то в свою очередь с удивлением смотрит прямо на лазутчика, наполовину пролезшего в окно. У Курта промелькнуло в голове. Неужели видит? Но в его взгляде нет того ужаса, как у давешнего бедняги, одно лишь любопытство. Ладно, пора завязывать с этими сновидениями, иначе черт знает, чем это может закончиться. И не заметил, как сказал вслух:
-Пора просыпаться,- и вылетел из окна. А офицер снова взялся писать, прошептав лишь « Signe!!!».
А девушка, отбросив сомнения, кинулась таки к пишущему с вскриком:
-Renе!!!
Курт к этому времени был уже над крепостью, охраняющей залив. Солнце окончательно погасло в море, и через Врата в долину вползал туман. Пролетая над одной из фортовых пушек, Курт залюбовался восходом луны, и не заметил, как из орудия вырвался клуб дыма, и заряд фейерверка, на подлете к нему, разорвался на тысячи звезд, порвав заодно и тело Курта. И шпион вместе с искрами салюта осыпался в залив, и потух, освободив место в небе для следующей порции зрелищного выстрела.
  Никто не видел произошедшего, и лишь Врата беззвучно смеялись, разевая свою каменную пасть.