Курт

   
     Курт Магнитский родился 21 июня под знаком Близнецов. Как ему, тогда еще маленькому, говорила его бабушка, все, кому покровительствует Меркурий (оказывающий влияние как раз на этот знак зодиака), бог торговцев, юристов, интеллектуалов и воров, становятся не иначе как юристами, интеллектуалами и ворами. И приводила множество примеров, начиная чуть ли не с начала эры, и по настоящее время. Курт, отрывая очередной игрушке голову, пропускал ее слова мимо ушей, а бабуля, увлекшись, забывала, что перед ней шестилетний внук и пускалась в такие исторические дебри, которые были бы малопонятными не то что сопливому малышу, но и взрослому человеку. В такие моменты не в меру ретивую бабушку могли остановить только родители Курта.
       Потом уже много лет спустя, Курт понял, что торговцы, «умники», юристы, и собственно воры, понятия очень тесно переплетающиеся между собой. Если не родственные. А понял на примере своего отца. Во времена так называемой Южной войны, когда только-только Империя распалась на несколько удельных государств, и новое правительство решило удержать хотя бы южные земли (надо сказать, не без основания, потому что через юг проходила довольно крупная нефтетрасса, другим концом своим упирающаяся в основного покупателя «черного золота», и потеря контроля над частью нефтепровода, означала огромный убыток), они эмигрировали на другой континент. В другую страну, более спокойную в моральном и финансовом плане. Отец, Филип, имея юридическое образование, полученное им в престижнейшем вузе на родине, поступил на службу в федеральную коллегию адвокатов. Сунув кому-то толи приличную сумму денег, толи какой-то процент от своего пакета нефтяных акций, Магнитский-старший очутился на теплом месте в организации, которая по своей влиятельности уступала только лишь военному альянсу.  В коллегии собрались, если можно так сказать, супер специалисты юриспруденции, настоящие акулы своей профессии. Эти асы за деньги готовы были защищать в суде хотя бы и самого дьявола. К ним обращались все дельцы со всего мира, способные мало-мальски платить. А иногда к услугам коллегии прибегали даже целые страны – с целью оттяпать от другого государства кусок территории, остров там, или полуостров какой-нибудь. А то и просто деревню с населением всего лишь каких-нибудь 300 человек. За разумную цену находились чуть ли не свидетели того, что оспариваемый участок лет четыреста назад находился под юрисдикцией истца.
        Фил Магнитский же, очутившись в адвокатском кресле, обратил свои взоры на незабвенную родину. Но, отнюдь не потому, что мучала ностальгия, а следил за развитием событий на Южной войне, в самом эпицентре которой находились столь небезразличные сердцу Фила нефтепроводы. И на следующий же день его пригласил к себе заведующий отделом, и предложил нечто такое, от чего Магнитский не смог отказаться, а через месяц со своей семьей переехал в собственный пентхауз с видом на море, бассейном, и вертолетом на крыше. Что это было за предложение – Курту никто не рассказал, мал он был еще тогда для взрослых разговоров, да и не для чужих ушей. Пару раз лишь удалось подслушать их с матерью разговор, который вопреки обычному велся на повышенных тонах, без учета того, что и у стен есть уши. А их оказалось двое. Правда из-за закрытой двери удалось услышать только мамино: «но это же воровство!!!... тебя посадят!!!!... связался…». А потом дверь прикрыли плотней, и совсем ничего не стало слышно. А на следующий день к ним в гости прилетел из смутной, терзаемой раздором Империи, старый друг отца, смуглый дядя Хан, старый пройдоха, которому сидеть оставалось еще лет тридцать. Но коллегия сделала свое дело. И дядя Хан стал набегами появляться у них в доме. И каждый раз, по приезду дарил Курту какую-нибудь безделицу, и часами держал его у себя на руках (своей семьей дядя Хан обзавестись не успел). От него пахло неведомыми запахами, терпкими, как полынь и одновременно сладкими как полевая клубника. Курту грезилось тогда, что так пахнут, должно быть метеориты, а дядя космический путешественник, и возьмет его с собой сияющие космические дали. Но Хан почему-то не брал, и только в очередной приезд привозил очередной сувенир, наверное, с покоренной планеты.
    Осознание всего происходящего пришло к Курту, когда ему исполнилось пятнадцать лет. За неделю до дня рождения он случайно увидел у дяди Хана за поясом пистолет, и две гранаты на постели. В тот же миг Курт вдруг осознал насколько глупы и наивны были его мечтания про космические путешествия. Хан резко изменился в глазах подростка. Так пахли далеко не метеориты. Так пахла взрывчатка, так пах порох. Так пахла выжженная горячим южным солнцем земля под армейскими сапогами. Это был запах войны, разрушений и казненных пленных (Курт в сети недавно видел видеозапись, выложенную кем-то из пользователей). Запах горя и крови…
    Хан, обернувшись, тоже заметил мальчишку, и поспешил накинуть на постель покрывало.
    -Так, муляжи… - растерянно улыбаясь, произнес несостоявшийся космонавт. И, почесав бороду, вдруг довольно добавил, кивнув на тумбочку. – Возьми вон газету почитай. У нас на родине война кончилась! И мы с твоим отцом полетим туда, на разведку, так сказать. Если там все нормально, то и ты прилетишь… Соскучился, поди?
      Курт неопределенно кивнул головой. Его больше всего занимали «муляжи». А для чего, спрашивается, муляжи? Кого он ими пугать собирался? полицейских? А за поясом тоже муляж?...
    Хан заметил, куда смотрит Курт, и, схватив газету, сунул ее мальчишке.
    -На, почитай, почитай. И ступай, мне переодеться надо.- И бесцеремонно вытолкал Курта за дверь.
     А Курт так с зажатой газетой стоял возле комнаты Хана, пока его не окликнула мать. Про оружие он рассказывать ничего не стал. Да она, должно быть и сама знала. Вечером Хан с отцом улетели, а семь дней спустя в дом буквально ворвались люди в штатском, заставили упаковать только самые необходимые вещи, и в тонированном микроавтобусе увезли в ту маленькую квартирку, где они жили первые дни в этой стране. Мать пыталась узнать, в чем дело, но ей посоветовали молчать, или будет хуже.  Это был пятнадцатый, запомнившийся на всю жизнь день рождения Курта. Вечером того же дня на материн сотовый поступил звонок с неизвестного номера. Голос, с металлическими бесстрастными нотками, полушепотом вдохнул в покрасневшее ухо мадам Магнитской, что ее муж пропал без вести в Империи, что самолет, на котором они летели, совершил посадку для дозаправки в одной нестабильной республике. Экипаж и пассажиры были захвачены в заложники почти сразу же по прилету. После заправки, воздушное судно, контролируемое террористами, поднялось в воздух, и пропало из поля зрения всех радаров и систем слежения. После некоторой паузы голос то ли с сочувствием, то ли с насмешкой добавил:
        -Мы ведем поиски на земле, в надежде обнаружить хоть какие-то следы крушения, но пока не обнаружено ни одного факта катастрофы, если конечно таковая имела место…. А, впрочем, вам же нужно знать все? Ничего не говорите, конечно же вам интересно… Об этом мы еще никому не сообщали. Кое-какие детали мы все же нашли, недалеко от того самого аэропорта. Детали самолета, потерпевшего крушение…
        Курт, вошедший в комнату в тот момент, увидел, как мать побледнела за одну секунду, и медленно начала валиться на бок.  Телефон выпал из ослабевшей руки и глухо ударился ребром о ковер. Сын кинулся к матери, обхватил ее за плечи, и усадил на диван, прислонив к мягкой спинке. Затем поднял телефон, и случайно нажал на клавишу громкого вызова. Неприятный, свистящий голос выскочил из динамика.
       - ….только этот самолет, вернее то, что от него осталось, лежит там уже лет пятьдесят. Минимум. Хм. Я надеюсь, вы же не подумали, что я имел в виду тот транспорт, на котором совершал перелет ваш муж. Конечно, нет! вы же благоразумная женщина. – Раздался короткий звук, похожий на смешок, затем голос продолжил,- мадам Магнитская, вы слышите меня? Мы найдем его, он слишком дорого нам обошелся… а пока я посоветую вам и вашему выб…ку затянуть пояс по туже и найти работу. Кредитки можете выкинуть – счета были заблокированы час назад. У меня все, не стоит благодарности…
       Связь оборвалась, а Курт еще несколько минут сидел, тупо уставившись в дисплей телефона. От этого занятия его отвлекло хрипение, которое вырвалось изо рта матери, и переросло в дикий, безнадежный крик.
       - А-а-а-а,- мать кричала в полный голос, по щекам текли слезы, глаза побледнели, и стали тусклее, чем у дохлой кошки, которая валялась в подъезде. Посиневшая нижняя губа прикушена до крови, голова тряслась как у эпилептика. На секунду Курт ужаснулся мгновенной перемене, но затем ему стало противно, и он, размахнувшись, влепил матери пощечину, отчего она покачнулась, уткнулась лицом в подушку, и затряслась еще больше. Но по крайней мере, кричать перестала.
       Курт отшвырнул телефон, и убежал к себе в комнату, хлопнув дверью, так, что затряслись стекла. Там уже он упал на кровать и с остервенением вцепился зубами в одеяло, боясь заплакать. Но напрасно – глаза его были сухи. А в ушах, на удивление звучал не материн крик, а тот голос из телефона, навсегда врезавшийся в цепкую память Курта. «Не стоит благодарности»… голос немного картавил на «Р» , или как сказала бы бабушка, грассировал.
       Сам Курт не был настолько сражен вестью о пропаже отца, как мать. Возможно по той причине, что никогда не был обласкан его вниманием. Фил всегда был слишком занят, чтобы уделять время своему сыну. У Курта было по сути все – дорогие игрушки в детстве, поездки в умопомрачительные аттракционы, обучение в престижном колледже, мотороллер последней модели. Самые новейшие технические новинки – приставки, компьютер, планшет, навороченный телефон. Все, о чем мечтали (а некоторые даже не смели мечтать) многие его сверстники из далекой Империи. Было все, кроме отца. То есть в каком-то смысле он конечно был. Редкие воскресные обеды втроем, да раз в три месяца выезды за город на пикник. И все. А когда через полгода стало ясно, что его возможно вообще больше не будет в их с мамой жизни, Фил понемногу начал стираться из памяти Курта. И уже этот человек, звавшийся когда-то отцом, становился таким же далеким и таким же полумифическим, как существующая (и существующая ли вообще?!) где-то родина. Порой начинало казаться, что папа и Империя – это лишь плод больного воображения подростка, пристрастившегося к наркотикам. И единственное, что реально – это темная двухкомнатная халупа где-то в пригороде, спившаяся мать, работающая официанткой, и длинный, худой, нескладный Курт, вместо уроков курящий в туалете дурь.
      А тогда, вонзая крепкие зубы в ни в чем не повинное, невкусное одеяло, Магнитский-младший подумал о том, что он, должно быть плохой сын. После страшной вести, внутри него совсем ничего не шевельнулось. А мать молодец… не смотря на то, что ее истерика была ему отвратительна, внутри у Курта шевельнулось что-то вроде невольного уважения. Какие эмоции, какая любовь!!! А он видно не способен ни на какие чувства кроме злости… Выплюнув одеяло, ставшее противно-мокрым от слюны, Курт перевернулся на спину. С брезгливостью выплюнул ворсинки, и уставился в потолок. Неслышно вошла мать. Присела на край кровати и смущенно посмотрела на сына.
     -Успокоилась? - процедил Курт через зубы.
     -Прости, сынок… ты не должен был этого видеть. Это все… так неожиданно…- мать смущенно пригладила взлохмаченные волосы. Было видно, что она еще не совсем отошла, и слова ей давались с трудом.- Ты не думай, я не превращусь в истеричку… просто… твой отец был нам опорой и поддержкой. С ним мы были как за каменной стеной. А сейчас… сейчас нам придется пойти работать. Ну не нам конечно, а мне. Тебе учиться надо. А я пойду даже на две работы. Как-нибудь проживем. Хоть я и никогда нигде не работала…
      Ах вот оно что! Курту стало еще противней. Любовь! Чувства! Розы и слезы! А всего лишь исчезло средство существования, и пришло сознание того, что придется выживать самой. Он повернул голову и взглядом, полным ненависти всмотрелся в мать. Ее щека еще хранила розовый след от его удара. И захотелось повторить этот, наверное, низкий поступок. Даже нет, не ударить, а схватить ее за щеку, ну или за что там, и стащить самому эту мерзкую маску, которую его отцу приходилось принимать за любящую жену. Какая искусная игра все эти годы! Да вам в театр надо, мадам. Или на карнавал. Там в ходу и куда более ужасные маски, только носят их не столь долго. Не по двадцать лет. И не так противно окружающим. Все знают, что у тебя под маской – нормальный человек, ну или хотя бы догадываются, надеются через несколько часов увидеть оного. А тут же два десятка лет – и как ни в чем не бывало. И кричала-то видать из-за того, что приросла маска, с кожей, с кровью срывалась с лица…
      И все. Дальше дни закрутились, завертелись, и понеслись вскачь. Началась та самая пора, какая, наверное, была у каждого человека. Та пора, которая играет немаловажную роль в жизни, но ее хочется как можно скорее забыть. При одном воспоминании об этой карусели и ее тошнотворном скрипе, у Курта к самому горлу подступал противный комок, и начинала дико болеть голова. Словно под череп запускали сотню-другую муравьев, и они начинали рвать на мелкие части все, что плохо лежит. Поэтому Магнитский-младший предпочитал считать, что тот долгий период от пятнадцати и до своего двадцатилетия он находился в коме. Да некоторым интересующимся его жизнью (а таких встречалось немного) он именно так и рассказывал.  Отчасти поэтому мы ненадолго опустим факты биографии Курта, с целью услышать их из уст стороннего человека немного позже. А пока вернемся ко времени повествования.

                ***********************************

      Третью ночь в отеле Курт провел из рук вон плохо. Мало того, что от выпитого накануне его мучали не прекращающиеся позывы тошноты, пришлось придвинуть к кровати горшок с цветком, чтобы не бегать в туалет. Так еще на балконе бесцеремонные коты устроили полноценную свадьбу. Судя по звукам с тамадой, другом жениха, и всей остальной братией. И это в мороз-то! А до балконной двери, приоткрытой сразу же по приходу (пьяного Курта всегда раздражали посторонние запахи) добраться уже не доставало сил. Как говорил его собутыльник, местный абориген, «почему я не сдох после первой рюмки». Именно такая мысль посещала Магнитского в момент, когда приходилось отрывать голову от подушки и переносить ее поближе к горшку.  Потом наловчился спать, свесив голову так, что макушка касалась цветка, и его шершавые стебли, как пальцы шаловливой любовницы щекотали то ухо, то щеку стонущего Курта.
       Остаток ночи в тяжелом забытье, и серый рассвет принес вместе с фантомным, неестественным утром, небольшое облегчение похмельной голове сенатора первой статьи суверенной Федерации. Которого насмешливая судьба закинула в сказочную Империю. Имя этой судьбе – начальник отдела военного альянса Федерации по международным связям, старший судья Адам Форрест. Цель – налаживание контакта между двумя государствами-титанами, которые по своему географическому расположению были разделены много мильным океаном, а в политической сфере их интересы, спустя много лет, начали тесно переплетаться. Курт был выбран на ответственную должность в первую очередь из-за своего происхождения. Правление альянса устроило тест и по его результатам отобрало несколько претендентов. Всем им предстояло отправиться в столицы разных стран. Курту выпало ехать к месту своего рождения. Так решил Форрест, просматривая списки кандидатов. Магнитский тут же был вне очереди произведен из пятой статьи в первую, о чем сенаторы его возраста даже еще не смели фантазировать. И вроде бы по всем обстоятельствам надо радоваться – работа у сенатора пятой статьи весьма и весьма рутинная, все больше по бумагам, в архивах и на заседаниях не оторвешься от компьютера, и за пять лет порядком надоела Курту. Но и ехать к черту на кулички тоже не улыбалось. И от самого назначения и до прибытия в главный аэропорт столицы Империи, носящий имя одного из правителей, Магнитского обуревали смешанные чувства. Родина как-никак… И глядя в иллюминатор, как океанскую синюю гладь меняют покрытые снегом горы, а затем такие же белые равнины, а на них точно прорисованные простым карандашом неубедительные города, сенатор думал, что, возможно получится пробудить в себе какие-то родственные чувства к этой стране.
      Но стоило только ступить на землю, в которой покоились все его предки, Курт тот час же понял, что не имеет уже ничего общего с этим лоскутом земного шара, занимающего на карте мира значительную часть суши. Все, что соединяло его и семью с этим местом, двадцать лет назад Фил Магнитский выкорчевал, выдрал с корнем, оторвал как дитя от груди матери, с покупкой билетов на один из последних лайнеров, летевших в один конец подальше от начавшихся беспорядков и повсеместного абсурда, переходящего во всеобщую истерию.
     Та, прежняя Империя запомнилась Курту выцветшими отрывками. Желтой листвой, моросящим дождем. Потом – иней на багряных листьях, ломающихся под ногами, и морозный воздух, что звенел среди голых тополей. Снега он не помнил вовсе, так же как и лета, и весны. Помнилась лишь какая-то вечная осень, как он бежал со старым, потрепанным портфелем в школу, по лужам в резиновых сапогах мимо забрызганных грязью киосков и деревянных заборов. Помнился тусклый электрический свет на первых уроках, тоскливые взгляды в затянутое серыми тучами небо через мутные стекла школьных окон… И обидная кличка – Куст. И, пожалуй, все. Ни звука, ни лишнего мазка. Память не хотела воссоздавать ни одной более-менее красочной картинки. Наверное, поэтому, шагнув из самолета на трап, Магнитский на мгновение оглох и ослеп от нахлынувшего на него ярчайшего солнца, которое отражалось от снега, и сотнями тысяч искр брызгало в непривыкшие глаза, от бездонного лазурного неба, и от мириадов и мириадов шумов и звуков.  Ничего общего с покинутой когда-то бесприютной страной.
        Встряхнув головой, Курт потер глаза начинающими замерзать пальцами, запахнул пальто. Резкость и ясность ума медленно, но верно пришли в норму. И по пути к сверкающему белизной мрамору аэропорта, он начал анализировать происходящее вокруг. Самолет, пожалуй, можно оставить без внимания. Так как аэробус высшего класса вместе со своим экипажем принадлежал подконтрольной альянсу компании «Эйр Пегас и Ко». Примечательно лишь, что к услугам этого же перевозчика прибегнул в свой последний раз и отец. Пассажиры тоже не удостоились особых притязаний. Несколько человек охраны и четыре угрюмых пожилых чиновника с нашивками разных ведомств. За весь долгий путь они лишь изредка отрывались от своих ноутбуков, и ни с кем, кроме стюардесс не общались. Да и то только кивками головы, и еле заметными движениями рук. Курту же со своего форменного мундира пришлось удалить все опознавательные знаки по приказу того же Форреста без каких-либо объяснений. И аэробусная прислуга относилась к нему с особой осторожностью и предусмотрительностью. Это забавляло и одновременно раздражало вспыльчивый характер сенатора. Взлетно-посадочная полоса радовала отсутствием сугробов, которые Курт рисовал в своем воображении. По его представлению, между самолетов должны были бродить медведи, разбуженные ревом реактивных турбин, и здоровые аборигены в меховых ушанках, рогатинами отгоняли бы их от пассажиров (примерно так все последние годы пресса описывала происходящее в Империи). Причем так убедительно, что многие мигранты даже начинали верить в карикатуры, на которых пьяные медведи пляшут в обнимку с огромной бутылью. Бред, конечно, сам себя обрывал Курт, но было бы здорово посмотреть.
        Вообще все вокруг казалось каким-то немыслимым бредом, фантазией сказочника-максималиста, возведенной в наивысшую степень, и воплощенную в жизнь. Слишком много белого, блестящего, яркого. И чистота. Чистым был сам снег, без единого вкрапления грязи. Подметенные дорожки, аккуратные деревья вокруг зала ожидания, словно посаженные по стойке смирно. Вышколенные швейцары с формой, точно только что из-под утюга, с застывшими лицами без эмоций и морщин. Лишь возле самого аэропорта Магнитскому попалась под ногами пожелтевшая, оборванная наполовину газета – словно последний след непонятно куда ушедшего хаоса. Как выброшенная из альбома нерадивым внуком, не ценившим семейные реликвии, ненужная фотография с безымянным бабушкиным родственником.
     Курт нагнулся, подобрал ломающийся на морозном воздухе продукт местной типографии. Странно, газета, судя по дате, была выпущена пятнадцать лет назад. И каким-то образом сумела выжить. Как будто кто-то специально хранил ее до его приезда, и подкинул прямо под ноги. Название было невзрачным, словно ушедшая эпоха – «Столичные новости». Безо всяких завитушек и украшений. Простые ровные буквы черного цвета. В таких газетах обычно не пишут ничего интересного. Только указы президента, результаты собраний госдумы, и прочую политическую хрень. Редко проскользнет какой-нибудь скандальчик с участием высокопоставленного чиновника, пойманного на взятке. А через пару выпусков теми же ровными, бескомпромиссными буквами пишут, что суд оправдывает господина Волосатолапина, депутата, и приносит ему свои извинения, оплату судебных издержек, и моральную компенсацию. И все довольны. И прокуроры, и судьи, и адвокаты, и конечно, сам господин Волосатолапин, поглощающий на Валютке (так у них называется элитный поселок, где проживают чиновники и миллионеры)  тридцатилетний «Македонский» коньячок. Схема безотказная и работает так же. Одна из множества, изученных Куртом в картотеке Альянса, хранившихся на диске с надписью «Уловки демократической системы».
     Зато пониже названия надпись сродни бульварной желтой газетенке «Напившийся господин М. признался сотруднику службы безопасности в шпионаже». Но только Курт, заинтригованный названием решил прочитать частично оборванный текст, как газета была бесцеремонно вырвана из его рук. С корнем, как ненавистный сорняк. И тут же исчезла в обширном кармане швейцарского мундира.
      - Извините…-маленькие, точно поросячьи, глазки служителя выглянули из-под длинных, совсем девичьих ресниц, и опять уставились в асфальт,-ветром принесло-с. Не успели убрать.
     -Бред какой-то. Могу я дочитать? Меня заинтересовала одна статья.
   Еще один взмах длинных, совсем девичьих ресниц. Испуганный взгляд. Отрицательное покачивание головой.
     -Мусор…извините, не успели убрать…
     -Бред… -Курт натянул на совсем озябшие руки перчатки из тончайшей, выделанной особым образом телячьей кожи, и поднял воротник.
      А из огромных, зеркальных дверей аэропорта уже выбегал человек с ярко-рыжей шевелюрой, словно яркое весеннее солнце, до тоски похожий на мальчишку из старого мультика, виденного еще до школы, в точно таком же форменном пальто, как у Курта, и тоже без каких-либо знаков отличий. Запыхавшись, человек с солнечной головой, за несколько метров остановился, оправил полы пальто, стряхнул снег с рукавов. Попытался застегнуть верхнюю пуговицу, но она осталась у него в цепких пальцах. С лицом «вот черт», подбежавший сунул ее в карман, выпрямился и, чеканя шаг, подошел, вернее, промаршировал расстояние, которое их разделяло. Сжатая рука в кулак прижата к сердцу, голова, источающая медно-золотое сияние в почтительном наклоне.